Полинка. Ч. 2

Часть 1
Лет десять не был на своей малой родине. Оставшийся от родителей дом стоял закрытым, забор завалился, крыша протекла, старые яблони в саду, правда, ещё плодоносили. Сердце защемило, когда фары осветили покосившийся дом, и ветви яблонь, прогнувшиеся до самой земли под тяжестью плодов.
Долго ковырял ключом в заржавевшем замке, пока тот открылся. Щелкнул выключателем и понял, что дом обесточен.
–Ладно, завтра буду разбираться, в чем дело? – решил я, и вернулся за фонарем к машине.
В одном из окон соседского дома горел свет.
– Интересно, кто там сейчас?
Баба Поля умерла лет двадцать, наверное, назад, дочь её, Ольга, пользовалась участком как дачей, да и то, бывала наездами.
– Полинка её уже, наверное, взрослая девушка, пожалуй, замуж вышла, детишек нарожала. Нет, сегодня уже не пойду к ним.
С помощью фонарика нашел в кухонном столе свечи, зажег одну и, накапав на дно консервной крышки воск, приклеил огарок. При тусклом освещении обошел дом. Давно небеленая печь, занимающая весь центр хаты, сразу напомнила детство. В сильные морозы уютно было на теплой лежанке. Лежишь, бывало, закинув ногу на ногу головой к лампочке без абажура, читаешь книжки, или, свесив голову, наблюдаешь, как кошка играет с котенком. Тот резвится, напрыгивает на мать, а она лапкой аккуратно бьет этот пушистый комочек так, что тот переворачивается на спину, вскакивает, и снова с усиленным азартом бросается на мать. А та опять его лапой, так, что кубарем катится.
Вспомнил, и даже слезы на глаза накатились. Старческая сентиментальность? Да, вроде ещё не старик, в прошлом году сорок праздновал. Есть поверье, что сорок лет не отмечают, что-то приплетают про сорок дней. А я плевал на все эти предрассудки, собрал знакомых, накрыл поляну. И, хорошо посидели: пили, ели, вернее закусывали, пели, конечно. Я уже знаю, что когда Гребло вспоминает старую студенческую песню «через тумбу-тумбу-раз, через тумбу-тумбу-два…», то пора заканчивать спевку и спивку.

«Там, где Крюков канал и Фонтанка-река,
Словно брат и сестра, обнимаются,
От зари до зари, чуть зажгут фонари,
Вереницей студенты встречаются.
Они горькую пьют, они песни поют
И еще кое-чем занимаются.

Через тумбу, тумбу раз,
Через тумбу, тумбу два,
Через тумбу три-четыре
Спотыкаются.»

Голос у него сильный, и поёт он от души, да ещё и барабанит по столу на раз и два так, что посуда подпрыгивает. Это уже сигнал, что надо завязывать. Но Гребла так просто не остановить, пока не допоет до конца, не успокоится.

«А Исаакий святой с колокольни большой
Только смотрит на них, улыбается.
Он и сам бы не прочь провести с ними ночь,
Но на старости лет не решается.
Но соблазн был велик, и решился старик,
С колокольни своей он спускается.
Он и горькую пьет, он и песни поет
И еще кое-чем занимается».

Да, вспомнил и живо представил себе шатающихся по Коломне студентов, вспомнил наши пьянки. Жженку мы не варили уже, а пили портвейн три семерки, или «три топора», как его прозвали, но «через тумбу, тумбу раз…» всегда присутствовала в нашем репертуаре.

«А святой Гавриил в небеса доносил,
Чем Исаакий святой занимается:
Он и горькую пьет, на начальство плюет
И еще кое-чем занимается.

В небесах был совет, и решил комитет,
Что Исаакий святой отлучается,
Раз он горькую пьет, раз он песни поет
И еще кое-чем занимается.

Но, с особым энтузиазмом мы пели последние четыре строчки, устанавливающие справедливость на земле:

«На Земле был совет, и решил студсовет,
Что Исаакий  в студенты принимается,
Раз он горькую пьет, раз он песни поет
И еще кое-чем занимается».

Пока вспоминал песню, сходил к машине, занес в дом сумку с вещами, достал старый спальник.
– Завтра при дневном свете буду разбираться с бельем, что постирать, что выбросить.
Нашел в прихожей оцинкованное ведро, сходил к колодцу, умылся прямо из ведра, набрал другое и занес в хату.
Достал бутылку водки, разложил на газетке нехитрую снедь: шмат сала, лук, ржаной хлеб, нашел на полках стопки, сполоснул и налил одну себе, другую для всех тех, кого помнил, кто покинул когда-то этот дом, чтобы переселиться в мир иной.
Спал, конечно, плохо, часто просыпался. Сетка кровати подо мною скрипела так тоскливо, и так узнаваемо, что воспоминания детства долго не давали уснуть. Родительская кровать тоже была оттуда, из детства. Когда я жил в общаге, то спал на панцирной сетке, а у этой она была похожа на паутину. А спинки? Тогда мне казалось, что они попали к нам из какого-то музея, до чего они были красивы. И, хотя никелированные когда-то шары, венчающие это чудо, уже тогда были облезлые, но впечатляли.
Уже при свете утреннего солнца я ещё повалялся и в одних трусах вышел на высокое крыльцо, потянулся, увидел за соседским забором какое-то движение и быстренько заскочил в дом.
– Вдруг это Полинка? Что она подумает? Вышел, старый козел, почти голый. Нашел в сумке спортивный костюм и уже смело вышел во двор. За домом, в тылах,  разделся, облился холодной колодезной водой, растерся полотенцем и, одев шорты, смело потопал к соседскому забору.
– Здравствуйте, соседи, – громко крикнул через забор.
Из-за теплицы не спеша вышла молодая, красивая и совсем голая женщина.
– Здравствуйте дядя Саша, – даже не сделав попытку спрятаться или хотя бы закрыться, – с улыбкой сказала она, – а я утром увидела машину и сразу поняла, что вы приехали. Давно вас не было!
– Неужели, Полинка, – промелькнула в голове мысль.
Я инстинктивно отвернулся, в надежде на то, что она либо скроется за домом, либо накинет на себя что-нибудь, и сразу же отметил, какая стройная у неё фигура, красивые груди с большими темными ареолами вокруг розовых сосков.
– Не узнаете? Я же Полина, – даже не сделав никакой попытки одеться, заговорила она, – конечно, когда вы были здесь последний раз, мне, было лет тринадцать.
– Почему же, узнал, – смущенно ответил я, – просто, как-то неудобно. Ты бы накинула на себя что-нибудь.
– А зачем? Мне так хорошо и удобно. Загораю, отдыхаю. И тело тоже отдыхает от одежды!
– Ну, мне как-то неудобно, я же вдвое тебя старше, мне стыдно.
– Да бросьте, дядя Саша, стыд – это пережиток прошлого. Нужно быть проще. Люди же рождаются голыми, и это естественно, а это потом их начинают родители кутать, да ещё и внушать, что быть голым – стыдно.
– Ну, если тебе не стыдно, то стыдно мне.
– Ну, это ваша проблема, – засмеялась она, – можете на меня не смотреть. Хотя, думаю, вам самому хочется? Ничего, может, со временем, привыкните.
– Но ведь в городе ты так не ходишь?
– Да, там меня неправильно бы поняли все эти моралисты – пуритане. В городе я вынуждена придерживаться их правил, а здесь я у себя дома и хожу, как хочу. Если кому-то не нравится, путь огораживается высоким забором. Но, думаю, дядя Саша, что вы бы просверлили дырочку и подглядывали за мной? 
– Да, не буду я огораживаться, но, всё равно, согласись, нужно привыкнуть, я же человек уже пожилой, старой закалки.
– Да какой же вы пожилой, как раз в том возрасте, какой мне нравится. Я думаю, что партнер должен быть старше женщины лет на двадцать. Такие мужчины более опытные, всё умеющие.
– Ну, спасибо тебе, уже и в партнеры меня записала.
– А вы что же, категорически против?
– Слушай, Полинка, ты меня просто в краску вгоняешь, такие разговоры завела. И, насчет опытности, думаю я тоже тебе не подойду.
– Ну, вот видите, значит против партнерства, – она опять засмеялась, – вы не возражаете?
– Прекрати, Полинка, ну правда, мне неловко.
– А вы знаете, дядя Саша, я же вас страшно любила тогда, в детстве. Залягу, бывало, в огороде, и наблюдаю за тем, как вы у себя по участку ходите. Завидовала очень вашей жене, что она может вас запросто обнять, поцеловать. И ревновала страшно вас к ней, когда представляла, как вы ночью ласкаете её, обнимаете, проникаете в её влагалище.
Постоянно о вас думала, когда ласкала свою письку и клитор, вставляла пальцы и представляла, что это ваш член входит в меня.
– Всё, Полинка, прекрати надо мной издеваться, я же не железный!
– Да я сама вижу, что не железный, вон какой у вас, – она показала пальцем на ширинку, – бугор вырос.
Не выдержав этой пытки, я развернулся и уже на ходу спросил,
– Ольга то здесь?
– Нет, она в последнее время не появляется. У её нового мужа дача совсем рядом от города, так что они там трудятся всей семьей!
Ошарашенный таким утренним приемом я снова удалился в тылы, ещё раз облился, слегка успокоился и занялся исследованием своего хозяйства.
Когда ехал сюда, то, даже и не думал оставаться надолго, да и вообще собирался продать дом с участком. Но эта утренняя встреча полностью изменила мои планы. Сколько я ни старался, мои мысли всё равно вертелись вокруг Полины. Я уже придумывал повод, чтобы вновь прийти к ней. Но, ничего дельного в голову не лезло. Она сама скоро объявилась у моего дома. На этот раз на ней была широкая трикотажная майка, едва прикрывающая письку.
– А как же твои принципы, – едва сдерживая свою радость, задал я ей свой провокационный вопрос, заранее зная, что она с легкостью вывернется. И не ошибся.
– Ну, сейчас же я не на своей приватной территории, а на вашей, да и по проселку прошла сорок шагов, а это территория общественная.
– А что, Полина, много людей в деревне осталось?
– Да, постоянно живет только баба Настя, там, за бугром, да и то, сын хочет её сдать в дом престарелых, а хозяйство продать.
– Кто же его купит? Я когда ехал ночью, глянул, дом почти завалился.
– Да, дом не главное. Сейчас покупают из-за земли. Дом снесут, построят дачу.
– И много на лето дачников съезжается?
– Да не очень. Вот я наезжаю, да ещё там, на краю семья многодетная.
– Значит, мужчин свободных нет?
– Ну, почему же нет, – она снова захихикала, – вот, вы приехали!
– Слушай, Полинка, ты опять за прежнее?
Я так разволновался, что порезал пилой палец. Кровь крупными каплями стала капать на ступеньки крыльца. Достав носовой платок, я обернул им руку.
– Перевязать надо, – деловито сказала Полина, – у вас аптечка есть.
– Конечно, в машине есть, только я не знаю, что там внутри. Может быть одна коробка.
Полина быстренько побежала к машине, открыла заднюю дверь и слегка наклонилась, разыскивая аптечку, оголив свою попку и шелку. Я просто обомлел от этой картинки: между пухлыми большими губами виднелись аккуратненькие темно-розовые малые губки. Едва успокоившийся член, естественно, снова налился кровью и предательски обозначился бугром в моих шортах.
– Ну, вот, перекись есть, бинт стерильный, – затараторила вернувшияся к крыльцу Полинка, – сейчас я вам перевяжу руку, и заживет «как на собаке»!
Сказав это, она снова хитро захихикала, и я понял, что она хотела, наверное, сказать «как у кобеля». Убрав ваткой остатки крови, она залила ранку перекисью, и умело перевязала два пальца, сделав узел на запястье.
– Здорово у тебя это получилось, – удивился я, – прямо как у медсестры.
– Обижаете, дядя Саша, я врач. Не хирург, правда, а эпидемиолог, но подрабатывала в студенческие годы медсестрой, так что практика есть. Где у вас тряпка, надо ступеньку протереть.
– Да не знаю я здесь ничего, плохо ориентируюсь, да ты ещё меня утром так ошарашила, что я остатки разума потерял
– И что, ты, – я хоть и плохо соображал, находясь с ней рядом, но заметил, что она перешла на «ты», – меня так испугался?
– Да, не испугался, что ты Полиночка, – ласково назвал я её, и заметил, что ей это понравилось, – не испугался. Я даже не могу сразу подобрать нужное слово.
– А, к чему слова, когда есть язык тела, – улыбаясь сказала она и провела рукой по холму у меня между ног. От этого её прикосновения мой дружок ещё больше подрос.
– А ты женат, Саша, – она назвала меня уже без всякого «дядя».
– Ты хочешь, чтобы я на тебе женился?
– Я была бы не против. Правда, я могу заниматься любовью и с женатыми, просто не хочу, чтобы не вовремя появившаяся жена расцарапала мне лицо. Это мужчин шрамы украшают, а женское личико, согласись, они только портят.
– Я уже лет пять живу один, дети выросли, и мы с женой расстались мирно.
– А скажи, Саша, жена тебя устраивала как сексуальный партнер? Например, она делала тебе минет?
– Полинка, ты опять за своё? Ну не могу я так просто как ты, говорить об этом. Но, если честно, то не делала. Пробовала, как-то, насмотревшись порнороликов, но это так отличалось от того, что проделывали на экране, что у меня вместо возбуждения член просто падал.
– Да, тяжелый случай, болезнь запущена, – с улыбкой сказала она, – нужно срочное лечение.
С этими словами она расстегнула мои шорты, и освободившийся из плена член сам выпрыгнул наружу.
– Ты что делаешь, – испуганным голосом пробормотал я, – тут же люди ходят.
– Никто здесь не ходит, успокойся, расслабься и получай удовольствие.
Да, Полина делала минет классно, почти так же, как я видел в порно, страстно,  самозабвенно. Видно было, что она тоже получает удовольствие от того, что проделывает с моим членом. Когда она вынимала его, то её рот был полон тягучей слюны, которой она смазывала мой перевозбужденный член и снова заглатывала так, что её подбородок утыкался в мои распухшие от долгого воздержания яички. Глаза её тогда наполнялись слезами, горло трепетала, изо рта обильно выделялась слюна, стекала по подбородку, заливая яички и промежность. Естественно, долго я терпеть не мог и со звуками восторга стал кончать. Член задергался и густая струя спермы ударила в нёбо моей партнерши. Полина в очередной раз меня удивила, успела проглотить всё, что вылилось из меня, облизала головку, ствол, яички и в заключение убрала висевшую на самом кончике капельку, посмотрела в мои ошалевшие от возбуждения глаза и улыбнулась. Слезы так и не просохли в её глазах.
– Спасибо, – понимая, что говорю глупость, пролепетал я.
– Спасибом не отделаешься, отработаешь, – с довольной улыбкой сказала она и захохотала.
– Конечно, –  ещё не полностью осознав её слова, на автомате ответил я.
– Пойдем ко мне, отметим это дело!
– Какое дело, – задал я глупый вопрос?
– Лишение девственности, точнее – мужественности, – в голос захохотала она. – Да не тушуйся ты, я прекрасно понимаю, что ты из другого поколения, и не твоя вина, что вас так воспитывали. У меня спирт медицинский дома есть.
Она села ко мне на колени, прижавшись мокрой щелкой к моему волосатому бедру и положила голову на плечо. Это опять было для меня и неожиданно и приятно.
– Зачем спирт, у меня водка есть и сало, зачем-то прибавил я.
– Вот и отлично, собирай всё, чем можно закусить, а то автолавка ещё через два дня приедет, и у меня почти ничего съестного нет. Яйца тоже кончились, – снова захихикав, сказала Полина.
Пока я впопыхах собирал свою снедь, Полина вышла на проселок, приподняла свою маечку, присела и начала писать. Это было так мило и так возбуждающе, что я чуть не кончил. Когда золотистая струйка иссякла, она выпрямила колени, нагнулась вперед так, что я снова увидал её очаровательную щёлку, из которой ещё продолжали падать капельки мочи. Я даже уверен, что, если бы был рядом, то с удовольствием слизнул эти золотистые капельки языком. Но, я был далеко, а она  смахнула последнюю каплю сорванным на обочине листом подорожника, кинула его в густую траву и опустила маечку. Заметив, что я наблюдаю за ней, она улыбнулась, помахала мне рукой и пошла грациозной походкой к своему дому. Я бы даже сказал, что не пошла, а поплыла, так легка была её стать, как плавно покачивались её бёдра, и казалось что ноги, утопающие в высокой траве, не касаются земли.

Часть 2.

Руки мои дрожали, пока я собирал всю наличную снедь со стола и из сумки. Да, я хотел, я жаждал эту женщину, эту девчушку, которую помнил с её детства, когда была она ещё маленькой ссыкушкой. А теперь эта писька, которой она уселась на мои колени и оставила на них липкий след страсти, влекла меня, и я потерял голову от желания обладать ею.
Выйдя на проселок, я старался делать вид, что полностью владею собой, пытался  идти медленно, не спеша, но ноги сами влекли меня к заветной цели. Эти сорок метров до калитки её дома, показались мне длиною в тысячу километров.
– Ах, Полинка, Полинка, милая девочка, как же ты так быстро свела с ума сорокалетнего мужика? Ну, где ты научилась этому? Уверен, что такому в мединститутах не учат.
Поднявшись по ступенькам крыльца, я сдуру, постучал.
– Не заперто, заходи, – услышал я её голос и на душе отлегло.
– Давай, выкладывай свои запасы, – услышал я голос Полины из-за занавески, – я сейчас переоденусь и выйду!
– Переоденусь, – удивился я, – это что же, снимет свою маечку и снова выйдет как там, в огороде? Но, как же я примитивно мыслил, даже стыдно вспоминать теперь.
В горнице было  чисто и уютно, на столе стояла ваза с полевыми цветами, лежали вязаные салфетки, в красном углу вместо икон старые фотографии. Мужчина в полувоенной форме, картузе и галифе, заправленных в сапоги, рядом сидящая женщина с непокрытыми волосами и платком на плечах держит на руках ребенка, красноармеец в буденовке с орденом красного знамени на груди, счастливо улыбающаяся невеста в белом платье рядом с таким же довольным женихом. А вот и баба Поля, молодая и красивая. Понятно теперь, в кого Полинка пошла.
– Ну, что, изучаешь семейный иконостас –  раздался за спиной её голос, – а, вот и я!
Я обернулся и ахнул! Полина предстала предо мной в шикарной шелковой блузке, плисовой юбочке, ажурных черных чулках и туфлях на высоком каблуке.
– Ну, и как я тебе?
– Полинка, – я едва смог сдержать свои эмоции, – ты просто Богиня! Красавица, слов нет!
– Тебе, правда, наравится?
Она подошла ко мне, и слегка прижалась боком.
– А ты, наверное, уже думал, что я лежу на кровати, раздвинув ноги, и жду самца?
– Да, ничего я такого не думал! Ты вообще снесла мне сегодня крышу и я просто ничего не соображаю, только любуюсь тобой и думаю, за что, за какие такие заслуги мне всё это. Скажи, а кто это там, на, как ты выразилась, семейном иконостасе? Ты всех знаешь?
– Конечно знаю! Мне мама рассказала, а ей бабушка. Я-то бабушку смутно помню, мне пять лет было, когда она умерла. На этой, самой старой – мои прапрадедушка и прапрабабушка. А ребенок на руках – мой прадед. Да вот же он, в буденовке с орденом.  Видишь, на первой даже указано – «Универсальная фотография», Петроград, значит, сделана уже после 1914 года.
– Полинка, а ты в кого такая умница? Ну, красотой и фигурой ты явно в бабу Полю пошла, а умом?
– Да, все, кто видит эту её фотографию, говорят, что я – вылитая бабушка. Меня и Полиной назвали в её честь. А ум? Мне про него трудно судить, пусть другие решают. Но, если говорить о характере, натуре, то мама говорит, что это от прадеда. Он тоже был решителный, бескомпромиссный, за что и пострадал. В гражданскую, он полком командовал, в тридцать седьмом уже корпусом, а потом его привлекли по делу Тухачевского и расстреляли. А жену сослали сюда. Ну, да ладно, не будем о грустном – сев за стол, скомандовала она, – наливай! Выпьем, как я уже предлагала, за лишение девственности, точнее, наверное, мужественности, тебя.
– А ты знаешь, Полинка, я не против такой формулировки. Ты меня сегодня так переиграла, так опустила, в самом хорошем смысле этого слова, что я охотно выпью. Нет, в самом деле, я просто мальчишка, по сравнению с тобой, опытной женщиной. Я ведь, когда сюда ехал, представлял тебя всё той же тринадцатилетней «ссыкушкой», какой видел последний раз. А ты оказалась взрослой, красивой женщиной.
– А ты знаешь, Саша, – неожиданно разоткровенничалась она, – вот все так говорят – красивая, стройная, всё при всём, и тело и фигура, счастливая, удачливая, а я этой ночью белугой выла от одиночества. Да, не скрою, отбоя от мужиков нет, все готовы сразу полапать и в постель затащить. На работе после ночного дежурства заведующий отделением прижмет в ординаторской, завалит на кушетку, оттрахает и пойдет к себе в кабинет. А то, что я не кончила, его не волнует. Он ночью спустит в свою жену, утром в меня, днем в старшую медсестру. Одно слово – кобель.
Я хотел было спросить у неё, зачем же она позволяет этому кобелю на неё вскакивать, но она прижалась ко мне и зарыдала.
– Ты, конечно, спросишь, – продолжала говорить она сквозь слезы, – зачем же я этому кобелю даю? Сама не знаю, любила, казалось, но обманулась. А теперь как-то всё по накатаному идет. Он то поманит, то оттолкнет. Запуталась я!
– Полинка, ну что ты, ну успокойся, я тебя прекрасно понимаю. Даже такой твердой и решительной женщине как ты, нужен надежный мужчина, который защитит, прижмет, приголубит.
Я обнял её, усадил на колени и стал поглаживать и как бы покачивать как ребенка. Спустя минуту она успокоилась, встала с моих колен и сказала:
– Вот, видишь, какие мы бабы-дуры. Любви нам подавай!
– Полинка, ты меня прости, старого дурака, но я сегодня утром даже не представлял, какую радость сегодня получу. Давай ка выпьем за нашу встречу.
Я налил полные рюмки, мы чокнулись, выпили, и я неуклюже чмокнул её в щёчку.
– Прости меня, Саша! Ты сейчас тоже, наверное, думал, что придешь, трахнешь молоденькую дурочку, и никаких проблем. Мол, она такая, ей только вставить и она будет счастлива. А она, эта дурочка, видишь ли, любви захотела!
– Да, ничего я такого не думал, дурочка ты такая! Я, наоборот, боялся, как бы мне, старому дураку, не обидеть тебя ненароком. Я уже боюсь молоденьких, не знаю, как с ними обращаться, что с ними делать.
– А ты заметил, как я оделась? Ты, небось, думал, что я встречу тебя как там, в огороде? А я хотела, чтобы ты увидел меня в эротической одежде, раздел меня, полюбовался моим бельем, и мною самой.
– Ну, так, Полиночка, у нас всё это впереди. Когда я тебя увидел в одежде, у меня тоже возникла мысль, как это будет здорово, постепенно раздевать тебя, целовать твои плечи, груди, расстегивать все эти лямочки, отстегивать все эти застежки. Я, правда, боялся, что не справлюсь с этим.
– Ну вот, а я всё испортила своей истерикой!
– Ничего ты не испортила, наоборот, поставила всё на свои места. Я теперь буду знать, что имею дело не с легкомысленной девчонкой, а с женщиной, желающей не удовлетворения своей похоти, а любви, чтобы её не только хотели, но и уважали как личность.
– Саша, а ты, я вижу, философ, так здраво рассуждаешь! А говоришь, что у тебя от меня крыша поехала! Слушай, а что мы сидим без музыки?
Она мигом вскочила со стула, вставила в проигрыватель диск и включила на полную громкость.
– Давай, Саша, потанцуем. Это моя подборка, самая любимая музыка. Итак, дамы приглашают кавалеров.
Она взяла меня за руку и положила на бедро а сама сплела пальцы на шее. Из за того, что она была на высоких каблуках наши глаза оказались на одном уровне.
– Какие у тебя красивые глаза, – прошептала она, – голубые, как у Гагарина. А я тебя совершенно не знаю, какой ты. У меня только и остались те, подростковые воспоминания о тебе, как об идеальном мужчине.
– Нет, не придумывай, Полинка, я вовсе не идеальный мужчина, у меня куча недостатков.
– Хочу снова обманываться, – прошептала она, притянула к себе мою голову и поцеловала в губы. От прикосновения её влажных страстных губ голова у меня пошла кругом. Я обнял её за талию и прижал к себе и немного испугался, потому, что мой возбужденный с самого утра член, уперся в её промежность. Но, ей это понравилась, она даже стала сама тереться об него.
Медленная мелодия сменилась быстрой и ритмичной.
– Слушай, Сашка, – загорелась она, – а хочешь, я потанцую для тебя?
– Конечно, хочу!
– Только у меня условие, что после этого ты выполнишь любое моё желание. Идет?
– Конечно же, идет! Обещаю, что выполню все твои желания.
И тут Полинка вскочила на старый дубовый стол, стоящий посреди комнаты, и стала ритмично двигаться в такт музыке. Танцевала она превосходно и очень эротично, к тому же, во время танца она расстегнула пуговки на блузке, сбросила её на пол и осталась в черном бюстгальтере с кружевными чашечкам, не скрывающими сосочки. Я едва не завизжал от восторга и в знак одобрения стал хлопать в такт музыке. Но это было ещё не всё. Элегантным движением оно расстегнула молнию на юбочке, и та упала к её ногам. Я просто ошалел от происходящего. Я увидел кружевной черный пояс с ажурными тесемками, поддерживающими чулочки. Трусиков  на ней не было, а чуть ниже пояса виднелась узенькая полоска коротких волос на лобке, которую я не разглядел утром. Всё вместе: бюстгальтер, пояс, чулочки и туфли на высоком каблуке и её танец сносили крышу. Я окончательно завелся и не мог терпеть.
– Полинка, ты Королева!
Быстрая музыка снова сменилась медленной, Полинка поманила меня пальчиком, и когда я приблизился вплотную к ней, развела слегка ножки и сказала:
– А теперь исполни моё желание! Поцелуй меня там!

Следующая глава: http://proza.ru/2022/04/08/835