Взятие Зимнего. Почта. Телеграф

               
       Цепочка слов «Почта. Телеграф» в раннем школьном детстве у меня ассоциировалась с ВОСР.  Ах, вы не знаете, как расшифровывается эта аббревиатура? Давайте помогу: Великая Октябрьская, ну и так далее…  Ещё можно добавить к этой цепочке «взятие Зимнего» --  и вот перед вами уже облик победного  шествия по России маркс-энгельс-ленинских идей свободного труда. С тех пор прошло больше века. Что сохранилось в нашем представлении с тех пор, а что изменилось?
       Зимний взят и превращён в общедоступный,   всемирно известный музей Эрмитаж, который, правда, к сожалению для посетителей  и, наверное, к счастью для музея и его коллекций, стал не таким общедоступным, каким он был ещё года три назад, когда вход был количественно не ограничен, да и финансово приносился в подарок всем пенсионерам  и учащимся, а количество китайских туристов в нём точно отражало пропорцию населения наших стран , т.е. десять китайцев на одного россиянина. Ими было забито всё: от туалетов и  гардеробов до  парадных лестниц и  залов, где они сметали всех и вся  на своём пути. Но особенно они облюбовали Малый тронный зал – бесценное, недавно отреставрированное  сокровище, где, наконец, появились роскошные бархатные портьеры, которыми, как обнаружили китайцы, очень удобно вытирать грязную обувь.
       Теперь, т.е. отныне и во веки веков (кто знает?) Эрмитаж будет пропускать не более определённого количества посетителей в день и только группы – чтобы они не шастали кто куда хочет и, того и гляди, отколупывали приглянувшуюся деталь интерьера, скажем, декоративную  античную камею, украшающую столик красного дерева в покоях Александры Фёдоровны, царской супруги.  Ну и так далее…
       Да и пенсионерам, вздумай они по старой привычке провести денёк в Эрмитаже, любуясь интерьерами и любимыми полотнами, мебелью и скульптурой, тоже придётся раскошелиться.
        Это по поводу «взятия Зимнего». А что же Почта? Она, похоже, процветает и всё ещё в руках рабочих и крестьян.  Ну и ещё этой, как её там, гнилой интеллигенции.
       А если серьёзно, то слово «почта», думаю, у многих вызывает трепет. Визит почтальона всегда был событием: с ним приходила новость, радостная или печальная, часто долгожданная, подчас неожиданная.
       Вот сейчас я сижу-пишу и ворошу в памяти события, связанные с почтой.  И тут же меня пронзает воспоминание, перевернувшее, пожалуй, всю мою жизнь.
        Отдыхая как-то раз в Одессе у одного из многочисленных в ту пору родственников и едучи катером из Одессы в Лузановку, свела меня судьба с будущим мужем. Умный, стройный, загорелый, с прекрасной ленинградской речью, некрасивый, но очень обаятельный, он меня заворожил-приворотил. И стала я в свои двадцать лет думать, что хочу за него замуж.  Должна сказать, что жизненного, т.е. личного, опыта у меня не было никакого -- тема семьи, мужа, детей  и возникающих при их создании радостей  и трудностей никогда в доме не поднималась. Я жила в каком-то призрачно-придуманном мире грёз и действительно очень зримо воображала  принца на белом коне.  А тут я впервые задала себе вопрос, который где-то вычитала, как совет мудрой старой женщины, данный молодой, неопытной, нерешительной девушке вроде меня: спроси себя, хочешь ли ты от этого мужчины детей. И вот когда я задала себе этот вопрос, неожиданно услышала утвердительный ответ.
        Началась любовь – в письмах, которых ждала, как манны небесной и которые приходили реже, чем мне хотелось. Потом они вообще перестали приходить. Каждое утро в час визита почтальона я с замиранием сердца ждала его прихода, с нетерпением откупоривала ключиком почтовый ящик на двери квартиры и, не найдя долгожданного, в унынии опускала руки. Это ежедневное ожидание с последующим разочарованием было подобно пытке. Шли дни, недели молчания. Я истончилась, ничто меня больше не радовало.
       Но однажды утром я проснулась в твёрдой уверенности, что сегодня, да, сегодня получу от него весточку. В приподнятом настроении жду разочаровывавшего меня доселе почтальона. Наконец-то слышу шаги и шорох просовываемых в ящик газет.  Едва дождавшись ухода почтальона, выскакиваю из квартиры, открываю ящик, достаю газеты, какие-то квитанции, трясу газеты в надежде, что письмо где-то застряло в них – и ни-че-го!
       Глазам не верю, не хочу верить. Почему-то на сей раз и надежду не теряю, хотя казалось бы…  Жду. А вдруг…
       Прошла пара минут, и вдруг в полной тишине  слышу – «цок» – что-то упало в почтовый ящик. Опрометью бросаюсь  к двери, дрожащими руками открываю ящик,  и долгожданная весточка от него падает в мои объятия.
       Но радоваться рано: а вдруг это, как говорят англичане, “ a Dear John letter”, то бишь, извинительно-прощальное письмо брошенному воздыхателю.
       Но нет, нет: письмо полно любви, а главное – решимости связать наши жизни. Вот что такое счастье! А вы говорите, мол, почта – это проза жизни…
        А где заявленный в названии Телеграф? А что это? – спросит двадцать первый век.  Как же так?  Брать брали, как нечто ключевое, решающее, незыблемое. Куда оно девалось?
       На днях, свернув с Невского проспекта, проходила мимо роскошного здания бывшего Азово-Донского банка в стиле модерн, где он, читай Телеграф,  величественно размещался  не так давно,  выполняя предписанные ему функции. Прежде непрерывным потоком через гостеприимно распахнутые двери в него вливались посетители, бурно кипела жизнь.  Теперь двери наглухо закрыты, окна заклеены дурацкими объявлениями и гигантскими номерами телефонов  -- всё, жизнь из телеграфа утекла, как истекает время.
       Раньше жизнь там действительно била ключом: люди отправляли телеграммы, заказывали междугородные телефонные разговоры, сидя в зале в волнующем ожидании ответа вызываемого абонента. Наконец, они радостно вздрагивали, услышав громкий голос, оглашавший приглашение: «Ростов, шестая кабина».  Как пел Высоцкий: «Ну, здравствуй, это я.»
       Всё, хватит на сегодня  и лирики, и грусти – пора о весёлом.
       Закончив с отличием университет, я долго мыкалась в поисках работы по специальности, пока судьба не  подбросила мне вакансию в одной из двух  городских  Высших функционерских  школ.  Коллективчик там подобрался отменный, все умнички, очаровашки, а главное – с великолепным чувством юмора, что многие годы в этой стране  было спасением, а анекдоты – тонкие, остроумные высоко ценились.  Помню, у моей близкой подруги за много лет была накоплена толстенная записная книжка, испещрённая анекдотами, которую однажды она где-то посеяла  и не без дрожи в голосе нам об этом поведала, ибо анекдоты там были весьма хлёсткие. Неожиданно книжка обнаружилась на вахте, где и была возвращена, но она долго ещё ожидала неожиданного приглашения куда-нибудь для разговора, которого, к счастью, не последовало.
       Анекдоты анекдотами, но жизнь ещё анекдотичнее.  Как-то раз другая подружка поведала забавную историю, и это уже ближе к теме, ибо о телеграмме. Кстати, моё отношение к телеграмме  как таковой сугубо отрицательное, ибо всю телеграфную жизнь  я их панически боялась: для меня неожиданность сообщения, голос за дверью: «Телеграмма!» – всегда были устрашающими и, как правило, не предвещавшими ничего хорошего.
       Жила эта приятельница в прелестном пригороде Ленинграда  – Сестрорецке, на улице Мосина –  того оружейника чуть ли не петровской поры (если честно, то конца 19-го века – просто звучит красиво!), с винтовками которого даже в Отечественную войну наши ходили в атаку.  Ну, трёхлинейка, знаете?  А улица носит его заслуженное имя, потому как в Сестрорецке до сих пор существует великолепный в прошлом, а ныне разрушающийся  комплекс  -- Оружейный завод, под который теперь со всех сторон подбираются с целью уничтожить и построить  на выгодном месте в центре города  какую-нибудь очередную высотную денежную уродину. 
        И вот получает она как-то телеграмму, текст которой исковеркан до неузнаваемости, не исключая  адреса и  фамилии получателя. Как это произошло, даже представить себе невозможно: то ли сбой машины, то ли оператор был в стельку пьян, то ли пошутить захотелось – неведомо.
        К глубокому сожалению, не помню самого текста, хотя было это совсем недавно, каких-то жалких пятьдесят лет тому. Помню только адрес, но и он почему-то очень веселит мою дочь, по настоянию которой я, собственно, и пишу этот рассказ.
       Короче, вместо «Сестрорецк,  Мосина 3,  Василенко»  телеграмма гласила: «Сесгогец,  Соина 3,  Василемо».  И вы знаете, дошла! А подружку мы по сей день Василемой кличем.
       В  заключение, как бы в подтверждение распространённости как телеграмм, так и анекдотов о них, поделюсь  своим  любимейшим из арсенала  папы, который был большой мастак их рассказывать.
       Когда в 1928 году пропала экспедиция  Амундсена, на телеграфе принимали только телеграммы, относящиеся к её розыску. Но Янкелю нужно было срочно отправить деловое сообщение напарнику. Он и так и эдак – ничего не получается. Наконец, из-под его пера вышел следующий шедевр: «Хайм ищи Амундсена если не найдёшь вышли Жмеринку два вагона сухофруктов». Таки приняли!