Фрик
Любознатель, травознатец, искатель приключений, авантюрист, есте-ствоиспытатель — чёрным, как ночь, февральским утром я направился к северо-западу от своего тайного убежища, дабы вновь вкусить тот непо-вторимый запах необычного, неизведанного... И мне повезло, мой друг: спустя некоторое время я, держа в руке карманный фонарь, уже сгибался над свежими волчьими следами!
В деревне нашей меня считают чудаком и сторонятся (равно как и я в ответ). Все смеют утверждать, что виденные накануне мной следы — собачьи, ведь в округе нашей и в помине нет волков. Но я-то знаю лучше, я попросту уверен: такие большие, такие странные следы в принципе не могут быть собачьими!
На следующий день я направился к искусственно созданному озеру, пи-тающимся от реки посредством специально возведённых некогда кана-лов. Возможно, сегодня мне повезёт куда больше, и я докажу им всем, что я не просто видел волков — надеюсь, я приведу неоспоримые доводы в пользу того, что волки эти — самые настоящие ископаемые монстры навроде оборотней; что эти существа — не этой природы, но куда древнее. Может быть, они обитали здесь, в этих богом забытых краях ещё задолго до становления человека как вида. Посмотрим, и да пребудет со мною удача...
Однако у вытянутого, продолговатого озера внезапно наступила весна, и чем ближе я подходил к нему, тем больше проваливался. Что это? Бере-говая линия началась раньше? Как я не увидел скрытого?
Зрение у меня и впрямь неважное: это не обычная близорукость, но сложный миопический астигматизм, и левое око видит хуже правого. Сейчас стало ещё хуже: как назло, очки мои запотели, и я не видел аб-солютно ничего. Зато я с восхищением слушал тишину, с упоением вни-мал ей в эти краткие часы покоя.
В обыденной мирской жизни меня окружает неисчислимое количество источников самого разнообразного шума: гул автомобилей, грохот на ж/д путях, электродрель, визги и беготня странных, непонятных лично мне созданий, именуемых «детьми»... Здесь же, в сей ранний час вроде бы и страшно находиться вдали от так называемой «цивилизации», но в то же время хорошо и даже чудесно; уютно, комфортно, спокойно. В эти редкие минуты я испытываю некоторое умиротворение; самое настоящее и самое искреннее. Мне удивительно приятно быть вне общества людей, я чувствую знатное облегчение. Это уникальная возможность остаться наедине со своими мыслями, сосредоточиться на какой-то высокодухов-ной идее; возможность погрезить, помечтать в полнейшей тишине... Ти-шина... Люблю я слушать тишину — ведь когда я её слышу, все другие звуки становится несколько другими; через призму тишины все эти звуки приобретают свойства иного характера. Такой вот парадокс: уловив ти-шину, я как бы снимаю дымку с других звуков, наступает успокоение и внимательность. Некоторые из них всё столь же безобразны на слух, но другие (в особенности альфа-волны, а также звуки, идущие из подсозна-ния) обретают совсем иную форму, их совокупность представляет собой совершенно иную картину — более гармоничную, более приятную. Я как бы в мини-раю, если можно так выразиться. Говорят, умение слушать других — это искусство; но ещё большее искусство — это услышать в себе и вокруг себя нечто такое, аналогов чему нет нигде. Едва уловимый, почти не слышимый, но не раздражающий гул посреди гробовой тишины — это и есть альфа-волны, издаваемые человеческим телом.
От озера я пошёл прочь — там следов волков я не обнаружил, а жаль. Они, эти люди, крутят пальцем у виска, говоря, что надо быть полным фриком, чтобы не бояться быть растерзанным стаей диких хищников. В том-то и дело, что я не боюсь: я с ними однажды уже встречался, и мы с вожаком подолгу глядели глаза в глаза, покуда он, в конце концов, не от-вёл сначала свой взгляд в сторону, а потом и всю свою стаю.
Внутренне я чувствовал некоторое беспокойство: возможно, меня даже трясло, как осиновый лист сильным ветром. Но моё любопытство пере-весило мой страх, и вожак волчьей стаи понял, что я не представляю угрозы, и намерения мои — явно миролюбивого характера. Что же до то-го, чтобы полакомиться свежатиной — повторюсь, моё взращённое ис-кусственным вскармливанием неспортивное тело, испещрённое привив-ками, напичканное фаст-фудом не представляет собой особой ценности; это скорее безвкусица, нежели изысканный деликатес. Такая безвкусица, которую даже после смерти не станут грызть земляные черви! А волк тот, милый волк... Ах, мой друг: животные, они, знаешь ли, во сто крат лучше людей. Они поймут и пойдут своей дорогой. Так и прошла моя первая (и, возможно, последняя) встреча с волками, и было это давно и неправда. Ныне же мне попадаются лишь исключительно следы их сильных, вы-носливых лап.
Псевдо-волки были не единственными обитателями моего собственного мира, и однажды я выбрал день и час, дабы поностальгировать в другом месте.
Я иду на восток и вижу трёхэтажное здание, сбоку которого — лестница. Бывшая парикмахерская, бывший военный штаб, а ныне — центр об-служивания населения. Когда-то я считал всё это своим кораблём, а са-мого себя — пиратом. Я взбирался на лестницу, точно на мачту, и огля-дывал всё вокруг, как юнга и/или капитан. Спустившись, я иду на запад и вхожу в «чащу», которое всего-то — заросли акации, волчьих ягод, бар-бариса и тигровой лилии, но для меня маленького всё это было тропиче-ским лесом, а сам я — сэр Ливингстон. Все меня слушают и подчиняются, а я совершаю открытие за открытием. Как полицейский, я гордо обхожу все свои «владения», и созерцаю всю красу природы. И наблюдаю в оба: вдруг на горизонте появится преступник? Тогда я его обязательно «арестую», а если найду на земле мусор, то соберу и донесу до утили-зационных урн. Куда же я направлюсь теперь?
Старое, ветхое, полуразрушенное, почти развалившееся здание находи-лось много к югу от моего пристанища. Его стены, состоявшие из раку-шечника, были все в норах, в которых обитали жарким летом гигантские чёрные сверчки. Я любил бывать здесь: я представлял, что этот большой дом — мой генеральный штаб, а я — единственный его управитель. Воображение у меня было немыслимым с детства, но здание это пахло не только сыростью — тут имело место и то, что бывало, происходило на самом деле, а не только в мире фантазии. И вот, стоя позади, находясь напротив данного сооружения, некогда являвшегося центральной конторой, я предался смутным воспоминаниям, от которых также, равно как и от волков, остались лишь мутные, неясные следы.
Я помню, как ехал в общественном транспорте, а после мне пришло со-общение. И я, выйдя вон, сломя голову, со всех ног поспешил туда, откуда был слышен зов. Спустя мгновения (как же быстро, не правда ли?) я уже стою у вышеописанного остова, где меня поджидает некое существо, которого также нет на планете Земля. Оно мне угрожает, что-то требует и настроено весьма недружелюбно. Оно берёт в заложницы какую-то девочку и гоняет меня по кругу, раздавая задание за заданием. Отчего-то я их беспрекословно выполняю: видимо, нелюдимым был я не всегда, и ничто человеческое мне не чуждо. Ради человека, которого в этой, реальной жизни я не припомню, ради совершенно чужой мне души я надрывал все свои и без того ограниченные физические возможности, а после испытывал радость и облегчение, ибо злое существо по испол-нении всех непонятных мне даже сейчас требований отпустило незна-комку и испарилось само. Оно было страшным, диким, невообразимо странным, неестественным по своей сути. Оно было выше меня головы на две, но я не помню, была ли у него голова — а если и была, то чело-веческая ли?
За конторой был палисадник, который я считал лесом, а себя — Маугли, Тарзаном, Робинзоном Крузо. Мне так нравилось проводить всё своё время среди этих мелких светлячков, жуков-носорогов, пёстрых махаонов, шмелей и ос. Ныне я жалею лишь о том, что, собирая гербарий, я прикалывал иглой либо булавкой некоторые экземпляры к белому, чи-стому листу бумаги — лучше бы я оставил всех этих существ в живых! Они заслуживают счастья куда больше, чем люди; их мстительность, их злопамятство находится в зачаточном состоянии.
Я помню, как прилетела пчела и уселась мне на ладонь (а всё потому, что пыльца от цветов из-за ветерка оказалась и на мне, но аллергиком я не являюсь). Она долго ползала, а после взяла и укусила! Было больно и обидно, но пчела умерла и сама. Нет, я не убивал её: она упала в густо-травье. Пчела не была злой: намеренно она не кусала — просто срабо-тал защитный рефлекс. А вот люди — те самые люди, от которых я мно-гие годы упорно бегу — они причиняют вред вполне осознанно, и многих из них исправит лишь могила. Некоторые из них говорят, что таким обра-зом подшучивают надо мной, но, уловив момент, подкрасться и громко крикнуть в ухо — это, мягко говоря, моветон. Наложить снега за шиворот, дать подножку, обидно обозвать — это ещё мелочи; а вот их гнусные сплетни, их жестокое поведение, их необоснованная зависть — неудиви-тельно, что я держусь особняком, я как бы в стороне, и мой уход от ре-альности самый разнообразный.
По своей природе я книголюб, буквоед и энциклопедист; отличник учёбы с красным дипломом, призёр школьных и районных олимпиад. В школе моими любимчиками были география, ботаника, зоология, всемирная история, неорганическая химия, астрономия, литература, в университете — философия, археология, фотограмметрия и некоторые иные дисци-плины, но только не высшая математика и не физическая культура, от коих я всячески сторонюсь, ибо от цифр первой науки троится в глазах, а от заданий другой невыносимо ноет тело — не выношу излишних тело-движений, ведь при беготне у меня сразу привкус крови во рту и ужасно беспокоит левый бок под ребром, сгибая моё туловище практически по-полам. К тому же у меня плоскостопие, поэтому я не годен к строевой службе.
Ходить, читать, писать, рисовать я научился весьма рано; уже в очень юном возрасте я зачитывался толстенными книженциями, и никак не мог взять в толк, отчего мои сверстники не разделяют моих увлечений. Пока я собирал пакетики от чая, с обожанием разглядывал средневековые замки, зарисовывал варанов с острова Комодо или же лепил из пласти-лина «Титаник», мои одноклассники, как пройдохи, шлялись по пыльным, грязным улицам, пиная чёртов мяч, или клубились на дискотеке в «доме культуры». Наша неприязнь, вражда, а по сути — ненависть была взаимной, обоюдной. Пока я смотрел по телевизору, по телеканалу «Дискавери» познавательные телепередачи, эти бестолочи постепенно деградировали. И мне от того было очень мерзко, мой друг! Мне и жаль их было, и противно было подать руку, поздороваться, спросить о делах. Втайне я даже радовался, что я с каждым разом на ступень всё выше, а они — всё ниже. Невероятно приятное чувство осознавать своё превос-ходство хотя бы в этом. Я знал, я подозревал, что рано или поздно всё это выльется в типичное уличное хулиганьё, в обычную шпану, в спива-ющееся быдло — так оно и случилось, приятель. Правда, у моих одно-кашников были богатые, обеспеченные родители, которые отмазывали их от всевозможных переделок; деньгами и связями они обеспечили им будущее. Я же, будучи преисполненным великого ума, не был мгновенно принят на трудоустройство по своей специальности, поскольку свежевы-пущенный вузовский экземпляр, опыта работы не имеющий. Но и на сей раз я не упал духом, но решил доказать, что такого, как я, работа найдёт сама.
Однако найти подходящую работу оказалось очень трудно. Местные по-советовали мне пойти «мальчиком по вызову», «мужем на час» — а что, вроде бы ничего сложного: гвоздик забить, кран починить и некоторые иные, более деликатные услуги. Только вот однажды клиенткой оказалась домохозяйка лет на десять старше меня: эта сильная, красивая, богатая, но кошмарно безумная в своих экспериментах женщина третировала, терзала, мучила меня десять раз подряд, пока меня не увезли на скорой с сердечным приступом. Заявлять я на эту озабоченную не стал, ибо тогда бы вскрылись и факты о моём виде заработка, моём источнике дохода.
Судя по всему, та работа — явно не для меня: мне вполне хватает и од-ного раза; более того, я и вовсе могу обойтись без всего этого. К тому же меня больше тянет к мужчинам — и то, скорее на духовно-энергетическом уровне. В итоге я поместил объявление о том, что располагаю недюжинным складом ума, высоким коэффициентом интеллекта. На моё объявление немедленно откликнулись и попросили поработать: мать одного (как выяснилось, взбалмошного) семейства нуждалась в репетиторе для двух своих дочерей, десяти и двенадцати лет. Я сначала отказал, вполне резонно сославшись на то, что у меня нет специального педагогического образования, посему я по закону не имею права обучать. Но мамаша так просила «просто посидеть», что я с глубоким вздохом согласился... На свою голову.
Боже мой, что мне пришлось вытерпеть! Два этих беспардонных создания совершенно не желали учиться! Вместо того чтобы с превеликим усердием (как в своё время я) исправно грызть гранит науки, они что только не делали! Они бегали от стены к стене, от окна к окну, и громко визжали; они катали меня, взрослого мужчину, по полу и изрисовали мне фломастерами всё лицо; они спустили на меня своего пёсика, и он тяпнул меня за мягкое место, после чего я долго не мог никуда сесть. Две этих малолетних ведьмы выманили меня на лоджию, и заперли там, а ведь на улице был явно не май месяц, а лютый февраль, с ещё январскими морозами, но с уже зародившимися буранными настроениями. Неожиданно для всех лоджия, треснув, невероятным образом разломи-лась, и я выпал с третьего этажа прямо в большой снежный ком внизу. Выбравшись из-под сугроба, я, обессиленный и злой, убрался восвояси. Именно с тех пор я начал немножко материться: до того я позволял себе только ругательство «сука», да и то — крайне редко, раз в год по заказу.
Уяснив, что и нянька-сиделка-гувернёр — также не моё, я начал поиски иных вакансий. В общем, я устроился в какую-то мастерскую, но меня выгнали оттуда взашей: вместо того, чтобы построить сарай, я его неча-янно спалил дотла (хотя, по моим расчётам, всё шло по плану). За три дня работы мне не выплатили ни копейки. Тогда я, гениальный, дипло-мированный учёный пошёл дворником мести улицы — в рамках суровой зимы это заменялось на «убирать снег». Физически это оказалось слож-но: повторюсь, я спортом никогда не увлекался, и мне крайне непривычно было махать лопатой так много и так долго. Не знаю, сколько бы ещё я, весь такой хилый, продержался, но меня внезапно сбила машина, когда я вышел чистить улицу от корок льда прямо на проезжую часть. И погнали меня из дворников на все четыре стороны.
Продавцом-консультантом меня взяли сразу, внимательно изучив моё резюме. Я начал наводить порядок в книжном и музыкальном отделах, придавая книгам и дискам товарный вид. И вроде бы всё наладилось, но пошли жалобы от покупателей, что я, видите ли, не улыбаюсь и весь такой бука. А что? Мне за улыбку не доплачивают. Тогда в торговый центр зашёл самый главный и договорился со мной, что я отныне и впредь вежлив и улыбчив, а моя заработная плата в следующем месяце вырастет на десять тысяч. Как это ни странно в наше страшное и непредсказуемое, неуверенное и нестабильное время, но обещания с обеих сторон были выполнены: я начал зарабатывать деньги, я мог позволить себе что-то купить. Вот только десять часов подряд на ногах — уж очень это утомительно, мой друг, в течение трёх месяцев подряд. Я выдохся, начал уставать и стал до крайности раздражителен. Глицин я глотал горстями (хотя толку от него было мало); в наушниках лишь транс, и сильно подсел на энергетики. Я ощущал себя неким зомби, машинально подска-зывающим необходимую, искомую продукцию. В месте, где я работал, воистину было интересно: ежедневно новый товар, выкладка новинок, но больше я так не мог. Я уволился по собственному желанию, сославшись на то, что мне нужно проходить практику (хотя я давно уже был выпускник). Мера эта была даже вынужденной: однажды по дороге на работу я попал под сильнейший ливень, и не было под рукой зонта. Я очень сильно простыл; меня мучил сухой кашель ещё три недели спустя, и никакие медикаменты не помогали. Именно тогда я начал лысеть (правду говорят, что под современные дожди лучше не попадать). Вкупе с тем, что у меня врождённое искривление носовой перегородки, и с детства я попеременно дышу только какой-то одной ноздрёй, моя про-студа (с ангиной и насморком в придачу) оказалась сущей катастрофой: мне нечем было дышать, и я устал ковырять в носу, вынимая затвер-девшие корки. В связи же с тем, что моя работа была стоячей, болели и ноги; именно с тех пор я начал испытывать самое настоящее блаженство, практикуя сдирание лоскутков загрубевшей кожи со своих пяток, и моя кожа вновь была, как у младенца! Кожу же я не выбрасывал, но хранил под плотным настилом для её выравнивания — вдруг однажды она мне пригодится, как ДНК-материал (чтобы не сдавать кровь и не отрезать волосы).
Находясь некоторое время дома, я вдруг заметил, что чрезмерно волосат: похоже, пришло время сие исправить. И я взял несколько одноразовых станков с тремя лезвиями, и начал брить себе руки и ноги — как же легко мне стало после этого занятия! Теперь я свершаю это каждые три месяца, поскольку мера эта вынужденная: длинные волосы колют тело, всё чешется, и бритьё дарует мне облегчение. Я бы сделал себе эпиля-цию, дабы они больше никогда не росли! Лучше бы они на голове так росли, как на теле! Но облысение по мужскому типу вкупе со смешанной себореей — это вам не шутки: спереди точно жиром намазали, а сзади — многослойная перхоть. Это вам не шутки, это почти не лечится. Более того, первопричиной является также и психологическая составляющая. Это печально, ведь я за всю свою сравнительно недолгую жизнь перенёс немало психических травм, и даже состою на учёте у невропатолога. Шутка ли, в течение многих лет являться объектов травли, пережить убийство родных и близких, неоднократную ложь и предательства со стороны «друзей»?
Пожалуй, одно из самых странных моих занятий — это фотографирова-ние итогов моих дефекаций: например, сегодня получилось в форме Южной Америки; просто удивительное сходство! Также, ввиду проблем с дыханием (как вы уже догадались ранее, у меня хронический ринит), я часто прибегаю к народным средствам, а именно вдыхаю запах носков, которые я специально не стирал целую неделю. Этот запах пробивает любой насморк, и мне сразу же дышится легче.
На завтрак я предпочитаю холодный чёрный кофе без сахара, свежий лук и хлеб с маслом, либо яблоко и горький шоколад. Закономерно после этого я вновь иду в уборную (с книгой, радиоприёмником и яблоком), где делаю очередной снимок. Что же до запаха изо рта, преисполненного неоднократно запломбированных зубов — он и вовсе меня не смущает: гостей у меня не бывает никогда (и сам я ни к кому не хожу), поэтому за-пах лука или чеснока не смутит никого в моём доме. И вообще, я прин-ципиально и категорически отвергаю все эти шумные застолья, баналь-ные посиделки, пьянки-гулянки, коих именуют «ходить в гости». Я бы устал накрывать на стол, я бы устал слушать сплетни обо всех тех, кто живёт в моей деревне; мне всё равно, кто с кем спит, и кто с кем подрал-ся. Сидеть в гостях и смотреть, как они заглядывают в твой рот, а потом рассказывают соседям, кто, что и сколько съел за их столом — перспек-тива, лично для меня не радужная.
Кушать я люблю плотно и вкусно, обязательно сидя перед телевизором — и главным условием является наличие в нём только интересного кино, и предпочтение отдаётся мистическим триллерам, классическому фэнтези либо научно-фантастическим, документально-биографическим, историческим картинам; никаких комедий, ведь почти все они сплошь пошлые. При всём при этом я, ведя гиподинамичный образ жизни, умуд-ряюсь не толстеть — ходят слухи, что это говорит о наличии в организме глистов, которые «доедают» за меня. Вне основной еды перед телевизо-ром я поглощаю иранские финики, потому что на их коробке большими буквами написано, что финики — противораковые. Для памяти, для хо-рошей работы бабочки на шее я ем хурму и морскую капусту, ибо они накапливают иод; иодом этим я также делаю себе «сетку» на груди, когда болею.
Одеваюсь я исключительно в секонд-хендах, и всегда беру «на вырост»: я искренне верю в то, что человек растёт в течение всей своей жизни, поэтому обувь у меня на два размера больше, а рукава я подворачиваю. Брюки я ношу с кроссовками, ибо мне так удобно; что же до того, что по-думают люди — их мнение меня совершенно не интересует. Свой люби-мый свитер я ношу уже десять лет, и приобрету новый только тогда, когда этот изорвётся вконец, когда будет заплатка на заплатке, ведь зашить вещь мне не лень. В моём жилете ровно двадцать шесть карманов — ровно столько же, сколько их в жилете Анатолия Вассермана: на все случаи жизни у меня при себе два телефона (кнопочный и сенсорный), микронаушники, блокнот, футляр для очков, инженерный калькулятор, шариковая ручка, гелевая ручка, набор простых карандашей с разной степенью твёрдости, точилка, ластик, степлер, измерительная лента, ка-рандаш для назальных ингаляций, носовой платок, пакетик полезных хлебцев-слайсов без ГМО, ложка, вилка, складной нож, ножницы, элек-тронный термометр (с показаниями в градусах Цельсия, Фаренгейта и лорда Кельвина), компас, GPS-навигатор, фотоаппарат, радио, диктофон, устройство для прослушки, флэш-карта памяти (и не одна), коробок спичек и зажигалка, переносной, карманный атлас мира и туристический, краеведческий справочник-гид, глоссарий/разговорник и множество иных, самых разнообразных приспособлений.
Сегодня тот жилет оказался весьма кстати: я вновь собрался в поход, я снова предаюсь исследованиям, изысканиям. Но вот незадача: я осту-пился и поранился, что конкретно в моём случае равносильно локальной катастрофе: даже малейшая царапинка, лёгкая ранка на моём теле за-живает неделями, а то и месяцами! Эти нарушения в моём организме… И сам я — ошибка природы; нежданный, нежеланный ребёнок родителей, у которых несовместимость крови. Пожалуй, я в ближайшем будущем обязательно наведаюсь к эндокринологу, а пока что со мной при-ключилась очередная странность: при виде яркого солнца я всегда один или два раза отчаянно чихаю: согласно учёным, людей, которые чихают от солнца, в мире всего 1-2%.
Невропатолог, офтальмолог, отоларинголог, стоматолог и терапевт — не единственные врачи, к которым я частенько наведываюсь, ведь моя наследственность весьма отягощена: в моём роду были люди, страдаю-щие от алкоголизма и «вялотекущей шизофрении», посему я крайне осторожен и предельно внимателен: кто знает, когда гены дадут о себе знать? При заборе крови (даже с пальца) я падаю в обморок, поскольку в глазах резко темнеет, а голоса окружающих на слух становятся такими, будто мои уши прикрыли подушкой. Мне физически трудно нести (и даже просто приподнять) 5-литровую бутыль воды, а голова моя порой болит настолько сильно и настолько долго, что помогает лишь таблетка (эффект которой с каждым разом наступает всё поздней, всё медленней). Однажды я даже пытался повеситься, ведь суицид — это избавление от всех проблем (и не только моих, приятель), вот только верёвка, к несча-стью, порвалась, и я свалился на пол, нервно разгрызая ногти. И пока я лежал, я размышлял: каково моё предназначение в этой жизни? Почему, зачем и для чего живу я в этом мире? Быть шутом, посмешищем для всех? Мальчиком для битья? Или винтиком в общем механизме? Ше-стёркой, о которую вытирают ноги и ни во что не ставят? Личностью, ко-торую замечают лишь тогда, когда от неё кому-то что-то нужно? Гением, таланты и возможности которого никто не замечает, не видит в упор? Я мог бы стать великим, и изменить мир к лучшему, но, похоже, на меня записана иная судьба. И мы с моим «я» озлобились, мой друг, и теперь всё больше и больше просто молчим.
Зато я частенько музицирую, жужжа ртом, имитируя звучание электроги-тары. При этом я аккомпанирую сам себе на самодельной ударной уста-новке, состоящей из майонезных ведёрок, газовых конфорок и консерв-ных крышек. Иногда в качестве барабанов я использую стуки ладонью по коленке, когда я нахожусь в сидячем положении: такой вот многолетний нервный тик.
Сам с собой я часто разговариваю; сам с собой играю в шахматы. Иногда я подхожу к своему комоду, и вынимаю оттуда папку со всеми своими грамотами, похвальными листами и благодарственными письмами; пе-ребирая, пересматривая, вдумчиво перечитывая их, я вмиг превращаюсь из злого гения, из непризнанного гения в гения мирового масштаба. Я вздыхаю и плачу, свернувшись комочком в мягком пушистом кресле, накрытый тёплым клетчатым пледом, и предаюсь воспоминаниям, жалея сам себя. Скорее всего, я умру, как Бенни Хилл: над ним тоже все смея-лись, у него тоже были проблемы с женщинами. Он тоже хранил в тай-нике все свои награды, и умер за едой перед телевизором, но на его устах была улыбка — похоже, он всё-таки был счастлив хотя бы частично.
Котёнок, которого относительно недавно я приобрёл в зоомагазине — единственное живое существо в моём доме помимо меня. Именно ему я пишу эти строки; именно его я в этом рассказе называю другом, наивно полагая, что он меня слушает и понимает. Я дарю ему всю свою любовь, ласку и нежность, на которую только способен даже такой фрик, как я. Я не обижаю это крохотное создание, и исправно кормлю рыбкой и пою молоком, ибо от этих ваших кошачьих кормов все кошки только дохнут, ведь они — не люди, и всё подряд, всю эту химию не осилят. Кот сидит то у меня на плече, то на коленях, то в моих ногах (когда я сплю). Он не доставляет мне никаких хлопот совершенно: это скоттиш фолд. Он са-мостоятелен и ухаживает за собой, он не портит мне моё имущество, но вызывает на моём измождённом годами и превратностями судьбы лице улыбку и умиление. Наверное, бог (наличие которого научно не доказано) был гением, создав таких удивительных существ: они действительно дарят радость. Возьмёшь их на руки — и проходит всё зло, вся усталость, весь негатив исчезает бесследно. Я бережно глажу этот комочек, и он взаимно тянется ко мне своей мордочкой, играет лапкой. Когда-нибудь он умрёт, и мне придётся покупать нового, потому что совсем один я свихнусь, а людей — сторонюсь.
В конечном итоге я окончательно превратился в отшельника, работаю-щего исключительно на себя любимого и исключительно дома, в интер-нете. Я фрилансер и геймер, и неплохо зарабатываю своими писатель-скими потугами, а также участием в баттлах по пошаговым стратегиям и FRPG; пишу саундтреки для игр и фильмов. Сидя на инвалидности, я почти не выхожу из дома — разве что в близлежащий магазин за продук-тами или погулять на природе в гордом одиночестве, ведь друзей у меня нет и быть не может; мне так удобно, мне так хорошо. Никто не вмеши-вается в мою личную жизнь, не указывает мне, что делать; не нарушает пространство, в котором я наконец-то обрёл покой и умиротворение.
Позвольте сказать, где же я живу. Вы не поверите, но живу я в подземном бункере, который строил много лет втайне от всех. Моё бомбоубежище, моё пристанище, моя великолепная цитадель и обитель находится достаточно глубоко под землёй, но благ цивилизации не лишено: я потратил много нервов, много усилий на то, чтобы превратить мой скромный домик, мои три на четыре во вполне комфортабельное жильё. Я прочёл кучу научных статей и видеороликов блоггеров о том, как са-мому обустроить свой дом, как выжить, не являясь частью общества, ча-стью глобализации. Я собственноручно разработал, смастерил генера-торы, которые греют мой дом и освещают его — посему я не мёрзну и в кромешной тьме не сижу. У меня хватило извилин на всё это; я провёл холодную и горячую воду из предварительно вырытых мной колодцев — один оказался источником хорошей, годной, тёплой, чистой воды. Я ре-гулярно моюсь, чищусь, стираюсь и убираюсь — грязи, пыли в моём доме нет. Я всё построил сам, и ни копейки не оплачиваю за коммунальные услуги. Я даже обустроил небольшую теплицу, где выращиваю овощи для собственного потребления; всё остальное, увы, приходится приобретать в магазинах. Мой тотальный эгоцентризм, мой индивидуализм, мои невероятно странные сновидения шокируют и обескураживают тех немногих, коих можно назвать окружающими...
Иногда я брожу по кладбищу — здесь удивительно тихо и спокойно. Происходит это редко и в дневные часы, посему не берусь судить о том, что происходит здесь в тёмное время суток. Я навещаю покинувших меня близких мне людей. Люди говорят, что они любили меня — возможно, любили по-настоящему, от всего сердца, принимая меня таким, какой я есть, не взирая ни на что. Однако я, в силу своей врождённой особенно-сти, не умею привязываться к людям. Не могу или не хочу — одно из двух. Мне по душе природа-мать; там свежо и хорошо. Там нет косых взглядов в лицо и за спиной, там есть гармония.
Моё единение с природой год от года всё реже; я старею, стремительно теряю память и в социофобии своей ужасной запираюсь на ключ, боясь лишнего шороха, как премудрый пескарь из одноимённой сказки Салты-кова-Щедрина. Вот только у сказки этой есть и иная мораль: согласно общепризнанной, эта рыбка, трусливо прячась от всех, в итоге всё равно была проглочена рыбой покрупнее. Но согласно морали моего умоза-ключения и мировоззрения, та рыбка была уже настолько стара и больна, что ей было уже всё равно, съедят её, или же нет.
Свидетельство о публикации №222031700536