Курская заря. Ч2. Г2. Белый сруб

КУРСКАЯ ЗАРЯ.
повесть

Часть 2. Нету времени.

Глава 2. Белый сруб.


предыдущая глава:   http://proza.ru/2022/03/01/2002 

            Шел четырнадцатый день отпуска. На месте старого сгоревшего дома стояли одиннадцать белых, с жёлтым оттенком венцов новой пятистенной избы. Яков накатывал второе бревно двенадцатого венца. Бревна толстые. Еще три венца и подстропильные бросать надо, Мауэрлат, стропила, обрешетка… эх, дранку только летом налистать можно будет, но дом-то… почти готов! Не стал Яков делать отдельные колодцы, чтобы не перебирать бревна по два раза, надеясь - получится быстрее, ведь отпуск по ранению короток. Тесал сруб сразу, вытаскивая его на всю высоту.
            Яков подгонял очередное бревно, с полчаса назад отчертив оба бревна противоположных стен чертой, и уже подгоняя вторую чашку – весело по месту. Лес был хорош, зимовитый, сок еще не пошел по стволам, дерево сухое и звонкое, липкое на оструг топора. Работа шла ладно, в руки сноровка вернулась, по началу слегка мешала дырка в ладони, но рана почти не беспокоила, а потом про нее и забыл. У двора помощники. Сестры – чуть освободятся: «Что надо, Яша», коли ничего, опять доски пилить. Безрукий Егорка шкурил очередное бревно своей оставшейся после страшного боя, рукой, два деда соседа тесали еще два бревна текущего венца, за что получали и чарку под вечер, и по пять рублей за день, чему были рады до небес, но это не главное, помогали бы и без платы своему фронтовику, да Яшка такое условие поставил. Вокруг бегали их внуки, по команде собирая граблями кору и стружку. Мать выйдет, посмотрит на растущий белый сруб – глаза мокрые, чуть освободится по хозяйству, опять выйдет смотрит как дом на дрожжах растет.
            Яшка понимал, что не успевает до отъезда дом до конька поставить, а отъезд уже через четыре дня, края дожидаться нельзя – вдруг чего в дороге приключится, опаздывать ни-ни, а то еще дезертирство припаяют. Собирается на пару деньков пораньше отчаливать, хоть день каждый – как золото. Но договорился с земляками, поставят они обрешётку, зашьют фронтоны, постелют пол, подошьют потолок, благо все уже напилено, приготовлено. Всё-таки успеет Яшка бросить подстропильные, мауэрлат и стропила, переводы под пол уже врезаны. Вот печку сложить не успеть. Но Митрич обещал через месячишко поставить, лишь бы кирпич был, да фундамент из камня. К осени обещал проконопатить избу с внуками. В общем, мамка с сестрами следующую зиму в белой избе зимовать будут. Сосна еще к тому времени запах-то не потеряет. Здорово.
            Яшка оценивающе посмотрел на мох в седле паза, вроде все в порядке. Накатил бревно, поёрзал им вдоль паза пока бревно не село на нагеля и замки чашек, легонько, но хлестко ударил обухом топора в полуметре от чашки, в местах, где встали нагеля, и у второй чашки:
            - Ну чего, Ляксеич, следующее бревно готово?
            - Уж больно ты скорый!.. – ответил снизу Алексеевич, не прекращая тесать длинный паз, оставалось не много, метра полтора, ну а чашку подгонять и паз, где надо подчистить, Яшка будет уже на верху.
            - Тогда спускаюсь.
            Он хотел спрыгнуть на переводы пола, но увидел едущий по деревне крытый виллис. Сердце екнуло. Зрение напряглось. По всему виллис был военный.
            «Не за мной-ли?» - мелькнула шальная мысль…

            Десятью днями ранее.
            «Не плохо сегодня поработал, и огарки с пожарища убрали, и камни в фундаменте поправил, и даже два первых венца посадить удалось. А главное, Василий Алексеевич помочь решил. В одиночку рубить – и двух бревен сегодня бы не приготовил. А так смотри – уже два венца!»
            Яшка курил, смотрел и радовался. А выпитый с Алексеевичем не полный стакан самогона сильно грел уставшие мышцы.
            Никитин поднял голову, посмотрел, как гаснет небо. Глубоко вздохнул, бросил окурок в снег.
            - Через полчаса надо к Витьке идти. – Тихо сказал себе.
            Не спеша пошёл в землянку. «Значит так ему и скажу. Мне кажется это для него будет самый верный выход. Когда человек на смерть идет, чего у него в прошлом копаться?..»
            Навстречу из землянки вышла мать.
            - Ну ты чего ужинать-то не идешь, сынок?
            - Да покурил я, Мама.
            - Да за это время обкурился небось. У тебя же грудь резанная – бросал-бы.
            Усмехнулся:
            - Вот война кончится – брошу…

            …По темному дошёл быстро до дома Румянцевых, на улице никого нет, ни с кем не надо у двора постоять, не надо лишнюю папиросу выкурить. Тишина. Птицы замолчали, небо усыпано яркими звездами. О Витьке старался не думать, смотря на такое веселое ночное небо. «А ведь такое небо только здесь… в деревне. На войне небо не такое. Вроде такое… а все равно не такое, жиже, злее, все время кажется, что выстрелить должно. А здесь доброе веселое… и звезды будто больше, темнота гуще, а в даль глянешь, все равно видно и деревья, и избы оставшиеся, - оглянулся, - А вон наш новый домик… венцов два, а уже выделяются на взгорке. Да… - взгляд по небу… пока бездна не кончилось с другой стороны, - Небо… звезды…Такое небо только здесь… на Родине».
            - Ну вот и пришёл, - себе под нос, вздохнул, повернув к крыльцу, приглядываясь перепрыгнул придорожный кювет. Полтора десятка неспешных шагов и у крыльца.
            Яков дернул веревку щеколды. Было слышно, что она поднялась, но дверь уперлась в засов. Было ясно, что дом на ночь закрыт изнутри.
            «В окно постучать? А надо?»
            Яков сел на ступеньку крыльца, обдумывая что делать дальше. Прошло с пол минуты. Встал: «Окно вот оно, только руку протяни… А надо-ли… может утек после вчерашнего разговора.»
            - Чего-то ты долго сомневаешься. Стучи, мать все равно не спит.
            Тихий голос Виктора звучал от завалинки дров. Яков посмотрел в темноту.
            - Как-то странно ты сегодня меня встречаешь.
            - А черт тебя знает, один ты пришел или с нарядом НКВД.
            - И что, если бы второе, пускай мать отдувается, а ты бы в лес смылся. Чего-то трусом тебя не помню.
            - У, бля, ты-то какой смелый. Только в тюрьму… или к стенке мне идти, не тебе. – Голос, от злости и беспомощности дрожащий, но громко говорить боится. Ночь тиха.
            - Ты совсем дурак? На фронте я каждый день у края хожу. Каждый день костлявой в глаза смотрю. Только я ей в глаза ради наших людей смотрю, ради страны своей смотрю… ради мамки, сестер… ради твоей матери… ради тебя – дурака!
            Яшка тоже пытался сдерживать свой голос, он пытался шептать до хрипоты, рвущийся из глотки рев.
            Темнота какое-то время молчала:
            - Ты-то сам чего хочешь? В подполе сидеть?.. всю оставшуюся жизнь… – на два вздоха образовалась полная тишина, казалось, что звезды прислушались, - это что?.. лучше, чем Родину защищать… Если уж жизнью рисковать, то не за свою шкуру, Витя, а за любимых своих… и живых, и мертвых!.. Или по-твоему лучше соки из матери пить последние! Смертью своей память поганую оставить навсегда! Для всего люда. – звезды блеснули в Яшкиных глазах, слегка его ослепив.
            Витькина темнота молчала. Может он в ней растворился?
            - Ты… так жизнь свою построил… что для тебя смерть в бою русским солдатом - счастье в дом… Не ради себя, ради матери своей, деревни своей, страны своей, в конце концов. – Он пытался найти его в темноте глазами. - Очнись Витя, пока ты от жизни своей, от себя бегаешь, люди Родину спасают от врага! Жизнь свою за нее кладут… а ты за что?.. за что другие жизни забираешь? Таких же как ты мужиков? Ведь комсомольцем был!
            Из темноты быстро приближался силуэт Виктора:
            - Я там уже был!.. Я везде был… – говорил тот сквозь зубы, - перед фрицем не кланялся… Не кланялся!.. Да не захотела Родина… - до скрипа стиснул зубы…
            - Ну-ну, чего Родина не захотела?.. – они дышали друг-другу в лицо каждый своей злостью, только у Якова в ней не было безысходности, его Душа была спокойна, за ней полтора года жуткой войны, он был озабочен спасением душонки… мелкой душонки друга своего, - …чтоб ты человеком стал… солдатом!.. героем! Уверен, ни Мать, ни Родина, спроси кого хошь, никто не хочет в тебе бандита видеть… Защитника в тебе хотят видеть, а не бандита… спасителя… А ты?.. Кто ты?.. Эх Витя!..
            Виктор стоял и молчал. Он не знал, что ответить другу, не знал, что ответить звездам над его родной деревней…

            …Завалинка была сделана буквой «Г». Два огонька папироски тускло освещали красным спилы поленьев, при очередной затяжке. Бандит и красноармеец долго молчали, выкуривая уже не вторую папиросу. Глаза привыкли к темноте, освещенной звездным небом. Витька строгал какую-то палку, Нож, скорее всего, как последняя надежда при обороне. Значит больше оружия огнестрельного нет.
            - Я сегодня целый день думал, что с тобой делать. – Кинул дым в легкие. - Друг ты мне. Не могу я тебя так бросить. А по делу путь тебе только один… сдаваться.
            Витька молчал, продолжая что-то выстрагивать.
            - Но придумал я тут, топором махая одну лазейку. Коль удастся поновой человеком стать можешь. Говорить? – Сказал грубо, было понятно, что не настаивает.
            Витька повел головой:
            - Говори, слова все стерпят.
            - Ну если тебе безразлично… зачем мне на свою шею твои подлости вешаться?
            Яков опять был возмущен. дыхание опять тяжелое громкое.
            - Не сердись, Яш. – ладонью тронул Яшкино плечо.
            По-доброму, как в детстве Витька на него посмотрел. Яков глубоко вздохнул, пытаясь снизить градус возмущения.
            - Но имей в виду, тут не только моя жизнь завязана, еще один человек собой рискнуть должен, если ты опять взбрыкнуть захочешь, завалишь не только меня.
            Яшка смотрел на Витьку, молчал, дожидаясь от него какого–никакого ответа. Наконец Виктор вновь взглянул на Якова, оторвавшись от строгания деревяшки:
            - Ну чего молчишь, говори, коль начал. Не волнуйся. Я тоже умею гранитом быть.
            В голове у Никитина крутились сомнения, но он понимал, что это последняя возможность вернуть друга людям.
            - Я тут, когда домой ехал, - говорить начал медленно и тихо, - в Сухиничах Михалыча встретил, ну помнишь Игната Михалыча Трыкина, соседа моего, напротив, который до войны в милиции служил. Он оказывается сейчас на вокзале в милиции служит, в Сухиничах. – Витька ухмыльнулся. - Ночь я у него провел. Так вот, что я надумал. Давай после завтра, завтра и послезавтра надо сруб поднять венцов на четыре - шесть, так вот, послезавтра, еще до темноты в ночь, пешком в Сухиничи идем. Я к нему, под утро, домой зайду. Обговариваю с ним, так и так… расскажу ему все по-честному, как на духу. Фамилия у тебя другая… Попрошу, чтобы он тебя в военкомат… как добровольца сунул, ну в обход мандата как-нибудь, если у него получится, чтобы тебя проверять не стали, на фронт, какая разница, - затянулся, пустил в темноту дым, тот причудливыми линиями закручивался между звезд, - если пролезет, начнёшь новую жизнь с передовой, или с учебки. Хотя в учебку лучше не соваться, там точно мандат проверять будут, и хорошо проверять. Лучше сразу на передовую.
            Замолчал. Потер ладонью лоб.
            - Риск есть все равно. Как понимаешь, и мы рискуем. Рискуем ради тебя. Ну а не пролезет… все равно надо сдаваться.
            Яшка посмотрел на друга, Виктор качнул головой, продолжая строгать, на лице застыла косая улыбка:
            - …С фронта ее начнешь, жизнь свою новую. С чистого листа. Имей в виду, это будет твой последний шанс. Всей оставшейся жизнью Родине служи… - с угрозой, - до дня своего последнего, понял? Я сейчас, ради тебя свою жизнь на кон ставлю, и жизнь Игната Михайловича, если он согласиться. Не погибнешь, уверен, через полгода на жизнь по-другому смотреть будешь. И на свою… и на жизни других людей, которые рядом с тобой идти будут. На Мать по-другому взглянешь, она ведь тебе ничего не должна… ты ей должен! Не искупишь никогда!
            Виктор уже не стругал, ножик воткнул в чурак на котором сидел, в руках переворачивал какое-то выструганное изделие:
            - На… возьми… - он протянул Якову выструганную деревяшку, - подарок. Спасибо тебе, Яш. Ты настоящий друг.
            Яков взял деревяшку, в темноте не было понятно, что это такое. Когда изделие оказалось у него в руке, понял, что это деревянный клинок. На удивление он был очень острый. Выполнен с тонкой резьбой на ручке.
            - Это то, что у меня получается лучше всего… - они смотрели друг другу в глаза, видя там свет, под яркими звездами на небе.
            Со вздохом встали. Виктор крепко обнял Якова. Тот, с небольшой задержкой, ответил другу…

            …Через два дня, с вечерней зарей, они расстались в райцентре, Яков в ночь пошел домой, в деревню, Виктор остался на ночь у Игната Михайловича. В шесть утра он должен был прибыть на станцию где собирали призывников, добровольцев. Их поезд отбыл в сторону фронта в 08.00 часов утра.
            Дальше Витька Румянцев жил под другой фамилией. Жизнь ему предстояла долгая. Сражался бесстрашно, всю дорогу в пехоте. Живота не жалел, но берегло его провидение, и награды к нему липли одна за одной, в итоге кавалер двух орденов славы, кроме красных звезд, медалей за отвагу. Несколько раз был ранен. Не раз предлагали ему вступить в партию, ведь и в газетах про него писали, и каждый коммунист готов был ему рекомендацию дать, но вступать не стал. Считал – недостоин он быть коммунистом, вспоминая свои прошлые «заслуги». В середине сорок четвертого назначили старшиной роты. Посылали на краткосрочные курсы младших лейтенантов – не поехал, так и закончил войну старшиной, закончил в Берлине, во взятии рейхстага не участвовал, но расписаться на его серых стенах удалось… Расписался «Виктор Румянцев».
            После войны домой не поехал, было стыдно перед матерью. Поехал восстанавливать разрушенные города, сначала в Европе, Берлин, Дрезден, затем задержался в Смоленске. В Германии неплохо заговорил по-немецки. Только в пятьдесят первом решил навестить деревню, и заглянуть в родной дом, коли мамка узнает. Дома никого не оказалось, мать – на работе. Он сел на лавку возле дома, стал ждать мать, здороваясь с редко проходящими мимо, по деревне, женщинами, рабочий день всё-таки. Те заглядывались на усатого мужика, не понятного возраста, не в силах вспомнить такого, ведь интересно, что за мужик сидел у Райкиного двора. Не писал он домой, сначала боясь снова опозорить мать, затем боясь написать и погибнуть на следующий день, после боясь напомнить ей про блудного пропавшего ее сына. Когда на ноги встал, все откладывал до поездки, до встречи которая почему-то отодвигалась и отодвигалась во времени. И сейчас не был Виктор уверен – правильно ли он поступает.
            Сидя у дома, осматривая новенькие дома односельчан, почувствовал радость... будто снова у рейхстага свою фамилию пишет. Яшкин дом уже потемнел, больше восьми лет прошло. И не знает он ничего про своего друга.
            Бабы, шедшие с обеда мимо дома Румянцевых, наконец встретили Раису Федоровну, сообщив ей, что у ее избы сидит красивый мужик, интересуясь, кто этот красавчик, чему Раиса была сильно удивлена, и стразу побежала домой. Сердечко вырывалось из груди. Никого она не ждала уже в этой жизни… может быть кроме пропавшего в начале 1943го ее блудного сына, в чем винила себя и… Яшку Никитина. А рассказать это никому не могла, держала в себе. Может быть поэтому совсем поседела.
            Подбегая к дому со стороны правления сама себя остановила. Тяжело дыша встала на дороге: «Может брешут бабы… подшутить решили? Ну какой мужик ко мне прийти может. Сын, кабы жив был, все равно дал бы о себе знать.»
            Она подошла к своему палисаднику, опершись на изгородь, стояла несколько минут, мучительно о чем-то думая. Затем из-за угла палисадника решилась посмотреть на лавку у двора. Там действительно сидел усатый мужик с чемоданом. В конце концов Раиса Фёдоровна решилась… она вышла из-за палисадника. Сходу:
            - Вам кого?..
            Мужик медленно встал, шляпа на лавке. Остановилась, как вкопанная, и Раиса. Они стояли друг напротив друга и друг на друга смотря. Лоб у Виктора сильно вырос, лысея как лоб у отца. Оба молчали, совсем забыв о проходящем времени, у Раисы начались спазмы дыхания. Она протянула к нему еле послушную руку:
            - Витя!?. – Еле-еле слышно.
            Мужик кинулся ей навстречу, поддержать, чтобы Мама не упала…
            Виктор так и не переехал обратно в деревню. В конце концов прожил большую часть жизни в Подмосковье в городе Солнечногорске, почти на берегу озера Сенеж, после строительства там приборостроительного завода. Вырастил двух дочерей во втором браке. В первом рос сын, но он не принимал участия в его взрослении, алименты платил справно. Как тому исполнилось шестнадцать, алименты завершились, он приехал отдать деньги из рук в руки, напрямую столкнувшись с ненавистью сына.
            Всю жизнь старался быть достойным своего друга, Якова Никитина, подарившего ему эту жизнь. Скончался в 1999 году. В партию все же вступил в 70х. Тяжело пережил падение Советского Союза. Имя и фамилию восстанавливать не стал, боясь воспоминаний о своей лихой… нет - грязной, молодости. Да и как такое дочерям поведать?
            
            - …Ну чего, Ляксеич, следующее бревно готово?
            - Уж больно ты скорый!.. – ответил снизу Алексеевич, не прекращая тесать длинный паз, оставалось не много, метра полтора, ну а чашку подгонять и паз, где надо подчистить, Яшка будет уже на верху.
            - Тогда спускаюсь.
            Он хотел спрыгнуть на переводы пола, но увидел едущий по деревне крытый виллис. Сердце екнуло. Зрение напряглось. По всему - виллис был военный.
            «Не за мной-ли?» - мелькнула шальная мысль. Задержался на срубе. Виллис прохрипел мимо двора проезжая их без остановки. «Значит в правление.» Стал слезать со сруба.
            Так оно и случилось, минут через пятнадцать, вместе с председателем виллис сворачивал ко двору Никитиных.
            Яков был внизу, налаживая не тронутое ошкуренное бревно на подъем, под черту.
            - Яков Михайлович, - председатель хромая шёл впереди двух офицеров. – тут вот тебя спрашивают.
            Яков еще раз дернул узел удавки проверяя его крепость, дернул волной веревку наверх. «Знать бы что там Витька наговорил, и где его под арест взяли». Шаги навстречу военным. Перед офицерами встал по стойке смирно.
            - Сержант Никитин, 17й гвардейский полк, 5я гвардейская дивизия. 1я гвардейская разведрота провожу краткосрочный отпуск по ранению.
            Офицеры были в фиолетовых галифе… особый отдел.
            Капитан оценивающе, с ног до головы осмотрел Якова.
            - Значит краткосрочный отпуск?..
            Оценивающе покосился на новый белый сруб:
            - Собирайся. С нами едешь.
            - У меня еще шесть дней отпуска, товарищ кап…
            - Чоо! Десять минут на сборы, сержант. Кругом!
            «Все-таки попался… Витюха.» Внутренности засвербели. Во рту сразу пересохло.
            - Есть десять минут на сборы.
            Яша побежал в землянку.
            - Мил человек, чавой-то ты его раньше срока-то? – Митрич воткнул топор в бревно.
            Капитан скривил губы, достал из кармана пачку «Казбека», вынимая длинную папиросу:
            - Ты еще старик здесь поговори. – закуривая, пошел к виллису.
            Никитин выскочил из землянки минут через пять.
            Мать обливаясь слезами держала Яшку за руку, шинель на второй руке, на груди три красных звезды, множество различных медалей позвякивают дзынь-дзынь. Яков остановился повернулся, стал целовать Маму, через пару поцелуев сестер… опять Маму.
            - Не пущу! – Она схватилась за его руки…
            Он пытается ее отцепить, она поновой перехватывает гимнастерку, Яшка от безысходности:
            - Сестренки, держите Маму. Ждите, я вернусь… обязательно вернусь. Мы еще не такой дом построим. – Уже мужикам. – Митрич, на тебя надежда, собери дом до конца… Алексеич… После войны всю деревню поновой поставим, – кричал Яшка на ходу.
            Яков уже у виллиса встал по стойке смирно:
            - Сержант Никитин готов к отъезду! – дзынь-дзынь.
            У капитана чуть не выпала с губ папироса, он глядел то на иконостас на груди сержанта, то в глаза Никитину, внутренне напрягаясь встать по стойке смирно. Поднял правую руку, поправил фуражку. Дзынь-дзынь:
            - Документы.
            Сержант из нагрудного кармана достал личные сопровождающие документы, передал их капитану. Тот их с минуту изучал, постоянно бросая взгляд на награды солдата.
            - Останутся у меня, - положил в свой нагрудный.
            Опять задел взглядом иконостас сержанта. Он не мог сдержать своего удивления и восхищения, перед этим молодым солдатом.
            - Можешь покурить… Сержант.
            - Да я только что, я так постою.
            Поставил чемоданчик, снял рюкзак, одел шинель, медали позвякивали дзынь-дзынь под носом у офицера НКВД. Покосился на Мать… в груди будто стало больно. Вздохнул, полез на заднее сиденье виллиса. Не хотел, чтобы столько мучений Матери, чтобы она видела его, боясь к нему, сыну своему, подойти.
            Капитан не стал докуривать папиросу, понимая, что им лучше побыстрее убраться, бросил ее в остатки грязного не дотаявшего снега, в одно движение сел на переднее сидение:
            - Вперед…
            Автомобиль резво дал заднюю, развернулся на деревенской улице и уехал. Мать доковыляла до дороги, смотрела вслед удаляющемуся авто, увозящего в неизвестность их Яшеньку, девчонки поддерживали ее под руки, рыдать старались без звука, безрукий Егорка, Дмитриевич и Алексеевич тоже вышли на дорогу, на которой уже были соседские глаза, здесь же замерли их внуки, устремляя свой взгляд на удаляющуюся машину. Мать завыла… девчонки повели ее домой, в землянку. А на месте пожарища уже стоял белый, почти готовый, сруб нового добротного дома.


продолжение:   http://proza.ru/2022/03/15/237 
          

28.02.2022
Русаков О. А.
г. Бежецк