Тёмная луна Часть третья

      Лукерья Дорофеевна.

Родилась Лукерья в семье Дорофея Звонцова, сам он при Боге молитствовал. После семинарии, которую он окончил с отличием, его направили в Ярославскую губернию, в одно из богатых сёл с целью поднабраться и житейского опыта и преуспеть в делах пастырских.
На него возлагались большие надежды, и со временем отцы Церкви прочили ему большое будущее.

Перед выпуском из семинарии он скоропалительно женился на одной особе, мнившейся ему сосудом добродетели и скромности, но со временем, после рождения дочери, этот сосуд дал трещину.
При рукоположении в пресвитеры Звонцов получает имя Илиан.
Он был молод, хорош собой, на его проповеди стекались люди со всего уезда, а церковная казна пополнялась приношениями богатых помещиков, живущих в имениях неподалёку и купцов, промышлявших на местных ярмарках , да и бедный люд вносил свою малую лепту.
Уже имя его гремело на всю губернию:он обличал мздоимство и кумовство, вскрывал язвы греховной жизни, пенял на пьянство и распущенность своих прихожан.

Что уж там произошло впоследствии, никто не ведает, но он потерял всё - вначале его покинула жена.
После рождения дочери, она внезапно почувствовала вкус сладости телесных услад, и умчалась в неизвестном направлении в компании молодого купчика,сорившего деньгами почём зря.
Лушке тогда было три года- несмышленыш ещё, ей сказали, что мама скоро вернётся, да она и особо о ней не вспоминала.
Вокруг протоирея сплотился кружок дам- Лушку таскали на руках, угощали сластями, одевали и обували за свой счёт.
Но  Илиан не мог забыть неверную жену, и ночами молил Бога о её возвращении.
Но тот не внял его мольбам.

Илиан места не находил от тоски по жене, ему стал свет немил, он потихоньку отлынивал от своих обязанностей:перестал следить за собой, глаза его потухли, в них не горел огонь веры, проповедовал он бессвязно и без прежнего рвения.
К тому же стал закладывать за воротник.

Паства помаленьку разбегалась по другим приходам, рядом оставались только верные женщины, связанные заботой о Лушке.
Внезапно Илиан исчез, поговаривали, что видели его у волжских рыбарей, там он, сидя у костра и размахивая руками, пел скоромные песни и напившись бражки, танцевал "Камаринского".
Весть эта разнеслась по губернии подобно пламени пожара и дошла до церковных иерархов.
Те забили тревогу-как же, подрывается влияние церкви, такого и быть не может.
Илиана лишили сана, и изгнали из церкви.
Не проходило и дня, чтобы он не напился, а некоторые и спаивали несчастного и глумились над ним.
Лушку забрала к себе одна сердобольная барынька, девочка росла в имении на правах воспитанницы.
Но пришло время, когда из малолетки она превратилась в красивую девушку, сам хозяин поместья заглядывался на неё, и барынька видя такой срам, быстренько выпроводила ту за ворота.

Лукерья на своё счастье знакомится с разбитной солдаткой Анисьей,у той что ни день-то праздник.
Домишко её заполнен гостями, стол ломится от закусок и питья, бренчат на гитаре заезжие господа.
Лукерья с непривычки оробела, но понукаемая Анисьей, привыкает к разгульной жизни.
Солдатка ей все уши прожужжала о замужестве , коль Лушке не светит ни в чём счастье, значит надо ловить удачу в лице обеспеченного мужа, тем более, к работе она непривычна.

А тут полк невдалеке остановился на постой, все молодайки кинулись посмотреть на бравых молодчиков, да и себя показать.
На Анисью один майор глаз положил, да навестил гостеприимную хозяйку. Вместе с ним пожаловал и ординарец его, поручик Прохоров, скромный малый. Анисья в бок толкает Лушку, мол, гляди, женишок знатный. Та мотает на ус, и неустанно строит ему глазки.
Прохоров смущён и краснеет как девица. Опытным взглядом Анисья видит, что крепость не способна на длительную осаду, и подталкивает Лушку к решительным действиям.

Анисья выпроваживает молодых погулять в садочке, там, увидев лягушку, Лукерья падает якобы в обморок, и оказывается в объятиях поручика.
Она страстно целует его и завлекает в расставленные сети. Через час они с виноватым видом возвращаются в домик.
А через два месяца Прохоров венчается с Лукерьей, выходит в отставку и отправляется с ней в имение своей матери,расположенное в пятидесяти верстах от Тамбова.

Матушка его Илиада Германовна происходила из знатного рода Розвальневых,те занимались путешествиями и меценатством.
Обладая огромным богатством и неустанно приумножая его, они тратились и на развлечения и на благотворительность.
Но Лукерья пока не подозревает, какую роль сыграет в её жизни один из отпрысков этого рода, как не знает и того, что,человек предполагает, а Бог располагает.

Ай да, Анисья, ох, ну и баба. Подчинилась я ей во всём как собака, науськиваемая охотником.
По её команде действовала, и вот муженька себе справного да богатенького умыкнула, и он теперь мой с потрохами. Жизнь у меня сладка как малина.
Первым делом по приезде в Прохоровку бухнулись мы с моим ненаглядным Ипполитушкой в ноги его матери, да ручки её целовали, вымаливая на коленях её родительского благословения, рыдали с мужем, прося прощения за спешность венчания, клялись, что будем послушными и не выйдем из её воли.
Скрепя сердце простила она нас, и обняв, повела к иконе Одигитрии Тамбовской, и облобызав ея, мы поклялись в верной любви до гроба и в болезни и в горе и в радости не покидать друг друга.
Чего не наобещать, коли жизня к стене приставила, и ходов-выходов не предоставила.

Потом только я поняла, что лучше бы мне у Анисьи остаться, да миловаться со случайным проезжим,а как подумаю, что старость наступит,и некуда будет приткнуться, и сгинешь, как папашка, что через энту любовь себя потерял.
Нет, я не такая.
Пусть хоть что говорят, а мне и тут хорошо. Правда, Илиада Германовна, тьфу, что за имечко пакостное, и порядки свои ввела, ну на то она и хозяйка.
А я далеко не заглядываю, может и я тут командовать буду. А имение знатное, богатющее, три этажа в доме, комнат не перечесть, слуги шастают, собачки малюсенькие тявкают, двери хлопают, запахи из кухни вкусные, аж брюхо свело.
Но ничего,всё смогла.

Вначале как пень-колода бестолковая была, слуги смеялись чуть ли к не в лицо. Не могла ни вилки, ни ножа отличить, ни разговор завязать, ни манер не знала.
То на подол платья наступлю, спотыкнувшись, то всякие блюда отвращенье вызывали, то и двух слов не свяжу, то не так крещусь, то чавкаю.
Но вынесла, да чего это стоило. Как зверину в цырке дрессировали.
Как вспомню, так пропади оно пропадом и это богатство и эта любовь, которой никогда и не было, а был один голый расчёт не оказаться на обочине.

Годы пронеслись, унося в могилу Илиаду Германовну-ни богатство, ни знатность не отсрочили ея смертыньку.
Значит и поделом ей. Сколько можно перед ней пресмыкаться, дай и другим вздохнуть спокойно. Ипполитушка стал наследником, да только помешался он на всяких иноземных учениях мол, русский мужик не может хозяйствовать, потому как ленив, вороват, тяжёл на подъем.
Надо его облагодетельствовать. Не чинить обид, не пороть, а лишь потакать, да применить аглицкий либерализм, будь он неладен.

А мужички , когда им надо, они ушлые. Быстро смекнули, что барин дуралей, да и развели канитель.
Имение пришло в упадок: то рожь и пшеница не уродились, то скот пал от бескормицы,то засуха, то дождь каждый день, то саранча налетит, обчистит всё под корень, то град, то морозы, то холопишки страх потеряли.
И так каждый год. А если урожай, то недогляд- своруют, или сожгут. В лесу деревья вырубили, рыбу сетями выловили, урон зверью и птице нанесли, ни ягод, ни грибов.

А Ипполитушке в радость, лишь бы мужику был рай на земле. А потом ящур подкосил и коров и свиней. Содом и Гоморра.
Глядя на это, сердце кровью умылося, хоть я и не хозяйка всему этому, но жалко, когда добро пропадает, хоть на паперть иди, да милостыньку проси.
Вконец разорились, видно такая судьбинушка была нам уготована.
Но Бог сжалился, и прибрал непутевого мужа,да и толку от него, как от козла молока. Так и стала с ним пустоцветом, ни детинки, ни былинки не зачал.

Сколько горюшка натерпелася, с голоду чуть не померла. Благо, заставила его полудохлого, имение на меня переписать.
Похоронивши мужа, засучила я рукава, да переиначила всё. Мужику страх нужен, тогда и послушание будет, и порядок.
Выбрала я себе в подмогу людишек, что готовы были за полушку и совесть и честь забыть.

С ними и возродили имение, превратив его из пустыни в цветущий рай.
Сколько сил положила, слёз пролила, бывало, недоедала, недопивала, а на своём стояла. Теперь у меня не имение, а райские кущи, и я в нем полновластная хозяйка, и горе тому, кто встанет у меня поперёк пути.

Людишек я своих быстро усмирила. Вначале бунт устроили: не хотели идти под власть мою, усмехались и отлынивали от работы,потому как разленились при муже, думали в бараний рог меня согнут, но просчитались.
Набрала я проверенных помощников-старосту Кузьмича, дворецкого Матвея, повара Демьяна, ключницу Параскеву, её дочь  Дуняшку в сенные девки определила.

Приказчиком, ведавшим делами по имению стал отставной майор Шулепин, тот, с которым я у Анисьи познакомилась, бывший командир моего покойного Ипполитушки. Частенько мы с ним вспоминали те счастливые деньки, когда  жизнь в радость была.
Казачком у меня Мишка, толстенький мальчик-сирота.
На вид он всегда сонный, я его шпыняю на людях, и браню на чём свет стоит. Но это обман.Он кажется глупым увальнем, все его жалеют и развязывают при нем языки.
А зря. Он мои глаза и уши, и доносит каждое оброненное невзначай слово.

Да, я стала жестокой и властной , и держала холопов в кулаке.
Иначе нельзя. Или я или они. Иного не дано. А тут случай один приключился некстати.
Был такой мужичонка, дерзкий, хоть и плюгавый, к бунту подбивал моих крепостных.
Прознала я об этом случайно, да велела розгами проучить крикуна этого.
Кто знал, что он хилый на деле оказался. Помер он, а меня по судам затаскали.

Кинулась я в ноги к прокурору Темнову, да умолила помочь, на деньги не скупилась, как приживалка толклась у порога.
Благо жена его и Лидочка, старшая дочь, поддержали меня, и к столу звали, не брезговали.
Только Васса-чернавка, всё фыркала  как кошка, видите ли бородавка моя её раздражала. А мне-то каково сносить её каверзы?
Ну, ничего, придёт и её черёд, взвоет. А бородавка та у меня на нервной почве выскочила, да так и осталась напоминанием о тех страшных днях, когда я висела на волоске.
Да слава Богу, и Темнов помог, выручил из беды, с тех пор я поверила в промысел Божий, и усердно молилась ему.

Прошло полгода, я свободно вздохнула, значит дельце моё выгорело, и можно забыть о нём.
Но тут Темнова сняли с должности, начались проверки. Я притаилась, боялась, что за ним потащат и меня. Но он выкрутился, видать покровители были. И я успокоилась окончательно.

Я зачастила к Темновым, когда они утопали в слезах. Утешала и Лидочку, она осталась ни с чем.
Потом, подумавши чем ей помочь, направилась к Никитину, одному из важных городских чинов. Он приходился Ипполитушке хорошим знакомым, и я в доверительной беседе завела разговор о Лиде, о том, как ей тяжело живётся, покинутой всеми.
Он долго думал, и согласился взять её в жёны.
Я торжествовала. Пусть Лида выходит за него замуж, и станет счастливой, наперекор всем.
А Васса пускай закончит жизнь в одиночестве, это была ей месть за своеволие. Потом она уехала в Москву, и чем она там занималась, мне было наплевать.

Спустя два года ко мне заявился племянник Ипполитушки Владимир Розвальнев , и я приютила его у себя до лучших времен.
Не знаю, что там произошло и почему он уехал из Москвы, не в этом суть.
Но с его приездом, и с посещением нами выставки картин художника Рудольфа Порецкого, он лишился рассудка, влюбившись в эту девку, в Вассу, посмевшую позировать сумасшедшему художнику.

На выставке произошёл скандал, и все тыкали пальцами в Лидочку, она упала в обморок, а я готова была растерзать каждого, осмелившегося кинуть в неё камень.
А Васса-то какова, упала на самое дно, такого позора Тамбов ещё не видел.
Потом пошли слухи, что она выступала в цирке в обтянутых трико, и публика ревела от восторга. И это дворянка.
Да как она посмела втоптать своё имя в грязь, ведь и на Лиду, в первую очередь легло пятно, и на её мужа.
А потом случилось неслыханное и весь город содрогнулся от ужаса, да и над моим имением сгустились тучи.