Гл. 20-28. Поход на Россию

                Глава 20.

Да, войска готовились к войне заранее. Готовили военные припасы, амуницию и многое, многое другое. Наполеон, имея ни с чем не сравнимый опыт предыдущих походов, хотел заготовить для гарантированной победы все «до последнего гвоздя». Все современники оставили в своих воспоминаниях записи о феноменальной предусмотрительности и работоспособности «Великого Императора», готовившегося к походу на огромную таинственную страну, раскинувшуюся на востоке Европы. Но все они писали лишь о том, что знали. А о том, чего они не знали и даже предположить не могли, написать было невозможно. Никто из окружения Наполеона не оставил практически ни строчки о фальшивых деньгах, которые были изготовлены ранее, и которые должны были обрушить экономику России. Эта тайная «холодная» война началась значительно раньше «горячей» войны 1812 года. Но мало напечатать фальшивые деньги. Их еще надо ввести в оборот – впрыснуть яд фальшивок в вены финансовой системы страны. Не станешь же разбрасывать на всех перекрестках и углах тюки с подобной макулатурой, поэтому были задействованы тысячи «агентов» с одной задачей – скупать все: лес и хлеб, золото и жемчуг, лапти и хомуты, глиняные горшки и сковородки…Одним словом ВСЕ! Конечно, абсолютное большинство этих «покупателей» не знали, да и представить не могли конечной задачи этой грандиозной операции. Они понимали лишь одно: создалась уникальная возможность лично им разбогатеть. А как и почему? Думать об этом не надо. Но я не буду пересказывать замечательную миниатюру В.С.Пикуля «Деньги тоже стреляют».
Но и это не все! Нужно подготовить население европейских стран и войска идеологически. Солдаты пойдут в бой только за вполне конкретную, понятную, можно сказать, осязаемую идею. «Морковка» должна быть вполне почти реальной, висеть перед самым носом, чтобы любой мог почувствовать, что стоит  сделать только одно усилие и ты схватишь ее, только рискни, и ты станешь богат, у тебя будут собственные поместья и послушные рабы… Если только останешься жив! Но эта идея только для самых примитивных существ. Для чуть более развитых существовала другая идея: огромный русский медведь со злобным оскалом навис над беззащитной  маленькой культурной Европой. И тут же услужливо подсовывали выход: вступай в Великую армию, защити «европейские ценности», уничтожь агрессивных варваров и тогда ты, конечно же, неслыханно разбогатеешь. Редакторы не только французских, но и всех европейских газет были крепко стиснуты руками императора и его тайной полиции.
Но и это еще не все. За несколько лет до нападения на Россию, при главном штабе французской армии, в обстановке особой секретности, под руководством генерала М.Сокольницкого, было создано особое разведывательное бюро, которое ведало организацией службы шпионов, допросом пленных и жителей, перехватыванием и чтением писем и донесений. Имея разветвленную шпионскую сеть и, в том числе, высокопоставленных агентов влияния в армии и госаппарате России, как начальник разведки французской армии в 1812 году, он не справился со своими задачами. Охваченный патологическим русофобством, он обещал французскому императору многотысячные подкрепления, бюрократический саботаж и восстания в тылу русской армии. Но вышло не совсем так, как планировали «знатоки России»… Он и ему подобные обещали вступление во французскую армию 250 тыс. шляхтичей, а набралось 120 тыс. Наполеон, раздраженный польскими хвастунами, болтунами и бездельниками, 28 мая 1812 года не выдержал и высказался депутации польской шляхты во главе с епископом Горжевским: «Господа, я бы предпочел видеть вас в сапогах со шпорами, с саблей на боку, по образцу ваших предков, при приближении татар и казаков; мы живем в такое время, когда следует быть вооруженным с головы до ног и держать руку на рукоятке шпаги». Шляхтичи бурно аплодировали этому «приветствию», но в армию пошли только самые жадные и тупые.
Наполеон тщательно изучал все, что касалось театра  предстоящих операций (особо тщательно европейской части до Урала), знакомился с лучшими трудами по топографии, метеорологии России, с историями войн, которые вела когда-то русская армия. Для него специально были переведены на французский язык немецкие книги на эту тему.
Поэтому, как мне кажется, нельзя говорить и писать, что нашествие с такой затратой времени, сил и средств было рассчитано как кратковременный удар по принуждению России к присоединению к континентальной блокаде в полном объеме. Нет, не только. Такой опытный грабитель, как Наполеон, не мог остановиться на том, чтобы сделать столь обширную и богатую страну всего лишь своим стратегическим союзником, как он говорил и писал после своего поражения. Это не оправдало бы того времени и тех средств, которые были затрачены на столь обширную подготовку к вторжению.

                Глава 21.

24 июня 1812 года европейские войска подошли к русской границе по реке Неман. Тщетно с высокого холма  офицеры наполеоновской свиты оглядывали противоположный берег реки в подзорные трубы, надеясь увидеть свирепых казаков и татар, изготовившихся для нападения на «беззащитную Европу». «… им овладело беспокойство и удивление: он понял, что безмолвие русских зловещее их присутствия и сопротивления. В этот момент раздались раскаты, и он стал прислушиваться, думая, что раздался грохот пушек, но это был гром. Внезапно наступила темнота; надвинулись тучи… Буря разразилась с неудержимой силой…» [Жюлли, «Мемуары»]
«… армия, соорудив переправы, перешла реку, вторглась в пределы России и заняла город Ковно.
Я задался целью не спать эту удивительную ночь, не сообразив, что военные тревоги и без того не дадут уснуть… Вечерняя заря, встретившись с утренней, озаряла небо, а дым многочисленных костров придавал окружавшему нас воздуху своеобразный вид, который вместе с большим шумом производил странное впечатление. Наступило утро, и мы узнали, что мосты наведены, войска переходят реку и многие, даже сам Наполеон, уже на русском берегу… Наконец тронулись и мы; расположились на засеянной возвышенности вблизи берега Немана, мы были застигнуты страшной грозой с раскатами грома и проливным дождем, который промочил нас до последней нитки.
Как только дождь прошел, все сразу встрепенулись и задвигались, полк пошел за полком; к вечеру дошла очередь и до нас, и мы переправились по доскам на ту территорию, где большинство из нас осталось навеки. Это было близ Ковно, недалеко от того места, где Вилия впадает в Неман»[Роос, «С Наполеоном в Россию»]. 
«Наполеон вступил в город Ковно и остановился в доме купца Гехеля. В сем городе он пробыл три дня, разъезжая верхом по главнейшим улицам города и по берегам реки Немана и Вилии, осматривал работы при постройке мостов и СУДА, НАГРУЖЕННЫЕ СЪЕСТНЫМИ ПРПАСАМИ (выделено М.Т.) и военными снарядами»[Из исторической записки Д. Бантыш-Каменского].
«Неприятель, вопреки правам народным, без всякого объявления войны, вторгся в границы наши и,  переправясь через Неман, обратил главнейшие силы свои на литовские провинции. Командующему II армией, князю Багратиону, и графу Платову предписано было отступить через Минск к Борисову для соединения с I армией»[Барклай-де – Толли].
Войдя в Ковно, Наполеон поразился отсутствию арьергардных частей русских войск вблизи города, и неприятель был вынужден ограничиться стычкой с одним казачьим разъездом. Хотя «стычкой» это происшествие назвать трудно: просто подъехал офицер в сопровождении пяти казаков и поинтересовался: а что здесь делают кавалеристы в иностранной военной форме? Их окружили и взяли.
Я специально привел дословно эти цитаты из замечательной книги Ф.А. Гарина «Изгнание Наполеона», составленной из приказов и донесений русской армии. К сожалению, большая часть документов французской армии была уничтожена при отступлении из Москвы, но автор этой книги пополнил ее воспоминаниями спутников завоевателя. Когда читаешь бесценные документы, то как будто погружаешься в этот трагический для многих и многих 1812 год. Книга бесценна и огромна. Включить ее всю в рассказ невозможно. А жаль.
Но давайте погрузимся в то время еще на несколько строк. Итак, французская армия была обеспечена продовольственными пайками на время, скажем так, значительно превышающее один год. Для доставки продовольствия были задействованы все виды транспорта. Но кто же из завоевателей будет давиться казенным пайком, когда перед глазами бродят беззащитные куры, утки, гуси, коровы и овцы. А вся эта 600 тысячная орава военной саранчи еще ранее, в той же Европе, привыкла походя грабить местное население. Были выданы фальшивые деньги, но войска даже их не платили, а отбирали все, что им нравилось, силой. Мало того, располагались на засеянных полях и стравливали посевы гуртам скота (походное мясо) и лошадям, обрекая тем самым на голодную смерть местное население, а также в будущем и своих коней. И чем дольше войска не встречали русскую армию, тем больше падала дисциплина. Поход казался развеселым пикником, поэтому иногда целыми подразделениями, во главе с командирами, отправлялись за «добычей». С каждым днем грабежи, сопровождаемые убийствами, усиливались. «… часто нужны были целые команды для обуздания беспорядков войска и для преследования мародеров; целые уезды претерпевали всеобщее разорение. На притеснения французских войск беспрестанно подавались жалобы подпрефектам и почти всегда оставались неудовлетворенными».  [Д. Бантыш-Каменский].
Первыми от нашествия пострадали литовские провинции России. Войдя в Литву, оккупанты создали  местное «патриотическое правительство» из шляхтичей литовско-польской национальности. Правительство быстренько сварганило управленческий аппарат из таких же «патриотов» в районах и поветах, стало создавать подобие французской армии и жандармерии; планомерно приступило к организации продовольственной помощи оккупантам. Менее чем за четыре месяца этим сбором «помощи» крестьян ограбили четыре раза. Стоит добавить к этому неизвестно какое количество мобилизованных лошадей. Литва превратилась в голодную пустыню, а ведь 6 июля в парижских газетах было опубликовано письмо пана Кудринского. Вот фрагмент из него: «Нет, кажется, другой страны в мире, где можно жить так дешево, как в Литве; мясо жирное и сочное, причем ягненок, например, стоит 3 или 4 флорина, напиток вроде пива стоит 2 гроша кувшин; так же дешевы дичь и домашняя птица; утки лучшие, чем где-нибудь в другом месте». И это «пан» описывает цены после неурожайного 1811 года!«Литовские жители встречали французов не как освободителей, а как победителей. Очевидно, Литва была не особенно довольна присоединением к своему прежнему отечеству – Польше» [Де-ла-Флиз,«Поход Наполеона в Россию»].
Мало того, литовские крестьяне первыми «возмутились» насилиями и грабежами. Это действие было жестоко подавлено оккупантами. Никто из карателей не думал о том, как эта кровь скажется через какие-то полгода. Но она достаточно быстро сыграла свою роль, исказив обещания генерала Сокольницкого Наполеону: собрать 50 тыс. литовских добровольцев под знамена французов. На первом этапе было решено сформировать девять полков пехоты и улан, общей численностью 12 тыс. человек. Но повальные грабежи, совершенные армией вторжения, привели к тому, что первыми отвернулись от французов крестьяне, а затем задумались и многие литовские шляхтичи (дворяне). Мало того, народная молва разнесла новости о действиях «освободителей» по всей Прибалтике: Эстляндии, Лифляндии и Курляндии. Это привело к тому, что население этих территорий стало активно поддерживать русские войска. Это очень мощно сказалось при обороне Риги, где особенно важную роль сыграли латышские добровольцы. После войны многие латышские, эстонские и даже литовские крестьяне были освобождены Александром I от крепостной зависимости от своих «панов» за активную борьбу с оккупантами. 

                Глава 22.

Вернемся к маршалу Нею. Многие его современники и последующие авторы, когда пишут о нем, то называют его специалистом по арьергардным боям. Это глубочайшая ошибка. Наполеон понял сущность этого маршала, поэтому при нападении на Россию использовал его именно в авангарде, и не ошибся. Все время наступления французов, практически до прибытия Кутузова к армии, Нею удавалось держать русскую армию в жесточайшем напряжении. Очень трудно было предположить, что он предпримет в следующий момент. Я не буду описывать все содеянное им под Смоленском, когда он первым подлетел к городу и с ходу организовал штурм его. Много пролил маршал русской крови, и только беззаветная стойкость защитников смогла удержать древнейший город от моментального захвата, а Первую  русскую армию от тяжелого поражения. Отличился Ней и в бою под Валутиной горой около деревни Лубино. Это был грамотный, упорный и очень опасный противник в самом расцвете сил и полководческого дарования.
Но вот к армии приехал Кутузов. «Известно всем, сколько явление Кутузова в армию ободрило всех. Он прибыл в Царево-Займище и в тот же день уже распоряжался так, как будто все от него проистекло с начала кампании. Ничто для него не было ново. Он все предугадывал и был главнокомандующим в полном смысле слова»[А. Голицын. «Записки о войне 1812 г»].
«А между тем седой старик, судьбами России от невероятной раны в молодости чудом сохраненный, имя которого было уже в устах народа, предназначался довершить славную борьбу за честь опозоренного отечества и потом за порогом его умереть тихо, передав летописям новое имя на вечное прославление»[П. Граббе, «1812 год»].
«Приезду его все чрезвычайно обрадовались, так что доходило до энтузиазма. Фельдмаршал усилил арьергард, который каждый день по возможности удерживал французов, и армия регулярно поутру поднималась, днем имела привал, а вечером останавливалась на ночлег, что продолжалось до самого Бородина. Солдаты это заметили, называли другими порядками и были очень довольны»[Н.Митаревский, «Воспоминание о войне 1812 года»].
Чтобы французы не смогли устроить неожиданный «сюрприз» нашей армии, старый фельдмаршал отдал приказ организовать казачьи разъезды вдоль движения армии противника на глубину не менее 30 верст с обязательным захватом «языков» и ежедневным докладом ему лично.
Михаилу Илларионовичу предлагали различные варианты поля будущего сражения, но он их осмотрев отвергал, до тех пор пока лично не нашел подходящего около села Бородино.  Опередив армию, Кутузов прибыл в Бородино и там, окончательно выбрав позицию для сражения, послал донесение Александру I : «Доношу вашему императорскому величеству, что позиция, в которой я остановился при деревне Бородине, в 12 верстах Можайска, одна из наилучших, какую только на плоских местах найти можно. Слабое место сей позиции, которое находится с левого фланга, постараюсь я исправить посредством искусства. Желательно, чтоб неприятель атаковал в сей позиции; в таком случае имею я большую надежду к победе; но ежели он, найдя мою позицию крепкою, маневрировать будет по дорогам, ведущим к Москве, тогда должен буду идти и стать позади Можайска, где все сии дороги сходятся. Касательно неприятеля, приметно уже несколько дней, что он стал чрезвычайно осторожен, и когда двигается вперед, то сие, так сказать, ощупью.
Вчерашнего дня посланный от меня полковник князь Кудашев, с 200 казаков, всю конницу  корпусов маршала Даву и короля Неаполитанского (Мюрата) заставил несколько часов сидеть на лошадях неподвижно. Вчера неприятель ни шагу вперед движения не сделал. Сегодня казачьи наши форпосты от меня в 30 верстах, и боковые дороги наблюдаются весьма значительно.
Корпус генерала Милорадовича прибыл ко вверенным мне армиям. Завтрашнего числа прибудет из Можайска Московское ополчение. Арьергардом командует ныне генерал-лейтенант Коновницын. Важных дел в сем корпусе еще не происходило, и неприятель удерживается в большом к нам почтении.
Вчера взято пленных несколько офицеров и 60 рядовых. По словам пленных, к неприятелю прибывают пятые баталионы французских полков. Сии войска последние, которых он ожидает».      
В этом донесении есть одно любопытнейшее место, которое может в корне изменить  взгляды историков на бородинское сражение. Это не просто драка двух армий – это, прежде всего,  поединок двух талантливых полководцев. В этом поединке Кутузов решает несколько задач:
1.Он приводит, заманивает Наполеона в то место для боя, которое выгодно ему и невыгодно противнику, кажущейся выгодой атаки на левом фланге, - там не прикрытая естественными препятствиями равнина.
2.Создает вид некоторой спешки при создании Шевардинского редута и Багратионовых флешей, для этого на глазах противника продолжает строительство укреплений на этой равнинной местности. Русские не успели - считают французские генералы - значит надо быстрее атаковать, поэтому первое, что делает Наполеон, подойдя к Бородинскому полю, атакует этот самый не вполне достроенный редут. Происходит то, что надо для того, чтобы убедить противника в  том, что это ключевое укрепление: Горчаков с большими потерями отчаянно его защищает. После потери редута (на это указывают практически все историки), прямая линия построения русской армии на левом фланге отклоняется назад. А это очень плохо для русской армии – появляется возможность флангового обстрела центра русской армии.
Из вышесказанного можно понять, что именно на Бородинском поле опытнейший главнокомандующий русской армией очень надеется на победу. 
«Пользуясь дневкою, мы на другой день с Фигнером (будущим героем-партизаном войны 1812 г.) поехали по линии осматривать расположение войск наших. Наскоро и в ближайшем расстоянии нельзя было найти лучшего места. Река Колоча протекала перед линией, выходя слева из большого леса и, заворачиваясь около правого фланга, впадала в Москву-реку; возвышения по правому ее берегу с нашей стороны были довольно круты и командовали левым берегом; большая дорога от Смоленска в Москву пересекала реку Колочу при селе Бородине, почти в центре позиции. Высокий курган на нашем берегу, казалось, нарочно предназначен был для обозрения главнокомандующему всего пространства поля битвы. Отсюда цепь возвышений тянулась к левому флангу, закругляясь до большого леса, который покрывал весь этот фланг и тыл наш. На этом-то пространстве, от леса до устья Колочи, почти на семь верст протяжения, расположены были российские войска с резервами в три линии»[И…Р… «Походные записки артиллериста»].
«Русских сил точно было недостаточно: у нас считалось до 115 тысяч регулярного войска, 7 тысяч казаков, 10 тысяч ополчения и 640 пушек. У французов было 190 тысяч лучшего войска и до 1 тысячи орудий (на самом деле 587 – М.Т.). Впрочем, наше неравенство сил заменялось любовью к отечеству и жаждою мщения. Вспоминая славу русского победоносного оружия, каждый солдат горел нетерпением сойтись с неприятелем, чтобы в его крови омыть нанесенное всем оскорбление. Все мы были в полном уверении на распорядительность мудрого, поседевшего в бранях, полководца.
Князь Кутузов, объезжая ряды и видя бодрость на лицах русских воинов, готовых умереть за отечество до последнего, говорят, сказал окружающим: «Французы переломают над нами свои зубы, но жаль, что разбивши их, нам нечем будет доколачивать»[И… Р… «Походные записки артиллериста»]. 
После падения Шевардинского редута левый фланг русской армии прикрывают флеши. Это весьма слабые земляные сооружения, к тому же на момент атаки противника не полностью законченные. Всего их было создано 4 штуки. Но все - таки они есть! И они  становятся ключом  к победе для Наполеона или ключом к его возможному поражению? Замысел французов достаточно прост: разгромить левый фланг русских, прижать армию к рекам Колоче и Москве и уничтожить. Для этого они сосредотачивают на своем правом фланге вполне достаточные силы: более 40 тыс. человек и 102 орудия. К началу боя в 6 часов утра флеши обороняют 8 тыс. русской пехоты и 50 орудий.
К обеду Наполеон бросает в бой на ключевом направлении еще 45 тыс. своих войск и сосредотачивает 400 орудий, т.е. большая часть французской армии действует на русском левом фланге. У Багратиона на тот момент всего 15 тыс. человек, но 300 орудий. Если рассматривать голые цифры, то создается впечатление, что Кутузов или не понимает складывающейся опасной ситуации, или он задумал что-то другое и продолжает заманивать Наполеона в какую-то ловушку. Судя по приведенному выше донесению Александру I, Кутузов специально подготовил эту ситуацию и именно с ее помощью надеялся разгромить захватчиков. Конечно, плох тот генерал, который «повторяется», но ведь точно также он разгромил год тому назад первый раз турецкие войска под Рущуком (Смотри рассказ «На пороге большой войны» [Михаил Ткачев, «Афины. Незавершенный бой»]). А теперь, пожалуй, наступает время привести доказательства.  Поздним вечером накануне сражения, после утверждения Кутузовым оперативного плана, имеющий двойное гражданство генерал Беннигсен без согласования с главнокомандующим частично изменил его. По плану Кутузов приказал корпусу Тучкова 1-го и ополченцам стать в засаде, на левом фланге, позади егерей Шаховского в лесу. Таким образом, после больших потерь, которые должны были понести французы при взятии семеновских (солдаты прозвали их Багратионовыми) флешей, они должны были потеснить русские войска, и тогда им в спину  ударил бы засадный отряд. Прием известный. Точно также на Куликовом поле были уничтожены значительно превосходившие русских  татарские войска «засадным полком» под командованием Боброка Волынца. Удар во фланг и спину, при одновременном ударе в обход правого фланга русской кавалерией, а этот второй удар был произведен, могли полностью изменить ход сражения!
О самоличном и преступном вмешательстве Беннигсена случайно стало известно только в феврале 1813 года, за два месяца до смерти М.И. Кутузова.
«Мы готовились к генеральному сражению. Я употребил целый день в разъездах по позиции, чтобы познакомиться с местоположением. Под вечер я приближался к левому флангу князя Багратиона. Меня догнал Беннигсен и граф Ожаровский, находившийся при главной квартире во все время кампании. Они ехали в крытых дрожках. Я последовал за ними. Миновав конечность левого фланга, мы нашли ведеты егерей наших под командой полковника Вуича, который подошел к Беннигсену, с большим жаром объяснил ему, что бригада его поставлена на жертву, что пространство, разделяющее левый фланг от отряда, состоящего из III корпуса и ополчения столь велико, что неприятель в оное бросится массами и истребит бригаду.   
Беннигсен подъехал к отряду Тучкова (Тучков – 1, Николай Алексеевич, погиб в Бородинском сражении – М.Т.) и велел ему двинуться. Тучков возражал. Беннигсен возразил с досадою приказание. Я не мог воображать, чтобы Беннигсену, начальнику главного штаба при Кутузове, не было известно о плане, о котором знал я, свитский прапорщик.
Что же оказалось впоследствии? В феврале 1813 года, во время бытности главной квартиры в Калише, Карл Федорович (Толь К.Ф., генерал-квартирмейстер русской армии – М.Т.) пил однажды чай в своей канцелярии… Он разговаривал с нами о славных событиях предшествовавшей кампании. Я желал узнать от Карла Федоровича о причине, по которой князь Кутузов переменил план касательно засады на левом фланге Бородинского лагеря.
- Никогда светлейший не переменял, - сказал Карл Федорович с жаром, - но произошла какая-то ошибка при исполнении.
Тогда я рассказал о выше объясненном распоряжении Беннигсена. Карл Федорович в изумлении бросился опоясываться шарфом (без шарфа никто не входил к Кутузову) и побежал к главнокомандующему, которому только тогда открылось о своевольном и опрометчивом действии Беннигсена»[А.Щербинин, «Записки»].
Достаточно часто современные историки (девяностые, двухтысячные годы) утверждают, что к моменту Бородинского сражения, Кутузов постарел, одряхлел и изжил себя как полководец, приводя при этом многочисленные факты старческого упрямства, когда Михаил Илларионович не отправил более мощные подкрепления на левый фланг позиции, несмотря на подсказки более молодых генералов. Подготовив засадный корпус и 10 полков казаков Карпова для удара в спину прорвавшимся и понесшим потери французским войскам, имея основную концентрацию войск около центра, русский полководец вполне реально мог уничтожить более половины вражеской армии. Если подобные действия были запланированы, а они вполне «в стиле» Кутузова, тогда становятся понятны протесты генерал лейтенанта Тучкова Н.А., командовавшего этим 1-м засадным корпусом и ополченцами на левом фланге. Приказ Беннигсена не только не укрепил левый фланг, который столь явно специально был ослаблен, но поставил под расстрел вражеской артиллерии засадный отряд.
Следует добавить еще один фактор, что те, кто допускает подобные рассуждения, впоследствии все, уже в Тарутине, принадлежали к активной оппозиции М.И. Кутузову. Поэтому считаю, изучая дальнейшие действия главнокомандующего в этой войне, что он находился в прекрасной интеллектуальной форме и опорой для подобной точки зрения мне служат «Письма и записки» М.И. Кутузова, книга 1989 года издания.
«1812 г. августа 17. – Письмо М.И. Кутузова Ф.В. Растопчину».
«Милостивый государь мой граф Федор Васильевич!
Письмо, которым Ваше сиятельство меня удостоить изволили, имел я честь получить с чувствами признательности, соответственными той искренности, которыми оно наполнено. Надежды, которые Вы на меня полагаете, с помощью божиею оправдать постараюсь, как всякой русской; за вас же ручаюсь, что не откажете мне ни в чем том, что для пользы общей касаться и от Ваших сил зависеть будет.
Письмо Ваше прибыло со мною во Гжатск сейчас в одно время, и, не видавшись еще с командовавшим доселе армиями господином военным министром и не будучи еще достаточно известен о всех средствах, в них имеющихся, не могу еще ничего сказать положительного о будущих предположениях насчет действий армий. Не решен еще вопрос, что важнее – потерять ли армию или потерять Москву. По моему мнению, с потерею Москвы соединена потеря России.
Теперь я обращаю все мое внимание на приращение армии, и первым усилением для оной будут прибывать войска генерала Милорадовича, около пятнадцати тысяч состоящие. Затем Ираклий Иванович Марков извещает меня, что уже одиннадцать полков Московского ополчения выступили к разным пунктам. Для сего надежного еще оплота желательно бы было иметь ружья с принадлежностями, и я, усмотрев из ведомостей, Вашим сиятельством при отношении ко мне приложенных, что в Московском арсенале есть годных 11845 ружей и с лишком 2000 мушкетов и карабинов, да требующих некоторой починки ружей, мушкетов и штуцеров с лишком 18000, покорно просил бы Ваше сиятельство теми средствами, какие Вы заблагорассудите, приказать починкою исправить, а я как о сих, так и о первых узнаю от военного министра; буде не назначено им другое какое-либо употребление, может быть употреблю на ополчение и Ваше сиятельство не умедлю о том уведомить.
Вызов восьмидесяти тысяч сверх ополчения вооружающихся добровольно сынов отечества есть черта, доказывающая дух россиянина и доверенность жителей московских к их начальнику, их оживляющего. Ваше сиятельство, без сомнения, оный поддержите так, чтобы армия в достоверность успехов своих могла при случае ими воспользоваться, и тогда попрошу я Ваше сиятельство направить их к Можайску. Я оканчиваю сие сердечною признательностию за лестные отзывы, которыми наполнено письмо Ваше, пребывая навсегда с совершенным почтением Вашего сиятельства всепокорный слуга
                Князь Михаил Г(оленищев) – Кутузов».
Я специально привел это письмо, чтобы показать как «глубокий старик», в  свои 67 лет, хорошо и глубоко знает ситуацию в стране и на военном театре.  А московский молодой и полный сил генерал-губернатор в свои 45 не знает, что происходит  у него «под носом» и за два месяца не предпринял никаких шагов в самом главном во время войны – ремонте вверенного его попечению оружия. В этом письме стоит обратить внимание еще на одну существенную деталь: Кутузов, обращаясь к могущественному царедворцу, пишет подчеркнуто вежливо, явно желая дальнейшего плодотворного сотрудничества. Но после Бородинского сражения, он резко рвет с «милостивым Федором Васильевичем» какую-либо переписку и откровенно не желает общаться с ним. Почему?
Пожалуй, стоит привести еще одно письмо, особенно важное для ответа на поставленный вопрос. Оно написано прямо на бородинском поле в разгар битвы, в два часа дня, специально для тех, кто уверяет, что Михаил Илларионович, из-за старческой своей немощи, просто проспал весь бой.
«1812 г.  августа 26. Село Бородино. В 2 часа дня пополудни». М.И. Кутузов – Ф.В. Растопчину.
«Милостивый государь мой Граф Федор Васильевич!
Прошу Вас, ради бога, граф Федор Василевич, прикажите к нам немедленно из арсенала прислать на 500 орудиев комплектных зарядов, более батарейных.
С совершенным почтением пребываю Вашего сиятельства, милостивого государя моего, всепокорный слуга.
Князь Кутузов».
Вчитайтесь как «немощный старик» просит у всесильного вельможи очередной раз «ради бога»(!) прислать заряды для пушек. А сегодня, спустя 200 лет, находятся «знатоки истории», которые уверяют нас, что Кутузов так боялся Наполеона, что выслал 100 орудий в тыл до боя, чтобы они не достались победителям, а еще свыше 100 пушек вывел в резерв, потому что не знал, «что с ними делать» на поле боя. А ларчик просто открывается: это сделано было из-за того, что не было огнеприпасов и просить их приходилось у всесильного «крапивного семени» (у бюрократов) «за ради бога»! И платить за лень и тупость государственной бюрократии приходилось, да еще и придется, кровью лучших сыновей России.
Русская армия не получила в ночь после сражения столь необходимых ей огнеприпасов. Не пришли к ней на помощь 22 тысячи экипированных и подготовленных полков московского ополчения, обещанных московским генерал-губернатором. Да и вообще ничего из столь необходимого и обещанного армия не получила. Вот поэтому и изменилось отношение Кутузова к Ростопчину, и если вначале это было недоверие, то потом оно превратилось в откровенное презрение. Отвлекаться на какую-либо борьбу с этим пустомелей не хватало времени и сил, поэтому командующий после оставления Москвы  просто вычеркнул его из сферы интересов, диктуемых войной.
Сколько таких писем разослал Кутузов с мольбой помочь армии огнеприпасами, подводами, продовольствием, лекарями, трудно сосчитать. Как заставить бюрократию выполнять свои обязанности? Эту проблему решили еще 2000 лет тому назад! А сейчас снова не знают, как с ней справиться, и только по одной причине: большинству населения лень думать и искать правду. А властям этого не надо…
Вдумайтесь, чтобы сделали эти орудия на бородинском поле? По данным, приводимым П.Х.Граббе, французская артиллерия выпустила по русским войскам 60 тыс. выстрелов, а русская, превосходившая противника по количеству пушек и их калибрам, только 20 тыс. снарядов. Другие историки, сравнивания цифры, утверждают, что французы произвели 90 тыс. выстрелов. Так почему же огонь русских артиллеристов был слабее в 3 – 4,5 раза слабее, чем огонь французких? Какая непреодолимая сила, помимо вражеских войск, сражалась на стороне противника? Косвенный ответ на эти вопросы дает в своем письме к Александру I сам Наполеон. В нем он указывает, что при захвате Москвы он получил в качестве боевых трофеев 50 тыс. новых английских ружей, 150 орудий и (совершенно дикую цифру!) 1600000 (1 МИЛЛИОН 600 ТЫСЯЧ!) готовых зарядов и несколько тонн пороха. Только в арсенале московского Кремля французы захватили более 27 тыс. артиллерийских полностью укомплектованных зарядов.  Допустим, что французский император, мягко говоря, слегка преувеличивал количество своих трофеев. Пусть даже в 10 раз! И то получается десятки тысяч выстрелов! Допустим, половину из них смогли бы доставить к бородинским полям… Как бы тогда закончилась Бородинское сражение? Была бы сдана Москва? Пусть это дела «давно минувших дней», но, не ответив на них, мы рискуем повторить их (и неоднократно уже повторяли) и вчера, и сегодня, и повторим еще неоднократно… Если не сделаем соответствующих выводов.
Французы наступали с 6 утра и до обеда. После захвата багратионовых флешей, русские выстроились за Семеновским оврагом и были готовы отразить возможные последующие атаки, но противник не наступал, а ограничился артиллерийским обстрелом. 400 орудий били по  рядам русской пехоты. Она тщетно пыталась контратаковать, но залпы картечи сметали атакующих. Тогда они выстроились за Семеновским оврагом и не позволили французской армии выполнить план Наполеона: фланговой атакой опрокинуть центр. Французы, также понесшие тяжелые потери, уже не решались лезть на русские штыки и оставили завершать бой артиллерии. Вот как описывает эту ситуацию полковник Фезанзак: «Русские были изгнаны со всех своих позиций, и тщетно пытались отбить их. Часами они стояли, не предпринимая никаких действий, а наша артиллерия косила их своим огнем». Еще раз зададимся этим вопросом: если бы все русские пушки имели необходимое количество зарядов, то сдали бы Москву?
А теперь вернемся к «сюрпризу», подготовленному Кутузовым. Чтобы сделал «засадный полк», поставленный под расстрел французских пушек Беннигсеном? Вот почему Кутузов не гнал все силы на левый фланг! Он ждал, с нетерпением ждал, прикрываясь маской равнодушия и спокойствия, когда ударит корпус Тучкова Н.А., а вместе с ним подготовленная для этого удара кавалерия (в основном казаки Карпова), и даже слабо вооруженные ополченцы были бы при таком ударе как нельзя кстати. Тогда бы он атаковал из центра и в центре, и на правом фланге. Самое трудное – ждать! И из-за одного лишь ничтожного, но поставленного самим Александром I агента влияния, видеть, как рушится с таким тщанием и с такое секретностью подготовленное тобой дело. Он не знал причины, но капкан не сработал. Ситуация непередаваемая! И вот тогда он отдает приказ кавалерии Уварова и Платова, которую он так берег для преследования и полного уничтожения врага, атаковать на правом фланге. Это заставило Наполеона на 2 часа оторваться от левого фланга русской армии.  Правда, если казаки Платова, совершавшие более дальний обход, ударили в тыл противнику, поэтому более или менее выполнили свою задачу, то генерал-лейтенант, старший генерал-адъютант свиты самого императора Уваров Ф.П. порученное ему дело успешно провалил. По его совершенно дикому приказу гвардейский кавалерийский корпус атаковал в конном строю плотные не расстроенные каре французской пехоты (и это при наличии конной артиллерии!!!). Таким образом, он погубил самых решительных представителей гвардейской кавалерии. А что еще было ожидать от генерала, обязанного своей блестящей карьерой придворным дамам (как в будущем Маннергейм) и прихотям императоров Павла I да его сына Александра I. Это был единственный генерал, не получивший за сражение ни одной награды, но при этом сохранивший и продолживший блестящую карьеру на дворцовом паркете в свите императора.
Что касается маршала Нея, то он лично участвовал практически во всех атаках на флеши и центральную батарею. Свидетели этой схватки пишут, что, видели маршала, а отличить его было нетрудно – он всегда шел без шляпы впереди своих атакующих подчиненных. Пули и картечь косили людей вокруг него тысячами. Увидев эту картину, князь Багратион воскликнул: «Браво!» и тоже лично повел своих бойцов в атаку, в которой и был смертельно ранен.  Мишель Ней единственный, кто дрался на левом фланге от начала и до конца атак. Охваченный яростью схватки, он требовал, чтобы Наполеон ввел в бой французскую гвардию, но получил отказ. В конце дня, когда он появился в ставке императора, свита владыки с трудом смогла узнать в человеке, приближающемся к ним, маршала Франции: мундир изорван, лицо и волосы черные от пороховой гари, от выстрелов в упор. Картина непередаваемая… За это сражение Ней получил титул князя Москворецкого. Потом… в 1813году. А стоил ли этот обезумевший мир такой пыли для нелепой гордыни, как титул?

                Глава 23.

После сражения, в ночи, уточнив ситуацию – большие потери, практически полное отсутствие огнеприпасов (их так и не подвезли) – М.И. Кутузов, хотя и считал сражение выигранным, принял решение отступить. Он был человек исключительной трезвости ума, реалист, поэтому не мог позволить себе рисковать основной армией, а вместе с ней и Россией, тем более что на линии снабжения Наполеона выдвигались еще три армии.
Войска, повинуясь приказу, стали отступать. Но это было странное отступление. Мало кто знает, что, пытаясь прорваться Кутузову в тыл с правого фланга, Наполеон приказал Мюрату продвинуться четырьмя колоннами на Рузу. Это был блестящий финт французского полководца, похожий на молниеносный фехтовальный выпад. Но «немощный старик» предусмотрел его, поэтому русские отразили эту попытку. «Отступление продолжалось безостановочно, но небольшими переходами. «Бородино» находится в 105 милях от Москвы, и это расстояние было пройдено в 7 переходов».[К.Клаузевиц,«1812год»]. Так медленно противники не двигались никогда. Обычный пехотный дневной переход 25-30 миль. Был еще достаточно серьезный бой у села Крымского. Арьергард Милорадовича задержал на сутки решительно атаковавший авангард французской армии. Казалось, что будто бы два опытных фехтовальщика обмениваются легкими выпадами с целью проверки реакции друг друга. А в это время квартирмейстеры русской армии искали место для еще одного сражения у стен Москвы. Но быстрее всех сориентировался Беннигсен. Он нашел место для «последней битвы»: Русская армия должна была построиться спиной к реке,  имея в центре построения мосты через реку, фронт ее при этом был бы разделен оврагами на 4 части, т.е. армия была бы не единым целым, а каждый фрагмент русской армии Наполеон мог бить по частям. Французам достаточно было бы пробить колонной одну часть и прорваться к мостам, чтобы произошла полная гибель русских войск. Таким образом, Леонтий Леонтьевич полностью скопировал построение при Фридланде, приведшее к катастрофе. И ведь не постеснялся явиться на совет в Филях, явно для того, чтобы отстаивать свою точку зрения, но столкнувшись с реакцией тех из присутствующих, кто на своей шкуре испытал весь ужас фридландского поражения, прибегнул к словоблудию, для того чтобы скрыть свою подлую сущность.
 По дороге в Фили Барклай-де-Толли встретил Беннигсена, который самоуверенно распоряжался размещением подходящих войск. Всегда спокойный и выдержанный Барклай сорвался и с яростью в голосе спросил у него: «Решено ли погрести всю армию на сем месте?» – «Беннигсен казался удивленным и объявил мне, что вскоре сам будет на левом фланге. Вместо того, поехал в деревню, находящуюся при центре, где назначена была его квартира».           [Барклай-де-Толли. «Изображение военных действий. 1812 год»]. 
Барклай подъехал к Кутузову, который с командирами корпусов тоже осматривал избранную Беннигсеном позицию, и тут же на листе бумаги карандашом изобразил недостатки оной, предупредив о гибельных последствиях, угрожающих армии. Кутузов внимательно выслушал и тут же предложил генерал-квартирмейстеру Толю высказать свое мнение. Толь согласился с мнением Барклая. «По объяснении положения армии князю, исполненного мною с помощью рисунка, он ужаснулся. Полковник Толь, коего он спросил мнения, признал все мои замечания справедливыми, он говорил, что не избрал  бы сей позиции и присовокупил, что принужден искренно объявить, что армия подвергалась в оной совершенной опасности». [Барклай-де-Толли.       «Изображение военных действий. 1812 год»].
Тогда Кутузов приказал пригласить на военный совет старших начальников. В деревне Фили, в избе крестьянина Севостьянова, собрались в 4 часа дня: М.Б Барклай-де-Толли, А.П. Ермолов, Д.С. Дохтуров, М.С. Платов, Н.Н. Раевский, К.Ф.Толь, Ф.П.Уваров, А.И. Остерман-Толстой, П.П. Коновницын, П.С. Кайсаров, В.С. Ланской. Только в шестом часу приехал Л.Л. Беннигсен, которого с нетерпением дожидались все собравшиеся (нет ничего дороже времени на войне). Этот агент влияния, сознательно унижая присутствующих, взял на себя роль председателя и поставил вопрос:
-Предпочтительнее дать сражение под стенами Москвы или оставить город неприятелю?
Необходимо было остановить наглеца, захватившего инициативу в свои руки. Поэтому Кутузов, сказалась старая дипломатическая школа, вежливо, но твердо дезавуировал этого агента влияния: «От настоящего совещания зависит не только участь армии и Москвы, но и всего государства. Вопрос, поставленный Беннигсеном, без предварительного  объяснения общего положения дел, совершенно лишний». Далее детально проанализировал позицию, предложенную этим английским ставленником, и закончил свое выступление словами: «Доколе будет существовать армия и находиться в СОСТОЯНИИ ПРОТИВИТЬСЯ НЕПРИЯТЕЛЮ(выделено М.Т.), до тех пор сохраним надежду благополучно довершить войну, но когда уничтожится армия, погибнут Москва и Россия». После этого Михаил Илларионович сформулировал задачу совещания так: «Следует ли ожидать нападения на неудобной позиции или оставить Москву неприятелю?».
После всего сказанного предоставил слово Барклаю.
«-… Главная цель заключается не в защите Москвы, а всего отечества, - заявил Барклай, - для чего, прежде всего, необходимо сохранить армию. Позиция невыгодна, и армия подвергается несомненной опасности быть разбитой. В случае поражения, все, что не достанется неприятелю на поле сражения, будет уничтожено при отступлении через Москву. Оставлять столицу тяжело, но если мужество не будет потеряно и операции будут вестись деятельно, овладение Москвой, может быть, приведет неприятеля к гибели».[«Библиотека для чтения»,1847 год].
В своей дальнейшей речи Барклай высказался за отступление на Владимир, чтобы сохранить сообщение с Петербургом. Это выступление было явно направлено против Беннигсена, и все присутствующие  считали, что начальник штаба попытается оправдаться и защитить избранную им позицию, но Беннигсен, как опытный демагог, отклонился от сути дела, и заявил с пафосом:
-Хорошо ли сообразили те последствия, которые повлечет с собою оставление Москвы, самого обширного города в империи, и какие потери понесет казна и множество частных лиц? Подумали ли, что будут говорить крестьяне, общество и вообще весь народ, и какое их мнение может иметь влияние на способы продолжения войны? Подумали ли об опасности провесть через город войска с артиллерией в такое короткое время, когда неприятель преследует нас по пятам? Наконец о стыде оставить неприятелю столицу без выстрела. Я спрашиваю, будет ли после этого верить Россия, что мы выиграли Бородинское сражение, как это было обнародовано, если последствием его будет оставление Москвы, и не докажем ли мы тем, что мы его потеряли? Какое это произведет впечатление на иностранные дворы и вообще в чужих краях? (как будто все иностранные дворы имели какое-то свое мнение, находясь под каблуком Наполеона! – М.Т.) Я спрашиваю, разве наши войска будут лучше устроены, оставив Москву неприятелю? Не должно ли наше наступление иметь предел? Я не вижу поводов предполагать, что мы будем непременно разбиты, потеряем всю артиллерию, тогда как после Бородинского сражения мы получили подкрепления, а неприятель получить их не мог. Я думаю, что мы остались такими же русскими, которые дрались с примерной храбростью. Если в сражении 26-го августа (7 сентября по н. с.) мы потерпели большие потери, то не меньше потерпел и неприятель как в солдатах, так и в офицерах. Если наша армия после этого расстроена, то не меньше расстроены и неприятельские войска.
Присутствующие на совете с нетерпением ожидали, что Беннигсен все же выскажется насчет выбранной им позиции. Каково же было удивление всех, когда начальник штаба неожиданно предложил новый наступательный план действий. В момент такой чрезвычайной ситуации, при такой нехватке  времени допускать подобные балаганные выкрутасы – это уже было откровенным издевательством над присутствующими. Но, что поразительно, это то, что мнения присутствующих разделились. Одни поддержали Барклая де Толли и выступили за оставление Москвы, другие начали поддерживать столь разноплановые предложения Беннигсена. Как часто в жизни и мне приходилось видеть, когда государственные мужи боятся противоречить представителю чиновника высокого ранга, чтобы не завести себе врагов, чтобы не подпортить свою карьеру. Идти в бой не боятся, а иметь мужество выступить против откровенной глупости начальства им страшно. Последним выступал Ермолов. Все считали, что он повторит так горячо высказанную им мысль на Поклонной горе о том, что выбранная  позиция совершенно непригодна, но, вопреки ожиданиям, Ермолов предложил немедленно начать наступательные действия: «Как офицер весьма мало известный, не смел дать согласие на оставление столицы, но страшась упреков соотечественников, предложил атаковать неприятеля»  [А. Ермолов, «Записки»].
Пройдут годы. Уже на старости лет, этот «храбрец с львиной гривой», с двумя артиллерийскими ротами сдерживавший корпус Даву под Прейсиш-Эйлау, отославший с батарей всех лошадей, и объявивший своим солдатам, что они все здесь умрут, видимо, со стыдом вспоминая этот приступ бюрократической трусости, будет пытаться как-то затереть, как-то успокоить свою совесть, и он напишет: «Мнение мое атаковать неприятеля было неосновательно и я не хочу защищать его. Князь Кутузов с неприятностью отвечал мне, что потому я даю такое мнение, что на мне не лежит ответственность» [А. Ермолов  «Записки»].
После выступления Ермолова фельдмаршал закрыл заседание военного совета и произнес знаменательные слова:
«- Вы боитесь отступления через Москву, а я смотрю на это как на провидение, ибо это спасет армию. Наполеон – как бурный поток, который мы еще не можем остановить. Москва будет губкой, которая его всосет.
С потерею Москвы не потеряна еще Россия. Первой обязанностью ставлю себе сохранить армию, сблизиться с теми войсками, которые идут к ней на подкрепление и самым уступлением Москвы приготовить неизбежную гибель неприятелю. Поэтому я намерен, пройдя Москву, отступить по рязанской дороге. Знаю, ответственность падет на меня, но жертвую собой для спасения отечества. Приказываю отступать!» [А. Голицын. «Записки о войне 1812 г»].
Весть о решении Кутузова оставить столицу без боя быстро распространилась в войсках, но тем не менее «…общий дух армии не пал; всякий постигал, что защищать Москву на Воробьевых горах – это было подвергнуть полному поражению армию, что великая жертва, приносимая благу отечества, необходима». [С. Волконский, «Записки»].
«Тщательно наблюдал я действие, которое произвело над войсками оставление Москвы, и сверх чаяния, заметил, что солдат не падал духом и далек был от ропота». [А. Ермолов, «Записки»].

                Глава 24.

Еще до совета в Филях многое было сделано отдельными государственными чиновниками, вопреки истерично-патриотическим «афишкам» губернатора Ростопчина. Но как мало в государственном устройстве таких инициативных чиновников, а еще менее даже среди них тех, которые обладают реальной властью что-то сделать.
Представляют определенное любопытство рассуждения высшего государственного бюрократа в Москве Ростопчина, сказанные Ермолову:
- Не понимаю, для чего усиливаетесь вы непременно защищать Москву, когда овладев ею, неприятель ничего не приобретет полезного. Принадлежащие казне сокровища и все имущество вывезены; из церквей, за исключением немногих, взяты драгоценности, богатые золотые и серебряные украшения; спасены важнейшие государственные архивы; многие владельцы частных домов укрыли лучшее свое имущество. В Москве останется до пятидесяти тысяч самого беднейшего народа, не имеющего другого приюта.
Губернатор врал: вывезти все выше описанное, не было ни времени, ни средств. Многое, конечно, вывезли, но далеко не все. А самое главное, не были вывезены все раненые в бородинском сражении. Практически около 8-10 тысяч вывезти не успели, большая часть из них была просто не транспортабельна.  Все они будут уничтожены торжествующими оккупантами. Поражает и  другое – это «широта мысли» этого облеченного огромной властью государственного деятеля. Он не понимает значения Москвы для страны и ее обороны: ни экономического, ни политического, ни как наиглавнейшего транспортного узла страны, да никакого… Не вывез, наконец, и самого главного для войны имущества – это запасы оружия, сосредоточенные в московском арсенале, и запасы пороха.  Этот государственный деятель, отвергнутый русским обществом,  с 1817 по 1823 год проживал со всей семьей в Париже. Патриот, однако…
Вот пример его патриотической «афишки», демонстрирующий его широту мышления и общей культуры: «Когда до чего дойдет мне надобно молодцов городских и деревенских, а мы своим судом с злодеем разберемся. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, и я молчу. Хорошо с топором, не дурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжелее снопа аржаного».
Не довольствуясь подобными афишками, градоначальник выпустил 12 сентября воззвание «На Три Горы», в котором призывал все население «собраться и спасать от наступающего врага Москву, в предместье Три Горы». В условленный час собрались огромные толпы народа, которые приняли к сердцу это воззвание. Москвичи готовы были умереть за отечество, покупали старое, порою негодное оружие, припасали вилы, топоры, рогатины. До поздней ночи собравшиеся ожидали Ростопчина, но тот и не думал явиться. Толпа разбрелась по домам. На другой день произошло то же самое. Ну что тут можно сказать – ответственный государственный деятель: граф, генерал от инфантерии, генерал-губернатор Москвы; в любой момент готовый отвечать за свои слова перед богом, царем, даже перед всей Россией-матушкой… Честь имеет…
Но даже оккупантов поразил тот факт, что практически все население пятисоттысячной Москвы, без запасов одежды и продовольствия, вблизи надвигающейся зимы покинуло свой город. Такого история еще не знала. С каждым часом жителей становилось все меньше. Оставались самые несчастные, «…самые бедные, которым негде было искать пристанища; дома были пусты и заперты; обширные площади уподоблялись степям, и на некоторых улицах не встречалось ни одного человека…
В последнюю ночь я послал к коменданту, чтобы он объявил раненым, что мы оставляем Москву и чтобы те, кто в силах, удалились.
Надо было видеть, какое впечатление произвело сие на войско. На поле сражения солдат не раз видит остающихся товарищей и извиняет иногда недостаток средств к их спасению. В Москве же – все способы успокоить раненого воина, жизнью жертвующего для спасения отечества, и между тем в Москве, где в гордых, под облака возносящихся чертогах спит сладким сном богач, в неге вкушая покой, воин, который твердой грудью своей защищал богача, кровью омывает последние ступени его чертогов или последние истощает силы на каменном помосте двора его…».  [А Ермолов, «Записки»].
«Мы оставляли Москву без боя. Проходя через город, мы на каждом шагу убеждались, что Москва была почти совсем пуста; в домах – никого и ничего; жители почти выбрались, а запоздавшие уходили вместе с нами целыми семьями». [Ф. Ростковский, «Об отечественной войне»].
Даже противники, которые несли «славянским дикарям прекрасные блага цивилизации»: грабежи, ненасытную жажду к личному обогащению и прочие «дары  западной культуры», спустя годы вынуждены были признать величие духа москвичей. «Воздадим им должное! Они все принесли в жертву без колебаний, без поздних сожалений. Впоследствии они ничего не потребовали в оплату, даже посреди вражеской столицы (Парижа!), которой они не тронули. Их доброе имя сохранилось во всем величии и чистоте, они познали истинную славу. Когда во все слои их общества проникнет цивилизация, этот великий народ создаст великую эпоху и овладеет скипетром славы, которому суждено переходить от одной нации к другой» [Сегюр. «Поход в Москву в 1812 году»].

                Глава 25.

Наполеон в окружении гвардейских егерей подъехал к возвышенности, с которой хорошо обозревался древний город, слез с лошади и стал наблюдать открывшуюся панораму в зрительную трубу. У ног его лежал план города. Секретарь Лелорень, хорошо знавший эту старую столицу России, давал ему объяснения. Потом Наполеон спустился к Дорогомиловской заставе, нетерпеливо прохаживаясь, стал ждать.
«… ожидая увидеть тут же у ворот предместья депутацию русской знати с ключами города в руках и с просьбой о пощаде на устах…  Между тем день стал клониться к вечеру. Москва  же продолжала оставаться грустной, молчаливой и почти безжизненной. Вместе с тем увеличивалось и душевное беспокойство императора. Становилось трудно сдерживать долее нетерпение солдат». [Руа, «Французы в России»].
- Граф Дарю, - приказал Наполеон, - приведите ко мне бояр!.
В сопровождении адъютантов Дарю поспешил в Москву, но вскоре возвратился и доложил императору, что в городе никого нет. Такая весть явно поразила императора, но он справился с собой и сказал: « Нечего медлить, не стоит предавать значения соглашению, которое Мюрат заключил с Милорадовичем».
Прогремели пушечные выстрелы – сигнал к вступлению в город. Войска тронулись: Мюрат к Дорогомиловской заставе, Понятовский к Калужской, вице-король (пасынок Наполеона Евгений Богарне, талантливый полководец, не на паркете, а на полях сражений заслуживший свое высокое звание) к Тверской.
«Вице-король во главе королевской гвардии въезжает в Москву по прекрасной дороге, ведущей от предместья Петровско-Разумовского. Этот квартал, один из наиболее богатых в городе, назначен для квартирования итальянской армии. Дома, хотя большею частью деревянные, поражают нас своей величиной и необычайной пышностью. Но все двери и окна закрыты, улицы пусты, везде молчание! – молчание, нагоняющее страх.
 Молча, в порядке, проходим мы по длинным пустынным улицам; глухим эхом отдается барабанный бой от стен пустых домов. Мы тщетно стараемся казаться спокойными, но на душе у нас не спокойно: нам кажется, что должно случиться что-то необыкновенное.
Москва представляется нам огромным трупом; - это царство молчания: сказочный город, где все здания, дома воздвигнуты как бы чарами для нас одних. Я думаю о впечатлении, производимом развалинами Помпеи и Геркуланума на задумавшегося путешественника; но здесь впечатление еще более гробовое.
Мы выходим на красивую и широкую площадь и выстраиваемся в боевом порядке, в ожидании новых приказов. Они скоро приходят, и мы одновременно узнаем о вступлении императора в Москву. Не имея возможности обратиться к местным властям, мы размещаемся по-военному. Вице-король дает приказ полкам, и предназначенные для этого офицеры пишут углем на наружных дверях каждого дома указания постоя, а также новые названия улиц и площадей, так что теперь улицы и площади будут называться только «улицей такой-то роты», будут еще «кварталы такого-то батальона», площади Сбора, Парада, Смотра, Гвардии и т.п.
… С самого начала мы не могли отделаться от подозрительности, когда проходили по пустынным улицам или входили в покинутые дома. Было почти невозможно поверить, что за этим не скрывается ловушка. А потом мы незаметно завладели Москвой, как будто она была построена нарочно для нас. Все розыски открывают только несчастных бедняков, спрятавшихся в церквах. Как и в Смоленске,  некоторые жители надеялись в церквах найти верное пристанище. Алтари в этих церквях украшены и свечи зажжены, как для большого праздника. 
Французская армия, кроме избранных корпусов, кольцом окружает Москву…» [Ложье,  «Дневник офицера великой армии»].
Мне трудно отделаться от желания выписывать и выписывать цитаты из дневников  и писем солдат и офицеров вражеской армии, наполненных тем первым впечатлением от необычной для европейского менталитета и глаза панорамы древней русской столицы, теперь навеки исчезнувшей в пожаре и во тьме веков. Все они пишут примерно одно и тоже, что как только открывалась перед ними Москва, то красота этого города поражала их. Поражало практически все: панорама позлащенных куполов церквей, крыш дворцов из полированного железа, обилие садов и прекрасно спланированных парков, сухие и чистые мощеные улицы, с которыми не могут сравниться улицы ни одного из существовавших в то время городов. Потрясала своим необычным разносторонним совершенством русская архитектура дворцов, обрамленных парками, но и деревянные домики, окруженные крохотными садиками, были так красивы, пусть необычно для европейского глаза, и с такой любовью отделаны, что поневоле останавливали на себе взор. А самое главное, их поражал простор города, широко раскинувшегося в пойме реки.
Еще их потрясло обилие запасов в кладовых домов москвичей: солений, копчений, сена, овса и муки, картофеля, да и многого другого (напомню читателю, что уже была осень). Дело доходило до смешного – французы провозгласили русским национальным напитком шампанское, найденное в кладовых многих домов и трактиров. Войска, может быть неожиданно для себя, начали праздновать конец мучений похода и победу. Страшно представить себе 150 тысяч перепившихся до изумления солдат. А на второй день вся эта пьяная толпа ринулась искать «добычу». Мне не хочется делать выписки для того, чтобы показать, до какой степени может опуститься человекообразное существо в жажде обогатиться, подогретой алкоголем. Начались пожары. Наполеон предполагал, что пожар, начавшийся в центре города, произошел по неосторожности солдат, расположившихся на Красной площади, поэтому сразу же приказал тушить. Но огонь, благодаря сильному ветру, распространялся с неудержимой быстротой, охватив Гостиный двор, Каретный ряд и прилегающие к ним улицы. Да и потом, уже находясь на острове Св. Елены, бывший император говорил и писал, что пожары начались на второй день его пребывания в Кремле.
«Вдруг последовал взрыв такой ужасающей силы, что у всякого должна была явиться мысль, что это взорван склад снарядов, пороховой погреб, либо так называемая адская машина очень большой силы. Из возникшего сразу огромного пламени большими и малыми дугами стали взвиваться кверху огненные шары, словно разом выпустили массу бомб и гранат, и на далекое пространство рассеивался со страшным треском их губящий огонь. Этот взрыв, далеко распространявший страх и ужас, длился минуты три-четыре и казался нам сигналом к началу столь рокового для нас пожара Москвы». [Роос. «С Наполеоном в Россию»].
«Все мы молчали, все мы обвиняли себя. Всем казалось, что пьянство и отсутствие дисциплины французских солдат начали беду, а буря раздула, разнесла ее… Нам просто противно было смотреть друг на друга. Что скажет о нас Европа? Заговаривали нерешительно, потупив взоры, в отчаянии от такого страшного бедствия, омрачавшего нашу славу, вырывавшего у нас плоды ее, угрожавшего, наконец, нашей жизни – мы были армией преступников, которых провидение должно было покарать, так же, как и цивилизованный мир» [Сегюр,  «Поход в Москву в 1812 году»].
Несмотря на начавшийся пожар, солдаты, особенно наиболее отравленные алкоголем, продолжали искать «добычу».
Наполеон, этот талантливый организатор, и тут не пустил ограбление на самотек. Войскам, чтобы они не  передрались, а такое случалось вначале, планомерно отводились несгоревшие еще кварталы города для грабежа, изнасилований и пыток. Грабители пытали свои жертвы, чтобы узнать, где горожане спрятали свои «клады». И так организованно «насаждали цивилизацию» весь месяц и 8 дней для «славянских дикарей». Но вот беда: каждый новый день совершенно «менялась мода на трофеи». Если сегодня гонялись за чем-то одним, то завтра все это безумно выбрасывалось и начинали искать что-то другое, более ценное. Улицы были завалены драгоценной мебелью, серебряными и фарфоровыми сервизами… На кострах и в грязи погибали картины, ценнейшие книги и рукописи... Наступил апофеоз грабежа. При этом бездумно уничтожались запасы продовольствия, «которого хватило бы на всю армию, причем на всю длинную русскую зиму, если бы был организован его правильный сбор в покинутых домах москвичей  специально выделенными командами». Для большей точности картины происходящих в тот момент событий необходимо привести обширную цитату  из мемуаров Армана де Коленкура: «18 сентября император возвратился в Кремль. Его отъезд из Москвы послужил сигналом к самым серьезным беспорядкам. Спасенные от пожара дома были разграблены. Несчастные жители, оставшиеся в городе, подверглись избиениям. Двери лавок и погребов были взломаны, и отсюда – все эксцессы, все преступления пьяных солдат, не желающих больше слушать своих начальников. Подонки населения, пользуясь этими беспорядками, также занимались грабежом и в расчете на свою долю добычи показывали солдатам погреба и вообще все места, где, по их мнению, могло быть что-нибудь спрятано. Армейские корпуса, стоявшие вне города, посылали туда отряды, чтобы не упустить своей части продовольствия и другого добра. Можно представить себе результаты этих поисков! Находили все, в том числе обильнейшие запасы вина и водки. Склады зерна, муки и сена, находившиеся на набережных, уцелели от пожара. Лошади терпели такой недостаток в фураже от Смоленска до Гжатска и от последнего сражения до вступления в Москву, что каждый из солдат стремился захватить больше сена и запастись им на несколько месяцев. Эти грабежи происходили 15 и 16-го. Часть продовольствия была истреблена тут же, на месте, но остатки его обеспечили нам изобилие на все время нашего пребывания в Москве и даже дали нам кормить людей и лошадей в течение некоторого времени при отступлении». Эта цитата из мемуаров Коленкура позволяет пролить свет на очень многие события. Во-первых, из нее видно, что Ростопчин не уничтожил огромные склады на берегах реки Москвы и баржи на самой реке, позволившие без напряжения благоденствовать оккупантам на территории города. Во-вторых, действительно Москва и москвичи в преддверии зимы привозили по воде все необходимые припасы для удобной зимовки жителей и лошадей. А это значительно превосходило потребности в пять раз меньшей французской армии. Поэтому в дальнейшем наступившие проблемы с мукой и фуражом говорят только об одном: высшая военная бюрократия армии оккупантов, увлекшаяся личным обогащением, оказалась не способна организовать управление городом и войсками. В третьих, если бы поджог Москвы был организован кем-либо, то, конечно же, он начался бы с поджога складов сена, муки и дров, а не из центра города. И поджог города, и многочисленные, скажем мягко, «злоупотребления» произошли от бесчинств этих европейских носителей культуры при полном попустительстве их таких же высококультурных командиров. 
Первым понял, что нахождение в Москве погубит армию, маршал Ней. Он усиленно уговаривал императора после недельного «отдыха» двинуть войска назад к Смоленску, снабдив их найденными в Москве припасами. «Это было самое умное решение; но на это возражали, что как русские, так и мы сами СОЖГЛИ ВСЕ (выделено М.Т.) по дороге и что мы не найдем фуража (продовольствие было подвезено и запасено в опорных пунктах). Эти доводы были правдоподобны, но недостаточны при том положении, в которое мы были поставлены. Маршал Даву склонял всех напасть на русских, сжечь Тулу и Калугу и отправиться в Украину. Это был блестящий план; он казался выполнимым и давал хорошие результаты при условии выполнить его сейчас же, не давая русской армии организоваться вновь и соединиться с подкреплениями, стекавшимися к ней со всех сторон, особенно не давая ей соединиться с кавалерией, которая впоследствии, во время нашего несчастного отступления, нас так тревожила.
Император Наполеон был озадачен, как человек, не привыкший быть обманутым в своих расчетах. Он заперся в Кремле, как будто выжидая время, тогда как при тогдашних обстоятельствах каждый момент становился драгоценным». [Дедем, «Мемуары»].
Следует обратить внимание на второе письмо, отправленное Наполеоном из Москвы Александру I. Вот что он пишет: «Прекрасная, великолепная Москва уже не существует: Ростопчин сжег ее; 400 человек зажигателей схвачены на месте преступления. Все они показали, что действовали по приказанию губернатора и оберполицеймейстера. Преступники расстреляны. Кажется, наконец, пожар прекратился. Три четверти домов сгорели; остается четвертая часть. Поступок ужасный и бессознательный! Для того ли зажгли город, чтобы лишить нас способов продовольствия? Но запасы находились в погребах, куда огонь не достиг».
Эта цитата доказывает лишний раз, что продовольствия было более чем достаточно. Об этом пишут и многие свидетели со стороны французской армии. Немного не хватало лишь одного – корма для лошадей. Его многомесячные запасы умудрились уничтожить сами французы. А кони – это основная тягловая сила. Они тащат пушки, основные войсковые запасы и наконец, самое главное, без чего Наполеон не возвращался ни из одного похода, главный стимул для его войск, - ТРОФЕИ. А без этой пресловутой «добычи» ему не заманить расчетливых европейцев в свою армию. Поэтому предложение маршала Нея: бросить основные не войсковые тяжести и отступить, пока войска в этой погоне за богатством не разложились до конца, - единственно верное с точки зрения военного профессионала! Но оно неприемлемо для Наполеона и его грабительской армии. Жадность сгубила их! И началась она с самого императора, отправлявшего обозы из Москвы с «трофеями», и высшего командования. В изобилии было зерно, которое выбрасывали в таком количестве, что вода в реке забродила, но не было налажено производство муки. Некогда было – все занимались трофеями! Наконец, была мука, но не была налажена выпечка хлеба! Опять же некогда было. «… ликеры, сахар и сласти имелись в огромных количествах. Мы щеголяли в мехах, но не было ни обычной одежды, ни обуви (все было в огромных количествах в домах москвичей, но не был налажен сбор необходимых вещей), и мы стояли на пороге смерти от голода, хотя и с бриллиантами, драгоценными камнями и другими предметами роскоши, окружавшими нас». [Фезанзак].
Сам же Фезанзак, мягко говоря, лукавит, говоря о голоде в его 4 полку, 3-го корпуса Нея, т.к. несколько дней жгли запасы продовольствия, находящегося в Симоновом монастыре и не выданного армии, потому что все повозки были загружены «добычей».
Наполеон действительно ждал. Ждал: когда же русские приползут к его ногам униженно просить о мире?
Он сделал еще три попытки заключить мир. Это должен был быть «замечательный справедливый мир», заключенный грабителем с ограбленными. Причем, грабитель оставлял за собой право перекраивать мир по тем лекалам, которые его устраивают. Прибалтику, Литву, Украину и Крым отдать Герцогству Варшавскому, а точнее королю Саксонии. Любопытно, что в конституции, написанной самим Наполеоном для этого саксонского «герцогства», употребление таких слов как «Польша» и «польский» не допускалось. Он хотел создать нечто подобное Австрии тех лет. Опираясь на жадность польских панов, немецкое послушание и организованность, сначала создать рыхлое, полностью зависимое от него государство, псевдо-подчиненное Саксонии, потом, используя оболваненное население, мобилизовать молодых мужчин и отправить их умирать в Индию. Вот таким и был план «окончательного разгрома Англии», по завершении которого Наполеон становился абсолютным Владыкой Мира. Тогда в Москве не получилось. Пока. Но оставался запасной вариант: отступить из Москвы, через Малоярославец пробиться на юг, ограбить и сжечь Украину. Этим он сразу выигрывал два козыря:
1. Уж теперь-то Россия должна была точно запросить мира.
2. Польские и немецкие «паны» должны были толпами хлынуть в его непобедимую армию, чтобы заработать право на получение земли и холопов.
Он действительно ждал предложений о мире. Но с каждым днем мир его фантазий становился все меньше и меньше. И, наконец, ситуация после пожара Москвы обострилась так, что мир уже стал нужен любой ценой!

                Глава 26.

Из Москвы Наполеон отправил Александру I два письма с предложениями о мире, потом послал к Кутузову для переговоров  бывшего посла в России генерала маркиза Лористона. Это был не просто посол, а один из опытнейших разведчиков Франции, поэтому Михаил Илларионович хотел встретиться с ним на аванпостах, чтобы  ограничить информацию о состоянии русской армии, которую мог из своих наблюдений получить этот французский генерал. Когда Кутузов объявил об этом,  в штабе началась форменная истерика, которую устроили «немощному старику» представители самой «русской патриотической партии»: английский генерал Роберт Вильсон и английский подданный, но генерал русской службы Л.Л. Беннигсен. Пришлось принимать этого француза в штабном домике. Присутствия этих «патриотов» непосредственно за одним столом переговоров, что было бы тяжелейшим унижением России, удалось избежать. В результате генерал Лористон получил необходимые сведения из своих наблюдений, а представители «истинно русской партии» при штабе русской армии отправили доносы в Лондон и Петербург о том, что «старик» целых полчаса неизвестно о чем беседовал с представителем Наполеона.  Но есть отчет, отправленный Кутузовым Александру I сразу после этой встречи: «…наконец вечером прибыл ко мне Лористон, бывший в С.-Петербурге посол, который, распространяясь о пожарах, бывших в Москве, предлагал размен пленных, в котором ему было от меня отказано, а более всего распространялся об образе варварской войны, которую мы с ним ведем, сие относительно не к армии, а к жителям нашим, которые нападают на французов, поодиночке или в малом числе ходящим, пожигают  сами домы свои и хлеб, с полей собранный, - с предложением неслыханным такие поступки унять. Я уверял его, что если бы я и желал переменить сей образ мысли в народе, то не мог бы успеть; для того, что они войну сию почитают равно как бы нашествие татар, и я не в состоянии переменить их воспитание. Наконец дошел до истинного предмета его послания, то есть говорить стал о мире, что дружба, существовавшая между вашим императорским величеством и императором Наполеоном, разорвалась несчастливым образом, по обстоятельствам совсем посторонним, и что теперь мог бы еще удобный случай оную восстановить. «Неужели эта необычная, эта поражающая война должна длиться вечно? Император, мой повелитель, имеет искреннее желание покончить этот раздор между двумя великими и великодушными народами и покончить навсегда». Я ответствовал ему, что я никакого наставления на сие не имею и что при отправлении меня к армии и название мира ни разу не упомянули; впрочем все сии слова, от него мною слышанные, происходят ли они так, как будто они собственные его рассуждения или имеют источник свыше, что я сего разговора ни в коем случае и передать своему государю не желаю. «Что я буду проклят потомством, если во мне будут видеть первопричину какого бы то ни было соглашательства, потому, что таково теперешнее настроение моего народа». При сем случае подал он мне письмо от императора Наполеона, с коего при сем список прилагается, и просил меня испросить у вашего величества согласия ему Лористону прибыть по сему предмету в С.-Петербург, и предложил во ожидании сего ответа перемирие, в котором я ему отказал. При сем случае он рассчитывал с нетерпением время, когда на сие ответ притти может. Сие требование его обещал ему исполнить, то есть донести о желании сем императора Наполеона вашему величеству…».                М. Кутузов.
Есть описание генерала Вильсона нашим соотечественником, современником тех трагических дней, артиллерийским офицером: «При армии находился какой-то англичанин, высокого роста с большим красным носом и таким же красным, угреватым лицом. Говорили, что это английский комиссар Вильсон. Этот англичанин, как стало впоследствии известно, интриговал против фельдмаршала и вместе с генералом Беннигсеном при всяком случае осуждал его за осторожность и медленность действий. Им, как иностранцам, видно не жаль было русской крови, за то их и не любили» [Н. Митаревский,  «Воспоминания о войне 1812 года»].
Уже несколько веков как европейские политики сделали правильный вывод из действия Англии в Европе. Какое бы государство не заняло лидирующее положение на континенте, или только лишь попыталось его занять, как на пути его оказываются англичане. Эти милые и о-о-очень миролюбивые люди в глубокой тайне готовили разрушительные европейские войны. Практически все. За последние 250 - 300лет.  Они путем подкупа политических деятелей создавали коалиции европейских государств и обрушивали эти союзы на государства, которые по той или иной причине могли в своем развитии с ними конкурировать. Отбросив конкурента со своей дороги, они становились, чаще всего, союзниками побежденных против главного победителя. Так последовательно меняя друзей и врагов, они с наименьшими затратами становились лидерами мирового развития. Есть еще один принцип английской дипломатии: англичане стойкие и последовательные враги тех политических деятелей, которых им не удалось обмануть или подкупить. Их уничтожают путем заговоров, яда или кинжала наемных убийц. Но готовят это преступления, опутывая свои будущие жертвы тонкой паутиной клеветы. Вот образец, как тонко плел свои нити генерал Вильсон, когда писал свой донос Александру I на лучшего и храбрейшего русского полководца: «Имею честь донести вашему величеству, что фельдмаршал Кутузов сообщил мне сегодня поутру о намерении своем иметь свидание с генерал-адъютантом Бонапарте на передовых постах. Я почел долгом своим сделать самые твердые и решительные представления против такого намерения, исполнение коего не соответствовало бы достоинству вашего величества и не преминуло бы иметь вредное влияние, противное выгодам вашего величества, потому что послужило бы к ободрению неприятеля, к неудовольствию армии и распространению недоверчивости в иностранных государствах».
Какая трогательная забота о достоинстве русского царя, но при этом нет ни одного конкретного факта, кроме слов Кутузова о предполагаемой встрече с полковником Бертэми, отнюдь не с генерал – адъютантом Наполеона, а всего лишь с посыльным маршала Бертье. Французам тоже не хотелось признаваться в том, что они попали в московский капкан, поэтому они и послали к Кутузову с вопросом о том, не прибыл ли курьер от Александра I, столь малозначимую фигуру. Но фельдмаршал был опытным дипломатом, поэтому сразу понял как жгут  на этих раскаленных русской ненавистью углях им пятки в Кремле. Как трудно им усидеть на этих углях.
«Мы в полном бездействии. Говорят, что ждут результатов миссии генерала Лористона, но будет ли мир? Мир – мир наше самое заветное желание» [Ложье,  «Дневник офицера великой армии»].
    «Надежда на мир и на то, что условия оного начертает победитель, удержала Наполеона в Москве столь долгое время в бездействии» [А. Ермолов,  «Записки»].
 Следует добавить еще несколько слов о миролюбивых англичанах. Как раз в это время, когда горела Москва (20 октября 1812 г.), когда русские солдаты умирали, защищая Англию от Наполеона, на южных русских границах, подстрекаемая английскими и французскими дипломатами, на Россию напала Персия. Этот эпизод нашей истории очень красочно описал в своей миниатюре «Воин метеору подобный» В.С. Пикуль. Мне хочется добавить лишь несколько штрихов к этому замечательному рассказу. На Кавказе в битве при Асландузе персы были разгромлены русскими. Трофеями стали новейшие английские пушки и ружья, а так же в плен попали английские офицеры и унтер-офицеры, руководившие подразделениями персидских войск в этом бою. Такая вот забота о «достоинстве российского императора».  Англичане действительно «трогательно заботились» о том, чтобы их противники и союзники понесли максимальные потери, чтобы потом они могли диктовать свои условия им обоим для извлечения наибольшей прибыли (ничего личного, только бизнес). 
В это же время по приказу Кутузова был разработан план действий партизанских отрядов, создаваемых из инициативных  добровольцев. Дело это было новое, официальной военной науке неизвестное. Риск был очень велик. Первым (самим Кутузовым) был создан небольшой отряд (130 чел.) подполковника Дениса Давыдова еще до Бородинского сражения. Этот блин, несмотря на соответствующую поговорку, «не вышел комом». Наоборот. Успех превзошел все ожидания. Смелый и талантливый командир, решительно отказавшийся от официальной линейной тактики, побеждал многократно превосходивших его по численности противников, сотнями пригонял в уездный городок Юхнов пленных и провиантские фуры, а так же артиллерийские палубы. Для того чтобы получить победу над таким количеством противников в «правильном линейном сражении» по тем временам и при том развитии военной науки, необходимо было положить примерно такое же количество своих солдат. А он добивался столь выдающихся успехов практически без потерь. Да, это достигалось большим риском и тяжелейшими физическими испытаниями, но результат стоил того. Опираясь на тактику Д.В.Давыдова, достигли замечательных успехов капитан гвардейской артиллерии  А.Н.Сеславин и ярчайшая звезда партизанского движения этой войны артиллерийский капитан Фигнер. «Успехи его, которым много способствовали вооруженные им поселяне, дали мысль Кутузову умножить число партизан… В самое короткое время партизаны принесли ощутимую пользу. Пленные в большом количестве приводились ежедневно; на всех коммуникациях неприятеля появлялись казаки; не проходили ни транспорты, ни парки, ни даже малые команды: все было истребляемо партизанами.
Неприятель для фуражирования  не смел ходить без пехоты и пушек; но и сие не останавливало истребления фуражиров, которых нередко приводили целыми эскадронами. Жители, ободренные беспрерывно являвшимися партиями, служили им вернейшими провожатыми, доставляли обстоятельные известия, наконец, сами взялись за оружие и большими толпами присоединялись к партизанам.
Фигнер был основателем войны поселян, которая имела пагубные для неприятеля последствия». [А. Ермолов, «Записки»].

                Глава 27.

Вот на этой фразе «Записок» генерала А.П. Ермолова необходимо остановиться и исследовать ее как следует. Дело в том, что и Д.В. Давыдов и А.С. Фигнер действительно разожгли этот страшный для захватчиков пожар народной войны, но он был смертельно опасен  и для управлявшего Россией дворянско-бюрократического строя. Всю полноту трагедии, в которой оказалась основная масса русского народа, трудно представить. С одной стороны французы – это захватчики, насильники, грабители. С другой – вот уже более века все иностранцы, приезжавшие в Россию, являются приглашенными царствующего дома и дворянского сословия, поэтому, при любых их выходках, до них не то, что пальцем дотронуться, а и смотреть косо было нельзя. Такая вот толерантность для русского мужика. Совсем недавно, по историческим меркам, было царствование кровавой Анны Иоановны (1730 – 1740 г.г.), так замечательно описанное В.С. Пикулем в романе «Слово и Дело», когда только за признание того, что ты русский, грозила смертная казнь; когда за любой верноподданический  протест «на коленях» против ограбления России рубили головы. Ярчайшим примером засилья иностранцев в стране является смертная казнь Артемия Волынского, архитектора Петра Еропкина и советника Адмиралтейства адмирала Андрея Хрущова. Когда не удалось хоть как-то ограничить ограбление России иностранцами сверху, т.е. от лица дворянского сословия, вспыхнуло «снизу» восстание Емельяна Пугачева (1773 – 1775 г.г.). А это было совсем недавно. Еще живы были многие представители дворянско-бюрократического насквозь коррумпированного класса, которые больше огня боялись любого протеста народа против его ограбления. Тем более вооруженного. Сложилась парадоксальная ситуация: на территории одной страны жили как бы два народа с диаметрально противоположными жизненными интересами. С одной стороны простой русский народ, а с другой – дворянско-бюрократический класс, составлявший основу государственного аппарата и поддерживаемый всеми силовыми структурами России, считавший своим законным правом ограбление этого народа.
Поэтому, когда на территорию Российской империи вторглись объединенные силы европейских грабителей, русский народ «взялся за топоры и вилы». Но при этом уничтожать французских мародеров приходилось с оглядкой, как бы об этом не узнали представители российского государственного аппарата. А тут являются представители силовых структур – офицеры – и говорят, что если вы будете уничтожать иностранных насильников и грабителей, то от царя-батюшки вам ни какого наказания не будет. Ну, народ и развернулся во всю свою мощь. Дубина народной войны гвоздила неприятеля, где только могла. «В 1812 году, когда крестьян призывали записываться в ополчение, им, хотя и неофициально, но с молчаливого согласия императора, было обещано освобождение как награда за патриотизм». [Маркс – Энгельс Соч., т. XI стр. 543]. Когда же партизанское движение приняло грандиозные размеры, царское правительство испугалось и издало секретный приказ о разоружении крестьян.
«Препровождая к вам при сем копию с рескрипта, данного гражданским губернаторам, в том числе и московскому, о собирании ружей от поселян, повелеваем, чтобы и вы с вашей стороны старались тому содействовать».               Александр I  Ростопчину.
Приказ этот вызвал возмущение в армии и даже в офицерской среде, которая, несмотря на классовый антагонизм, знала и чувствовала помощь народных мстителей.
«На основании ложных донесений и низкой клеветы, я получил приказание обезоружить крестьян и расстреливать тех, кто будет уличен в возмущении. Удивленный приказанием, столь не отвечавшим великодушному поведению крестьян, я отвечаю, что не могу обезоружить руки, которые я сам вооружил и которые служили к уничтожению врагов отечества, и называть мятежниками тех, которые жертвовали своей жизнью для защиты своих церквей, своей независимости, жен и жилищ, но имя изменника принадлежит тем, кто в такую священную для России минуту осмеливается клеветать на самых ее усердных и верных защитников». [А. Бенкендорф, «Записки»].
Вчитайтесь еще раз в эти слова! Вдумайтесь. Они написаны не каким-то отморозком-революционером, а будущим всесильным начальником корпуса жандармов Бенкендорфом, а с 3 июля 1826 года – главным начальником III отделения Его Императорского Величества канцелярии и командующим Главной Его Императорского Величества квартирой. Слова эти написал будущий всемогущий государственный чиновник, отвечающий лично за жизнь и здоровье Императора, за спокойствие всей империи. Пожалуй, стоит привести еще несколько цитат, вышедших из под пера этого всемогущего жандарма, а так же написанных о нем:
1.Из отчета III отделения за 1827 год Николаю I :
«ЧИНОВНИКИ. Под этим именем следует разуметь всех, кто существует своей службой. Это сословие, пожалуй, является наиболее развращенным морально. Среди них редко встречаются порядочные люди. Хищения, подлоги, превратное толкование законов – вот их ремесло. К несчастью, они-то и правят, и не только отдельные, наиболее крупные из них, но, в сущности, ВСЕ, так как им всем известны все тонкости бюрократической системы. Они боятся введения правосудия, точных законов и искоренения хищений, они ненавидят тех, кто преследует взяточничество, и бегут их, как сова солнца. Они систематически порицают все мероприятия правительства и образуют собой кадры недовольных, но, не смея обнаружить причины своего недовольства, они выдают себя за патриотов.
2.Бенкендорф Дельвигу : «Законы пишутся для подчиненных, а не для начальства, и вы не имеете права в объяснениях со мною на них ссылаться или ими оправдываться».
3.Герцен о Бенкендорфе: «… начальник этой страшной полиции, стоящей вне закона и над законом, имевший право вмешиваться во все».
4.Якобы при учреждении III отделения на вопрос Бенкендорфа об инструкциях Николай I вручил ему платок и сказал: «Вот тебе инструкции. Чем более сотрешь слез этим платком, тем вернее будешь служить моим целям!».

                Глава 28.

После того, как русская армия покинула Москву, она, прикрываясь рекой Нарой от противника, расположилась в районе деревни Тарутино. Если рассматривать карту, то сразу становится очевидным, что это место имеет наиважнейшее значение. Справа прикрывается дорога на Тулу. Слева в любой момент войска готовы прикрыть южные направления от французской армии, а также Калугу – главную базу снабжения армии. С первых дней Кутузов занялся комплектованием и обучением вверенных ему войск. Задумайтесь над этим вопросом. Почему это было наиважнейшим в тот момент? Как я убедился, большинство наших сограждан не задумывается над этим вопросом. Но стоит сравнить цифры, и многое становится очевидным.
   Русская армия вступила в Бородинскую битву, имея 115 тыс. пехоты и 10 тыс. ратников-добровольцев. У разных историков цифры потерь войск Кутузова сильно разнятся, но давайте возьмем минимальную – около 40 тыс. убитыми. Не меньше, а больше были потери ранеными. Остается действующих войск порядка 35 тыс. человек, если не менее.
Французы вступили в бой, имея в строю около 190 тыс. человек. Хотя наступающий всегда несет большие потери, чем обороняющийся, потери нападающих были значительно меньше, но примем их равными потерям русских войск. Почему получилось не так «как всегда»? А потому, что российская бюрократия во главе с Александром I не смогла обеспечить русскую артиллерию  достаточным количеством огнеприпасов. Поэтому, когда французы, обессиленные непрерывным шестичасовым штурмом, прекратили атаки, то в действие вступила вражеская артиллерия. Вспомним знаменитую фразу Наполеона: «Ах, они стоят, так всыпьте им еще». И французские пушки, что называется, «всыпали» с обеда до темноты. Но русские стояли под бешеным артиллерийским огнем! Отступать было нельзя. Наша, по числу и калибрам бОльшая ДЕЙСТВУЮЩАЯ артиллерия, не смогла подавить своим контрбатарейным огнем вражескую из-за ограниченного количества зарядов. А если бы их было достаточно? Если бы не пришлось отправить часть орудий в резерв и в тыл? Тем более, что более мощных батарейных орудий у русской армии было больше, чем у противника. Тогда и соотношение потерь было бы другим, и опять же Москву, может быть, не пришлось бы сдавать. Неблагодарное это занятие, «гадать на кофейной гуще». А реалии таковы: бюрократы, даже не участвуя в бою, имеют во многом определяющее влияние на его результат. Кто знает, сколько отцов, братьев, сыновей погибло из-за тупости, лени и коррупционной составляющей россиянского чиновничества? А сколько еще погибнет? Французы за время Бородинского сражения произвели свыше 90 тыс артиллерийских выстрелов, а русские около 20 тыс., и это при огромных запасах огнеприпасов в Москве, доставшихся французам!
Итак, подведем этот ужасный кровавый баланс: русская армия имела в строю, в лучшем случае, 40 – 35 тыс. солдат (не считая кавалерии); Французская – около 100 тыс. Т.е. соотношение 1 к 3. Необходимо было срочно изменить эту неблагоприятную ситуацию. Вот там, под Тарутино, Кутузову с невероятным трудом удалось сравнять численность противоборствующих сторон под Москвой. Пришло пополнение. Но выше я уже писал, что новобранцы становятся более или менее солдатами, только отслужив хотя бы год в строю. Тем более, что россиянская бюрократия вооружила рекрутов по принципу: лишь бы спихнуть в действующую армию, снабдила по такому же принципу зимним обмундированием и продовольствием. Вот и пришлось «немощному старику» решать все эти задачи, пока Наполеон не мог оторваться от грабежа Москвы. Но следует учесть, что не только к Кутузову приходило подкрепление, но и Наполеон постоянно получал войска из Европы. Ярким примером этого служит бой Д.В. Давыдова в селе Юреневском, когда он со своим отрядом попытался освободить 400 русских пленных, но нарвался на три батальона польской пехоты, двигавшиеся в Москву в качестве очередного пополнения, которые серьезно «потрепали» его небольшой отряд. Только в Москву прибыла дивизия Делаборда (молодая гвардия) и три маршевых полка (это не считая тех формирований, которые находились в пути). Так что, несмотря на поиски мира, Наполеон деятельно готовился к продолжению борьбы, и только разложение его армии от пьянства и грабежей привело оккупантов к гибели. Позже я приведу еще и другие доказательства.
 Поэтому в Тарутино Кутузов, зная качество подготовки молодых солдат, приказал не жалея сил заняться их обучением. Эти храбрецы, едва обученные первичным навыкам стрельбы и строя, могли не отступая геройски умирать, но совершенно не могли маневрировать на поле боя, взаимодействовать с артиллерией и кавалерией. Их надо было еще учить и учить. В том числе и их командиров. И командиров прежде всего! Но в штабе русской армии находились такие «пламенные патриоты» как английский генерал Вильсон и генерал Беннигсен. Эти «герои» требовали от «трусливого старика» (так они его называли в своих письмах) немедленного изгнания врагов с русской земли. Тем более, что и случай вроде бы подворачивался удобный: недалеко на реке Чернишне расположился авангард французов (26 тыс. человек при 32 орудиях) под командованием Мюрата. Конечно, если воевать только по карте да по голым цифрам, тогда грех было не воспользоваться оплошностью врага: 90 верст до Москвы, т.е. оторванность от главных сил армии; расхлябанность охранения, ожидавшего скорого наступления мира; да и сам Мюрат чуть ли не братался с казаками, когда они съезжались на поле перед отрытыми французскими укреплениями. Казаки ему льстили и даже выпивали с королем неаполитанским, обещая в случае мира избрать его своим королем. Конечно, все это было не более, чем болтовня (это знали обе стороны), но и она расслабляла французов.
Кутузов понимал, что каждый лишний день пребывания Наполеона в Москве ослабляет его силы. Партизаны, уже через месяц после захвата древней столицы, приводили пленных французов не сотнями, а тысячами; а собственно русские силы за счет подхода пополнения росли. Но отказать в страстном желании «пламенных героев» было неразумно, т.к. они, имея прямую связь с главным бюрократом страны Александром I, легко могли освободить фельдмаршала от занимаемого поста. А это, в свою очередь, могло привести к гибели русскую армию или, в лучшем случае, к тяжелейшим потерям в ее рядах. Пришлось уступить притязаниям Беннигсена.
Этим генералом был по всем правилам разработан план разгрома авангарда Мюрата. Ему пришлось выделить войска, более чем в два раза превосходившие этот отряд зарвавшегося неаполитанского короля. Полная победа казалась несомненной. Русские должны были атаковать 17 октября, но пришлось отложить нападение на сутки, т.к. генерал Ермолов крепко «задержался на званом обеде, плавно перешедшем в поздний ужин». Такое иногда происходит с генералами. Но это пришлось как никогда кстати, так как, оказывается, кто-то (очень бы хотелось узнать, кто?) сообщил Мюрату, что русские готовятся ранним утром напасть на него, и король в свою очередь продержал свои войска сутки в полной боевой готовности. К тому же, приказал основные войсковые тяжести своего обоза отправить в Москву, что в свою очередь не было выполнено, так как уже соответствующий французский генерал «отдыхал» и не пожелал отвлечься от этого занятия для выполнения срочного приказа.
В ночь на 18 октября Беннигсен приказал наконец-то выступить. Он разделил свой отряд на три колонны и резерв. Правая колонна Орлова-Денисова (она состояла из десяти казачьих полков, одной конной батареи и одного егерского полка) должна была выйти в левый фланг и тыл Мюрату. Средняя колонна (пехотный корпус Багговута) – против фронта левого крыла противника. Левая колонна Остермана (пехотный корпус и кирасирская дивизия) – должна была также атаковать левый фланг и тыл лагерных укреплений. В резерве за средней колонной находились еще один пехотный и кавалерийский корпуса. На всякий случай (кто знает превратности войны?) корпус Дохтурова охранял путь отступления к Тарутинскому лагерю. Короче говоря, все было нарисовано на бумаге очень основательно и, несомненно, вело к блистательной победе. Ночью выступили, но вот беда – не озаботились поиском надежных проводников, не организовали выставить в лесу «маяки», по которым можно уточнять свое движение (на бумаге все просто: стрелку нарисовал и вперед), поэтому, конечно же, заблудились (кто бы мог подумать, что ночи в октябре такие темные и омерзительные?). Только казаки правой колонны Орлова-Денисова, постоянно и днем и ночью шнырявшие вокруг французского лагеря, поэтому знавшие там все дороги как в родном хуторе, вовремя вышли на исходные позиции, хотя им надо было пройти раза в два больше и труднее, чем остальным колоннам.
А в это время (ранним утром), французам, ожидавшим вторую ночь русского наступления, раздосадованный Мюрат приказал «дать отбой» готовности к отражению внезапной ночной атаки. Было от чего обидеться неаполитанскому королю – противник, пообещавший напасть, «коварное свое обещание» не выполнил. Кавалеристы расседлали лошадей, артиллеристы зачехлили орудия, пехота, составив оружие в козлы, вообще отправилась завтракать. Орлов-Денисов, наблюдавший за происходящим во вражеском лагере, ждал условленного сигнала к атаке (три артиллерийских выстрела), а его все не было. Он просто представить себе не мог, что такой строгий и зоркий на любые упущения по службе генерал, как Беннигсен, мог провалить операцию. Но ждать больше было невозможно – французы могли в любой момент обнаружить его группировку, поэтому он решил атаковать. Без обычных выстрелов, воплей и свиста казаки смяли левый фланг противника и все было бы великолепно, но они ворвались в обоз, а там, помимо всего, нашлись запасы вина. В свою очередь, преодолеть эту «преграду» казачки не смогли и перепились.
Мюрат был опытным кавалерийским маршалом, умевшим мгновенно реагировать на любые изменения обстановки. Он, как мог в наступившей неразберихе, собрал своих кавалеристов и бросил их на счастливых от обилия «халявной выпивки» казаков. И плохо бы этим «счастливцам» пришлось, если бы не подоспели конная батарея и егерский полк. Эти храбрецы отразили несколько атак противника, защищая неспособных к сопротивлению наших казаков. Силы были слишком неравны. Но на звуки выстрелов стали выдвигаться и строиться перед укреплениями противника остальные колонны. Увидев их, французы открыли артиллерийский огонь. Одним из первых выстрелов был убит командовавший средней колонной генерал Багговут. Говорят, что генерал Беннигсен растерялся и утратил командование войсками. Ну как тут не растеряться: идеально спланированная операция идет не по плану, к тому же войска средней колонны, толком не построившись, непонятно кем управляемые после гибели генерала Багговута, ринулись в атаку на правый фланг французов. Вот как описывают это французы:
«На рассвете 18 октября нас поразил необычайный шум на нашем фланге, по ту сторону ручья, впереди 2-го кавалерийского корпуса. Этот первый шум, за которым быстро последовали звуки выстрелов, указал нам, что мы атакованы неприятелем. Живо вскочили мы на коней, ежеминутно ожидая атаки, но таковой не последовало; все силы русских устремились на наших соседей, которые не были, подобно нам, ограждены с фронта оврагом ручья, перейти который впереди нас и скрытно от наших постов было не только трудно, но прямо невозможно.
Король Мюрат немедленно бросился к атакованному пункту и своим присутствием духа и мужества остановил начавшееся отступление. Он бросался на все биваки, собирал всех попадавшихся ему всадников и как только успевал собрать таковых с эскадрон, так мгновенно бросался с ними в атаку» [Тирион,   «Воспоминания офицера французского кирасирского № 2 полка»].
Как ни неорганизованно атаковала средняя колонна русских, но она атаковала, и французы бежали. Наступавшим войскам неожиданно достались богатые трофеи: 36 орудий, 40 зарядных ящиков, почетный штандарт 1-го кирасирского полка и большое количество другого военного имущества. Противник потерял более 2500 чел. убитыми, в том числе двух генералов и около 2000 пленными. Всего в бою успели побывать из всех направленных войск около 5 тыс. пехоты и 7 тыс. кавалерии. Потери русских 1500 чел., в основном от артиллерийского огня. Как написал один из участников этого боя, что наивысшую боевую выучку и стойкость показала гвардейская кавалерия. Он особо отметил, что и кони и люди, ожидая приказа, стояли под французскими ядрами не шелохнувшись. К величайшему сожалению, авангард Мюрата не был захвачен полностью. Генерал Беннигсен мгновенно нашел виновного в невыполнении идеально спланированной операции. Им оказался… Кутузов.
«В Тарутинском сражении генерал барон Беннигсен весьма недоволен был главнокомандующим генерал-фельдмаршалом, что он не допустил иметь хорошую победу, и для того насчет его к государю императору писал много нехорошего».  [М. Вистицкий 2-й, «Записки»].
«Кутузов получил от государя письмо, которое  послано было Беннигсеном. В этом письме заключался донос на Кутузова» [А.Щербинин,  «Записки»].
Одновременно Беннигсен написал письмо самому Кутузову, в котором посмел нагло упрекать фельдмаршала: «Жаль, очень жаль, что ваша светлость слишком далеко были от места действия и не могли видеть вполне прелестной картины поражения». [С. Маевский, «Мой век»].
Александр через некоторое время отправил Кутузову следующий рескрипт:
                «Князь Михаил Ларионович!
Доходят до меня сведения, что вы имеете справедливый повод быть недовольным поведением генерала Беннигсена. Если сии слухи основательны, то объявите ему, чтобы он отъехал от армии и ожидал во Владимире от меня нового назначения.
                Александр»
На другой день после получения этого рескрипта, Кутузов вызвал к себе Беннигсена и отправил его, но не во Владимир, что слишком близко от Петербурга, а в Калугу, ожидать нового назначения, о чем и сообщил императору: «По случаю болезненных припадков генерала Беннигсена и разным другим обстоятельствам предписал я ему отправиться в Калугу и ожидать там дальнейшего назначения от вашего величества, о чем счастие имею донести». «Болезненные припадки и разные другие обстоятельства».Да-а, старый опытный дипломат  обладал очень тонким чувством юмора.
Но на этом рассказ о «припадочном» Беннигсене, к сожалению, не кончается. За не самый удачный бой на берегах Чернишны он получил бриллиантовые знаки к ордену Св. Андрея Первозванного и 100 тысяч рублей, а Кутузов – позолоченную шпагу (правда, с алмазами) и лавровый венок. Леонтий Леонтьевич потом обретался еще и в иностранном походе русской армии, за что получил орден Св. Георгия 1-й степени. Можно многое сказать по этому поводу, но… хотя русский язык так богат. По возвращении из заграничного похода, получил под свое командование 2-ю армию, расквартированную на Юго-Западе России со штаб-квартирой в Тульчине. Там и раскрылся подлинный талант этого полководца: хищения его из государственной казны приняли такие масштабы, что скрыть их было совершенно невозможно, и милостивый император Александр был вынужден уволить его со службы, и нет, не отдать под суд, а посоветовать отправиться на родину предков в Ганновер, где у него было богатейшее личное имение (которое почему-то не  разорил Наполеон), где этот… «полководец», клятвопреступник и цареубийца (один из организаторов убийства Павла I за английское золото)  закончил свой извилистый жизненный путь в богатстве и совершенном спокойствии.