Югорское гостеприимство!

       Родился я и живу уже долгие годы на Крайнем Севере – казалось бы,  нечем меня тут удивить, всё знаю, многое умею, да и сам много чего могу рассказать… Ан нет!
Дело было в глухозимье. Ехал я на снегоходе в деревню, что расположилась на высоком кедровом берегу Большой Оби. Морозец за тридцать, но терпимо, сорок километров позади, остаётся ещё примерно столько же. Но снегоход мой мотнуло вправо, он остановился, буксанул – и стало понятно: всё, приехал. Огляделся. Напротив – такая же обская деревня, как та, в которую я направлялся, на высоких кедровых ярах, изрезанных глубокими ложбинами. Грустно стало, ведь меня ждало застолье, у друга сын женился. И вот – незадача.
Север – он такой жёсткий, ошибок не прощает, но, с другой стороны, жалеет тебя всегда, руку протягивает даже в самых безвыходных ситуациях. Не успел я погрустить, как на другой стороне Оби послышалось монотонное гудение снегохода. Двигалась ко мне от того берега чёрная точка, увеличиваясь по мере приближения, и вот уже видно было, что снегоход тащит за собой в санях тяжёлую ношу. «Что ж, придётся сегодня пообщаться с  местными, помощи у них попросить», – подумал я.
Снегоход остановился возле меня. Ездок в заиндевелой шапке, с суровым лицом, глянул на меня и знакомым голосом спросил:
– Что, Лёня, гусянку чуть не потерял?
– Похоже… – ответил я, стараясь угадать, кто это. А он, не давая мне угадывать, обрадованный хорошим уловом, который покоился в его коробе-санях, продолжал выяснять ситуацию.
– Килограммов триста! – прикинул я общий вес рыбы.
– Мы с тобой всю жизнь, Лёнька, рядом ходим, а вместе по кружке чая даже не выпили! Давай я сейчас воз увезу в деревню, и твой снегоход уволочём ко мне в гараж, завтра подремонтируем – и дальше поедешь!
Ну что ж, мне оставалось только подчиниться ему и ждать, куда повернут события. Парень запустил снегоход, хорошо газанул и тронулся в путь со своей тяжёлой поклажей.
Хоть и прожил я всю жизнь на севере, такие картинки никогда не оставляют равнодушным: килограммов триста рыбы, ещё не застывшей, чуть прихваченной морозцем, проплыли передо мной в этом рыбацком коробе. Пылающие свежениной пузатые налимы – морозец их только украсил, покрыв прозрачным инеем. «Ах…» – вдохнул я, вспомнив, как мы однажды на катере, на Большой Оби, глубокой осенью, уже по шуге, плывущей в это студёное время, закончили плавной лов нельмы, подняли сети, под борт привязали лодку и взяли курс к дому. Тут откуда-то появилась бутылка водочки, хлеб, луковица, а на закуску – три налимьих печёнки размером с говяжий язык каждая, вынутые из налима из утренних сетей. Мороз сделал из них настоящие «шоколадки». Печёнку мы нарезали, как колбасу, после душевного тоста выпили. Подхватывая пальцами мороженую печень налима, окунали ей в соль, перемешанную с чёрным перцем, и ели, прикусывая корочку хлеба. Неповторимый вкус! Попробовать такое невозможно нигде, кроме как на пойме реки Обь, на фоне проплывающих пейзажей – застывающей на морозе водной глади.
«Ну, это налим, – отмахнулся я от «вкусных» воспоминаний, – а вон щуки-то какие у него лежат! Короткие, толстые, по пять с лишним килограммов. Такие щуки – визитная карточка Большой Оби…»
Любой кулинар скажет: исключительность продукта заключается в его вкусе и аромате. У щуки – они особенные. Возьмите и просто киньте в кастрюлю щучью голову, хвост, почистите потрошка, добавьте печёнку, луковицу покрошите, включите газ – и минут через пятнадцать ваш дом наполнится неповторимым густым ароматом, свойственным только щуке. С ароматом другой рыбы его не спутать никак. Вот это и есть исключительное кулинарное величие щуки!
Мелькнули в рыбном коробе и толстяки-язи. Что ж, язь – одна из моих любимых рыб. Долгая история – перечислять те или иные достоинства обских рыб. Напомню только мнение учёных о том, почему она, северная рыба, имеет такой насыщенный и ароматный вкус. Всё зависит от температуры воды, среды их обитания. На севере вода холодная, поэтому жировой состав рыбы иной по сравнению с рыбой, обитающей в более тёплых водах. Взять, к примеру, щуку волжскую и обскую или енисейскую. Последние две жирнее и вкуснее, у волжской же щуки вкус заметно уступает северной рыбе.
Кулинарные видения и мечтания закончились, от посёлка отделилась чёрная точка и по уже серому, сумеречному снегу направилась ко мне. Это мой спаситель на снегоходе. Пока я его ждал, в голове у меня заиграла философская мысль: «Что такое жизнь? Путь, у которого есть два исхода: это попадание в Благо и попадание  в зло. Куда я сегодня попаду?» – спрашивал я самого себя.
Философию прервал мой новый покровитель. Мордой его снегоход почти уткнулся в мой, потом в несколько приёмов развернулся, подпятился  задним ходом. Парень заглушил мотор и протянул мне руку:
– Проня Палыч! Проней зови меня. А ты молодец, что по дороге ехал, тут наледь такая глубокая нынче!
Слушая его, я корил себя: как так – не запомнить того, с кем ты уже общался и кто уже делал тебе добро! Как-то на подъезде к деревне у меня кончился бензин, а я против течения под берегом еду на лодке на гребях. Несколько лодок прошло, никто даже не посмотрел на меня, а Проня подъехал, канистрочку дал и сказал: «Доедешь – канистру на нос положи, я сам её заберу». Больше мы до сегодняшнего дня не виделись, разве что только по слухам следили друг за другом. И вот спустя время судьба снова нас свела. Проня давал мне время думать, а сам делал дело. Достал буксировочную верёвку, сцепил два снегохода и, улыбаясь своей деловитой улыбкой, сказал:
– Готово! Пять минут – и мы дома!
Загудел его снегоход, мы поехали по обскому льду в деревню. Грустно, скажу вам, ехать сзади «на галстуке». Возникает чувство, что тебя тянут, как военнопленного. Хотя против обстоятельств не поспоришь.
Под лай деревенских собак мы поднялись на кедровый бугор, прошли по улице – и вот он, двор Прони Палыча, весь уставленный и большими, и маленькими стожками сена. Проня – самый крупный животновод этой маленькой хантыйской деревни. В его собственности семь лошадей. Как он любил подшучивать, «семь лошадей и я». Откуда-то из-за пазухи Проня достал фонарик, осветил место поломки, стало понятно: на заднем балансире вырвало «щёчку».
– Заменю, у меня есть! Полтора часа завтра – и поедешь, – пояснил Проня и кивнул на свой короб:
– Раскидать рыбу надо, пусть замерзает.
Короб мы с ним подтянули к сараю, открыли дверь и разложили по рыбке на полу весь улов.
– Вот так-то лучше будет, – усмехнулся Проня и повёл меня к дому.
Проня – из непьющего отряда, точнее, пьющего, но редко, так как каждая выпивка создавала вокруг него какие-то негативные события, иной раз даже с переходом в поножовщину. Отсюда у Прони есть пара судимостей, даже с отбыванием. И ещё одна особенность Прони, за что его даже звали пистолетом, – это, мягко сказать, разговорчивость. Фразы и сюжеты летели из него, как музыка из магнитофона. Пока мы раскидывали  по полу в сарае рыбу, он говорил, не давая мне слово вставить:
– Я вообще, Лёня, люблю животноводство! Мне хоть совсем денег не плати, а лошадей выращивать буду. Коров не люблю, а вот лошади – душа моя. Все летом на рыбалку, а я на покос. Соседи «туники» у меня, да и не только соседи, но и вся улица. Жеребёнка моего собаки их загрызли прошлым летом. И хоть бы что. Сами себя прокормить не могут, ещё и собак держат. Ни одного через порог не пускаю, ворьё одно.
И так, через тирады слов, мы, подгоняемые чувством голода,  добрались до крыльца Прониного дома. На Большой Оби имя Проня очень распространенное, почему-то полюбилось оно местному населению, с удовольствием называют этим именем детей.
А Проня продолжал говорить, обстукивая обувь от прилипшего снега о крыльцо:
– Года нет дому. Сам построил по своему проекту. Печь сам выложил, кирпичей в брошенных домах уйма. На мебель хорошую, правда, денег ещё не подсобрал. Но, Лёня, у меня дома чисто. Я и сам чистый, веришь – нет? И в душе и делами. Для меня это важно.
Так мы зашли в его дом, уже изрядно остывший за время отсутствия хозяина, и Проня, не прекращая выдачу своих изречений, встал у печи на коленки, заложил дровишек, поджёг их, выпрямился и, увидев на столе румяненькую булочку, тепло улыбнулся.
– Это Октябрина Павловна! Я ей привожу мешок муки бесплатно, и она печёт хлеб, в день по две булки, одну себе, а одну мне! Вкуснотища! –– радостно пропел Проня, хотя я и без него знаю, что домашний хлеб – это воистину вкуснотища. Проня каждый предмет, каждую деталь, каждую вещь обозначал как главное в этой жизни, показывая им, как магическим жезлом, обязательное направление, по которому надо следовать.
– Ты думаешь, он лежит вот тут просто так? – кивнул он на деревянный рубанок, лежащий на полке.
– Ну, как сказать... – растерялся я от такого неожиданного вопроса.
– А ты должен знать, Лёня, что он тебя скоро накормит, он у меня маленько одушевлённый! – продолжал Проня наводить пелену туманца вокруг рубанка. Я внимательно наблюдал за ним, за полётом его фантазии, ну и, конечно же, принимал его правила гостеприимства. Мало того, подыгрывал ему во всём. Снял с себя Проня верхнюю одежду, поместил её на вешалку и, подняв вверх палец, произнёс:
– Если любишь жареного язя, то мы с тобой его обязательно забацаем!
Я кивнул ему и добавил:
– Особенно со сладеньким чайком и с хлебушком!
Огонь уже бился о стенки печи, разливая по дому расслабляющие тепловые волны. Сняв верхнюю одежду, я осторожно подсел к кухонному столу. А Проня не умолкал:
– Со мной не может ни одна баба жить. Не может так работать, как я. Я всё успеваю. А тунеядок мне не надо.
И наконец Проня произнёс свою главную фразу, которой я ждал и  которой был маленько заинтригован:
– Я ж обещал тебе, Лёня, что накормлю тебя рубанком, так вот, смотри!
Он вышел в холодные сени и вернулся с громадной нельмой. Оценив про себя её вес – килограммов пятнадцать, не меньше! – я подумал: «На улице минус тридцать пять, чтоб её построгать, нужно ждать часа полтора, пока отойдёт, не очень-то хорошая затея». При этом я уже, глотая слюнки, поглядывал на свежую булку. А Проня действовал не только как внимательный хозяин, но и как гид.
– Вот что я тебе расскажу, – начал Проня свою профессорскую лекцию, – Народы ханты испокон веков выживали за счёт своего умения работать с остриями металлов. Вначале примитивными полосками заточенных железок, ханты сконструировали и научились делать без единого гвоздика ездовые оленьи нарты, которые помогли им стать мобильными. Позднее инструменты усовершенствовались, и аборигены севера начали делать всё, чтобы жизнь стала комфортней.
Проня, мягко ступая, подошёл к рубанку, бережно взял его и пояснил:
– Вот, Лёня, рубанок. Мы знаем, что это инструмент для строгания деревянных поверхностей. Но это так и не так. Любуясь собой, Проня расстелил на полу белый чистый мешок, положил на него рубанок, нельму, поднял голову и спросил меня:
– Ты брюшко любишь у нельмы или спинку?
Я задумался, не зная, как ответить, ведь и спинка, и брюшко у нельмы – великая вкуснотища, тем более что выработка желудочного сока у меня шла полным ходом.  Проня понял мой конфуз и поправился:
– А мы с тобой сейчас сделаем и спинку, и брюшко!
Поглядывая на рубанок, я никак не мог придумать и соединить нельму и эту, по сути своей, железяку. А Проня действовал. Победно уложил нельму спиной на белоснежный мешок, коленками зажал её голову для устойчивости и, как великий шаман, крикнул:
– Дух лесной! Ешь со мной!
И рубанком начал строгать нельму. Подобно тому, как летят стружки, когда строгаешь доску, полетели такие же красивые завитушки, только из нельмового брюха. Проня замедлил ритм строгания и спросил:
– Хватит?
– Конечно, хватит! – ответил я, всё ещё не веря такому поварскому приёму. Проня встал, рубанок и нельму вынес на улицу, вернулся, аккуратно собрал строганину в блюдо и поставил на стол. Ещё несколько штрихов – соль, перец со слабым уксусом – так называемая «маканина», под мясо и рыбу, ломти свежеиспеченного хлеба – и всё началось. Это, наверное, и есть строганина – когда ты её ешь, а она, поначалу не успевшая ещё как следует отойти, примерзает, как бы прилипает к губам, языку, а после сникает и обдаёт тебя своим необыкновенным вкусом, заставляя забыть обо всём и всецело отдаться наслаждению этим кулинарным чудом Крайнего Севера. Я ел, и даже не могу сказать, слушал я или не слушал Проню, который продолжал выдавать свои афоризмы, успевая при этом кушать и наслаждаться нельмовым чудом. Строганина из брюшка нельмы растаяла внутри нас.
– Ну!.. – победно воскликнул Проня, – а спинку?..
– Давай!.. – кивнул я в ответ.
Несколько шагов в сени и обратно. И всё тот же мешок, нельма и рубанок. Нельму Проня Палыч уложил брюхом вниз, спиной кверху, топориком срубил спинной плавник, и рубанок заработал по спине этой обской красавицы. Красивые, янтарно-белого цвета, стружки рыбины опять полетели на белый мешок, минута – и курганчик строганины из спинки нельмы готов к поеданию. Скажу вам шёпотом: у нельмы брюшко и спинка – совсем разные по вкусы продукты. Проня заботливо подрезал колечки лука, рыбку поставил на стол. И почему-то молча мы взялись поедать этот курган изысканных вкусов. Кончился и он. Молчание прервал Проня, предложив:
 – Ну вот, червячка заморили, как говорят русские. У меня сегодня по плану жареный язь, пойду-ка обработаю его. Что толку от свежей рыбы, её поел, и через час ещё сильнее кушать захочется, а вечер-то длинный!
– Давай! – согласился я. – Вечер, и правда, длинный. Про себя заметил, что чувство холода прошло, стало разливаться внутри тепло, в теле лёгкость. Путнику, измождённому холодом и усталостью, кочевые народы, ханты и ненцы, в первую очередь подавали мороженую рыбу или мясо. Именно мороженая пища давала согревающий эффект. Сработал он и сегодня.
Хлопнули двери, и вместе с клубами морозного воздуха Проня Палыч на вытянутых руках, как официант с подносом, занёс толстого, крупного, головастого язя. Усмехнувшись, подметил:
– Поросят держать не надо! В этом язе жира больше, чем у них.
С этим не поспоришь, и я утвердительно кивнул. Язь на севере ценится практически круглый год. Он идёт на жарку, его солят в «колодку» – не потрошеного, а когда нет другой рыбки, то идёт и в уху. Не любят тут и не едят мелкого язя – подъязков.
– С чайком сладеньким! – подбодрил я Проню Палыча, наблюдая, как он расправляется с рыбой ножом. Несколько прорезов вдоль – и язь без шкуры. Вынул из него потрошки, соскоблил с них сальцо, печёночку, отдельно икру и пузырь, почикал на кусочки рыбу, положил в блюдо, сверху посолил, поперчил, перемешал всё, прикрыл полотенцем и отставил к порогу.
– Просолится пусть чуток, – пояснил Проня, – не люблю, когда рыба пресная.
А мне уже стало жарко. Снял свитер, остался в футболке
– Как в городе, тепло у тебя в доме! – сказал я комплимент Проне, а тот как будто ждал мою похвалу, и вновь из него полетели в избу фразы:
– Ты знаешь, Лёня, я, когда строил, всё продумал до мелочей. Конструкция дымоходов тоже моя. Даже вот эту доску, на которой я резал язя, сам сделал.
Теперь Проня приступил к практической части готовки язя. На доску высыпал горку муки. Сковорода, нерафинированное масло, спички – и дело пошло. Куски язя обваливались в муке, плюхались в сковородку, шипели там и румяные, обжаренные, ложились в большую фарфоровую тарелку. Минут пятнадцать – и всё закончено. По кухне витал аромат язёвой кулинарии Прони Палыча. А дальше – как в ресторане. Большие бокалы, налитые крепим чаем, кетчуп и язь. Кушать сочные прожаренные кусочки этой северной рыбки, припивая сладким чаем, можно без остановки. Это великий деликатес. Когда всё кончилось, я глянул серьёзными глазами на Проню Палыча и сказал:
– Ты знаешь, Проня, я даже и подумать не мог, что способен столько съесть!
– Эх… – радостно засмеялся Проня, вытирая слезу со щеки. – Ты приезжай почаще ко мне, Лёня, и я из тебя сделаю толстяка!
И показал мне на диван:
– Вот твой диван, ложись, отдыхай.
Дал мне в руки пульт от телевизора, а сам надел свитер, шапку, и пояснил:
– Мне в стайку надо, управиться со скотиной.
Я послушался его, сначала хотел было лечь в одежде на его диван, но не посмел, до того безупречными, новыми были простыни и наволочки на его диване. Пробежавшись по дому, увидел покрывало, взял его, постелил на чистое постельное бельё и прилёг. Взял пульт, включил телевизор. Боец Шлеменко уверенно мутузил какого-то темнокожего, себе подобного. Бабушку вспомнил свою, Софью Григорьевну, глубоко верующего человека, она так говорила мне:
– Лёнька! Никогда за деньги не выступай на потеху публики! Если захочешь песню спеть, пой от души, люди полюбят тебя! Но если деньги возьмёшь за пение, грех великий, Бог сердиться будет. Не хоронят таких людей с нами на одном кладбище. И по указке, и за деньги  не бей никого, это такой же грех, как и петь за деньги. Силой можно только защищать слабых!
«Интересно, – подумал я, – и откуда она тогда про это знала?» Философские мысли мои прервал Проня Палыч. Он ворвался в дом вместе с морозными клубами пара, на вытянутых руках держа перед собой фанерный лист с пельменями:
– Пельмени у меня особые – со щукой! Как мёд, во рту тают. Лист съешь  и не заметишь! Ты, Лёня, так просто от меня не отделаешься!
 А я подумал про себя: «Вроде не на свадьбе, а ем, как на свадьбе! А как я буду есть пельмени, если ещё рыбу не переварил?»
 А Проня уже ворковал у плиты, приговаривая:
– У меня свой рецепт варки пельменей, сам его разработал! Кидаю пельмени в холодную воду, варю на слабом огне, так тесто размякает дольше и сочное получается. Пельмени ем обязательно с бульоном, как суп.
И дело у него пошло. Всё просто, кустарно, но стерильно и выверено. Вот луковицу почистил, начикал её, в кастрюлю заложил пельмени с водичкой, лучку туда, лаврушку, соли. Мне пришлось встать с дивана и снова занять своё «рабочее место» у обеденного стола. Конфетки на столе в чашке, сахар, салфетки – всё, как в городской кухне, вот только на стыке Ямало-Ненецкого округа и ХМАО Югры. И места тут тихие, нет ни газа, ни нефти, глухие деревни по берегам Оби, люди, которые живут у реки и воду, как в старину, возят из проруби.
Запарил у Прони бульон с пельменями, и не только запарил, но и заговорил ароматами. И хоть желудок у меня был сытый, почему-то захотелось попробовать Прониных пельмешек. А хозяин колдовал. Две глубокие тарелки, туда по кубику сливочного масла, бутылочку уксуса на стол.
– Это на любителя, – пояснил он. И снял с печи кастрюльку с готовыми пельменями из обской щуки. Действо началось. Две тарелки. Две ложки. Два новых друга. Разговоры о рыбалке, охоте, лошадях, оленях… Пельмени действительно оказались – мёд! Обессилевший от такой обильной еды, я невзначай почувствовал себя Фокой – помните «Демьянову уху»? Бухнулся на диван и уснул сном юноши. Проснулся от голоса Прони:
– Вставай, в доме тепло, и балансир на снегоходе я тебе уже поменял!
– О как!? – подпрыгнул я от такого неожиданного поворота. Оделся, покушал перед дорожкой, а выходя, обернулся к Проне и спросил:
– Проня Палыч, вроде мы и друзьями большими не были, почему же ты мне такой почёт организовал?
Проня Палыч усмехнулся добрыми глазами и ответил:
– Я давно смотрю за тобой, ты правильный мужик, всё делаешь по- мужицки и людям помогаешь, пальцы не растопыриваешь. Заезжай, как будешь в нашей стороне, всегда рад буду.
– И ты ко мне заезжай, – приобнял я своего нового друга и вышел в морозное утро.