Блок. Второе крещение. Прочтение

                Второе крещение





                Открыли дверь мою метели,
                Застыла горница моя,
                И в новой снеговой купели
                Крещен вторым крещеньем я.

                И, в новый мир вступая, знаю,
                Что люди есть, и есть дела,
                Что путь открыт наверно к раю
                Всем, кто идет путями зла.

                Я так устал от ласк подруги
                На застывающей земле.
                И драгоценный камень вьюги
                Сверкает льдиной на челе.

                И гордость нового крещенья
                Мне сердце обратила в лед.
                Ты мне сулишь еще мгновенья?
                Пророчишь, что весна придет?

                Но посмотри, как сердце радо!
                Заграждена снегами твердь.
                Весны не будет, и не надо:
                Крещеньем третьим будет – Смерть.
                3 января 1907




 




     – «Открыли дверь мою метели, // Застыла горница моя –“застыла” – выстудилась, замерзла.
     – «Что путь открыт наверно к раю // Всем, кто идет путями зла – здесь развивается  противопоставление первой строфы: второе крещение ведёт к раю – но путями зла.

Из Примечаний к данному стихотворению в  «Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах»  А.А. Блока:
«
     – «Второе крещенье – Антитеза дьявольского "второго крещенья" и православно­ обрядового  "первого"  имеет не только богоборческий и  автобиографически-интимный смысл (противопоставление "Первой" и "новой" любви), но и устанавливает  символическое отношение СнМ к лирике Блока "первого тома" .

     – « … путь открыт ( ... ) к раю, // Всем, кто идет путями зла( ... ) // Крещеньем третьим  будет смерть. – Ср. в сказке Х.К. Андерсена "Райский сад": "Мы идем в Райский сад дорогой смерти" (Андерсен. /. С. 137).  Герой сказки меняет блаженство в Райском саду  на поцелуй феи: "Теперь только я понял райское блаженство; оно течет огнем в моей  крови( ... )  Пусть же настанет потом для меня вечная ночь,– одна такая минута дороже всего в мире" (Там же. С. 142)
»

     – «Я так устал от ласк подруги…» – в те времена секс для Блока был синонимом грязи. (Л. Д. Блок. «И быль и небылицы о Блоке и о себе»:  «Только ослепительная, солнечная жизнерадостность Кармен [1914 год]победила все травмы и только с ней узнал Блок желанный синтез и той и другой любви».), а «подруга» здесь скорее всего сама Л.Д..
     –  «И драгоценный камень вьюги // Сверкает льдиной на челе – …  а Волохова – снежная дева – с самого начала была с ним подчёркнуто стерильна. 
     – «Ты мне сулишь еще мгновенья? // Пророчишь, что весна придет? – “ты” – прежняя подруга.

Из Примечаний к данному стихотворению в  «Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах»  А.А. Блока:

«
     – « …Весны не будет, и не надо. – Ср. символику Весны как времени мистической Встречи с Вечной Женственностью в лирике "первого тома" Блока.
»

     Да нет в «первом томе» этого! Характерно, что не указано ни одного конкретного стихотворения. Встреча  с Лучезарной грезилась Летом! Мистическим летом. А вёсны были только предвестием, подготовкой и даже – изменой, как весна 902 года. Вот   слова самого Блока о первой весне:
     «МАЙ 1901
     Очевидно, под влиянием ее непрекращающейся (или растущей, или случайной) суровости – май начался теми же мрачными предчувствиями: я удалюсь в страны холодные, немые, без любви и без весны, где нет страстей, любви матери, где царит равнодушие и где угасает мое скитанье – без исхода (без конца), и… оказываюсь непричастным к совершающемуся (мысль о возможности моего участия явилась не сразу, но здесь она уже является, по-видимому, готовой): она одиноко, в отдаленьи (от меня) сомкнет последние круги.
     Следствием этого разрыва и очевидной усталости от напряжения является психологическое: какие-то «неверные красы» ее, ее «изменчивая» душа (!?) – упадок стремления. В эти дни начала мая единственным напряженным напоминанием является тот голос, который говорит, что я ухожу, но закат вещает мне таинственный возврат к оставленной земле.
     Следуют какие-то помехи (сумасшедший – кто это? Во мне же?). К середине мая звук с другого берега темнеющей реки кажется мне ее ответом. Я убеждаю ее, что, несмотря на все мои падения, душа моя жива и не лживо зовет ее, тоскуя по ней и обьемля тень лучшей жизни. Следует род заклинания. Прежнее отсутствие ответа заставляет надеть броню, что выражается в ощущении себя как микрокосма, в котором вся вселенная, все прошедшее и грядущее и с избытком все огни, какими горит она; потому – нет ни слабости, ни силы, ее участие или безучастие не трогает, провидцу не нужно сочувствия. Я уже перешел граничную черту и только жду условленного виденья, чтобы отлететь в иную пустоту (которая также не страшна).
     Сквозь эту броню пробиваются, однако, жаркие струи, в которых есть как бы оттенки соблазна (женственная нежность образа, легкое пение, призрачный красный месяц, отражающийся в Неве, образ отроковицы – мидианки (Вл. Соловьев), пред которым я медлю, вместо того чтобы нести свою духовную лепту в далекие святыни).

     Так, неготовым, раздвоенным я кончаю первый период своей мировой жизни – петербургский. [Здесь нет еще ни одного большого Т.].»
 

     Где здесь «время мистической Встречи с Вечной Женственностью»?! За всю весну – «ни одного большого Т»!
(большое Т - от "Теургия" или "Ты", "Тебе")