Дорожное происшествие Глава вторая

II
Вечер был дивный. Вдоль дороги тянулись сосны, припушенные снежком, выпавшим всего пару часов назад. Часть туч уже разогнал ветер, и пятнами на небосводе проглядывала чернота бескрайнего космоса, пробиваемая серебристыми точками звезд. Загородная дорога живописно петляла меж сосен, которые слегка подсвечивались рассеянным фарным светом, а дальше вглубь насаждений, куда ни падал глаз, была непроглядная чернота. Лучи на поворотах пробивали на мгновенье мрак в брюхо бора, а потом, будто лизнув тьму, возвращался снова к дороге. С иголок, потревоженный ночной птицей, или может быть белкой, а то и просто легким ветерком, опадал мелкий снежок, рассыпаясь с сияющую пыльцу, и медленно-медленно спускался к земле, чтобы улечься рядом с такими же мелкими снежинками и слиться с ними в одну многооттенковую белизну. Пока снежинки опадали с ветвей, они, будто самовлюбленные позеры, поворачивались к фонарным отсветам разными своими гранями и сверкали триллионами светлячков, плывущими сверху вниз. Иногда набегал проказник-ветер, и, как шаловливый мальчишка ботинком, пинал пригошни снега с обочин, те разлетались в алмазную пыль и искрились в ближнем свете фар, как вальсирующие на царском балу пары, разодетые в белое. Казалось, даже музыку можно было различить в тиши вечерней дороги, проступающую через мерный шум двигателя и гул колес.
Всюду уже расселился человек, всякий уголок захватил, обустроил под себя, и вдоль движения, там-сям, выглядывали, как заяц из-за куста, съезды, в которые кто-то временами съезжал, или откуда, наоборот, выглядывала озябшая в снежке морда автомобиля, хитро моргая одним глазом поворотника. На другом конце съезда громоздился какой-нибудь дачный кооператив или поселок, где светились окошки, лучи ламп из которых квадратными пятнами разукрашивали снежок у подножия, или белую шаль, прикрывшую плечи елок. Машина двигалась вперед, поселки таяли где-то сбоку-сзади, сливаясь с темно-белым экраном заснеженной ночи, и опять возникало ощущение уединенности, оторванности от всего, рассеивалась всякая суета, растворялась в безбрежности мироздания, как песчинка, оброненная в пляж. Была, царапала даже в сандале, а теперь стала частью всего, легла навсегда в неизмеримую мозаику бытия и забылась.
Где-то из-за тучи выглядывал вихрастый чуб месяца, струивший свет на укутавшую его лик вату туч, и сами тучи скользили по месяцу, напоминая волну, что плещет о борт ялика, плавно колыхающийся у бережка ночного бескрайнего моря. Месяц-ялик раскачивался в волнах-тучах, и тонов небосводу не было числа! Весь небосвод помалу окрасился в разное сине-черно-белое полотно, нависнув над этим бором, над дорогой, змеящейся внутри когда-то непроходимого леса, и крошечные машинки двигались под ним.
Сосны плыли по бокам вместе с машиной на фоне недвижного небосклона, слоями летящего над головой. Нижний слой его по временам рвался, обнажая пятна бездонного мрака, с крупинками света в нем, а между ватой и бесконечностью висел, купаясь в собственном слое серебряного света,  казак-месяц, с чубом в обритом лбу и острой бороденкой древнего мудреца. Серебро, проливаемое месяцем вкруг, украшало горбы туч, подобно снежным пикам в горах, и изображая судьбу горных хребтов в веках и тысячелетиях, горбы туч рассыпались на протяжении минут и вновь воздвигались невидимой рукой незримого творца.
Дивен был вечер, морозен, тих, умиротворял. Уносил в воображении к позабытым давно образам, к благоговению перед естеством мироздания, к преклонению перед ним, к принятию его необъятности. Бунтующий человеческий дух в такие моменты смиряется со своей ролью не покорителя и подчинителя, но лишь частицы, суеверно во тьме воображает ум всякие тайны, в которые ни за что не поверил бы днем (и в чем не признается даже самому себе спустя какие-то полчаса) и где-то в глубинных своих мыслях, как ребенок у завьюженного окошка, радуется, что он живой, что впереди, скорее всего, долгая жизнь, в которой, так же, как и сейчас, у него есть уют и укрытие.
Чувствует человек тогда это слияние с бесконечным, на короткое время утрату собственного Я, и от подобного растворения нисходит на него благодать.
Но только не на нашего Николая Петровича! Не до созерцания ему было, не упивался он красотой родных краев, когда проезжал их, и не вдыхал глубоко от благоговения! Он ехал, вцепившись окаменевшей хваткой в руль, боясь отпустить правую руку, чтобы переключить передачу, практически всю дорогу на второй скорости, подбородок его навис над онемевшими от напряжения кулаками, а взгляд, как зубы голодного волка в плоть бедного зайца, вцепился в дорогу мертвой хваткой. Не видел он никакого месяца в небе, не вглядывался между соснами в темную глубину, до которой порой добивал свет фар, не умиротворялся ниспадающим мириадным сияньем микроспопических снежинок, и не пытался различить, как алмазами сверкает разлетевшаяся горсть снега, которую по-ребячьи швыряет ветер перед проезжающей машиной. Ему было плевать на съезды, на то, как сосны плыли рядом с ним в замершем небосводе, и уж точно никаких детских образов не пробудилось в его голове, не говоря уж о снизошедшей от слияния с бесконечным благодати. У него мерзли ноги в дорогих холодных ботинках, нос машины немного рыскал на заснеженной дороге, и было совсем некомфортно. От малой скорости поездка затягивалась, возможно, что и раза в два, отчего казалась нескончаемой мукой, на которую обрек он себя сам. Как-то сократить дистанцию хотя в восприятии он тоже не мог — в машине не было громкой связи, а разговаривать по мобильному, придерживая его рукой, он остерегался. Несколько раз он пытался найти другого виноватого в своем сейчашнем мучении. Периодически назначал им Диму, хотя бы из-за того, что тот мало зарабатывает, мог бы купить и получше себе транспортное средство, да хотя б резину новую иметь. Но логика в отношении Димы всегда приводила к одному и тому же: только два способа у Димы было зарабатывать больше — это если бы сам Николай Петрович ему хорошо платил, или если бы тот работал где-нибудь в другом месте, где хорошо платят. В первом случае вина за теперешнее страдание целиком опять лежала на самом Николае Петровиче (что ему совсем не нравилось), а во втором — у него был бы другой водитель, и он бы ехал сейчас на другой, но в целом такой же недорогой машине без привычных удобств.
Разок-другой пожурил он таксистов, что так остерегается их, и на пушечный выстрел не подпустит к усадьбе. Даже было, увлекшись рассуждениями, размечтался, что, если б жил сейчас в городской квартире, уже б был дома, в тепле. Но и тут косвенно вина легла на него, ведь разбогател и живет чуть не во дворце, хотя его богатеть, между прочим, не принуждали, а значит, сам виноват!
Примирившись и придя с собой к согласию, что все ж виноваты понемногу все, каждый в своей части, а он сам совсем не при чем, он переключился снова на автомобиль.
- Ну и автомобиль! - Бормотал недовольно себе под нос Николай Петрович, четко в пространство между рулем и кулаками. Как люди ездят на таком убожестве? Ноги задубели, да еще эта «дёргалка» (он, не сводя глаз с дороги мысленно обратился к рычагу механической коробки передач) — будь она неладна. В этот момент, каким-то невероятным совпадением в ней что-то щелкнуло, и наш герой на минуту затих, опасаясь навлечь на себя еще неприятностей.
- Это ж мука, семь кругов, как говорится, - опять забубнил он после паузы. Где элементарный, как говорится, комфорт, как говорится. Удобства, так сказать, базовые где? Я уж не говорю про безопасность! Которая, если уж про нее заговорил все равно, тут вообще соответствует хоть каким-то нормам? - Он подергал ремень безопасности, чтобы убедиться, блокируется ли тот, вроде блокировался. - Ну, допустим, - хмыкнул он, хоть ремень безопасности работает. Подушка-то, наверняка, давно уж не функциональна.
Подушку проверять, конечно, не стал. Так самому себе поверил, что, наверное, не работает.
Он поерзал в кресле, чтобы ощутить степень того, насколько оно неудобное, и промычал, будто признавая — неудобнее не видел. «У меня горшок дома более удобный, чем это кресло» - пробежала мысль, которая несколько его позабавила, и подарила ему несколько сладостных секунд мечтаний о приезде домой, где его ждет столько приятностей, и комфортный теплый туалет, в первую очередь. А потом чай перед телевизором и удобная кровать с нежным одеялом.
Картинка прекрасного завершения этого дурацкого нечаянного приключения так разнежила твердый его сварливый дух, что тот даже как-то размяк, и, наверное, слишком размяк, настолько слишком, что подкатывал все более и более приступ неоправданной доброты, прямо как у чихающего Карабаса. В течение этих двадцати секунд приступа успел он посочувствовать всем, кто едет в зимнюю ночную пору на подобных машинах, и у кого дома в туалете не теплый пол.
- Дима уже сколько лет на меня работает, - поддаваясь нежности, подумал Николай Петрович, - пожалуй, подарю ему автомобиль. Надо только, чтоб другие не знали, а то скажут, де, раскис Глыбин, добряком стал, скажут, не тот уже. - Пока он об этом думал, налетевшее благодушие все не отпускало его, переходя гранями в мечтательность и созерцательную задумчивость.
До дома оставалось какие-то несколько минут езды, даже его медленным ходом, когда неожиданно сзади в зеркало полоснула яркая вспышка фар дальнего света, вмиг вернувшая Николая Петровича из его задумчивости и благодушия в ворчливое состояние.
- Проезжай, - чуть не крикнул он, будто тот его слышал, - я тебе не мешаю.
Он чуть подался вправо, наехав одной стороной на припушенную обочину, давая понять, что пропускает торопыгу, и чуть сбросил скорость еще, потому что колесо плоховато цепляло по снегу. Но торопыга не спешил вовсе. Он спокойно себе продолжал езду позади, также лупил дальним светом, заставляя Николая Петровича щуриться и браниться.
- Чего ты не едешь? - Спрашивал он того, посылая свой вопрос внутрь себя, как если бы действительно хотел понять, есть ли хоть одна причина слепить его дальним светом, кроме той, чтоб намекнуть убраться с дороги. Так они проехали, наверное, целый километр. Снова Николай Петрович жал руль, как будто хотел выжать из того соки, вперивался в дорогу глазами, слегка замутненными теперь еще ярким всполохом, отраженным зеркалами.
- Может, это не дальний, - подумал Николай Петрович, - может, это ближний такой? - И в ту же секунду, как ответ небес на его вопрос, из-за поворота выехала машина по встречке, и свет в зеркалах перещелкнулся на щадящий от фар «ближнего света».
«Просто забыл переключить, - успокоился Николай Петрович,  - теперь все будет в порядке». Встречная машина тягуче приблизилась, поравнялась на мгновенье, и мгновенье спустя уже отражалась зеркалами заднего вида, стремительно уменьшаясь в них. Тут же зеркала опять вспыхнули ослепляющим светом — водитель сзади опять включил дальние огни. От неожиданности в груди у Николая Петровича заколотило.
- Что такое опять? - Взволновался он. Теперь-то уж он понимал, что это нарочно, и единственный ответ о причине — машина Николая Петровича раздражала наглеца уже своим присутствием, и обгонять ее, даже подавшуюся чуть вбок, тот не планировал, полагая, видимо, это действие недостаточно выражающим почтение. Вероятно, матеря едущего впереди «нищеброда», тот ждал лишь одного действия — убраться с его пути, хоть в кювет, хоть в сосну, но не маячь своим жалким седаном тут, на дороге к элитным поселкам!
- Тяжело беднякам, - еще не до конца стряхнув с себя миролюбивый настрой и душевное тепло, произнес Николай Петрович. - Унижают вдобавок, на место свое кажут. Ладно, паразит, хрен с тобой. До поворота в поселок оставалось чуть более километра. Он съехал на обочину, пропустил зарвавшегося владельца БМВ модели х6, и выехав тотчас посади него, поехал опять, неотвратимо приближаясь к шлагбауму своего поселка. Наглец спереди ощутимо сбросил ход и еле плелся. - Ах ты, пес, - ругнулся Николай Петрович. - поучать меня вздумал!
Его настроение вмиг сменилось, доброжелательность выпорхнула из него, как из ноздрей клубы табачного дыма и развеялась в пространстве. Внутри закипело недовольство, гнев, и уязвленная гордость заполонила сознание, накрывая пеленой все вокруг. Уже не думал Николай Петрович о том, что это не его унижает возомнивший себя хозяин этой БМВ, а нищету залетную, какой заблудился в пути, мешая лицезреть ему мироздание, и портя чадами своего поезженного двигателя тому вечернее настроение. Он-то, Николай Петрович, тут абсолютно не при чем, и это не о нем вообще ситуация. Нет, в голове гудело злобой, как в колоколе от удара, и темнело в глазах от бешенства. Николай Петрович двинул рычаг дальнего света от себя. «Получи, гад!» Незамутненный озлоблением уголок сознания напомнил ему, что уже совсем вечер, дорога становится все безлюдней, и, быть может, хам тоже все это примет в расчет в следующую секунду. Но ему добавляла смелости и решимости приближающаяся будка охраны его поселка, уже скоро дом, сигарета, туалет, теплый пол, кровать, одеяло.
БМВ резко подался вправо, встав половиной на обочине.  У Николая Петровича заколошматило сердце. Он вспомнил все эти репортажи про подобных маньяков, и уже вовсю ругал себя маленьким языком, что влез не в свою борьбу. А теперь что будет? Только мордобоя ему сейчас не хватало! Именно сейчас, когда вот уже шлагбаум, а там два поворота всего, и он дома, где табачный дым, туалет, теплый пол... Ну, вы знаете. Тем временем минули еще какие-то секунды, Николай Петрович объехал БМВ, всем видом показывая, что не хочет конфликта, что осознал, и поехал вперед — к дому, сигарете и теплому полу.
БМВ позади, из фар, как из бранспойта, снова облил его густым дальним светом и выскочив на дорогу, поехал позади, обильно поливая его лучами, вместе с презрением и недовольством. «Пусть так, пусть так... - Как молитву отчитывал Николай Петрович, до поворота оставалось всего метров двести, не больше, сейчас он свернет, нажмет кнопку пульта, отворится шлагбаум, Николай Петрович демонстративно приспустит окошко, чтобы охранник его как следует разглядел, а когда разглядит, тот, конечно, крикнет, добрый вечер, Николай Петрович. А что с Вашей машиной? И тот хам, позади, увидев, КУДА въезжает крохотная развалина, в поселок самых богатых людей города, смекнет, что чуть не попал, как кур в ощип, в историю и поедет себе дальше от греха. А он, Николай Петрович, получит вскоре свой долгожданный набор, в котором  уже какое-то время назад на первое место переместился туалет с теплыми полами.
 Метры проезжались жуть как медленно. БМВ вдарил по газам, объехав Николая Петровича, как стоячего, и резко со сноровкой крутанул перед ним таким образом, что тому пришлось чуть принять вправо и выжать тормоза, в то время как правая, пассажирская дверь БМВ почти вплотную прижалась к водительской двери, за которой, отрезанный от выхода оказался наш Николай Петрович. Он потянулся за телефоном, надеясь успеть хоть кому-то набрать, опустилось окошко БМВ и визгливый голос оттуда, из-за окна, проорал:
- Ты что, учителем работаешь? - Спросил недруг.
- А ты зачем меня дальним слепил? - Вопросом ответил Николай Петрович, уже найдя в телефоне номер начальника своей охраны.
- А ты че мне тычешь? - Проорал паренек, показывая Николаю Петровичу, что он, де, человек, заговорил с барином. Я тебя спрашиваю, ты что, говорю, учитель?
Николай Петрович даже опешил от такого странного вопроса. Ведь он действительно когда-то работал учителем в сельской школе, после института. Долю секунды он  размышлял, почему тот его за учителя принял, и какая связь вообще, да и что это меняет в частности. Он подумал, что профессия, возможно, имеет значение, и всерьез принимал решение, не будет ли более выгодным в этих событиях согласиться, дескать, ну да, я учитель. Прокрутил в голове какой предмет он должен вести: русский язык или математику. «Скажу не как есть, - решил Николай Петрович, - не как в школе было, скажу, мол, учитель математики». Однако, ничего он сказать не успел. Голова из БМВ, которую ему одну было видно, продолжала:
- Учить меня вздумал, воспитывать? Глаза свои протри! Это у тебя в глазах твоих слепых вспышки уже... - И понес он какую-то околесицу про глаза, ближний-дальний, и еще что-то, приправляя все это как следует оскорблениями разного рода. Пока тот выговаривался, Николай Петрович хотел позвонить начальнику своей охраны и сообщить, что между ним и каким-то типом на дороге буквально за сто метров у шлагбаума происходит конфликт, который чреват перерастанием в насилие. Как на зло, мобильный не ловил, и Глыбин только глубже вжимался в сиденье. Вскоре, однако, он успокоился, убедившись, что перед ним все ж не маньяк, хотя и близко, и все закончится банальными грубостями. Неприятно, конечно, но от этого не покалечишься. Пожалуй, фантазировал Николай Петрович, тот тип даже воздержится и не размозжит ему лобовое стекло. От сердца вконец отлегло. Машина, конечно, Димина, но до дома все-таки еще добрый километр по поселку, и с разбитыми стеклами за остаток пути можно совсем околеть. Да и точно пришлось бы потом покупать Диме новую машину. К этому моменту приступ добросердечия давно минул, и тратиться на это совсем не хотелось. Ну ни капельки.
Так что, Николай Петрович, терпеливо сносил, пока тот всласть наругается, имея по-видимому желание вставить и свою реплику тоже. Он, надо заметить, не до конца знал, что же он скажет. Длить разговор было не в его интересах, пусть даже от этого теплые полы в его туалете и не становились менее теплыми, зато момент прикосновения к ним окоченевших стоп отдалялся. А стопы коченели сильней, ведь теперь было открыто окошко, через которое он «внимал» говорящему. Но хоть что-то сказать Николай Петрович был должен.
Для чего? Хотя бы для того, что ему все-таки задали вопрос, не учитель ли он. Пусть и выяснилось, что вопрос то был риторический, и ответ, дескать, да, учитель, математику преподаю, не был в данной ситуации выгодным. Выгодным, ясное дело, был другой ответ, а именно «Какой я тебе, нахрен, учитель, я — миллионер!» Он даже примерял в голове интонации к этой фразе, чтобы она прозвучала убедительно, затмевая факты, свидетельствующие не в пользу этого (автомобиль, конечно же, а что же еще!) Среди всех интонаций, которые мысленно произнес, уж очень ему нравилась та, из Золотого теленка, где Бендер в купе. И так же, как там, после этой фразы, все в спешке уходят, он представлял, как этот молодой задира быстрехонько поднимет окошко и даст дёру. Но он и не забывал, что не интонацией убедил своих знакомцев Остап, а чемоданом с деньгами. Николай Петрович пошарил задубевшими руками кругом, к сожалению, чемодана с деньгами, не было. Ох, он бы три чемодана с деньгами сейчас отдал за чемодан с деньгами! Когда еще бывает такой курс? А как без чемодана говорить интонацией Бендера «Я – миллионер!»? Не поверит ведь!
Тогда чего он ждет, - думал Николай Петрович, - что скажет?
Помимо фразы «я — миллионер» в голове крутилось еще несколько реприз. Пускай он и не собирался сразу переходить на личности, чтобы не увеличивать риски, но ведь чуть после, когда плохиш успокоится и посмотрит как следует, он, конечно, узнает Николая Петровича. А уж тогда тот прояснит насчет  дальнего света и вспышек в глазах, и еще выспросит у мальца, какие критерии тот определяет для перехода на «ты», и кто здесь человек, а кто барин. Николай Петрович столь явственно представлял эту картину, и особенно ему нравилось, как в воображении меняется эта физиономия с самоуверенной на перепуганную донельзя. Вот только было целых два «но». Парень, не унимаясь, костерил на чем свет стоит Николая Петровича, и в возбуждении смотрел вовсе не на него, да, к тому же, встали как раз между фонарями, и Глыбин буквально физически ощущал тень на своем лице. Поди, разгляди то лицо, что оно Николая Петровичево! Сообразить, где в салоне включается свет, как-то не получалось.
А тот, между прочим, оскорблял Николая Петровича, дерзко, многообразно, и ухитрялся поддеть-таки самолюбие. Даже подчеркнул, зараза, как тот, вцепившись в руль ехал, трясясь. И в дорогу вперивался, будто пенсионер какой, что из своей деревни первый раз за много месяцев на настоящую дорогу выехал. Когда он только и успел все это заметить, скотина?!
Но ничего, оскорбляй-оскорбляй, настраивал себя Николай Петрович, сейчас тебе, говорун, сюрприз произойдет! Сейчас тебе, свинячья морда, выйдет оказия!
Жаль, план, как достать наружу свои регалии, у Глыбина не возникал. Не приходила на ум никакая идея.
Выплюнув все гадкое из себя, наглец заревел движком, и поехал дальше, где примерно через километр нырнул в шлагбаум справа в поселок, в каком жили люди по меркам Глыбина бедноватые. Средний класс.
Николай Петрович чуть не пустил слезу от обиды!  Тот дивный момент, когда тот поймет, кто перед ним, не наступил. Куда бы дел этот тип все то гадкое, что успел наболтать в приступе высокомерной слепоты? Как пытался бы воротить оброненные ворохи бранных слов? Как бы вжимал свое щуплое тельце в кресло, ежился, будто надеясь уменьшиться до размеров невидимости. Нет. Случилось страшное – негодяй просто сделал свое дело, как кот мимо лотка, и был таков. И этот негодяй, оказывается, живет где-то от него чуть ли не в шаговой близости. Отряхнувшись от поразившего его чувства, он, все же успел запомнить номер машины каким-то чудом, прежде чем через секунды злосчастное БМВ превратилось вдали в пятна красного света.
Уже через минуту Глыбин въехал в свои ворота, Димкину машину в гараж загонять не стал, даже до парковки не доехал — бросил прямо перед воротами. В душе, конечно, было подгажено, но поправимо. Может, сигарету он курил без наслаждения, машинально трепя холку псу, но когда ставил ноги на теплый пол в туалете, ощущал себя уже вполне сносно. Ковырялся в телефоне, переглядывал видео, на одно из которых даже улыбнулся. Салат за ужином съел с аппетитом. Попил чай.
Полежал в ванне. Наконец, влез под одеяло. Жена не спала. Что-то тоже смотрела в своем мобильнике. Глыбин попробовал думать о том, что случилось. Стоит ли заостряться? Ведь не его, не Николая Петровича, не почтила уважением наглая рожа, а гипотетического нищету, какие тут не встречаются. Если не раздувать, завтра забудется, да и тот даже не вспомнит, не погордится (согласитесь, то ж самое неприятное, когда на твой счет кто-то грудь колесом выгнул). А мужика охамить каждый уважаемый человек умеет.
Жена все не спала, и он решил ей рассказать о случившемся, а зачем, и сам не знал. А только начал рассказ, так вмиг и почувствовал, что расхотел: бессмысленно, да и толку нет. Только деваться некуда — начал уж. И вот, рассказывал он жене своей, Ольге, и сперва руками водил, а потом заскучал, и спать захотелось.
- Жуть какая! - Изобразила тревогу Ольга, но у нее не очень вышло, все ж мало тренировалась изображать тревоги за мужа. - Как ты не испугался еще?
- Испугался? Ну, были, конечно, риски. - Зевнул Николай Петрович. - Но это ж тебе не Гарлем в конце концов, тут кругом только интеллигенты и проживают.
- Правильно, что на грубости не перешел. Не идет тебе к статусу. - Сказала Ольга не пойми к чему, а Николай Петрович глянул на нее уголком глаза, и подумал, что она всегда не пойми к чему ляпает, потому что помнил, как костерить подчиненных ему к статусу шло. Да и просто приятно и хочется. Она полулежала, опершись спиной на подушку и не смотрела на него.
- Нет, жизнь сейчас другая, - продолжала она после долгой паузы, видно, почувствовала его взгляд и решила, что он ждет каких-то мыслей. - Надо осторожней. Люди почему-то злые все. Чего мы этим беднякам сделали?
Глыбин опять скользнул по ее лицу взглядом, вспомнил что Диме даже машину новую думал купить... Нет, Глыбин точно не злой.
Он полежал еще пару минут, помозговал, покупать — не покупать или не покупать Диме машину. Уснул на словах «не покупать»...
Всю ночь снился ему странный сон, про то, что он участвует в рыцарском турнире, и место поединка — точно тот участок дороги, и соперник у него — тот самый прощелыга  вчерашний, но у его соперника крепкий породистый конь, а у него самого — какая-то облезлая хромая кляча. Но у того есть конь, да доспехи и булава, а у Николая Петровича — титул миллионера. … Вот его соперник во сне выставил вперед копье и мчится на него, а он вытянул руку, как Мерлин, и крикнул: «Я — миллионер!» Заклинание действовало, соперник пошатнулся, но удержался в седле. Снова Глыбин выбросил вперед руку, завопил: «Я — миллионер!» Это ударило сопернику в грудь такой силой, что того отбросило назад, и он совсем уж едва-едва не рухнул. Третье «я-миллионер!», и тот пал, с конем вместе, наверное мертвый.
Брезжил рассвет за окнами. Мозг Глыбина уже пробуждался. Временами исчезала грань между сновидением и начавшимся разумным процессом, турнир рыцарей и реальная жизнь сливались уже воедино, причем первый блекнул, а вторая окрашивалась в цвета. Когда рыцари вовсе исчезли, Глыбин увидел, что Ольга прихорашивается у зеркала. На улице было совсем светло.
- Дима уже тут, ждет. - Сказала Ольга, посмотрев на него из зеркала — увидела, что не спит. - Не стала прерывать, ты с таким усердием на всю комнату вещал «Я — миллионер! Я — миллионер!». Думаю, пусть наслаждается.

Следующая глава
http://proza.ru/2022/03/22/50