Мириам из Мигдал Эль

Деревушка у моря
Родилась я в Далманнуфе, в рыбацкой деревушке, что на берегу моря галилейского, но так как про её существование мало кто знал, то я представлялась всем как Мириам из Мигдал Эль.
Море наше не такое, как то, что на Западе и вода в нем не соленая. Оно ласковое, и пахнет рыбой. Сколько помню, всё моё детство было связано с морем и с рыбой. Рыбой пахло всё: водоросли, которые море выбрасывало на берег, сети, что сушились здесь же на берегу, убогое наше жилище, простая еда – хлеб и рыба.
Море любило меня, а я любила море, любила сидеть на берегу и смотреть  как волны одна за одной накатывают на песчаный берег и тут же откатывают назад, оставляя на берегу зеленые водоросли и густую коричневую пену. Очередная волна подмывает песок под моими ступнями и снова убегает. Так можно сидеть часами и чувствовать, как оно ласкает мои ноги.
Мне повезло, потому, что у меня были чудесные родители и много братьев и сестер. Отец с утра уходил в море на своей лодке, бросал в глубину сети и ждал. И оно иногда награждало его за терпение, порой огорчало, не давая улова. Нет, море не было ни жадным, ни добрым. Просто рыба не всегда ходила там, где её поджидал мой отец. Рыбу нужно знать и понимать, и отец под конец своей жизни понял, что понять её повадки пустое дело.
Соседи-рыбари часто собирались на берегу, распутывали свои сети и рассуждали о повадках рыбы.
– Рыба любит где глубже, – говорил старик Заведей! Когда я со своими сыновьями выхожу далеко в море, в мои сети часто попадает крупная рыба, так, что я и семью могу кормить неделю, и отвозить в Тибериаду, продавать на рынке. Правда, римляне дают за неё не шекели а динарии и когда я иду в праздник Песах в Иерусалим, то должен обращаться к менялам, что сидят у нашего Храма. Раввины говорят, что Господь не любит изображения человека на монетах, а римляне чеканят на них профиль своего императора.
– Стар ты стал Заведей, совсем из ума выжил. Сколько тебя помню, ты и на прокорм семьи своей рыбы не имел, не-то что на продажу. А я тебе скажу, что любит рыба места, где мелко, и камешки на дне. Она свою чешую о камни чистит и нежится на солнце.
Когда подрос мой старший брат, он тоже стали рыбарем, помогая вначале распутывать и развешивать на просушку сети, а потом и ходить с отцом в море.

Прощай детство
Одежды, настоящей у нас не было, все рядились в обычные тряпки с дыркой на голове. Эта тряпка свисала по бокам и едва прикрывала мой стыд. О, нет, я долго не понимала, что такое стыд. Если нужно было справит нужду, я просто присаживалась в том месте, где захотелось, приподнимала болтающуюся одежду сзади. И все так делали, мальчики и девочки.
Когда мне исполнилось одиннадцать, я поймала себя на мысли, что мне интересно наблюдать, как это делает Иоанн, сын нашего соседа. Писал он как-то странно, не присаживался, а поднимл одежду спереди и оттуда лилась струйка, но, когда я тоже попыталась сделать то же самое, то у меня это не получилось – я лишь описала себе ноги.
Тогда я стала постоянно ходить за ним, надеясь посмотреть на это поближе и узнать, в чем секрет, но, он, заметив, что я наблюдаю за ним, сильно рассердился и прогнал меня. Ему было уже четырнадцать, и он считал меня мелюзгой.
Летними ночами мы, кто постарше,  забирались по жердям на крышу навеса для лодок и сетей, и смотрели в небо. Это было так божественно красиво, наблюдать за множеством звезд – белых, желтых, красноватых.
И вот, спустя несколько дней  после того случая, мы лежали с Иоанном на крыше, он тыкал пальцем в небо и говорил мне, как называется то или другое созвездие. Невольно я прижалась к нему боком и спросила:
– Иоанн, почему ты накричал на меня, когда я хотела посмотреть, как ты писаешь? Я просто тоже то же хочу научиться писать стоя, как ты,!
– Глупая девчонка, – искренне расхохотался он, – у тебя никогда так не получится!
– Почему это не получится? – обиделась я.
– Потому, что письки у нас разные!
– Как разные!
– А вот так. Посмотри, если хочешь, какой писюн у меня.
С этими словами он задрал вверх край своего балахона. Было достаточно темно, но при свете луны я впервые увидела ЭТО, еле различимое ЧУДО.
– Вот это и есть  писюн, через который мы, мальчишки, писаем, – добавил он, – в нем есть дырочка, и я могу направлять струю куда хочу. Захочу – вниз, захочу – вверх или в сторону.
Мне было страшно интересно слушать его, а ещё интереснее смотреть на этот его писюн. Мне даже захотелось потрогать, но едва я коснулась его пальцами, Иоанн ударил меня по руке и опустил балахон.
– Ты что, ненормальная? Куда ты суешь свою руку без спросу? Это не нехорошо.
– Почему нехорошо, ты же берешься за него, когда писаешь?
– Я, другое дело! Мой писюн, и мое дело трогать его или нет.
Он замолчал и, как мне показалось в полутьме, немного покраснел.
После того случая Иоанн стал избегать меня и перестал при мне писать.
Осень и зима в том году были холодными и мы уже не спали на крыше, но в конце весны снова облюбовали свой привычный ночлег, любовались ночным небом, звездами и луной. Правда, мне показалось, что Иоанн боялся прижиматься ко мне, когда показывал новые созвездия.
– Почему ты не прижимаешься ко мне? – спросила я у него напрямик? Ты боишься, что я почувствую «его» через полотно?
– Кого это «его»? – спросил Иоанн, – писюн, что ли?
– Ну да, «его»!
– И совсем я этого не боюсь, – как-то нервно произнес он, и голос его задрожал, – можешь даже потрогать!
– Что, правда? Ты разрешаешь, – тоже почему-то разволновавшись, переспросила я.
– Ну, если не хочешь, то и не надо, подумаешь, – как-то испуганно и тихо ответил он.
– Нет-нет, хочу, очень хочу, – страшно испугавшись, что Иоанн передумает, затараторила я и быстро залезла рукой под покрывало.
Честно признаюсь, я всю осень и зиму мечтала об этом, и когда представляла это, то голова моя затуманивалась а внизу живота всё моё нутро сворачивалось в клубок и пульсировало,  Но, что я ощутила сейчас, слегка испугало меня. Я нащупала какой-то упругий ствол, вроде кукурузного початка, намного крупнее того, что я видела прошлым летом.
– Что случилось, – глядя на взволнованное лицо Иоанна, прошептала я, – в прошлый раз он у тебя был меньше.
– Дурочка ты, – нервно засмеялся Иоанн, так всегда бывает, когда его трогает женщина.
– Разве я женщина, – удивилась я его словам, – я же ещё девочка.
– П…да есть, значит женщина!
– Что ты сказал? – не поняла его я, какая ещё п..да, о чем ты говоришь?
– Ты что, совсем глупая или притворяешься? Из чего ты писаешь?
– Из своей письки. Только я не могу, как ты пописать вверх или вбок, а только немного вперед. Да и то я для этого должна присесть, чтобы не описать ноги.
– Вот то, из чего ты писаешь и называется у женщин П..ДА. Теперь поняла?
– Поняла! А твой писюн у взрослых мужчин как называется?
– Х.Й он называется, только ты при других не вздумай это сказать, и не говори, что я научил.
– Хорошо, Иоанн, не расскажу. Хоть ты и считаешь, что я дура, но это-то я понимаю.
– Не обижайся, я тебя назвал не дурой, а дурочкой. Не понимаешь что ли разницу?
– Понимаю! А почему он у тебя стал большим?
– Ну, точно, дурочка! Потому, что мне стало приятно от ожидания того, что ты к нему прикоснешься рукой и само прикосновение. Я об этом моменте думал всю осень и всю зиму.
– Правда, Иоанн, ты об этом думал, – радостно воскликнула я, – И я тоже об этом думала, но стеснялась сказать.
– Чувствуешь, что он от наших разговоров ещё больше «подрос»?
– Да, почувствовала, и ещё почувствовала, что он стал твердым!
– Это потому, что ты его охватила своими теплыми пальцами. Это и есть сила любви!
– Любви? Разве этО любовь? Я думала, что любовь, это когда тебя ласкает мама и бабушка или, как говорит Рабби, любит Бог!
– Подожди, вот подрастешь, и поймешь, что такое любовь.
– Как пойму? У меня тоже вырастит Х..? – чуть не произнесла я и тут же запнулась, – ну, этот…?
– Да он у тебя тоже есть, но маленький, и больше не вырастит!
– Как есть, – я испуганно раздвинула ноги и провела рукой по промежности, – ничего нет.
– А это что? – Иоанн несмело сунул руку между моих ног и нажал указательным пальцем на бугорок, там, где сходятся складки на писе.
Это было так неожиданно, что я даже вскрикнула и тело затрясло. Будто резко окунулась в воду со скалы!!
– Вот видишь, это и есть ЛЮБОВЬ, – донесся откуда-то издалека голос Иоанна. – Скажи, тебе понравилось?
– Да, очень!
– Бог специально создал людей такими, наполнил их души стремлением к любви, а тела такими чувственными местами как ****А И ***.
– Иоанн, милый, – ласково обратилась я к нему, – сделай мне так хорошо ещё раз.
– Что, понравилось?
– Ещё бы! Это не передать словами!
– А ты что, до этого никогда себя там не ласкала?
– Специально нет, но я испытывала блаженство, когда мыла себе там или, когда входила в воду. Но то ощущение не сравнить с тем, что я испытала только что. Повтори, прошу тебя.
Он снова нажал на этот бугорок и я опять испытала сладостное чувство!
– Такое блаженство, будто я побывала в Раю!
– Откуда ты знаешь, что там в Раю?
– Ну, я, конечно, не знаю, но Равви утверждает, что там люди испытывают верх блаженства. Лучше, чем в Раю нет ничего в жизни. А то, что я сейчас испытала, это такое счастье, такие ощущения, которых я не испытывала никогда на земле.
– Но, ты, как я посмотрю, эгоистка ещё та, – опять взволнованным голосом прошептал Иоанн, – только о себе, о своем блаженстве и думаешь. Я тебя ласкаю, а ты про меня совсем забыла. Точнее, не про меня, а про него. Видишь, как он опал и потерял твердость.
– Извини, я ничего не понимаю. Разве я в этом виновата?
– А то кто же?
– И что я должна сделать, чтобы он «подрос» и окреп?
– Любить его?
– А как, научи, я же ничего не умею.
– Поласкай его, охвати пальцами, зажми в кулачок и проведи вверх-вниз. Вот так, хорошо.
И, действительно, когда я сделала то, что попросил Иоанн, он вновь ожил, окреп и затвердел, а Иоанн задрожал всем телом, и стал нежно водить своей ладонью у меня в промежности, задевая чувствительный бугорок. Это было так неожиданно, что я едва сдерживала стоны. Иоанн тоже. Неожиданно, на самом верху блаженства из меня хлынула какая-то жидкость, Нет, я не описалась, жидкость хлынула не отуда, как обычно. И, одновременно с этим мне в ладошку ударила тоже какая-то жидкость из Иоанна. «он» задергалась в моей руке и из него хлынула тоже какая-то липкая жидкость.
– Что это было? – слегка успокоившись, спросила я у Иоанна, – тебя было больно?
– Ну, точно дурочка, – тоже слегка успокоившись, прошептал Иоанн, – мне было очень хорошо, а тебе?
– Хорошо, это не то слово, я была на «седьмом небе»!
– Вот это и есть ЛЮБОВЬ, моя дурочка! Господь всё предусмотрел и наградил людей способностью переживать такие чувства!
– И кто мы теперь с тобою?
– Ты для меня любимая девушка, а кто Я для тебя – ты сама решай!
– Конечно же ты тоже мой любимый! А мы повторим ещё то, что было?
– Ну, если тебе понравилось, то обязательно будем!
– Ты издеваешься, спрашивая, понравилось это мне или нет? Понравилось не то слово. Я просто в восторге! Но, мне почему-то стыдно. Хорошо ли то, что мы делали?
– Ну вот, ты уже и засомневалась в том, что испытывать радость стыдно. Но, почему мы должны этого стыдиться? Мы же делали это по взаимному согласию, не на глазах у других. А только что ты призналась, что ты была на «седьмом небе» от чувств любви.
– Да, но у меня почему-то такое чувство, что я стала блудницей. А ты же знаешь, что блудниц побивают камнями.
– Ну, какая же ты блудница. Во-первых, ты осталась девушкой, ты только испытала оргазм. То, что из тебя вылилось – это любовный дождь, соки твоего существа. То же излилось и из меня. Это тоже сок любви. Когда ты подрастешь и сформируешься, я попрошу твоих родителей выдать за меня замуж и тогда, после брачной церемонии, я войду в твое лоно и там наши любовные соки соединятся. Так всё устроил мудрый Господь, чтобы продлить род человеков. Если бы это было греховное чувство, то он бы этого не позволил и не устроил всё так мудро. Или, ты считаешь, что Он ошибся?
– Нет, милый мой Иоанн, я так не считаю. Может быть я действительно такая дура и стыжусь своего счастья.
– Нет, повторяю, ты не дура, ты дурочка! Моя любимая и чувствительная дурочка.


Рождение женщины


Мы с Иоанном долго не могли уснуть в ту памятную ночь. Ласкали друг друга, отдыхали и снова принимались за взаимные ласки. В ту ночь во мне проснулась женщина.
Утром и днем  я проживала обычную земную жизнь, а с наступлением ночи – небесную. Да, я поднималась на небеса и забывала кто я и что я. Иоанн часто упрекал меня, что я мало забочусь о том, чтобы доставлять ему такую же радость, какую он доставлял мне. Мы ждали с ним наступления темноты и спешили поскорее подняться на ставшую для нас ложем любви крышу навеса для лодок. Как часто я вспоминала потом в жизни те моменты, когда мы могли уединиться с ним и заняться взаимными ласками и разговорами. О да, разговоры о том, что мы чувствуем, лаская друг друга тоже сильно возбуждали нас обоих.
А поцелуи? Как нас обоих волновали поцелуи, когда язык любимого проникает в рот, и там касается нёба, нет неба, небес. Влажность и шершавость языка так волнует, что забываешь обо всем на свете, только ощущения влаги и шершавости.
Груди мои только-только обозначились, и представляли из себя чуть выступающий бугорок, но и поцелуи и легкое покусывание сосков приводили меня в дикий восторг. Я начинала стонать и изгибаться.
Иоанн не стремился проникать в моё лоно, и только иногда пропускал «его» между моих ног и слегка касался им моих губок, и это тоже добавляло трепета мне.
Но, постепенно чувства от обычных ласк стали притупляться и мы стали искать что-то новое. И это новое находилось само, совершенно случайно. Однажды так случилось, что он случайно уткнулся  своим лицом в мою промежность и быстро отдернул голову. Но, я давно хотела, жаждала, чтобы он припал своими губами к тем моим губкам, и я попросила:
– Поцелуй меня там!
– Ты правда этого хочешь? – робко спросил он.
– Да, очень хочу, – тоже робко прошептала я, – только боюсь, что ты будешь считать меня развратницей.
– Дурочка! Я тоже давно мечтал об этом, но боялся, что ты будешь считать меня развратником!
– Ну, так целуй, целуй, целуй…
И он поцеловал в первый раз! Сначала робко и неумело, как целуют девушку в губы в первый раз, но потом я догадалась раздвинуть шире ноги, и он проник языком глубже. Я тут же почувствовала, что стала вся мокрой там, но Иоанн быстро всосал всё в себя и стал смаковать мои соки.
– А ты вовсе не горькая , а солененькая! Даже, я бы сказал – сладенькая!
– Продолжай, умоляю тебя! Ещё немного, сейчас моя душа попадет в Рай.
И я действительно улетела далеко-далеко, в небеса, на край света. Очнулась только тогда, когда Иоанн нежно взял мою «пипочку» в рот, намочил её своей слюною и стал нежно на неё дуть. Меня всю затрясло в ознобе, я стала выгибаться всем телом и умолять его остановиться.
– А ты не хочешь, – робко спросил у меня Иоанн, – попробовать мой вкус?
– Я тоже давно этого хотела, но боялась.
– Того, что я посчитаю тебя развратницей?
– Угу, – прошептала я ему на ухо, захихикала и облизнула его головку. Она тоже была слегка соленоватая и блестящая, как ночная звезда. Я с удовольствием взяла его в рот и опустила голову. Я думала, что посторонний предмет в горле вызовет у меня рвоту, но, на удивление, это было так приятно, что я ещё крепче прижала голову к его паху и почувствовала, как головка легко прошла в горло. Приятно было чувствовать это движение туда-назад. Он скользил в моем горле и это было так приятно, что в голове моей снова помутилось. Иоанн нежно поглаживал мои волосы и легонько надавливал и отпускал мою макушку, как бы давая знать когда вставлять его до конца а когда вынимать. Постепенно он стал увеличивать темп и задергался. Струя его любовной жикости ударила мне в глотку, и я резко подняла голову, но не вынула его изо рта совсем. Но, всё равно несколько капель его элексира любви вытекла через уголки губ и потекло по подбородку. Я глотала, глотала его, собирала с подбородка и губ.
– Ты тоже солено-сладкий и терпкий, сказала я ему, когда всё проглотила, собрала пальцами остатки сока  и стала со смаком облизывать свои пальцы.
– Хочешь облизать мои губы и сам попробовать себя?
– Очень хочу. А ты, попробуешь себя, ведь мои губы и подбородок тоже в твоих соках.

(Продолжение будет)