Ксанка я. Глава шестнадцатая

Повесть не претендует на звание документальной.

Начало истории
http://proza.ru/2022/02/11/1889

Глава шестнадцатая. Листовки.
Однажды ночью, в конце декабря, по деревне были развешены листовки. Они висели на заборах и деревьях. Это были написанные от руки на тетрадных листах, на каких-то полосках бумаги и даже на кусках светлых обоев, сводки Совинформбюро.

Я первой увидела в нашем дворе на заборе тетрадный листок со сводкой от 28 декабря. До сих помню, что было там написано. И ту радость, которая охватила меня. Москва не захвачена! Немцев гонят! Я сорвала листок и побежала в сарай. Мама уже одевалась.
—Мама, мама, смотри!—закричала я и протянула сводку. Мама быстро пробежала ее глазами и передала листок бабушке.
—Слава Богу,—перекрестилась бабушка.—Не дал Господь Москву немцам.
И тут же сказала
—А листовку порвать надо, а обрывки закопать.
Мы быстро порвали листовку. Жалко было  конечно, но вдруг немцы нашли бы её?

А немцы всколыхнулись. Стали ходить по хатам и сараям, обыскивать, нет ли где-нибудь радиоприемников. Ведь откуда ещё могли узнать сводки? Искали и на хуторах.
Не нашли. А потом объявили, что те, кто укажут, у кого есть радио, получат дойную корову, мешок картошки, и немцы у того из хаты уйдут. Мы не знали, кто это. Но даже если б и знали, то не выдали.

Через четыре дня в селе опять появились сводки. Это взбесило немцев, так, что описать нельзя. Они снова стали обыскивать сараи и хаты. Найдя листовку, снятую с забора или дерева, они начинали бить всех, кто был в сарае, прикладами. Даже детей. Годовалому Артемке, сыну тётки Агафьи прикладом разбили голову. Он через полчаса умер.
У нас листовки не нашли. Мы прочитали и поступили с ней, как в прошлый раз. Так что немцы ушли ни с чем.

Снова обыскали хутора, но ничего не нашли. А через четыре дня снова появились листовки. Так продолжалось около месяца.  Немцы, обыскивая, в который раз мельницы, нашли в одной из них радиоприемник, стопку тетрадных листков и кусков обоев, и ещё какие-то мелочи.

Эта мельница была заброшенная, люди боялись туда ходить. Там, говорят, мельник с горя повесился, когда его дочь умерла.
Про то, что немцы нашли радио, сначала никто не знал, и фашисты устроили засаду. Вечером, ничего не подозревая, на мельницу пришли четверо ребят. Каждый вечер они слушали сводки, а потом вкратце записывали их. Радиоприемник собрали сами.

Двое ребят из нашей деревни. Маша Краснова, ей шестнадцать было, и пятнадцатилетний Витя Шишкин. Ещё двое — из Сосновки, деревни соседней. Им было по  семнадцать лет.
Немцы скрутили их. Отвезли в деревню. Полицаи быстро опознали их.

На следующий день соорудили виселицы. Две у нас, две в Сосновке.
Согнали всех нас на главную площадь. И детей, и взрослых. Я потом долго хотела забыть то, что увидела. Маша и Витя были в крови. У Маши были опалены волосы. У Вити —ожоги на лице. Руки у них были связаны.
Они не плакали. Просто стояли.
Сначала немец зачитал приговор. Не помню, что он говорил. Я смотрела на Машу и Витю.
Маша увидела, что я смотрю на неё. Я стояла совсем недалеко. Она подняла голову, уголками рта улыбнулась мне.
Я не выдержала и заплакала, уткнувшись бабушке в юбку. И многие плакали.

Потом немцы вывели на площадь маму Маши, двоюродную сестру Маши Катю и её двоих детей, привели и маму Вити, его двоих братишек и сестренку.
На глазах Маши и Вити их расстреляли.
—Маама!—закричал Витя при виде этого. Этот крик я помню до сих пор. Витя начал вырываться
—Твари! Гниды фашисткие!—кричал он.
Маша молчала. Только смотрела и смотрела на маму, двоюродную сестру, маленьких Лику и Рому. Рома ещё шевелился. Полицай добил его. Маша закрыла глаза.

Главный немец махнул рукой. Маше и Вите надели петли на шеи, затянули. Два полицая стали рядом, чтобы выбить из-под ног табуретки.
—За нас отомстят,—сдавленным голосом сказала Маша.—Нас не забудут. Отомстят. Правда, Витек?
Повернула она голову к мальчику. Тот кивнул.
—Айн! Цвайн! Драйн!—начал считать немец. На "драйн" полицаи резко выбили табуретки. Я снова уткнулась бабушке в юбку. Когда открыла глаза, все было кончено. Маша и Витя висели в петлях. Рядом лежали их семьи.
Немцы не разрешали убирать тела три дня.
Чтоб запомнили, что будет за непокорность немцам. Твари!

Люди озлобились. В каждом взгляде, который бросали на немцев и полицаев, читались ненависть и презрение. Одного полицая нашли мертвым посреди улицы. Немцы пришли к выводу, что он просто замерз, выйдя на улицу в стельку пьяный, когда решил полежать на морозе.
Но нашим "дорогим" полицаям это смерть показалась подозрительной. Они стали бояться ходить по одному, только группами.