Предисловие к любви - 2

   (Начало в "Предисловие к любви-1") -  http://proza.ru/2022/03/24/1408) 

   2. Кривые следы
 
   Мишка! Да ты не падаешь в обморок и со ста поцелуев!

   Ровно в срок Вика вышла из консерватории. Разговор об учебе (в основном Викиной: занимается, репетиции, устает), конечно, не подходил к такой прекрасной погоде: очень тепло, слегка дул ветерок, лаская лицо таявшими снежинками. Словно сама природа нежно целовала тебя.

   Вика предложила сесть на скамеечку (в сквере возле консерватории). Она улыбалась, щеки раскраснелись… Поистине, почти по-есенински «в первый раз я запел про любовь»:
 
   Мне бы только смотреть на тебя,
   Видеть глаз злато-карий омут,
   И чтоб, прошлое не любя,
   Ты уйти не смогла к другому…
 
   Но вскоре «заметался пожар голубой» поэзии поцелуев…

   Вика не сопротивлялась, а, наоборот, охотно, как мне кажется, — да, да, ошибки быть не может — подставляла губы, закрывая при поцелуях глаза. А по дороге к ее дому наша «поэзия» разгоралась с каждым шагом (инициатором был я) и достигла настоящего «пожара» в подъезде дома…

   По-моему, она не ожидала от меня такой активности. После очередного долгого поцелуя смотрела на меня, широко открыв глаза, и в них я уловил что-то «туманное» — то ли какой-то испуг, то ли растерянность. А я... я был совершенно спокоен и «трезв». Более того, когда мы стояли в подъезде и я, целуясь, обнимал ее, то обнаружил на рукаве шубы небольшую прореху, и я... я спокойно сказал, что надо ее зашить. О! По-моему, это здорово глупо! И какое было рыцарское спокойствие! По-моему, не очень было даже того, колхозного, — «как у молодого»...

                …Только однажды-единожды я близко подошел к тебе, Мотя-
               Матильда, когда никого рядом не было, и хотел, видимо, то ли
               сказать что-то хорошее и ласковое, то ли прикоснуться или даже
               обнять тебя, то ли, может, поцеловать. Приблизился... а ты вдруг
               как испугалась чего-то: дернулась, отшатнулась и, вроде, вновь
               приблизилась. Но тут мы уже вместе отстранились друг от друга. Да,
               да! По-моему, все так и было. И еще я точно запомнил одно: в эти
               секунды ты ласково взглянула на меня и хихикнула: «У тебя, как у
               молодого».

                Я вначале не понял… но тут же смутился: мое «хозяйство» встало
               на дыбы, «как у молодого» (ну да, с такой охоткой впервой!), и,
               видимо, задело или уперлось в тебя. В жар бросило. И ты залилась
               румянцем. Вот мы вместе и отстранились друг от друга. Да и, по-
               моему, тут кто-то появился...

   Ха, «как у молодого». Ну и деревенские шуточки! До сих пор смешно. И как-то хорошо на душе.

                «Я хОчу тебя... ХОчу…»
 
   ***
   Настроение не очень. А вот когда собирался на свидание, пританцовывал перед зеркалом…

   Наша «поэзия» с Викой вновь разгоралась буквально с каждым очередным словом и шагом. Я опять читал стихи и обещал выучить еще что-нибудь. И все было бы хорошо, но перед глазами почти все время мелькала не Викино довольно симпатичное личико, а фигурка. Хоть гуляй, хоть сиди, читай стихи или целуйся, а ее фигурка (наверное, правильней — фигура) лезла в глаза и все! Если бы даже закрывал их при поцелуях. И не смешно. Что-то не так. Как-то грустно. Вернее, не грустно, а грубо все это, обидно для Вики. И мне почему-то обидно. Целовал ее, а в душе — молчок.

   Кстати, почему Вика при поцелуях закрывает глаза? Может, ей тоже что-то не нравится? Во мне. Вот новость. Ну, не знаю. Все может быть. Но ничего, не страшно.

   Мама дожидается папу, у него на работе какой-то вечер. Что-то долго его нет.

   Хочу спать. Нет, будем ждать вместе. Я чувствую, что мама нервничает, переживает. Даже к соседям заглядывала, видно, хотела как-то отвлечься, а тети Оли не было дома. Но потом я слышал, как она пришла. Все тихо: видно, тетя Оля с дядей Колей и Веркой уже спят. И мама, по-моему, немного успокоилась. Конечно, она и за соседей переживает. Вот и говорю маме, что папа тоже скоро придет, его работа не так уж и далеко, не на краю города, так что доедет или дойдет спокойно, все будет хорошо.

   Что бы еще написать?.. Ха! Когда шел со свидания, то вдруг подумал, что неплохо бы встретить Вальку (из соседнего дома). Сегодня видел ее, улыбнулись друг другу. И, по-моему, она мне подмигнула. Или показалось? В школьные годы я на нее частенько посматривал, как и многие наши ребята из класса. Она была чуть старше нас (на год по учебе), курила и всегда была очень веселой — громко смеялась и сильно выражалась... ну, всякими словами. Мальчишки во дворе к ней тянулись. Ее можно было не стесняться, и с ней было легко, как будто она не девочка, а мальчик. Только вот ноги у нее очень длинные... и все голые. Сейчас-то понимаю: посматривали на нее именно потому, что она девочка. И носила платья очень короткие, вот ноги и красовались. Правда, сейчас, зимой, не сильно их видно. Но все равно что-то вдруг вспомнил о Вальке, о ее ногах… Мелькнула мысль, что, мол, хорошо бы их погладить… И у меня вдруг стало, «как у молодого»! Вот это фокус! Еле успокоился: стал думать об учебе. «Любовь» на расстоянии! Представляю, что было бы «вблизи»! А разве тогда, в школьные годы, у меня были такие откровенные мысли и планы?.. Нет, нет! Лучше не думать! Вот хулиган! Настоящий гуляка. Конечно! Я гладил Матильду… Дурак! Разве можно сравнивать? Извини меня, Мотя-Матильда. Ты другая, совершенно другая. И я думаю и мечтаю о тебе тоже как-то по-другому… Только бы тебя никто не обидел, только бы у тебя на душе было все хорошо. Там Василий… Он должен, он обязан тебя охранять и защищать. Да, защищать! Сейчас столько хулиганья.

   И, в самом деле, что так долго нет папы? Дай бог, чтоб все было хорошо.
Чтоб у всех было все хорошо.

                …Я прикоснулся к твоим почему-то сухим и, по-моему, дрогнувшим
               губам… тоскливые, повлажневшие глаза… и неожиданно услышал тихие,
               прощальные слова. И во мне живет это светлое и трепетное ощущение…

                А ведь я с тобой не гулял и стихи тебе не читал, а в душе моей
               ты была и, видимо, останешься навсегда самой нежной и умной, самой
               красивой и доброй девочкой на свете. Да, девочкой, хотя и
               беременной… Евдокия Ивановна многое рассказала.

                Ты, конечно, знаешь эту женщину. Работала с нами на току,
               всегда в туго повязанном платке, в шароварах. Авдотьей назвалась,
               а мы сразу по-своему начали ее величать — все же намного старше
               нас, и она не оспорила имя-отчество, видать, угадали.

                Да, я знаю, Мотя-Матильда, многое знаю.

                Ты родилась здесь, в Успенке, в этой же деревне, где мы были,
               живешь с мамой и ее родителями — с бабушкой и дедушкой. Папа у
               тебя был военный, прошел всю войну, а вы с мамой жили здесь. А
               после войны, когда ты была еще маленькой, жила с родителями в
               разных местах, куда посылали твоего отца. Даже в Москве, когда он
               там учился. И ты там училась. Но каждый год ты с мамой приезжала в
               родную Успенку, — в основном летом, а иногда и на зимние каникулы.

                А потом ты стала жить с бабушкой и дедушкой, чтоб им помогать и
               не менять школы, а учиться в одном месте — в школе-десятилетке в
               каком-то большом селе (название не помню), не далеко от твоей
               деревни. Родители где-то за границей работали (видимо, папа там
               служил), но они, особенно мама, к вам часто приезжали, и ты к ним
               ездила.

                А потом твой папа погиб. В общем-то, недавно. Вам сказали, что
               он утонул, спасал кого-то. Но потом я понял другое, Евдокия
               Ивановна знает. Писать или нет?.. Напишу. Евдокия Ивановна
               сказала, что вся деревня об этом знает: твой папа погиб в Венгрии.
               Не утонул. Ну, когда там были события… Здесь, в Успенке, похоронен
               твой папа.

                Евдокия Ивановна еще сказала, что «по-городскому» (видимо, по
               метрикам и паспорту) тебя звать не Мотя (ее брат в милиции
               работает, и она многое знает). Но с самого рождения тебя зовут в
               деревне так, как когда-то назвала тебя твоя бабушка. А как «по-
               городскому» Евдокия Ивановна не сказала, да я и не спрашивал. Но,
               уверен, не Матильда. Такое мы не могли отгадать. Но все же
               почувствовали: «Мотя» как-то не соответствует. Хотя для души…
               Ладно, не буду фантазировать. Для меня ты навсегда — Мотя-
               Матильда. Простая, нежная, добрая, красивая. И умная, сильная,
               гордая.

                Да, да, я с Евдокией Ивановной часто разговаривал. Она любила
               и поговорить, и порассказать. Да и я, видать, больше, чем другие,
               любопытничал. И она рассказала мне о том, о чем мои ребята, по-
               моему, не знают. И никогда не узнают.

                Ты училась, была отличницей, мечтала выучиться на учительницу
               «по книгам», как выразилась Евдокия Ивановна. То есть, понятно, на
               учителя по русскому языку и литературе. А потом... ну, когда
               возвращалась из школы домой, села на попутную машину. И этот… ну,
               водитель, тебя повез...

                Евдокия Ивановна рассказала все, все… Ты была вся в синяках и
               крови… Но бандюгу этого не нашли. Видать, городским был, далеко
               удрал. Евдокия Ивановна сказала, что ты не смогла поехать учиться
               на учительницу или на кого другого, так как у тебя будет
               ребеночек. И еще сказала: «Может, и хорошо, что никого не нашли:
               ребеночек будет ничейный. Как от бога».

                Интересные слова. По-моему, хорошие, добрые. Запомнились.

                И еще Евдокия Ивановна сказала, что Василий любит тебя, как и
               раньше любил, с самого вашего детства. А сейчас, может, еще крепче
               любит. А ты, мол, «хорохоришься». То есть, я сразу понял, ты еще
               раздумываешь, не отвечаешь ему от всей души. Значит, не можешь. Не
               хочешь.

                Евдокия Ивановна сказала, что тебе надо думать о будущем…

                «Прощай, Миша… Я хОчу тебя... ХОчу…»
 
   ***
   Сегодня лезли в голову разные мысли и рифмы и, по-моему, сочинилось не начало, а окончание стихотворения:
 
   Что, луна, так хмуро, безответно,
   Тучи сдвинув, ты глядишь на нас?
   Видно, потому, что в мире этом
   К нам любовь приходит только раз.
 
   И за что «луна» сердится? Видно, за какое-то наше непостоянство, предательство…

   А настроение, в самом деле, хмурое — или я устал от этого чертова черчения, или от ожидания завтрашнего еще более трудного дня. Или, может, расстроился, что не дозвонился до Вики. Она, наверное, где-нибудь гуляет и наслаждается «поэзией» с каким-нибудь пареньком. Черт ее знает! Страстной ревности я что-то не испытываю и «брови-тучи» не сдвигаю. Значит, это не ревность. А что? Какое это имеет значение? Что я себя мучаю дурацкими вопросами? Мне и без них тошно.

   Вчера папа пришел очень поздно, немного «под градусом». Но у них же был вечер!
Как я понял, отмечали день рождения одного сослуживца. Мама должна это понимать и меньше нервничать. Ей совсем нельзя нервничать. Нельзя — значит, не надо!
Но сердцу и нервам не прикажешь. Хорошо, что у папы вечера не так часто.

                «Прощай, Миша…»

   Мне кажется, я только сейчас начинаю что-то понимать и по-настоящему чувствовать. Лишь бы я чего-нибудь не натворил, не обидел тебя. Прости. Ты, поистине, как звездочка-маячок, освещаешь мой путь. И в учебе, и в любви. Хотя о какой любви речь? Ее нет. И учеба без особой любви.

                «Я хОчу тебя... ХОчу…»
 
   ***
   Сегодня мы опять сидели на «нашей» скамейке. И почти сразу началась «поэзия».
 
   Я чувствовал, что Вика хотела поцелуев, она сильно прижималась, долго не отрывая уст. Такого желания я раньше не замечал. Но а я... О! Я опять был спокоен и душой, и телом. Прильнув к ней, я мог лицезреть (через ее плечо) прохожих, которые иногда проходили мимо за кустами и решетчатой оградой. А Вика, обняв меня за шею, страстно прижималась и меня прижимала к себе. Ну, от таких порывов не отставал и я. Ха! Плохо, что наши шубы толстые. Мы только целовались, а в остальном я был смирным и не проявлял никакой «физической» инициативы. То ли не хотел, то ли было как-то совестно.

                …Когда ты возвращалась с ведром-подойником, то не только от
               него, но и от тебя вкусно пахло парным молоком. И так хотелось до
               тебя дотронуться, погладить — как бы всю облизать. Ей-богу. Я
               ребятам это не говорил, но видел, что и они на тебя поглядывали.

                И вот дернул черт (а может, бог?) сесть за эту занавеску. И сам
               не знаю, как рука коснулась тебя. Я вначале ничего не понял,
               видать, даже растерялся… и замер: я не хотел убирать руку, не
               хотел. Пошевелил пальцами, ладонью… и понял, что глажу тебя. И
               вдруг ты тоже стала гладить мою руку. Потом прижала мою ладонь к
               себе…

                Помню, у меня перехватило дыхание, когда я понял, что моя рука
               лежит на тебе. Одеяло было легким, ты лежала в ночнушке, и я
               чувствовал теплоту твоего тела…

                Ты брала мою руку и прижималась губами к моей ладони. Иногда
               моя рука невзначай касалась твоей груди, и у меня обрывалось
               сердце, так как я чувствовал таинственную упругость самого
               волнующего и желанного...

                Ребята не видели тебя и мою руку — кровать стояла за ширмой,
               сделанной из двух половин занавесок, и я сидел в «дверях»,
               посередине, чуть откинув занавески: сам снаружи, а правая рука...

   Вот я и сказал Вике, что мы ведем себя, как ребятишки. «Ну, конечно», — сказала она каким-то странным шепотом, с придыханием, и мы вновь сильно (даже страстно) прильнули друг к другу.

   А на сердце и в душе полнейший покой. Какая же это страсть? Это что-то другое.
А потом Вика сказала, что преподает на дому генеральской дочке, что она тихая, скромная, и, смеясь, предложила познакомить с ней. Я, естественно, рьяно поддержал шутку. Вика как бы рассердилась: «Вот еще! Она и так с тобой рядом: на четвертом курсе!» Я издал удивленный вопль.

   И, в самом деле, смешно: Вика, конечно, посчитала, что я удивился совпадению — учусь с ее ученицей в одном институте. А я воскликнул по иному поводу: четвертый курс! Это люди уже взрослые. Вот и смешно, что Вика совершенно не о том подумала!
 
   Эх, если бы она знала, что мне еще нет восемнадцати! И я тут же сказал, что когда-нибудь сообщу ей одну новость, очень интересную. (Эта новость — мой год рождения, но об этом я, разумеется, даже не намекнул!) Почему-то после этих слов она сама прильнула к моим губам.

   Когда подходили к консерватории (Вика пошла опять заниматься), она вдруг круто повернула назад, сказав, что идет ее знакомый мальчик. А я и не удивился. Это подтверждает, что Вика ничего серьезного со мной не предполагает и не планирует. И слава богу. Ну, а вообще-то, черт ее знает.

   Возвращаясь домой, думал, как смогу расстаться с ней: сообщу именно «новость» — с какого я года. Она не ожидает… но поймет! Хотя все это звучит как-то противно и обидно для Вики. Но, признаюсь, эти мысли были в моей «искренней, отзывчивой и простой» головке.

   Что-то не смешно. Какой уж раз не смешно.

   Сейчас буду делать черчение, завтра сдавать. Ох, и надоело! Сейчас бы в кровать.

                «Прощай, Миша… Останься навсегда таким же искренним, отзывчивым
               и простым. Верю: из тебя получится хороший человек. Ты умеешь
               работать...»
 
   ***
   Сегодня весь день пробыл в институте на конференции. Чтоб ей... Потратил массу драгоценного времени. Да еще завтра идем в Оперный опять прорабатывать тезисы Хрущева о «планов громадье».

   Может, не ходить? Хотя хочется послушать: говорят, что-то будет и о работе института.

   Весь день, еще с конференции, клонило ко сну, и около половины десятого решил плюхнуться в кровать. Уже снял носки, как вдруг звонок: Вика. Я предложил встретиться. После некоторого ломания (она это любит, но говорит, что со мной почти не ломается, не то, что с «нашими» ребятами) назначила время — в одиннадцать часов.

   Папа и мама улыбались: вот, мол, ложился в теплую кровать и — любовь. Неужели так думают? А я так не хотел идти, так хотел спать. И даже сокрушался: зачем предложил встретиться? Но как-то неудобно было: сама позвонила. Ну и по инерции.
 
   А ведь у меня частенько бывает совсем другое настроение. Я даже название придумал — «прилив нежности». Это желание теплоты, ласки, нежности. Иногда я мечтаю о таком «приливе» при свидании с Викой. А сегодня утром даже хотел записать вдруг возникшее в душе это нежное ощущение, но поленился. Да и... (закончились чернила, пришлось прервать «лирику» и заполнить ручку)... значит, вскоре «щекотное» состояние прошло. И увековечивать «чудное мгновенье» не было необходимости.

   Ха! Это «нежное желание», как чернила в ручке: был заполнен и вот — «отлив». Даже не заметил как «любовь» израсходовал. И когда теперь будет «прилив»? Сколько ждать?

   А может, все проще? Разлюбил — и тут же душу новой любовью заполнил. Ха! Вот именно новой!

   Ну, хватит философствовать… На улице было морозно, дул довольно сильный ветер. До назначенного времени было еще минут пять. И вдруг из консерватории выбежала Вика — раздетая (без шубы и платка). Она была в яркой пестрой кофточке и показалась мне, как никогда, симпатичной. Я даже растерялся: бюст... прическа...
 
   Я сказал, чтоб она бежала одеваться: «Ты что простыть собираешься?!» Она сказала, что ее пальто закрыли в какой-то комнате. Но вскоре (минуты через две, если не быстрее) она вернулась, надевая на ходу платок. Мне кажется, она просто решила показать себя, понравиться мне. И, в самом деле, я, вроде, обрадовался.

   Мы сели на «нашу» скамеечку, и я напомнил, что мы не виделись целых две недели и что завтра ровно месяц, как мы знакомы. Она сказала, что соскучилась, и вдруг: «Разреши тебя поцеловать», — и прикоснулась губами к щеке. Надо же какая нежность! Эта «самостоятельность» повторялась раза три. Ей захотелось, чтоб я почитал стихи, но я нового ничего не выучил, читал из старых Есенинских запасов. Вспоминал с удовольствием (и грустью):
 
   Пусть твои полузакрыты очи
   И ты думаешь о ком-нибудь другом,
   Я ведь сам люблю тебя не очень,
   Утопая в дальнем дорогом…
 
   …С того и мучаюсь,
   Что не пойму,
   Куда несет нас рок событий…
 
   Вика сидела, прислонившись к моему плечу. Я думал, что сейчас разгорится иная «поэзия», но ошибся: она страстно не стремилась к этому или, может быть, просто сдерживала желание. Да и у меня почему-то особого «прилива нежности» не проявлялось.

   И вообще… Я намекнул Вике о ее «знакомом мальчике»: мол, в эти дни она, наверное, не только музыкой занималась. Она сказала, что «все вы одинаковые — нам не верите» и что я ей не жених (или, кажется, сказала «не кавалер»), чтоб со мной кокетничать. И я вдруг почувствовал… ну, взрослость, что ли. «Все ВЫ одинаковые» — это, значит, МЫ, мужчины. Да еще «жених», «кавалер»… И, значит, у Вики, в самом деле, кто-то есть. А мы встречаемся… ну, просто так.

   Но я решил выяснить все до конца. Спросил: «Как ты считаешь, сколько мне лет?» — «Двадцать один… двадцать». Я засмеялся: «Почти в цель! Еще немного и дошла бы до моего семнадцатилетия!» Вика удивилась: как это она могла меня «полюбить», ведь я младше ее! Мы посмеялись. На прощанье она прикоснулась ко мне губами. Губы теплые, нежные...

   Словом, выяснил совершенно не то, что хотел… А я совершенно не хочу ее обижать или смеяться над ней. Она еще на первом свидании говорила о каком-то Грише. Вот пусть он и будет. Я не собираюсь его побеждать! Но тогда зачем целуешься?.. Не знаю. Но мне хочется. Мне с ней бывает хорошо и нежно, и я тоже отдаю ей свое тепло и нежность, и в эти минуты я честен перед ней. А потом почему-то становится все равно. И опять эти неуправляемые «приливы» и «отливы»…

                …Евдокия Ивановна говорила, что Василий оберегал тебя и к тебе
               даже не притрагивался. И очень переживал, когда ты уезжала из
               деревни к родителям. И вот не уберег.

                Евдокия Ивановна сказала, что сейчас Василий еще больше бережет
               тебя и, как и раньше, к тебе не притрагивается. Он за тебя, кому
               хочешь, горло перегрызет. Никому теперь не доверяет и тебя везде
               сопровождает: в милицию с тобой ездил, в районную больницу или еще
               куда, если требовалось. И готов до конца жизни тебя охранять.

                Теперь-то я понимаю, почему всю ночь (до утра!) он сидел на
               краешке твоей кровати, и мы видели носки его огромных сапог,
               торчащих из-под занавески, отделявшей кровать от остальной
               комнаты. А мы, четыре парня, спали здесь же на брошенных на пол
               матрасовках, набитых соломой. И ни одного от него слова, ни одного
               шепота, не говоря уж о чем-то другом. Да! Да! Он тебя, Матильда,
               от нас охранял. От нас! Только сейчас начинаю понимать. Вначале-то
               я думал, как, видимо, и все ребята: просто не хочет ложиться, чтоб
               тебя не стеснять, ведь ВЫ ждете ребеночка.

                И как я осмелился на его место иногда садиться — до сих пор не
               могу понять.

                «Я хОчу тебя... ХОчу…»
 
   ***
   Сегодня до четырех часов пробыл на заседании в Оперном. Можно было не приходить, никто не отмечал пришедших. Дурацкая обязаловка. И зачем пугают отмечалками? Только злость нагоняют, мол, формально все, для «птички». Скучно, конечно: столько цифр… Хотя планы большие, хорошие.

   И у меня были большие и хорошие планы по черчению и английскому. Ничего, не впервой. Здесь я сам себе «отмечальщик». Вот — еще начерталка. Брал ее с собой, кое-что прочитал, но не смог разобраться — материал «следы прямой» довольно трудный. А если бы еще были «следы кривой»? Благо, такого в начерталке, кажется, нет.

   И еще были планы: увидел в театре афишу и хотел взять билеты на джаз-оркестр, но потом раздумал. С кем я пойду? С Викой? Не знаю.

   Но очень хочется сходить. Поделился мыслями с родителями. Папа говорит, что надо идти с Викой, смущаться и стесняться нечего. Правда, о «другом» мальчике я не сказал. Неудобно. Да и о «фигуре» тоже. Намекнул, что, мол, Вика для меня старовата.

   Мама согласилась с папой и даже улыбалась, сказав, что, мол, не такая уж она старая. А потом, позднее (папа уже спал), мама вдруг поддержала меня: советует не ходить в театр с Викой, если она мне не нравится и я не собираюсь с ней дружить. Сказала, что потом ей тяжело будет, и все это может быть жестоко с моей стороны.

   Жестоко... Слово-то какое придумала. Тоже мне! Причем здесь «жестоко»? Я не собираюсь ее обманывать и вводить в заблуждение. Я же ей ничего не обещаю. Да и у нее, по-моему, нет каких-то серьезных планов.

   Вспомнил стих, который пытался сочинять еще после первых свиданий с Викой:
 
   Почему без волненья и страсти
   Уста я целую твои?
   В наших встречах, конечно, нет счастья
   И, наверно, совсем нет любви...
 
   Да, я сразу понял: какая-то путаница. Почему-то отделяю счастье и любовь друг от друга, словно счастье это одно, а вот любовь... Хотя сейчас я готов разделить эти понятия. Почему? Не знаю. И душа хоть и сопротивляется, но не особо. Словно хочу, чтоб сейчас была любовь (поцелуи и прочее), а счастье будет потом.

                «…Желаю тебе надолго, на всю жизнь сохранить лучшие надежды и
               порывы юности...»
 
   ***
   Выпустили первый номер факультетской газеты «Протяжка». Газета получилась скучной. Я написал маленькую поздравлялку с началом выпуска. Не люблю так работать: столько начальников (декан, разные секретари, редакторы) и все лезут со своими советами, причем глупыми (не всегда, конечно). И на семинарах по истории одергивают: главное, чтоб все было по учебнику. Правильно говорят: век живи, век учись, а все равно дураком помрешь. Конечно, если «так» учиться!

   Завтра начерталка. Опять будут эти «следы». По учебнику — «прямые», по жизни — «кривые».

   (Продолжение следует) -  http://proza.ru/2022/03/26/1133