Тёмная луна. Часть шестая

       Мстислав Львович Никитин.

Я родился в Москве, в семье хлебосольного дворянского рода Никитиных.
Предки мои по отцовской линии были людьми серьёзными- служили на благо России - матушки.
Имели чины, привилегии, отмечены и наградами и вниманием правящих самодержцев.
Но время шло, и род наш стал вырождаться. Мой отец, Лев Валерьянович, ничем особо себя не проявил по службе, и пользовался плодами предшествующих поколений.
Он был по натуре сибаритом и домашним философом.
Любил обильные обеды, гостей, устраивал домашние праздники.

Моя матушка умерла, когда мне не было и пяти лет.
Я смутно помню её образ, она часто склонялась надо мной, когда я засыпал и целовала в щёчку.
От неё пахло флердоранжем, и этот запах навсегда остался в моей памяти. Отец сильно горевал и почти не обращал на меня внимание.
Я рос букой, и сторонился людей.
Я тосковал по милому другу маменьке и уходил в её комнату.
Там я открывал шкаф с её одеждой и вдыхал в себя  запахи флердоранжа.
Бывало, я там и засыпал, забытый отцом и прислугой.

Но всё изменилось, когда из-за границы приехал младший брат отца, Георгий, его все звали Жоржем.
Но я был косноязычен, и называл его Зёкой.
Он был молод, хорош собой, от него веяло добротой и радостью.
Дядя  воскресил   меня к  жизни и благотворно подействовал на моё сознание.
Увидев моё плачевное состояние, он о чем- то резким тоном  поговорил  с моим отцом, и выбежал из его кабинета в гневе.
Он схватил меня в охапку и выскочил на улицу.
Там стоял его экипаж с тройкой лошадей.
Мы понеслись на большой скорости по улицам.
Я испугался и зашелся в плаче.
Зёка крепче прижал меня к своей груди и заплакал вместе со мной.

Уже потом,  повзрослев, я часто вспоминал этот день.
Он бесповоротно остался в моей детской памяти. Малейшие детали тех событий врезались в мою душу.
Вначале мы поехали в Сандуновские бани. У дяди там были свои люди.
Банщик Теодор  намылил меня с ног до головы пахучим мылом и долго массировал каждый суставчик.

Я блаженствовал, так как меня редко купали, и в иное время я был грязным как поросенок, извалявшийся в луже.
Потом Зёка повёл меня в кабинет к милейшему старичку.
Тот попросил меня открыть рот и показать язык. Стыдясь, я показал его старичку, он заглядывал мне в рот, и потом шепнул дяде, что у меня уздечка.

По малости лет я не знал, что это такое.
Но старичок потихоньку сделал надрез и мой язык обрёл свободу. Теперь я мог правильно выговаривать слова и мне было с кем общаться.
Но дядю я всё равно звал Зёкой, ему становилось при этом смешно и он подмигивал мне и озорно хохотал.
Меня подстригли, обрезали ногти на руках и ногах.
И я стал похож на человека, а не на дикаря, как в шутку меня назвал дядя.

Затем мы помчались на Кузнецкий мост, там было множество лавок.
Дядя накупил мне одежды и обуви, игрушек, книжек.
Мы вернулись в его дом, расположенный на Арбате. Это был милый двухэтажный особняк с бельэтажем и мезонином,окруженный небольшим садом.
Зёка сказал, что я теперь буду жить с ним. Помню, я так обрадовался этому, и от избытка чувств поцеловал дядину руку. Но дядя сказал, что мужчина целует руку только у священника и у дамы. Я обещал, что запомню это.
Для меня началась новая жизнь. Теперь я был в центре внимания.
Дядя меня обожал, одаривал вниманием. У меня появилась своя комната, игрушки, теплая постелька.
Повар Яков кормил вкусностями, я отъелся, и выглядел этаким баловнем судьбы. 
 
Меня опекал милейший Фрол, дядин слуга из крепостных.
Он был чопорным грамотеем- говорил по-французски, носил бакенбарды и обучал манерам.
Постепенно я приобщался к культуре и знаниям.
Дядя определил меня в гимназию, там я изучал многие предметы. Особенно мне нравились точные науки.
Я мог складывать в уме цифры, производить их деление, вычитание и прочее. Я щелкал задачи и уравнения, доказывал теоремы, и был так увлечён, что при этом забывал о других предметах.
Но  разговор с дядей заставил меня обратить внимание и на остальные дисциплины. Я жаждал обладать огромными знаниями: изучал латынь и французский , химию, писал стихи и эссе, немного рисовал, занимался гимнастикой, много читал.

Дядя всегда был рядом и поддерживал меня во всех начинаниях.
Фрол неотступно следовал за мной тенью и упреждал каждое моё желание.
Мы гуляли с ним в Нескучном саду, посещали библиотеки в поисках новых книг, или заглядывали в книжные лавочки.
Мне нравились прогулки по Москве, посещение кондитерских и чайных. Я приглядывался к людям, подслушивал их разговоры.

Мне почему-то хотелось стать министром или игроком на бирже, кинуться в пучину денежных операций и торжествовать при виде банкротства соперников.
Мне нужно было определиться с выбором будущей профессии-стезя военного меня не прельщала. Я был противником боевых действий и звуки выстрелов вызывали во мне чувство отвращения.

К тому времени незаметно угас мой отец-затворник, он так и не смирился с потерей жены, и весь ушёл в воспоминания тех благостных дней, когда моя мать была жива.
Прощаясь с ним, я простил его и поцеловал в восковой лоб.
До моего совершеннолетия дядя становился  опекуном наследства , и постепенно приумножал моё состояние посредством удачных операций на бирже.

Пришло время решать о дальнейших моих планах.
Я бы мог уподобиться моему печальному отцу, и проживать наследство сложа руки.
Но моя натура требовала живой деятельности, я хотел служить Отечеству в любой из сфер.
Мне обещался помочь дядя, но он запутался в прескверной истории.
На бал-маскараде он волочился за маской в костюме Арлекино, под ним была женщина, по-видимому редкостной красоты. Дядя требовал свидания и повёл себя немного хамовато, пытаясь увести красотку с собой. Нежданно - негаданно на него налетел неизвестный мужчина, они повздорили и дело закончилось дуэлью.
Дядя был ранен в ногу и истекал кровью. Врачи предлагали ампутацию, боясь антонова огня.

Мы с Фролом не давали согласия, надеясь на чудо.
Я думал как помочь ему, и вспомнил про старичка из Сандунов. Вдруг он ещё живой и сможет помочь Зёке.
Так и получилось. Старичка звали Амбросий Титыч, и несмотря на почтенный возраст он смог изловчиться не только достать пулю,засевшую глубоко, но и провел у одра больного несколько месяцев.

Дядя выкарабкался, но хромота осталась с ним навсегда.
А потом Зёка нашёл себе жену по сердцу и зажил спокойной жизнью с любимой.
Я так радовался этому событию, что совсем забыл о себе. Но Зёка устроил меня в московскую казенную палату при министерстве финансов, где я провел несколько лет, совершенствуясь и постигая науку управления государственного имущества и строительства.
Работа давалась мне легко, но я особо ни с кем не сдружился в связи с текучкой кадров и мизерным окладом чиновников.
Человек всегда ищет где лучше, а денежный вопрос меня никогда не интересовал.

Я быстро поднимался по карьерной лестнице, но как всегда, в дело вмешался случай.
В один из новогодних маскарадов внимание моё привлекла маска в платье домино.
Изящная фигура дамы, вьющиеся волосы, бойкая речь, взгляд карих глаз в прорези маски пленили меня до невозможности.
Я был девственником, и ни разу не испытывал женских чар.

Я не пользовался утехами продажных женщин и ждал одну- единственную. которая озарила бы мою жизнь сиянием вечной любви.
Я было решил, что пришло моё время, но жестоко ошибся.
Мне мнилась под маской добродетельная девушка, решившая немного пооригинальничать и показаться смелой, ведь это не возбранялось в маскарадах. Но я подпал под влияние бессердечной особы, решившей поживиться за мой счёт .
Я был влюблённым и глупым, и попался на крючок.

Мою избранницу звали Стефанией, в её жилах текла бессарабская кровь.
Она была певичкой в ресторане, но по прихоти её покровителей была вознесена на оперную сцену. Впрочем, она была талантлива, и при голосе.
Её бисировали в роли фаустовской Маргариты, осыпали цветами и подарками,золотая молодёжь на руках выносила её к экипажу. Та надменно щурилась, принимая ухаживания богатых покровителей, беспрестанно угождавших её малейшим капризам.

Я ничего не мог с собой поделать и следовал за ней как слепец за своим поводырем.
Она умело пользовалась моим первым любовным чувством и всячески третировала, вынуждая тратить на неё огромные суммы денег.
Я беспрестанно испытывал адские муки ревности, рыдал от безответности и страдал меланхолией.

Стефания назло мне сошлась с румынским скрипачом Симеоном Негреску.
Он был черноглазым красавцем с копной вьющихся до плеч иссиня- чёрных волос и  промышлял игрою на скрипке в злачных местах.
Многие сравнивали его с Паганини, и некоторые особо экзальтированные  дамы  падали в чувственный обморок при первых взмахах его смычка.
 
Стефания дала мне отставку, я умолял её на коленях о снисхождении к моим чувствам, но этой женщине чужда была жалость к разбитым мужским сердцам.
Я кинулся к дяде, у которого давно не бывал. Зёка, услышав мою историю, расхохотался, и сказал, что это у нас наследственное. Оказывается, из-за Стефании произошла та роковая дуэль, когда дядя чуть не лишился ноги.
Он посоветовал мне сменить алчную Москву на провинциальный городишко, и там заняться  карьерой и зажить спокойной жизнью.

А Стефанию он предложил вычеркнуть из памяти, к тому же она забеременела от скрипача, и по слухам очень несчастна.
Скрипач ещё тот чертила и ободрал её до нитки.
Да к тому же от певицы схлынул поток обожателей и она льёт слезы в дешёвой каморке своей родственницы.
Я пытался было навестить её и помочь средствами, но дядя встал в позу, и ультимативно запретил мне лезть в эту ахинею.

Я покорился судьбе, кляня коварство евиных дочерей, и по протекции дяди выехал в Тамбов с его рекомендательным письмом к знакомой помещице Илиаде Германовне Прохоровой.
Я обосновался в Тамбове и счёл за благо тихую размеренную жизнь и приятственное местное общество.
С собой я забрал верного Фрола и портрет Стефании. Я поставил его на стол и постоянно менял цветы перед ним.
Возможно, я играл роль этакого рыцаря, поклоняющегося образу прекрасной дамы, заретушированной временем, и тянул эту сурдинку по привычке, а не по велению сердца.

Наверное, мне нравилось состояние отвергнутого паладина, льющего слезы при воспоминаниях об утерянном счастье.
Я углубился в работу казенной палаты и жил только ею, достигнув хорошего чина и Станислава первой степени. Я часто навещал Прохоровых и познакомился с сыном Илиады Германовны, Ипполитом и его женой Лукерьей.
 
Я был обязан перемене в жизни только дяде и всячески поддерживал с ним связь. Несколько раз я навещал его в Москве, он долго болел и покинул этот свет довольным и счастливым.
Мне кажется он и на том свете останется оптимистом, каким и был в земной жизни. Мир его душе. Аминь.

Я оставался долгое время убежденным холостяком, и всячески избегал отношений с женщинами.
Ни одна из них не смогла возродить во мне огонь утраченной любви, я был глух и нем перед кокетством и ужимками местных барышень.
Вот только издали поглядывал на прокурорскую дочь, понимая, что скорее гожусь ей в отцы, чем в мужья.
Лидия невольно притягивала к себе нежным блеском близоруких глаз и милым голоском-колокольчиком.
Она была упоительна в своей скромной красоте.
Я боялся подступиться к ней, опасаясь быть отвергнутым в очередной раз.
Но скандал с её отцом сыграл мне на руку. Прежние воздыхатели, обивавшие порог прокурорского дома исчезли, как и сам её отец, начавший строить свою карьеру в чужих пенатах.
Я выжидал.

Тут на моё счастье попросила аудиенцию небезызвестная Лукерья Дорофеевна Прохорова , ставшая владелицей имения  покойного мужа.
Мы долго беседовали, и пришли к обоюдному решению.
Я попросил руки Лидии и стал её мужем. Я боялся вторично наступить на грабли, и занял по отношению к жене роль скучного и вечно занятого работой супруга. Только поездка на Мальорку немного сблизила нас, но, ненадолго.

Скандал на выставке больно ударил по моему самолюбию, я сжимал кулаки от разгоравшихся пересудов, и упустил случай поддержать Лидию.
Она отстранилась от меня, видя мою холодность.
Я проклинал свою неуступчивость и отчужденность, решив, что время всё расставит по местам. Но случилось то, что случилось. К нам внезапно нагрянула дочь Стефании, Сусанна, чем подлила масло в огонь.

Я видел, что Лидию от неё воротит. Да, Сусанна была грязнулей до невероятности, но что поделать, в детстве и я  был не чище, хотя она уже давно переступила порог совершеннолетия и могла позаботиться о своей гигиене.
Я пытался перевоспитать её, но понял, что это бесполезное занятие, и умыл руки, спихнув гостью на попечение Фрола.
Лидия засобиралась в гости к Прохоровой, я отпустил её.
С досады я выбросил портрет Стефании в мусорку, решив раз и навсегда закрыть эту тему.

Как-то я встретил на прогулке женского врача Муратова, и от него узнал, что Лидия беременна.
Эта весть меня обрадовала до глубины души,и у меня появился предлог начать семейную жизнь с чистого листа.
Я обвинял себя в черствости по отношению к жене,и срочно выехал в Прохоровку молить Лидию простить меня и вернуться домой.