Дион Кэлтроп. Записки о Пирате

Перевод книги Диона Клейтона Кэлтропа (Dion Clayton Calthrop) “The Pirate's Pocket Book”, London, 1907.
Иллюстрации автора.
© Перевод. Олег Александрович, 2022
***
Читать перевод повести с авторскими иллюстрациями можно здесь: https://oleg-alexandrovich.dreamwidth.org/1091952.html — и далее по ссылке.
***

   Книжка, которую ты держишь сейчас в руках, была преподнесена когда-то в дар славному пирату по имени Робер Гроббин.

   Слава его такой была широкой, что все газеты его дней никогда ничего плохого о нём не писали — а только хорошее всё. А ещё газетчикам всегда доподлинно было известно, каким делом в каждую минуту он занят — иногда даже и до того часа, когда дело то успевал он замыслить.

   И никогда ни в чём в своих заметках о нём не ошибались они, потому что Робер Гроббин никогда их и не подводил — что было, конечно, большой любезностью с его стороны.

   Не стоит, однако, тебе воображать, что любезен он был всегда и со всеми.

   Никто точно не знал, сколько ему лет; некоторые люди заверяли всех, что Робер Гроббин очень-очень стар: настолько древен, что даже никогда и не рождался он вовсе.

   Другие им возражали: говорили, что лихой такой разбойник стариком быть никак не может.

   Мы же их споры сочтём поучительным примером того, что мнение о любом прославленном человеке бесспорным никогда не бывает.

   На голове Робер Гроббин носил очень красивый колпак, а свидевшись с ним лицом к лицу, ты тотчас обратил бы внимание на его непрестанно бегающие глаза.

   Не подумай только, что глаза выпрыгивали из своих орбит и как-то бегали подле Гроббина; нет, просто он всегда ими зорко всё вокруг себя оглядывал.

   Если ты мечтаешь стать пиратом, — а мест вакантных даже на самых вершинах любого поприща всегда хватает, — тебе заранее следует поучиться обшаривать зорко своим взглядом всё вокруг себя, — чтобы уметь замечать врагов своих прежде, нежели заметят они тебя.

   Имя своё пират придумал себе сам: „Робером Гроббином“ в давнишние, самые ранние годы своей деятельности подписывал он поддельные чеки (твои папа с мамой объяснят тебе, что делать такое нельзя никогда).

   Обитал же он частью на острове, частью же на палубе своего «Черномрака».

   Понять ты, конечно, сумеешь, что это значит, не ногой одной своей на острове, а другой на корабле, — а временами на суше, временами на море.

   Бедняков Робер Гроббин никогда не грабил.

   Потому что — ну что с них сдерёшь-то!

   Всякая же богатая на вид персона о встрече с Гроббином успевала сильно пожалеть.

   «Черномрак» — это имя, которое придумал пират своему кораблю. Ты и сам сумеешь смастерить точь-в-точь такой же для себя — из двух стульев и какого-нибудь коврика.

   Как-то раз Робер Гроббин захватил в неволю одного молодого человека, благовоспитанного весьма юношу.

   Случилось это на острове, где стоял красивый домик капитана Гроббина с садом подле него; в саду том пират в свободное от плаваний время занимался разведением цветов.

   Потому что просто вынужден он был посвящать временами досуг свой мирным занятиям, — чтобы приводить в спокойствие нервы после жесточайших схваток на море.

   Юноша же тот без спроса срывал в саду цветы его.

   Внезапное явление пред ним Робера Гроббина сильно его ошеломило.

   Насколько сильно ошеломило юношу явление пред ним знаменитого пирата, покажет тебе картинка.

   «И как же я должен смотреть на прегрязнопакостное деяние это твоё?! — Голос Робера Гроббина подобен был грохоту летящего под откос железнодорожного состава. — Как смог посметь ты цветы мои у меня выкрасть?!»

   «Но я подумал, что цветы эти все дикие», — ответил ему молодой человек, вынув изо рта трубку.

   «Дикие!!» — заорал пират. «Дикие!!!» — возопил он так, что от камзола его отлетели три пуговицы.

   Юноша с ловкостью поймал пуговицы в левую руку и, преклонив колено, подал их капитану.

   Этот вежливый поступок уберёг молодому человеку жизнь.

   «Почитаю за честь услужить вам, капитан Робер Гроббин», — сказал он.

   «Неужто ты знаешь меня?» — с улыбкой задал ему вопрос Гроббин.

   «Я в первую же секунду подумал, что лицо ваше — ничьё, как только Робера Гроббина лицо», — смело объявил ему молодой человек.

   Он явно хотел добавить некие объяснения, но Гроббин жестом остановил его; юноша ему понравился.

   Если же объяснения успели бы всё-таки прозвучать, Робер Гроббин вмиг вместе с его речами прервал бы ему и жизнь.

   А намеревался юноша сообщить пирату, что лицо, точь-в-точь похожее на лицо Робера Гроббина, видел он как-то раз на фото в одной очень старой газете; сообщалось же там, о кончине того человека: от ранения, поразившего насмерть его тщеславность.

   «В пиратскую братию записаться желание есть у тебя, мой юный друг?» — задал ему вопрос Робер Гроббин.

   Юноша не решился дать сразу ему ответ.

   «Но мой отец…» — начал он.

   «Он мёртв», — глухим печальным объявил ему пират.

   «Моя мать…»

   «Мертва», — прервал опять его Гроббин скорбным шёпотом.

   «Мой брат и моя сестра…»

   Гроббин сокрушённо махнул рукой; сердце его было тронуто.

   «Моя семья!..» — воскликнул молодой человек в отчаянии.

   «Мой бедный мальчик! — сказал ему Робер Гроббин; в глазах его блеснули слёзы. — Дорогой, несчастный мой друг, да я же убил их всех. Убил — не более как час назад».

   «Но тогда моя возлюбленная… — продолжал молодой человек рыдая, — она… она ведь ни за что не отпустит меня в пираты!»

   «Полно тебе! — прервал его речи Робер Гроббин. — Имя твоё отныне — Мрачный Дэвид. Теперь же — в море!»

   Десять лет занимались они грабежами, курсируя вдоль побережий Испанского Материка; и насобирать за то время успели они такую уйму сокровищ, что Трюмный Остров, деловой притон Робера Гроббина весь уже пропах даже несметными запасами золота; берег же острова испускал далеко слепительный блеск от куч драгоценных каменьев на нём.

   В конце концов и Робера Гроббина, и Мрачного Дэвида (настоящее имя юноши придержу я в тайне до конца повести) бессчётные морские их приключения порядком утомили.

   Морей же исплавали они немало: море подле Испанского Материка — именуемое Ковровыми Водами Столового Океана, и во внутреннее Гостиное Море заходили они, причаливали к островам Кухонного Архипелага, ступали на берега Чуланного Пролива, взбирались на отвесные скалы Коридорных Фьордов. Рассекал не раз киль их корабля и мало кому ведомые, опасные просторы дальних океанов — Северного Тротуарного и Южного Палисадного, а Залив Переднего Холла изборождён «Черномраком» был вдоль и поперек.

   И вот, чтобы перевести дух и простираться, взяли они курс к тому острову, где стоял красивый капитанский домик с цветущими геранями вокруг него.

   Швартовным канатом привязали пираты «Черномрак» свой к нависшей низко над водой ветвью раскидистой помпомии; после чего, ступая осторожно ногами, отвыкшими от суши, да и от непросуши тоже (место возле той пристани было довольно болотистым), сошли они на берег и, не говоря ни слова, оглядели хорошенько друг друга.

   Никто, даже самый наблюдательный из нас не опознал бы в двух фигурах, донельзя пропылённых, элегантных тех щеголей, какими привык видеть он десяток лет назад капитана Робера Гроббина и Мрачного Дэвида.

   «Дома мы! — воскликнул юноша и швырнул в гребень морской волны бриллиант. (Когда речь заходит у меня о бриллиантах, — знай, что пираты просто находят их всякий раз в уголках своих карманов). — Дома мы опять!»

   «Черпак мадеры мне в колпак!! — взревел Робер Гроббин и сел наземь. — Повтори-ка, что сказал, хочу ещё раз я услышать это!»

   «Дома мы», — повторил Мрачный Дэвид, рассматривая висящие над головой поспевшие окапиллии.

   Совладав, в конце концов, с волной нахлынувших на него чувств, Робер Гроббин поднялся на ноги и пошагал (пират наш никогда не «ходил» просто; он всегда либо шагал, либо ступал, либо шествовал, либо же вышагивал) в сторону своего домика.

   Настежь рывком распахнул он дверь — и-и-и, ох же!!

   Пыль, пыль, пыль — бросилась тотчас Роберу Гроббину в глаза! (Только не вообрази, что пыль как-то взвилась в воздух и запорошила глаза пирату; нет, я лишь говорю, что увидел он пыль — толстым слоем покрывшую милые его сердцу скромные предметы домашней его обстановки).

   Пират трижды испустил громкий стон.

   Пыль, пыль, пыль — всё-всё в пыли!

   Мрачный Дэвид, который лежал праздно спиной на траве, пожёвывая крингетовый мундштук своей трубки, перевернулся на живот, — и тотчас заметил и он, как сильно запылён весь домик изнутри.

   Пружиной подскочил он на ноги и ринулся к Роберу Гроббину.

   «Капитан, — заявил ему Дэвид, — а ведь придётся подыскать нам сюда женщину для уборки, подёнщицу!»

   (Подёнщицей называют женщину, которую приглашают время от времени в дом, чтобы делала она разную работу — делать которую должна, но не делает никогда постоянно нанятая прислуга).

   Времени не больше, чем тратим мы на сдирание шкуры с аквадаторика, потребно было Мрачному Дэвиду, чтобы сидя в корабельной шлюпке грести уже что есть мочи в сторону материка.

   И вот, двое суток и двадцать часов упорной гребли без даже минуты одной на отдых вынесли наконец крепкого, выносливого юношу к материковому побережью.

   Была ночь.

   В стоявшей вблизи моря одинокой хижине светилось окошко.

   Как вихрь ворвался Мрачный Дэвид внутрь того небогатого жилища. За столом с одной единственной свечкой на нём сидела красивая девица; она подписывала этикетки, которые намеревалась клеить на банки с вареньем.

   Не растрачивая драгоценных секунд на то, чтобы представиться обитательнице и познакомиться с нею, не бросив даже взгляда на её лицо, Дэвид крепко ухватил девушку за руки, взвалил её себе на плечо и помчался сломя голову к шлюпке. Добежав, оттолкнулся от берега, и неистово — ни дать ни взять, как Геркулес не раз, — погрёб он в сторону острова.

   Спустя ровно сто тридцать шесть часов (или пять суток с шестнадцатью часами) от минуты начала путешествия на материк Дэвид пригрёб наконец в своей шлюпке к острову, вынес прекрасную невольницу на берег и положил её, истомлённую в нелёгком плаваньи до бесчувствия, к стопам Робера Гроббина.

   «И что ж это такое-эдакое пригаб-били мы?» — задал ему вопрос Гроббин, нажав на ‚б‘.

   «Подёнщицу — для уборки и прочего всего», — широко улыбнувшись, дал ответ Дэвид, после чего свалился на траву и вмиг уснул крепчайшим сном.

   Когда проснулся он, солнце ярко светило, и воздух хорошо уже прогрелся.

   Одного взгляда в раскрытую дверь домика хватило молодому человеку, чтобы тотчас заметить, что пиратское жилище успело стать образцом чистоты и порядка. (Пираты всегда славились выучкой замечать тотчас всё и вся).

   Запахи приготовленного завтрака приятно раздражали ему ноздри.

   Влететь стрелой в дом, отмыться, побриться — нескольких мгновений хватило Дэвиду, чтобы привести себя в приличествующий благородному господину вид. А в спальне — о! на белоснежной кровати лежал его костюм, тот самый костюм, в который одет был он в тот давний уже день, когда захватил его Робер Гроббин в неволю.

   Вмиг облачился он в костюм тот свой и, застёгивая на бегу пуговицы, помчался, задыхаясь, вниз по лестнице в обеденную комнату.

   Слепительной красоты девушка подняла взор от бекона в её тарелке на молодого человека — и громко вскрикнула.

   Робер Гроббин вскочил на ноги.

   У молодого же человека отвисла челюсть.

   «Эрминтруда!» — вскричал Мрачный Дэвид.

   «Венцеслав!» — воскликнула девушка.

   Робер Гроббин же, казалось, лишился вмиг всегдашней отваги своей и хладнокровия; он отпрянул назад, покачнулся и махом сел на стул.

   А возлюбленные уже сжимали друг друга в объятиях.

   «Послушайте же вы теперь меня!» — воззвал к ним Робер Гроббин, когда дыхание его несколько улеглось; однако влюблённые не открывали от лиц друг друга глаз своих.

   «Довольно вам друг на друга лишь пялиться, — продолжал Робер Гроббин, — повернитесь-ка вы ко мне, и я поведаю вам одну историю!»

   В горячке бурных событий он не заметил, что обшлаг рукава его камзола окунулся в блюдо с растопленным маслом. Эрминтруда метнулась ему на выручку, — и Робер Гроббин заключил её в объятия!

   «Эта леди — моя дочь», — объявил он изумлённому Венцеславу.

   «Томить вас долго моим рассказом я не буду, — продолжал Гроббин. — Всё дело в том, что пять лет с сорока годами назад добился я руки её очаровательной матушки, обвенчался с нею. От сегодняшнего дня двадцать один назад год родилась у нас Эрминтруда, затем мать её после двух лет тяжёлой болезни скончалась. Оставив крошку на попечении одной почтенной торговки рыбой (почтенной, разумеется, настолько, насколько может позволять кому-то такое занятие), я стал пиратом, бичом всех изборождённых мною морей, всех их побережий и всех островов в них; горесть моя сделала меня бессердечным, лишённым жалости. А когда наконец решил я вернуться к дочери, то дома, где её оставил, разыскать я уже не смог».

   «Отец!» — воскликнула радостно Эрмитруды.

   «Эх, дочь моя, отец-то твой — вертопрах он беспутный!..»

   «А я? — задал пирату вопрос Венцеслав. — Каков же секрет моего рождения?»

   «Неужели сам не знаешь? Неужто забыл за десять лет? Ах, да, припоминаю я, в первый же год совместных со мной дел получил ты лёгкую контузию, — вспомни, в пушечной перестрелке нашей с одним фрегатом! Она-то, видно, и отняла у тебя часть твоей памяти, какую-то часть».

   Подойдя к Венцеславу, Робер Гроббин закатал рукав его камзола. На плече юноши различимо было татуированное золотом и пурпуром крохотное изображение некоего фамильного герба.

   «Вот же! — воскликнул Гроббин, почтительно снимая с головы своей колпак. — Никто иной ты как герцог Венцеслав — отпрыск венчанного славой старинного рода Венцеславовичей!»

   До их слуха донеслись вдруг из погребов пиратского домика чьи-то крики.

   Робер Гроббин вздрогнул.

   «А я же совсем забыл…» — проговорил он, после чего сунул руку в свой карман и извлёк из него книжку — ту самую, которую ты сейчас читаешь.

   «Вот же, десять день в день лет назад, — продолжал он, листая страницы, — сказал я тебе, что убил я всю семью твою. Однако сказал я тебе неправду».

   «Неправду?!» — воскликнул герцог Венцеслав — величать нам отныне должно его так.

   «Ну… скажу, не совсем точен я в словах тех был. В тот день я заточил лишь всех твоих родичей в погребах моего дома, с десятилетним запасом провизии. И как раз сегодня она, стало быть, и кончилась вся у них».

   Изящный швырок — и ключ от погребов лежал уже на столе.

   «Выпусти же ты их на волю, мой герцог!»

   Пред преисполненной восторга и общего ликования сценой счастливого воссоединения герцогской семьи опустим мы завесу.

   Перед тем как занять вместе с благородным семейством места в шлюпке, чтобы взойти с неё на готовый к отплытию корабль, герцог Венцеслав (прежний Мрачный Дэвид) и Эрминтруда Гроббин, держась за руки, подошли проститься с пиратским капитаном.

   «Обещай почаще наведываться к нам в гости, отец!» — наказала ему девушка.

   «Моя крошка Эрминтруда, ты можешь ставить на кон все взбитые в роскошнейшую причёску волосы свои, что твой старый бедняга отец видеться с тобой будет очень часто!»

   Герцог Венцеслав лишь крепко сжал капитанову руку; захолонувшая его в ту минуту волна чувств мешала ему говорить.

   Влюблённые ступили в шлюпку и отплыли к судну.

   ***

   Когда корабль уже входил в материковый порт, — бах-бабах! бах! — долетели до команды и пассажиров отзвуки пушечной пальбы сзади на море.

   Робер Гроббин деловито занимался привычным своим промыслом.

   КОНЕЦ