Ев. от Странника. гл. 64. 1001 таблетка

            Все идет по женской линии. Тысяча и одна таблетка

      На белой странице, одна за другой, быстро возникали красивые ровные буквы: «Привет, Pois. Как ты, душа моя? Я не хочу ложиться спать, потому, что мой следующий день будет абсолютно похож на день предыдущий. Зачем же вообще ложиться? Чего ждать? Моя страшная сказка, мои видения внезапно покинули меня, – просто предали, оставив ни с чем. Сны стали тривиальными снами, а реальность – как свист кнута, – с ухмылкой поджидает меня каждое утро. Все, чего я жду, – расплаты за свои нечаянные преступления – наказания за поступки, которые не совершала. Я отдыхаю заранее от тяжкого бремени жизни, от пыток, что ждут меня за пределами моего маленького волшебного мира. Я жду новых ударов, новых обид, насмешек за спиной, неприятия… Жду неучастия и нелюбви. Жду тяжкого труда за гроши, разочарований и смешного предательства. Жду даже того, что буду никому не нужна. Все это давно уже стало привычным, но не перестает отравлять, приносить смятение и потерянность в мою жизнь, причинять мне страдания. Если бы не мои письма тебе, о том, что я испытывала, о том, что со мной происходило, то я бы и поверить не могла в этот бред, – в то, что все это творилось со мной. Теперь я одновременно и боюсь этого и вновь хочу испытать».

      Люси отправила письмо и встала из-за стола, оставив «Facebook» включенным, – ей очень хотелось, чтобы раздался щелчок звукового оповещения, говорящий о том, что послание прочтено, осмысленно-понято, и пришла поддержка – ответ. Пусть вдохновение и покинуло ее, так же внезапно, как и возникло, но она просто не может больше молчать, – ей жизненно необходимо поделиться своими сомнениями с тем, кто не сочтет ее сумасшедшей. Но тесный ее мирок окутала тишина. В комнате стало так жутко, – так тихо, как только могло позволить себе беззвучие города. Тревожно-звенящая хищная ватная тишина в условно-уютной тесной кирпичной коробке, среди сотен точно таких же – стандартно-безликих, затерянных в общей упорядоченной, пронумерованной и подключенной к коммуникациям, человеческой ферме, населенной клонами-образцами среднего уровня. Безмолвие в нем похоже на минуту молчания, на то время, пока тлеет фитиль. Угнетающее и пронзительное, как и всё, ненадежное – готовое взорваться в любую секунду бесцеремонными-резкими, противными самому естеству сигнало-приказами, шумами и стонами, – безмолвие выключенного, но не обесточенного коммунального симбиотика-механизма – самой жуткой химеры из всех, когда либо созданных.

      Тишина… Но теперь откуда-то издалека тихо звучала необычная музыка. Она казалась очень доброй, приятной, нежной и милой, хоть и слегка настораживающей. Но кроме музыки в эфире существовало и что-то еще – что-то родное и близкое, но совершенно недосягаемое, – нечто непостижимое, за этими условными стенами, материальное, но и не наше, – потустороннее, незаметное обычному взору, скрытое, но реальное. И оно удалялось – улетало прочь, словно остатки зыбкого сна после глотка крепкого кофе; уходило безудержно вдаль – за горизонт, вместе с прекрасным парусником; тихо таяло, как случайный и неуместный июньский снежок на зеркале будничной жизни. Рассвет разума прогонял ночных-злобных сумасшедших фантомов, и они гордо шли-уходили, не спеша покидали дом Люси, просачиваясь белым туманом сквозь пальцы, пытающиеся их задержать. Отпускало…

      Кто-то пьяный затопал в подъезде на лестнице, подошел к ее двери, минуту попыхтел, будто ёжик и, поняв наконец-то, что звонок не работает, – постучал кулаком.


                ******

   
      На стук долго не отвечали, но, как это обычно случается в таких ситуациях, – стоило повернуться и начать спускаться по лестнице, – дверь отворилась, и недовольный скрипучий голос спросил: «Вам кого?».
      Мгновенно протрезвевший молодой человек повернулся и, стараясь быть вежливым, произнес:
      — Здравствуйте, а Могу я увидеть Ванду?
      — Нет здесь никакой Ванды, – ответил недовольный противный голос.
      — А где она?
      — Ты чо-бljя, дебил? Нет никакой Ванды у нас, и никогда тут и не было. Ошибся-бljя адресом, мудачок.
      — Я адресом, бljя, не ошибся. Можете сказать, куда они переехали?
      — Слышь, ты, умник-бljя hujeв, вали нахуй отсюда, морда-бljя протокольная, пока щас милицию не вызвали, – раздался еще более противный, визгливый и дребезжащий от симптомов каждодневной гнилой абстиненции, пропитой голос, принадлежавший, видимо, некогда-женщине.
      — Да валите вы сами, бljядь, на huй, ничтожества, олигофрены, ублюдки, шавки помоешные, синева-говнохлебы, свиноебы паскудные, мрази гнойные, суки-кумовки, черти, негры, фурункулы, овцы, быдло поганое, днище, бljядь, спирахетины бледные, чтоб вам пусто тут было, убожества, шавки, чтоб вас дети чморили, как пидоров. Всего доброго – туберкулеза и сифилиса, диареи, гангрены, деменции. Вот же мрази, холера ясна, пся крев, – выдал Странник меланхолично, но смачно, и стараясь не прислушиваться к сыпавшимся на него примитивным угрозам и ругани, пошел прочь из казавшейся еще недавно такой чистой и неоскверненной парадной.

      Зайдя в гости к Масакре, скиталец впервые познакомился с его родителями, от которых узнал, что его лучший друг находится в санатории и пробудет там еще как минимум месяц. Естественно, он сразу же понял, – что это за «санаторий», и решил незамедлительно навестить своего Дона Хуана.


      Дверь в психоневрологический диспансер оказалась открыта, но у второй двери, ведущей на второй этаж к психам, путь Страннику преградила огромная медсестра. В случае попытки побега, она могла бы с легкостью перекрыть своим телом дверной проход и, не причиняя физических повреждений, отталкивать своей невероятно пышною грудью всех желающих покинуть в сие скорбное заведение. Умалишенные – на девяносто девять процентов щупленькие, худые, трясущиеся, безвольные и бессильные от лекарств существа, – попросту отскакивали бы от этой груди, как камушки от надувного круга на пляже.

      Медсестра медленно подняла свои веки и посмотрела на парня, будто на мерзкого лягушонка, которого ей придется-таки усыпить хлороформом и препарировать. Странник уже ощутил приторно-сладкий тошнотворный запах наркоза, едва она открыла рот и… начала петь. Да, – именно петь, – при этом голос ее – неожиданно-приятный, глубокий и мелодичный, – немного вибрировал, а голова совершала возвратно-поступательные движения по диагонали вверх-вниз, с частотой порядка десяти герц, – то есть, – медленнее, чем швейная машинка, но быстрей, чем обычные удары хвостом радостного домашнего пса. Странник не был в этом уверен, но ему показалось, что зрачки медсестры пульсировали в такт с ритмом ее стихо-прозы:

      «Идите отсюда, мальчики;
      Сегодня не день свиданий;
      Больным уже дали лекарство;
      Больные уже покурили…»

      Странник оглянулся по сторонам, но, не увидев никого, кроме себя, продолжал слушать, чувствуя, что странное гипнотическое песнопение вводит его в своеобразный психопатологический транс, – прям как трели сирен Одиссея. Медсестра продолжала в той же тональности. Это было похоже на службу в церкви на Пасху, только в роли священника выступала женщина в белом халате. Причем, получалось у нее довольно неплохо:

      «На первом у нас лежат девочки;
      Вы лучше с утра приходите;
      Одной стало плохо сегодня;
      Прием только завтра и в среду».

      Странник хотел было спросить про Масакру, но стоило ему открыть рот, как мысли исчезли, нещадно забитые, словно службою Крестьяниновой*, гипнотическим голосом попа-медсестры:

      «Больные любят заварку;
      Берут ее из унитаза;
      А будешь вести себя плохо,
      Получишь опять укол «Галки».

      — Не надо мне «Галки», – почему-то испугался скиталец, вспомнив о своем знакомстве с галоперидолом, и заспешил прочь, решив зайти к Масакре как-нибудь в другой раз.


                ******


            Рассказ первого старца

      Это случилось со Странником в период «безрыбья», благодаря еще одной «умалишенной» замечательной женщине, коих в его жизни случалось немало, – словно он притягивал их чем-то подобным к себе. Зайдя к приятелю, жена которого страдала шизофренией... Впрочем, что значит, «страдала»? Да она наслаждалась ей в полной мере и пользовалась только в путь. Помимо своей «поэтичности», живого ума и способности видеть незримое, Татьяна обладала незаурядной отличнейшей памятью – могла часами наизусть пересказывать книги. Человеком она была хорошим, душевным, рассудительным даже, но совершенно не ведала никаких запретов и страхов, – то поезд вдруг остановит, то глаз кому подобьёт, а то… возьмёт, и трахнет без спроса, кого ей захочется, – веселая в общем. За это сердились на нее глупые люди и упекали ее лечиться в дурильник. И вот как-то раз, зайдя к ним на чашечку бражки, Странник спросил невзначай, – «не найдется ли у нее чего-нибудь вкусненького», – и получил утвердительный ответ. Татьяна – добрая душа, – подарила исследователю неординарной реальности пригоршню таблеток, которые он незамедлительно употребил.

      Придя домой, юный психонавт лег на диван и включил «дядю Вагнера», ожидая хоть каких-то, знакомых ему симптомов-эффектов неведомого психотропного средства. Спустя минут двадцать таблетки подействовали, но действие их оказалось несколько странным.

      Сначала мышцы бедняги начали вздрагивать, а потом, и вовсе – извиваться в диких конвульсиях, – как дождевые черви на уроке практической физики, под воздействием электричества. Челюсть свело судорогой и вытолкнуло налево. Все старания установить ее на место оказались тщетны, – челюсть снова и снова возвращалось в свое, крайне неестественное положение. Чувствуя себя подопытным кроликом в руках невидимого вивисектора, Странник в отчаянии взвыл и, с трудом натянув пальто и штиблеты, отправился к фельдшеру.

      Добрая и нестарая еще, красавица-фельдшер, долго пыталась понять, – что, собственно, происходит, – слушая нечленораздельное мычание юного экспериментатора. Затем, немного проснувшись, впендюрила неожиданному пациенту укольчик «магнезии» и уверила в том, что «отпустит». От сульфата магния Страннику слегка полегчало, но… самое страшное его ожидало еще впереди. После того, как кончились судороги и конвульсии, начался зуд во всех мышцах. Невозможно было ни сидеть, ни лежать. Тело буквально требовало постоянного движения. Вскоре уже каждый мускул болел от приседаний и отжиманий, но зуд никак не хотел прекращаться. Ужасная пытка длилась неимоверно долго, казалось, – ей не будет конца.

      И вот, спустя двое суток, окончательно выжатый и совершенно изнеможденный, чувствуя себя морально, будто облитым дерьмом, страдалец выполз из дома. Он шел по заснеженной улице и всем сердцем хотел радоваться тому, что истязания, наконец-то закончились, но сил на радость уже не осталось – только тоска и ощущение тупости, спутанности сознания, неспособности мыслить нормально, а еще – понимание того, через что проходят пациенты психушек и живое, неподдельное сочувствие им.

      На этом история с галоперидолом могла бы уже вполне благополучно закончиться, но – не тут-то было. Встретив своего друга в таком жалком и унылом замученном виде, прочуханный планокур Жигулев незамедлительно предложил ему свою помощь. После хорошего «паровоза» марихуаны, Странник ощутил что-то неладное. Вдохнув еще один, понял, – все начинается снова! Под воздействием травы зуд вернулся, и пытка возобновилась. Опрокидывая второй ковшик воды, бедолага услышал сочувственный голос Пивы: «Можешь не стараться, камрад, – эту траву ничем не обломать».


                ******


      Когда Странник поведал эту притчу Масакре, – тот смеялся от всей души и рассказал, в свою очередь, другу о том, что «Галкой» наказывают психов в «дурильнике», делая их тем самым спокойными и покладистыми.
      Позже скитальцу довелось самому наблюдать быстро двигающегося туда-сюда по длинному коридору дурдома подопытного, который носился так, пока его не поймали и не привязали к кровати. Но это уже совершенно другая история…


                ******


            Рассказ второго старца

      В сумасшедший дом есть только вход. Выхода оттуда не существует. Совершенно неважно, как ты туда угодил, – больным, обдолбанным или здоровым, – главное, что оказался ты там не случайно и, отведав казенных харчей с таблетками на десерт, уже никогда больше не сможешь ощутить прежний вкус домашней, да и любой другой пищи. Теперь ты чувствуешь только привкус – лишь составные части букетика жизни, и ощущаешь особенности кухни каждого повара, каждой хозяйки, каждой бывшей жены, сожительницы или любовницы. Теперь ты познал устройство железной дороги, и романтическая магия поездов почти утратила для тебя всякий смысл. Ты больше не пассажир, наивно мечтающий у окна о дальних странах и доме, ты – машинист, и вынужден мотаться по одному и тому же отрезку пути туда-сюда, как пенис в тесной вагине. Но только там ты чувствуешь себя бодрым и сильным; прочее же время – уныло висишь или мечтаешь, если еще способен на подобную забавную роскошь. Это циклодоловый трип, который не кончится никогда; он лишь слегка затихает и становится совершенно осознанным, если ты вновь оказываешься в стенах родного уютного дома скорби. Открыть эти двери для тебя отныне так же легко, как сходить в бар напротив и напиться дешевого бренди.

      А там… там все знакомо. Вот – «танцор-топтун» в туалете, с прожженными сигаретами пальцами, выпрашивает покурить-докурить. Неподалеку «читатель-молчун», одна-за-другою глотающий книги, сидя в углу. Дуновение ветра, – запертый до конца своих дней убийца, – вновь получил в качестве наказания изрядную порцию галоперидола, и теперь носится по коридору, тщетно пытаясь унять адский зуд в каждой мышце, в уставшем от дьявольской карусели подлых мыслей мозгу… Вот, – молодые сестрички, – меняются лишь их оболочки, немного – голоса, манеры, характер; демоны внутри всегда те же, – их узнаешь по глазам.

            Рассказ третьего старца (some time later)

      Дядя приехал, когда Страннику было уже все равно. Познаватель не помнил даже, чего нажрался, – в ту пору его сияющий мозг на дух не переносил чистую кровь, и если под рукой не было никакой наркоты, то он незамедлительно заполнял вены спиртным или любой подходящей микстурой из ближайшей барыжни; про природную кладовую молчу – это другая история, – это святое. Но тогда к услугам скитальца были предоставлены все ближайшие сельские медпункты с покладистыми фельдшерицами и городские наркологи-лопухи, сердобольные терапевты и молоденькие медсестры, друзья с домашними аптечками, набитыми черт знает чем, и запасы военных, стреляющие глазками фармацевты аптекарши и уличные торговцы, ветеринары, вечно пьяный приятель анестезиолог, а также – имеющие неисчерпаемые запасы циклодола пациенты дурильников, одним из которых Странник и умудрился нечаянно сделаться.

      — Поехали со мной? – дружелюбно предложил дядя – герой Чернобыля. – Полежишь в моем госпитале, кровь почистишь, подлечишься.
      — Поехали, – уверенно ответил племяш, поднялся к себе и бахнул по вене, в догонку, три последние ампулы сибазона. Ход его мысли был примерно таков: «Кругом облом, и надоело до чертиков. Тут, как ни крути, – или забухаешь, или в другое дерьмо вляпаешься, а в больничке, по любому, можно нежно перекумариться и мягонько спрыгнуть. А с новыми силами и чистой-девственной кровью – ты опять колокольчик, и переть тебя будет, как в юношу. В общем, – прорвемся. Все в кайф».

      Сунув в карман спортивных штанов лепесток «радика», Странник собрал нехитрый джентльменский набор, накинул теплую куртку и отправился со своим героическим дядей навстречу светлому будущему. Когда машина проехала мимо госпиталя, познаватель мирно спал нежным-уютным седуксеновым сном и ритмично стукался головой о стекло на каждом ухабе. В состоянии, близком к абсолютной нирване, лишенный в теле почти всех своих интеллектуальных способностей, ощущая себя частью растительного цветочного мира, пока дух его где-то беззаботно витал, Странник угодил на койку в местном дурильнике .

      Событие это тогда показалось ему крайне забавным, и, наблюдая дружелюбные уважительно-настороженные лица соседей, он почувствовал себя неким пророком, отправленным к ним с тайной и священною миссией. Пребывая в крайне благостном и блаженном состоянии, Странник позволил вошедшей симпатичной сестричке привязать себя и воткнуть в вену иглу капельницы. Девушка была молоденькой, приветливой и очень смешливой, – совсем непохожей на сестру из психиатрической лечебницы города Сейлем, романа дорогого нашему безумному сердцу товарища Кена Кизи. Подмигнув психонавту, деваха прыснула в капельницу из шприца еще малеха релашки, и вскоре тот забылся самым радостным и непорочнейшим сном.

      Для любителя потащится сон – непростительная слабость и враг. Сон крадет кайф, даруемый принятыми лекарствами, и с ним нужно бороться всеми возможными способами, но на сей раз скиталец поступил очень правильно, – отчего, вы поймете, оказавшись в дурильнике ночью и услышав многообразные крики и звучные стоны его обитателей.

      Часа четыре спустя, – уж таково непродолжительное действие всяких бензодиазепимов, Странник проснулся от неистребимого желания опорожнить переполненный мочевой пузырь, но понял, что сделать это будет весьма затруднительно, – капельницу чаровница в белом халатике-то убрала, но вот отвязать пациента ей почему-то совсем не пришло в милую голову. В эти мгновения Странник возблагодарил плагиаторов бандитских книжонок, в которых неоднократно упоминалось о том, что герой, перед тем, как его связывали, напряг мышцы, а потому, потом смог легко отвязаться. Но, как оказалось, Гудини из него никакой, и если бы не помощь одного идиота, то конфуза ему было бы не избежать.

      Вознеся молитву богам за некое подобие нескончаемого оргазма, Странник дернул за ручку сливного бачка, а затем достал из носка пачку сигарет и лепесток радедорма.

      Дело в том, что у психов отбирали табак, а потом выдавали его им по две сигареты после еды, каждому из своей пачки. Эту радость бедолаги мгновенно выкуривали, а потом начинали метаться в поисках новой никотиновой дозы. К их радости, на втором мужском этаже находились на излечении не только безумцы, но и наркоманы из приблатненных семей. Этим людям в психушке чистили кровь, приводили их в божеский вид, а затем отпускали… как правило, до нового раза. У «политзаключенных» свободы было немного побольше, – например, они могли пить чай и иметь свои сигареты. Этот недосмотр в установленном больничном порядке приводил порой к курьезным событиям. Первое случилось незамедлительно.

      Прикурив сигарету, Странник огляделся вокруг и встретился глазами с молодым парнем примерно его лет, на вид непомерно несчастным. Парнишка мусолил бычок и глядел на скитальца щенячьими глазами. Странник достал из кармана пачку и протянул ему. Псих испуганно выпучил глаза и показал два пальца. Странник пожал плечами и, вытащив из пачки две сигареты, отдал их странному бедолаге. Тот на мгновение скрылся из вида, а появившись, вручил познавателю маленькую таблеточку. Так как Странник пребывал еще не полностью в материальном мире, то увидел ее несколько нереальной, подернутой призрачной дымкой, и не ошибся.

      — Это Он? – спросил Странник парнишку.
      Его новый друг медленно кивнул с таинственным видом.
      — Мне одной мало, – сказал познаватель и протянул психу еще несколько сигарет.

      Спустя где-то час Странник вернулся в мужской кафельный клуб уже совсем другим человеком, прикурил и начал свою первую проповедь, ибо повисшее в разномастном дыму молчание показалось ему слишком уж скорбным.

      «Братия мои психиатрические»! – молвил новоявленный пастырь загробным, как ему казалось, торжественным голосом. Гулкое эхо, отраженное от кафельных стен, отдалось у всех в головах тонкой гипнотичной вибрацией. – «Не многие делайтесь учителями, зная, что мы подвергнемся еще большему осуждению, ибо все мы до черта согрешаем».

      Странник оглянулся вокруг и обнаружил, что весьма заинтересовал нескольких обитателей прокуренного пространства. Говорить артистично в тишине было бы трудно, но на его счастье кто-то включил вентилятор. Скиталец тут же почувствовал себя Билли Гремом, ну или кем-то типа того, посему произнес:

      «Братия мои, разве я говорю ложь? Кто не согрешает в слове, тот грешит в мыслях, а кто не грешит в мыслях своих – тот давно уже труп. Как возлагаем удила в рот коням, чтобы повиновались нам, так и врачи дают вам таблетки, чтобы вы повиновались им и не замечали их козней! Как огромный БЕЛАЗ повинуется маленькому рулю, так и малюсенькая таблетка подчиняет ваши тела. И руль, и таблетка круглые, – сие есть круг жизни и знак, и знамение, здесь – мудрость. Маленький огонек способен спалить к чертям собачьим огромную нефтебазу, а если не будет бензина, то упадут самолеты, и скорая помощь заглохнет в тайге, так и не доехав к маленькой девочке, которую укусила злая ехидна. Поэтому нам нужны люди в касках и с брандспойтами наперевес. Нам нужны пожарные, братия мои психиатрические, и я – ваш пожарный».

      Странник прикурил новую сигарету, чтобы немного сосредоточиться и попробовать понять самому, о чем собственно его проповедь. Кончик языка защипало, и он тут же продолжил, отдав огромный окурок молчаливому парнишке, отчего глаза того засветились маленьким счастьем.

      «А язык, братия мои, – тоже огонь! Язык – прикраса неправды. Этот член в таком положении располагается между зубов, что оскверняет все тело и воспаляет круг жизни, будучи сам воспаляем от Геенны Огненной. Ибо всякое естество звериное укрощается естеством человеческим, а язык укротить нельзя, – это неудержимое Зло, и он исполнен смертоносного яда. Им благословляем отца своего и мать, но и им же доводим себя до унылого дома скорби. Из уст выходят благословение и проклятие; устами вы вкушаете и мороженное и циклодол; уста блудницы знают еще большее наслаждение, и речи ее от этого еще слаще. Уста одних дарят радость, уста иных – сеют горечь и боль, ибо разжигают черный огонь в наших душах. И смрад от горящих покрышек наполняет их дом и чернит их одежды едкою сажею.

      Не должно быть сему, братия мои психиатрические! Я ваш пожарный! Я буду вкушать за вас ваши боль и страдания, и некоторое таблетки, ибо послан к вам, как мессия. Я говорю к вам, братия мои, лишь тогда, когда слова мои звучат в голове, словно музыка. Я курю с вами, лишь тогда, когда вижу глазами своими, как выглядят эти ноты. Я излагаю мысли свои только в той области запределья, где могу поймать их рукой и потрогать, словно пушистую пчелу, скорпиона или летучую мышь. Они летают вокруг, жужжат, хлопают крыльями, шипят, кусаются, выскользают из рук и уползают прочь ядовитыми змеями, жалят больно, терзают меня, покрывая ранами тело мое, но я продолжаю ловить их в веренице видений и наслаждаться теми сказками, что они мне рассказывают! И я буду шептать вам их на ухо даже после того, как вы обо всем забудете, ибо придя ко мне, вы уже пустили меня и свет, и радость исцеления, и правду в сердце свое.

      Дух Сомнения жив во мне, и он спешит к вам на помощь, дабы рассказать о том, что вас обманывают. Мудрость его, стоящая выше, во-первых, чиста, и потом – облачена в блестящие латы, скромна, непокорна, полна милосердия, справедливости и добрых плодов, беспристрастна и нелицемерна. Плод же правды в мире сеется у тех, кто не боится защищать свой мир с брандспойтом в руках и тушить огненные пожары!».

      Когда в туалет зашла обеспокоенная излишней пустынностью коридора сестра, то она увидела немного странную даже для дурильника сцену: Молодой еще парень, – почти модельной, как она скажет потом по телефону подруге, внешности, – лохматый, худой и явно порядочно обшампуреный, вдумчиво и проникновенно произносил монолог, глядя на воображаемый череп Йорика в своей ладони. Вокруг него столпилась кучка благодарных слушателей, двое из которых, – должно быть, особо впечатлительных, – ловили повсюду – в воздухе и на стенах, разбегающиеся мысли рассказчика. Сестричка открыла рот и замерла в нерешительности, а молодой проповедник отдал окурок и улыбнулся вошедшей.

      — Что вы делаете сегодня вечером? – спросил он тихо и нежно.
      — Уколы, – ответила медсестра, мгновенно придя в себя, – смутить врожденного медработника можно разве что лишением премии или новым пришествием Исуса Христа; и то, – вряд ли. – Тебе магнезии пять кубов.
      — Пять мало. Хочу ампулу, лучше – две. Обожаю магнезию.
      — Ты серьезно? Что в ней хорошего. Жопу ломит, нога отнимается – мазохизм.
      — Серьезно. Меня магнезия слегка… умиротворяет. Не каждый раз, но бывало. Особенно после одного случая, когда я тридцать таблеток галоперидола скушал нечаянно.
      — Правда? – спросила девушка уже в коридоре. – Это ж с ума сойти можно. И как тебе было?
      — Лучше не спрашивай, – жуткие пытки.
      — Ну, ты даешь. Надо же до такого додуматься. Тут одного привезли недавно – бензин уколол себе в вену. Полмозга теперь не работает.

      Проводив медсестричку до самого конца весьма длинного коридора, где располагалась ее процедурка, Странник очень вежливо и галантно с ней распрощался, а после вернулся к себе в палату, пообещав помочь вечером покатать ватных тампончиков для дезинфекции места инъекций, а так же сплести пару рыбок из капельниц, – чему ему только предстояло еще научиться…


                ******


            (Рresent time)

      Благополучно покинув дурильник, – все еще слыша в ушах заунывные психоделические песнопения сбрендившей медсестры, – Странник быстрым шагом направился к недавно «излечившейся» Нине, справедливо полагая, что там ему удастся забыть о странных и неожиданно-неприятных обломах.

      Нина оказалась дома отнюдь не одна. Она сидела на аккуратно сложенном и накрытом клетчатым пледом диване в обществе двух старомодно одетых ненакрашенных женщин, и выглядела трезвой, как стеклышко, но и безвольной – безжизненной. Зрелище это показалось скитальцу ужасным, – его спутницу жизни-во-мраке словно выпотрошили изнутри, – погас веселый дьявольский огонек в когда-то живых, лукавых глазах; лицо, на котором не было ни грамма косметики, стало похожим на тупую жалкую маску, а роскошные холеные волосы скрывал невзрачный темный платок.

      Связавшись с сектой, Нина долго не прожила. Должно быть, сломалась «без масла» пружина, заставляющая ее вставать после любых ударов судьбы и неприятностей жизни. Когда Странник увидел ее в последний раз, она показалась ему биороботом-куклой, тупо повторяющей внушенные фразы – формулы повиновения. Ее словно отключили от генератора жизни и перепрограммировали на служение культу, утверждающему, что нет никакой души и загробной жизни, – заставив пить собственную кровь, вместо того, чтоб охотиться и дышать полной грудью. Спустя буквально полгода Нина заболела гриппом и умерла – просто исчезла-растаяла, оставив после себя лишь мимолетные пошлые воспоминания некоторых спонсоров или бойфрендов.

      Узнав о ее смерти, Странник не испытал ничего, кроме легкой, поддающейся излечению грусти. Просто-напросто – остался в прошлом еще один эпизод, и, оглянувшись назад, можно было увидеть, как он медленно растворяется, как фотопленка, в дихлорэтане сумбурного времени, становясь холодным туманом – призрачной дымкой приятных воспоминаний. Странник даже не помнил Нининого лица, – только лишь общий неясный облик, фигурку и… ноги – они всплывали в памяти отчетливым образом на фоне его морской длинной тельняшки, что Нина иногда надевала. Красивые ноги, духи… да запах ее жилища, в котором витал аромат лауданума.

      Вечером, растопив у себя дома камин, Странник впервые поставил пластинку с музыкой Дебюсси. Потом он тупо смотрел в огонь, тянул вино, курил и ни о чем не думал. Впрочем, – нечто, похожее на мысли, в его голове все же присутствовало. Он знал или верил, а может быть, просто чувствовал или не исключал возможность того, что сможет снова вернуться в нужное время и место, а музыка станет путеводною нитью – катализатором, активирующим это желанное химическое сумасшествие, – непредсказуемый инфернальный флэшбэк.

      — Надо будет завтра попробовать помедитировать в черной комнате. Господь поступил непомерно жестоко, устраивая этот мир, – сделав прошлое недоступным и исчезающим. Плыть в темной ночи, смешивая хорошее и плохое, попросту смывая это все за борт странного корабля «Жизнь», так или иначе держащего курс навстречу своему айсбергу, – такова наша участь, – неожиданно для самого себя пробормотал познаватель и отправился спать, прихватив с собой недопитую бутылку киндзмараули.


                ***WD***


      *Служба Крестьяниновой или «джаз КГБ» – суть «сигнал радиоподавления». Наталия Крестьянинова – инженер по образованию, выпускница Института связи. Пара ее слов: «Мы не слушали само радио, нам давали радиостанцию, которую надо глушить. Дежурный давал эфир, называл частоты, и мы их глушили. Наверное, все это надо было делать. Мы ведь как все советские люди, как газеты, так и мы. Это журналист осмысливает информацию, а человек технический, исполнитель, он просто включает передатчик и ни о чем не думает. Это мы теперь анализируем (?), что-чего, а раньше… Ты приходишь, видишь, как до тебя делали. Ну, и ты делаешь. Мне же было 28 лет, когда я туда пришла. Раньше люди в 28 лет были гораздо наивнее. А если при мне кто-то рассказывал, что слушал Свободу, что Свобода передавала то-то и то-то, меня, скажу честно, содержание разговора совершенно не интересовало. Мне просто было больно, что я плохо работаю».

      *Флэшбэк – Возвращение галлюцинаций без химического раздражителя. Нарушение восприятия после употребления галлюциногенов – внезапный рецидив визуальных нарушений, физических симптомов, утраты границ «я» или интенсивных эмоций, которые возникали, когда индивидуум принимал галлюциногены в прошлом. «Флэшбэки» имеют эпизодический характер, длятся недолго (от нескольких секунд до нескольких часов) и могут точно копировать симптомы, возникавшие при прошлых эпизодах употребления галлюциногенов. «Флэшбэк» может быть спровоцирован усталостью, недосыпанием, определенной музыкой, приемом алкоголя, внезапным стрессом, испугом или интоксикацией марихуаной. «Флэшбэки» после приема галлюциногенов достаточно распространены и отмечены также у курильщиков пасты коки.



      Следующая глава - http://proza.ru/2022/04/28/68

      Предыдущая глава - http://proza.ru/2023/01/11/267

      Начало повести - http://proza.ru/2021/02/24/1297


      Md – Наталия Овчинникова