Блок. Клеопатра. Прочтение

       Клеопатра 


                Открыт паноптикум печальный
                Один, другой и третий год.
                Толпою пьяной и нахальной
                Спешим... В гробу царица ждет.

                Она лежит в гробу стеклянном,
                И не мертва и не жива,
                А люди шепчут неустанно
                О ней бесстыдные слова.

                Она раскинулась лениво –
                Навек забыть, навек уснуть...
                Змея легко, неторопливо
                Ей жалит восковую грудь...

                Я сам, позорный и продажный,
                С кругами синими у глаз,
                Пришел взглянуть на профиль важный,
                На воск, открытый напоказ...

                Тебя рассматривает каждый,
                Но, если б гроб твой не был пуст,
                Я услыхал бы не однажды
                Надменный вздох истлевших уст:

                "Кадите мне. Цветы рассыпьте.
                Я в незапамятных веках
                Была царицею в Египте.
                Теперь – я воск. Я тлен. Я прах". –

                "Царица! Я пленен тобою!
                Я был в Египте лишь рабом,
                А ныне суждено судьбою
                Мне быть поэтом и царем!

                Ты видишь ли теперь из гроба,
                Что Русь, как Рим, пьяна тобой?
                Что я и Цезарь – будем оба
                В веках равны перед судьбой?"

                Замолк. Смотрю. Она не слышит.
                Но грудь колышется едва
                И за прозрачной тканью дышит...
                И слышу тихие слова:

                "Тогда я исторгала грозы.
                Теперь исторгну жгучей всех
                У пьяного поэта – слезы,
                У пьяной проститутки – смех".
                16 декабря 1907   




Из Примечаний к данному стихотворению в  «Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах»  А.А. Блока:
«
     “ – Змея ( ... )  //Ей жалит восковую грудь ...”  – по преданию, Клеопатра покончила  с собой, приложив к груди ядовитую змею.
       В мемуарах К.И. Чуковский писал: «Я помню, что тот "паноптикум печальный", который упоминается в блоковской "Клеопатре", находился на Невском, в доме №86, близ Литейного, и что больше полувека назад, в декабре, я увидел там Александра Александровича и  меня удивило,  как понуро и  мрачно он  стоит  возле  восковой полулежащей царицы с  узенькой змейкой в  руке – с  черной резиновой змейкой, которая, подчиняясь незамысловатой пружине, снова и снова тысячу раз подряд жалит ее голую грудь, к удовольствию каких-то похабных картузников. Блок смотрел на нее оцепенело и скорбно.» (Воспоминания, 2. С.  219-220).
     В стих.  "Клеопатра" дана одна из  важнейших модификаций женского образа периода  "антитезы".  В позднейшей статье  "о  современном состоянии  русского символизма" (1910) Блок писал:  "в  лиловом сумраке необъятного мира качается огромный  белый  катафалк,  а  на  нем  лежит  мертвая  кукла  с  лицом,  смутно напоминающим то, которое сквозило среди небесных роз" (СС-85 .  С. 429).
Андрей Белый воспринял образ Клеопатры как один из  стержневых образов­символов, определяющих эволюцию творчества поэта: «В "Нечаянной Радости" ( ... )  ангелический образ Ее – подменен ( ... ) Да: подмена Хранителя (имеется в виду стих. "Ангел-Хранитель" (1906)  – ред.) ликом Губителя подготовляется медленно: умирает Хранитель ("покоишься в  белом гробу") ( ... )  Смерть – свершившийся факт: Да, она лишь – "картонной невесткой была", или трупом, еще продолжающим после смерти ужасную упыриную жизнь; ( ... ) он есть восковая и страшная кукла, живущая за счет нашей жизни ( ... ) сладострастьем; "Клеопатра" – дальнейшее изменение подменного Ангела; – то Незнакомка ( ... ) И вычерчивается: образ великой блудницы; поэт же к блуднице склоняется с  жалостью; он понимает: теперь сквозь нее проступает лик Ведьмы, умершей, кощунственно овладевающей своим собственным трупом» (Белый, 4. с. 243-244).
»

     Напомню описание «всемирного града», данное Даниилом Андреевым.

Даниил Андреев. «Роза Мира». Книга X. Глава 5. «Падение вестника»:
     «Блок не был человеком гениального разума, но он был достаточно интеллигентен и умен, чтобы проанализировать и понять полярность, враждебность, непримиримость влекущих его сил. Поняв же, он мог по крайней мере расслоить их проекции в своей жизни и в творчестве, отдать дань стихийному, но не смешивать смертельного яда с причастным вином, не путать высочайший источник Божественной премудрости и любви с Великой Блудницей.
     … Я говорил уже: среди инозначных слоёв Шаданакара есть один, обиталище могучих тёмных стихиалей женственной природы: демониц великих городов. Они вампирически завлекают человеческие сердца в вихреобразные воронки страстной жажды, которую нельзя утолить ничем в нашем мире. Они внушают томительную любовь-страсть к великому городу, мучительную и неотступную, как подлинное чувственное влечение. Это — другой вид мистического сладострастия — сладострастие к городу, и притом непременно ночному, порочному, либо к удушливо-знойному городу летних предвечерий, когда даже шорох переливающихся по улицам толп внушает беспредметное вожделение. Возникают мимолётные встречи, чадные, мутные ночи, но утоления они не дают, а только разжигают. Из этой неутолимой жажды, из запредельного сладострастия возникает образ, для каждого свой, но тот самый, который всякому, прошедшему этим путём, встречался реально в трансфизических странствиях, забытых полностью или на девять десятых и кажущихся сном. О, не даймон, совсем уже не даймон водил его по кругам этих соблазнов: кто-то из обитательниц Дуггура подменил даймона собой, кто-то из мелких демониц внушал ему всё большее и большее сладострастие, показывая ему такие формы душевного и телесного — хотя и не физического — разврата, какие возможны в Дуггуре — и нигде более.»

Ал. Блок. Из дневника 18-ого года о весне-лете 901-ого:
     «…В том же мае я впервые попробовал «внутреннюю броню» – ограждать себя «тайным ведением» от Ее суровости («Все бытие и сущее…»). Это, по-видимому, было преддверием будущего «колдовства», так же как необычайное слияние с природой.
     …К ноябрю началось явное мое колдовство, ибо я вызвал двойников («Зарево белое…», «Ты – другая, немая…»).»

     Вот с этого начались его странствия по иномирью. Обращу внимание на слова «я вызвал». Версия Андреева: «…Это – Петербург нездешний, невидимый телесными очами, но увиденный и исхоженный им: не в поэтических вдохновениях и не в ночных путешествиях по островам и набережным вместе с женщиной, в которую сегодня влюблен, – но в те ночи, когда он спал глубочайшим сном…»
     Если это и был “сон”, то вызванный Блоком и управляемый им. По крайней мере он был уверен в том.
     И первым таким “сновидением”, первым, что показали ему двойники и те, истинные их кукловоды – была женщина, которая ждет, что «…корабли! // …Мчатся ко мне издали». Корабли, которых будут “жечь”. То есть для начала ему показали живую Елену Прекрасную, Елену Троянскую и прибывающих за нею героев.
     И вот, почти итоговое (стихотворение – предпоследнее в книге «Город»)  произведение, итоговый пункт его командировочного отчета, – восковая Клеопатра и толпа местных морлоков вокруг неё. Точно таких же как «картузники» в Питере. И хоть  ты в этом мире  не только поэт, но и «царь», получи ещё одну (как и в предыдущем стихотворении – «На чердаке»)издевательскую пародию на свой оставленный храм, описанный им в итоговом стихотворении Тома I:

                «Вот он — ряд гробовых ступеней.
                И меж нас — никого. Мы вдвоем.
                Спи ты, нежная спутница дней,
                Залитых небывалым лучом.

                Ты покоишься в белом гробу.
                Ты с улыбкой зовешь: не буди.
                Золотистые пряди на лбу.
                Золотой образок на груди.

                Я отпраздновал светлую смерть,
                Прикоснувшись к руке восковой.
                Остальное — бездонная твердь
                Схоронила во мгле голубой.

                Спи — твой отдых никто не прервет.
                Мы — окрай неизвестных дорог.
                Всю ненастную ночь напролет
                Здесь горит осиянный чертог.
                18 июня 1904. С. Шахматово»

     «…я увидел там Александра Александровича и  меня удивило,  как понуро и  мрачно он  стоит  возле  восковой полулежащей царицы…»