Блок. На серые камни ложилась дремота... Прочтение

«На серые камни ложилась дремота…»
 





            * * *   

                На серые камни ложилась дремота,
                Но прялкой вилась городская забота.
                Где храмы подъяты и выступы круты, –

                Я видел вас, женщины в темных одеждах,
                С молитвой в глазах и с изменой в надеждах –
                О, женщины помнят такие минуты!

                Сходились, считая ступень за ступенью,
                И вновь расходились, томимые тенью,
                Сияя очами, сливаясь с тенями...

                О, город! О, ветер! О, снежные бури!
                О, бездна разорванной в клочья лазури!
                Я здесь! Я невинен! Я с вами! Я с вами!
                Декабрь 1906 

 



     – «Но прялкой вилась городская забота…» – прялка – это орудие труда Мойр. Правда, красивый образ: город-старуха, плетущая улицами людские судьбы?

                «Всё бежит, мы пребываем,
                Вервий ночи вьем концы,
                Заплетаем, расплетаем
                Белых ландышей венцы.
                …Вот – из кельи Вечной Пряхи
                Нити кажут солнцу путь.
                …Мы молчали, колдовали,
                Ландыш пел, Она цвела,
                Мы над прялкой тосковали
                В ночь, когда Звезда пряла.
                Сентябрь 1904»

     – «…храмы подъяты и выступы круты…» – нет, это не Исакий, это…

Даниил Андреев. «Роза Мира». Книга X. Глава 5. «Падение вестника»:
     «… это уже не просто Петербург, не только Петербург. Это — тот трансфизический слой под великим городом Энрофа, где в простёртой руке Петра может плясать по ночам факельное пламя; где сам Пётр или какой-то его двойник может властвовать в некие минуты над перекрёстками лунных улиц, скликая тысячи безликих и безымянных к соитию и наслаждению; где сфинкс «с выщербленным ликом» — уже не каменное изваяние из далёкого Египта, а царственная химера, сотканная из эфирной мглы... Ещё немного — цепи фонарей станут мутно-синими, и не громада Исаакия, а громада в виде тёмной усечённой пирамиды — жертвенник-дворец-капище — выступит из мутной лунной тьмы. Это — Петербург нездешний, невидимый телесными очами, но увиденный и исхоженный им: не в поэтических вдохновениях и не в ночных путешествиях по островам и набережным вместе с женщиной, в которую сегодня влюблен, — но в те ночи, когда он спал глубочайшим сном, а кто-то водил его по урочищам, пустырям, расщелинам и вьюжным мостам инфра-Петербурга…»

     …это та самая Пирамида.

     – «…и с изменой в надеждах» – то есть те, которые вышли на улицы с надеждой изменить. Своему мужу? Своей жизни? Может, здесь мелькнуло воспоминание о К.М.С., которой загорелось урвать с хорошеньким мальчиком курортного романа?
     – «Я здесь! Я невинен! Я с вами! Я с вами!» – что называется: налетай – подешевело. Вот он я – совсем невинный.
     Но что ещё может крикнуть поэт, отринувший служение, и которому за это открыли доступ во «град всемирный»? –

                О, город! О, ветер! О, снежные бури!
                О, бездна разорванной в клочья лазури!

    «…В лазури Чьего-то лучезарного взора пребывает теург; этот взор, как меч, пронзает все миры: "моря и реки, и дальний лес, и выси снежных гор", – и сквозь все миры доходит к нему вначале – лишь сиянием Чьей-то безмятежной улыбки.»
Ал. Блок. «О современном состоянии русского символизма».

     Лазурь - в клочья.