Глава 29.
Тарутинское сражение, несмотря на, скажем прямо, проявленную обеими сторонами «академическую незавершенность», имело далеко идущие исторические и военные последствия. Из-за него Наполеон начал свое знаменитое отступление из Москвы. Еще не закончился этот исторический день, еще под деревней Спас-Куплей Мюрат отражал довольно слабые атаки русской кавалерии, а к Наполеону был отправлен гонец с сообщением, что русские напали на авангард Мюрата очень большими силами и нанесли французам серьезный урон. Император в это время делал смотр во дворе Кремля. Но мне хочется предоставить слово свидетелям.
«Мы расставлены в боевом порядке на первой Кремлевской площади – несколько батальонов императорской гвардии, королевская гвардия и дивизия Пино. Император произвел нам смотр. Смотр продолжался около двух часов. Собирались приступить к раздаче наград, как вдруг показался адъютант Мюрата – Беранже, с тревожным лицом, с исказившимися чертами.
Смотр прекращается. Император уходит в покои Петра Великого. Через минуту мы получаем приказ возвратиться на прежние квартиры и приготовиться к немедленному походу. Очевидно, прощай надежды на мир! Мы все еще будем игрушкой в руках Кутузова». [Ложье, «Дневник офицера великой армии»].
Наполеон не стал дожидаться массового прихода подкреплений, с которыми мечтал продолжить войну. Реакция его на нападение была мгновенной, уже 18 октября отдельные части французской армии начали покидать город. Надо было выбираться из капкана, которым оказалась Москва.
«В 5 часов (днем) мы с барабанным боем, с громкой музыкой проходим по улицам Москвы… Москва! Мы в последний раз смотрим с Кузнецкого моста на Кремль и на уцелевшие от огня красивые постройки на берегу Москвы-реки…
Уходя, армии пришлось бросить в Кремле много экипажей и амуниционных повозок.
Мы провели первую ночь на биваке близ загородного дома графа Ростопчина, от которого остались одни развалины. Тут я увидел несколько француженок, которые во что бы то ни стало хотели следовать за армией, хотя я предсказывал им все бедствия, постигшие нас в непродолжительном времени» [Ложье].
«Наполеон еще лелеял тайную надежду вернуться в Кремль, но на всякий случай приказал маршалу (Мортье) взорвать дворец в знак маленькой революционной мести и арсенал, где много хранилось трофеев.
Даже гробницы царей, и те не пощадили. Мне пришлось видеть, как валялись на земле набальзамированные царские останки и как их топтали солдаты, думавшие обогатиться, срывая с них стразы, которые они принимали за настоящие драгоценные камни. Золотой крест с колокольни Ивана Великого, набальзамированная рука святого патрона города, одно кресло из дворца и другие редкости с драгоценностями были вывезены из города. Лучшие картинные галереи сгорели еще во время пожара, а деньги и все то, что было захвачено армией, наполовину снова было отобрано русскими, а остальное было уничтожено, чтобы не досталось им.
Многое просто зарыли в землю в химерической надежде, что удастся вернуться за ними» [Дедем, «Мемуары»].
Ван Дедем де Гильер - этот голландский дипломат, аристократ, бригадный генерал французской службы очень многое не договаривает, о чем написали другие свидетели. Но хочется ограничить этот массив негативной информации, поэтому я постараюсь свести до минимума описания действий этих «цивилизаторов», иначе читатели просто с отвращением отбросят эту работу. Свои зверства европейцы оправдывают той резней, которые татары учинили лет за 500 до 1812 года в Европе. И тогда, и во время наполеоновского нашествия, да и, наверное, и в наши годы мотивы оправданий одинаковы. Видимо, оправдывая себя, они не хотят вспоминать безукоризненное поведение русских войск в захваченном Париже, все списывая на мифические ужасы возможных, но не произошедших «татарских зверств и насилий». Для тех, кому нравятся ужасные подробности, существуют электронные версии различных мемуаров участников событий той войны. В этой работе они будут, по возможности, ограничены.
Маршал Мортье выполнил приказ Наполеона: взорвать Кремль и уцелевшие здания Москвы в ночь на 23 октября, в том числе и те великолепные здания на берегу реки Москвы, которыми любовался Ложье. А подрывали все трофейным русским порохом.
«… воздух потрясся страшным взрывом… Кремль приказал долго жить. Бочки с порохом были положены во всех покоях дворца и 123000 килограммов под сводами его» [Сегюр].
«Страшный гул, последовавший за взрывом нескольких больших зданий, возвестил о нашей эвакуации». [Дедем, «Мемуары»].
К сожалению, очень мало кто знает, что некоторые безвестные московские жители и несколько казаков, проникших на территорию Кремля, успели выдернуть подожженные фитили мин, и часть дворцов не была разрушена до основания.
Вот как описывают последствия этих взрывов вернувшиеся после ухода просвещенных европейцев москвичи: «Все, что видно было перед нами, сколько мог обнять глаз, было черно; высокие трубы домов торчали из груд развалин; пожранные пожаром дома, закопченные снизу доверху высокие церкви были как бы подернуты крепом, несколько трупов людских и лошадиных были разбросаны по сторонам…
Как выразить то чувство, которое объяло нас при виде Кремля! Когда мы въехали на Каменный мост, картина разрушения представилась нам во всем ужасе. Мы всплеснули руками: Иван Великий без креста, как бы с размозженной золотой главой, стоял одинок не как храм, а как столб, потому что вся его великолепная пристройка, с двумя куполами и с огромными колоколами, была взорвана и лежала в груде. Когда мы проезжали ближе, то видели с набережной у подошвы его, там, где он соединялся с пристройкой, глубокую трещину. Башня с Боровицкими воротами была взорвана, средина Кремлевской стены – также; и мы едва могли пробраться среди груды развалин. Грановитая палата, пожранная пламенем, стояла без крыши, с закоптелыми стенами и с полосами дыма, выходящими из окон. На куполах соборов многие листы были оторваны. Огибая Кремль по дороге к Василию Блаженному, мы увидели, что угловая башня со стеной была взорвана, Спасские ворота с башней уцелели. Башня Никольских ворот, от верха вплоть до образного киота, была обрушена. Угловая стена, примыкавшая к этой башне, и арсенал, обращенный к бульвару, были взорваны» [А. Норов, «Воспоминания»].
Не буду переписывать воспоминания современников, вернувшихся на пепелище своего родного города, укажу на одну ужасную подробность, о которой почти все они стыдливо замалчивают. Это запах! Ужасающий запах пожарища, перемешанный с запахам полусгоревших, разлагающихся в развалинах тел. Улицы были завалены обломками зданий, грудами кирпичей и трупами людей и лошадей. Александр, получив об этом донесение, предписал Ростопчину сжечь их. Исполнение этого предписания было возложено на оберполицмейстера Ивашкина, который предоставил рапорт и ведомость о количестве сожженных трупов и израсходованных деньгах.
Ведомость
Сколько израсходовано денег на дрова………………………………6394р.
И сколько сожжено мертвых тел……………………………………..11955
И лошадей . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 12756
К этим цифрам стоит добавить значительно большие, потому что еще долгие годы приходилось добавлять к ним и те тела, которые постепенно находили при расчистке руин дворцов и пожарищ. Еще одной составляющей этого чудовищного французского запаха, стоявшего над Москвой, было и то «амбрэ», которое оставили после себя свыше ста тысяч пьяных «европейских просветителей», не желавших и не способных организовать элементарные туалеты.
19 октября Москву покинули различные гражданские и военные канцелярии французской армии, а также тяжелая артиллерия. Их прикрывал корпус Понятовского. Французы называли его польской армией. Поляки отличались в ту войну особо зверским отношением к гражданскому населению, к русским раненым и пленным.
Еще задолго до официального отступления из Москвы, Наполеон успел отправить под надежным конвоем два огромных обоза лично ему принадлежащих трофеев. Но теперь крепких лошадей катастрофически не хватало. Вот как выглядело уже самое начало отступления в описании Жана Этьена Руа: «За жалкою артиллерией и еще более жалкой кавалерией тянулась какая-то странная масса, напоминавшая собою давно забытые картины далекого прошлого – страшные орды монголов, тащивших за собою домашний скарб, награбленную добычу. Тут двигалась пестрая смесь карет, колясок, богатых экипажей, повозок; там тянулись длинные обозы, нагруженные так называемыми трофеями; тут бородатые русские мужики шли, задыхаясь под тяжестью навьюченной на них добычи; там пленники гнали вместе с солдатами целые стада тощих быков и овец; тут ехали на возах, нагруженных всевозможным скарбом, тысячи женщин, раненых солдат, денщиков, слуг и всевозможного сброду».
Наполеон, покидая Москву, отправил эстафету в Париж, так оценив свои действия: «Кремль, арсенал, магазины – все уничтожено; эта древняя цитадель, ровесница началу монархии, этот древний дворец царей, подобно всей Москве, превращены в груду щебня, в грязную отвратительную клоаку, не имеющую ни политического, ни военного значения».Что сказать об этом сообщении? Только одно: Москва ограблена и превращена «в грязную отвратительную клоаку». Это правда. Но император не понял главного: в этой правде и заключена основная причина будущей гибели его «Великой Армии». Они пришли в Россию не для принуждения к более строгому соблюдению правил блокады Англии. Они пришли для того, чтобы ограбить ее, захватить «добычу». Они ее захватили. Только в Успенском Соборе было награблено свыше 640 пудов серебра (более 10 тонн), свыше 360 пудов золота (около 6 тонн), не считая прочих драгоценностей. А сколько таких роскошных соборов было тогда в Москве? (более 40) А разграбленные грандиозные сокровищницы монастырей? А сколько взяли в меньших по масштабу отдельных 329 церквях, дворцах знати, купцов, да и в домах простолюдинов серебряных окладов к иконам? Это тонны и тонны драгоценных металлов. Их хватило не только на управленческую верхушку «Великой Армии», но и на рядовых солдат. Французские историки считают, что каждый солдат захватил с собой как минимум 0,5 кг золота, а их было более 100 тыс. человек. Получается более 50 тонн. Все время оккупации города не только в Кремле, но и во многих других районах города день и ночь работали плавильни, переплавляя неудобные для переноски культовые предметы и произведения искусства в удобные золотые слитки. Это обилие богатств свело с ума генералов, офицеров и солдат. Военная бюрократия увидела возможность сказочно обогатиться. Все: и генералы, и офицеры наплевали на свои обязанности. Для них главным стало одно: притащить награбленное в Европу. «Великая армия» погибла под тяжестью «добычи»!
Из воспоминаний сержанта А. Бургоня о выходе армии Наполеона из Москвы: «Со мной был также мой парадный мундир и длинная женская амазонка для верховой езды (эта амазонка была орехового цвета и подбита зеленым бархатом. Не зная ее употребления, я вообразил, что носившая ее женщина была больше шести футов росту). Далее две серебряные картины, длиною в один фут на 8 дюймов ширины, с выпуклыми фигурами; одна изображала суд Париса на горе Иде, на другой был представлен Нептун на колеснице в виде раковины, везомый морскими конями. Все было тонкой работы. Кроме того у меня было несколько медалей и усыпанная бриллиантами Звезда какого-то русского князя. Все эти вещи предназначались для подарков дома и были найдены в подвалах или домах, обрушившихся от пожаров.
Как видите, мой ранец должен был весить немало, но чтобы облегчить его тяжесть, я выкинул из него свои белые лосиные брюки, предвидя, что они не скоро мне понадобятся. На мне же был надет, сверх рубашки, жилет из стеганого на вате желтого шелку, который я сам сшил из женской юбки, а поверх всего большой воротник, подбитый горностаем. Через плечо у меня висела сумка на широком серебряном галуне; в сумке было также несколько вещей, между прочим, распятие из серебра и золота и маленькая китайская ваза. Эти две вещицы избегли крушения каким-то чудом, и я до сих пор храню их, как святыню. Кроме того, на мне была моя амуниция, оружие и 60 патронов в лядунке. Прибавьте ко всему этому большой запас здоровья, веселости, доброй воли и надежду засвидетельствовать свое почтение дамам монгольским, китайским и индейским – и вы будете иметь понятие о сержанте императорской гвардии».
Эти воспоминания очень любопытное свидетельство. Сержант нахапал трофеев. О них он пишет, а перед этим описывает, как он и подчиненные ему солдаты набивали повозки маркитантки мадам Дюбуа серебром и спиртными напитками. Но нигде не упоминает, а на сколько дней они захватили с собой хлеба? Вот и разгадка трагедии французской армии. Когда сержанты перестают выполнять приказы о заготовке солдатами продовольствия на 20 дней, а начинают мечтать об изнасиловании монгольских, китайских и прочих женщин, то эта армия скотов должна обязательно погибнуть.
Глава 30.
Итак, французская армия покидала Москву. Каждый, в меру своих возможностей, пограбил и поживился. Сам Наполеон «… прибавил к прежним громадным транспортам еще два новых. Два больших обоза тащили всевозможные трофеи, в том числе громадный крест, снятый с колокольни Ивана Великого, другой, еще более громадный, вез казну армии и массу сокровищ и драгоценностей, преимущественно церковных, награбленных в Москве. Каждый из маршалов и генералов старался вывезти из Москвы как можно больше ценностей всякого рода, особенно предметов роскоши. Множество дорогих щегольских экипажей виднелось в обозе. Генералы, довольствующиеся до тех пор простым фургоном, везли теперь по нескольку карет и колясок и десятки возов, навьюченных всевозможным добром. Офицеры, не осмеливавшиеся до тех пор и мечтать о собственном экипаже, запаслись теперь также роскошными каретами. Маркитанты нагрузили свои фуры вместо съестных припасов всевозможною добычей и хламом. Жадность людей, обреченных на гибель, не знала пределов. Все думали только об одной добыче и забывали о самом необходимом – о куске хлеба. Всадник обременял до последней возможности своего изнуренного коня; пехотинец прибавлял к тяжести оружия и амуниции непомерную и бесполезную тяжесть добычи.
Не менее колоссальной добычи должны были стеснять и тормозить армию во всех ее движениях разношерстные и беспорядочные толпы безоружных, влачившихся вслед за нею. Если Наполеон не успел уверить своих офицеров и солдат, что он в скором времени возвратится в Москву, то еще менее успел он обмануть беззащитных людей всякого рода, существование которых зависело во всех отношениях от армии. Услыхав, что армия покидает Москву, больные и раненые, собрав свои последние силы, оставляли госпитали, несмотря на все убеждения и приказания начальства, и тащились вслед за уходящими колоннами. Иностранцы, оставшиеся в Москве и проживавшие в ней под нашим покровительством, спешили последовать нашему примеру, опасаясь возмездия со стороны приближающихся русских. Понятно, что они забирали с собою свои семейства и остатки своих пожитков и что их обозы увеличивали до безобразных размеров и без того уж колоссальный обоз армии.
Легко представить себе в каком порядке двигалась вся эта масса. У каждого моста, в каждом узком месте происходили остановки и невероятная сумятица. Экипажи, повозки и всевозможные фуры сбивались и перепутывались до такой степени, что не в состоянии были двинуться с места в течение нескольких часов.
Необходимо было положить сразу всему этому безобразию конец, надо было отдать приказ бросить и сжечь на месте все экипажи, повозки, обозы, всю эту бесполезную добычу, - добычу, которая должна была достаться в руки неприятеля при первом появлении казаков. Но Наполеон, распоряжавшийся когда-то столь беспрекословно своими полчищами, не мог уже отважиться на подобное распоряжение. Он не решался посягнуть на эту самую добычу, которою манил он сам до сих пор своих солдат, на которую они смотрели, как на единственную награду за вынесенные ими страдания и лишения» [Ложье, «Дневник офицера великой армии»].
Из Москвы можно двигаться на запад по трем дорогам. Прямая, но разбитая и разоренная – Смоленская дорога. На ней есть опорные пункты и созданы продовольственные магазины. Но русские партизаны постоянно стремились эти укрепления уничтожить. Показателен захват Вереи с ее шестиметровыми стенами, батальоном охраны и пушками. Ранним утром, когда только открылись ворота созданного французскими инженерами опорного пункта, в них ворвались замаскировавшиеся с ночи у стен несколько добровольцев. Они уничтожили охрану ворот, и тут из леса вылетела партизанская кавалерия. Через минуту она ворвалась в опорный пункт. Охрана, запасы продовольствия и фуража были уничтожены.
Южнее Смоленской проходит Новая Калужская дорога, упирающаяся как раз в Верею. А еще южнее идет Старая Калужская дорога, но на ней находится деревня Тарутино. Деревенька эта, как и весь берег реки Нары, укреплена, и в ней стоит восстанавливающая свою мощь русская армия.
К выше сказанному следует добавить, что стратегическая разведка у Наполеона не дремала: он знал, что в Калуге русскими сосредоточены огромные запасы продовольствия, фуража и огнеприпасов. Кто ему эти подробности сообщал, каким путем они ему доставлялись в Москву? Этого до сих пор никто не знает. Но сведения у него были точные.
Кутузов к бою на Тарутинских позициях готов. Он ждет подхода этой грабь-армии. Но, не доходя полдороги (дер. Троицкая) до русских позиций, этот действительно талантливый вожак европейской шайки неожиданно для всех поворачивает на север, на Новую Калужскую дорогу и обходит стороной ждущую его русскую армию. Главный бандит решил не рисковать, ему не нужно было новое Бородино. Казалось бы, главной задачей стало оторваться от русской армии и сохранить награбленное. Но это только казалось. Дойдя до Боровска, основные силы французской армии резко поворачивают к югу на Калугу. В этом городе можно пополнить запасы, но не только – из него открывается прямой путь на Украину. Дело заключается не только в продовольствии. Французские войска, при выходе из Москвы, снабжены продуктами на двадцать дней. Этого вполне достаточно на дорогу до Смоленска, а там были сосредоточены их достаточно большие для полноценной зимовки войсковые запасы. Может быть, немного не хватает только фуража, но если двигаться через Малоярославец на Калугу, то можно пополнить и его. Для этой операции задействованы лучшие маршалы Ней и Даву, а так же вся молодая гвардия. Они за пять дней по раскисшим от непрерывного осеннего дождя дорогам проходят расстояние (если учесть все повороты) более 150 км. Неожиданный стремительный маневр, выводящий в обход укреплений в тыл русской армии. И эти планы вполне могли осуществиться, если бы не неожиданное НО, имеющее вполне конкретное имя: полковник Александр Никитич Сеславин.
Это был храбрейший и талантливейший человек, лично отличившийся в 74 крупных сражениях и получивший ДЕВЯТЬ тяжелейших ранений. Достаточно сказать, что за двое суток до Бородинского сражения он был ранен пулей в ногу, что не помешало ему (РАНЕНОМУ!) возглавить вместе с генералом А.П. Ермоловым знаменитую контратаку, возвратившую русским курганную батарею. Если остальные бежали в эту безумную атаку в общем строю, то Александр Никитич одним из первых ворвался на территорию батареи на коне! Такие люди всегда и во многом решают любое дело. После Бородинского сражения М.И.Кутузов отправил храбреца и талантливого командира во главе гусарского полка в тыл французам для партизанских действий. Под Боровском он и стал тем самым «НО», которое повернуло ход войны к окончательному разгрому Наполеона. Именно он зафиксировал неожиданный поворот лучших сил французской армии на Малоярославец; лично разглядел самого Наполеона во главе его штаба, понял, к чему это приведет. Из колонны гвардии выхватил «языка» - гвардейского унтер-офицера; и сделал все возможное и даже невозможное, чтобы сообщить об этом факте Кутузову. «Старик» моментально оценил эту информацию и двинул основные силы армии к Малоярославцу. Калуга и Украина были спасены от разгрома. Еще раз повторю: немногие до сих пор знают, что у Наполеона вызревал план сжечь и ограбить Украину, после чего, как он считал, Александр I неминуемо согласится на подписание мира на французских условиях.
В дальнейшем Сеславин участвовал в заграничном походе русской армии. Дошел до Парижа. Неоднократно проявлял свой талант умелого и смелого командира. Достаточно привести только один факт. Он получил под свое командование полк, носивший такое название: «Первый гусарский Сумский генерала Сеславина полк». Бывало в русской армии, что полки носили имена императоров, великих князей, но чтобы имели персональное имя особы не царской крови, да еще столь незначительного уровня как генерал-майор… Такого не припомню.
После войны, подлечив раны, он захотел вернуться в строй. Но бюрократической России герой Сеславин был не нужен, востребованы были опытные ворюги Беннигсены. Талантливого генерал-майора спровадили в его крошечную деревеньку (5 дворов, в точности как у великого адмирала Ушакова), где и продержали его до самой смерти.
Глава 31.
Под Малоярославцем вступили в решительную схватку две армии и два величайших полководца начала 19 века: талантливый грабитель Европы Наполеон и патриот М.И. Кутузов. Силы были примерно равными. Не буду описывать ход этого сражения, хорошо известного многим. В ходе этих боев маленький русский городок (1500 жителей) от восьми до двенадцати раз переходил из рук в руки и по факту был сожжен и стерт с лица земли. Солдаты и с той, и с другой стороны доходили до полного остервенения. «Улицы можно было различить по многочисленным трупам, которыми они были усеяны, на каждом шагу попадались оторванные руки и ноги, валялись раздавленные артиллерийскими орудиями головы, от домов остались только дымящиеся развалины, под горящим пеплом которых виднелись наполовину развалившиеся скелеты». [Лабом].
Луи-Эжен-Антонен Лабом – капитан Королевского корпуса инженеров-географов, член ордена Почетного Легиона. Как инженер-географ постоянно находился при особе императора, готовил и корректировал карты для всех сражений и передвижений армии. Имея постоянную возможность близко общаться с императором, неплохо изучил этого корсиканца. По окончании наполеоновских войн написал книгу «От триумфа до разгрома», в которой так характеризовал его: «У него было абсолютно все для того, чтобы чувствовать себя счастливым! Абсолютно все, но только для человека, обладающего чувством меры. Но Наполеон к таковым не относился и, следовательно, не испытывал ни счастья, ни покоя. Для него – волнуемого неугомонным духом и мучимого неуправляемыми амбициями, избыток удачи оказался гибельным. Стремясь получить недоступное и игнорируя человеческую природу, он потерял всякое понятие о чести и гуманности – он потерял самого себя».
Так как капитан Лабом состоял при главном штабе этого полководца, ему приходилось видеть перед этим несчастным походом всех царствующих монархов Европы. Из своих наблюдений он сделал страшный вывод о том, что на вершину пирамиды власти приходят самые страшные и эгоистичные подонки, независимо от того, избираются ли они бюрократией и финансовыми структурами или являются царствующими наследниками. Эгоизм, гордыня (самый страшный смертный грех), сопутствующая гордыне алчность, сама власть – превращают постепенно всех властителей в зверей-тиранов. Приведу еще одну цитату из Лабома. «Тиран своего народа и армии, а также раб своих собственных необузданных страстей, он окидывал своим алчным взглядом Землю и стремился создать свою мировую империю».
И вот этот «тиран и раб своих страстей» гнал и гнал своих солдат в пылающий ад маленького русского городка Малоярославца. И они шли умирать в этом огненном аду. Сражение шло на равных. Это понимал и Кутузов. Понимал и думал - как прекратить эту бойню, создав условия, более благоприятные для русских войск. Малоярославец окружен подковой высот, оседлав их можно диктовать свои условия борьбы противнику. Главнокомандующий приказал войскам закрепиться на этих высотах. 25 октября русская армия прекратила бой в городе и отошла на подготовленные позиции. Создавшееся положение после осмотра расположения наших войск охарактеризовал маршал Бессьер так: «На них 300 человек могут (видимо намекая на 300 спартанцев, оборонявших от персидских полчищ Фермопильский проход) обороняться от целой армии». Эта фраза прозвучала при обсуждении Наполеона с маршалами сложившегося положения. Император, после этих слов, глубоко задумался, глядя на карту.
В этот момент адъютанты допустили в комнату забрызганного грязью с ног до головы посыльного. Оказывается, император еще из Боровска в глубокой тайне от всех отправил крупный отряд польских кавалеристов с пушками и пехотой в направлении Медыни. Задачу, поставленную этим войскам, историки не уточняют, но если посмотреть на карту, то видно, что из Медыни есть прямая и короткая дорога на Калугу, или можно рассмотреть другой вариант: через Медынь идет продолжение Новой Калужской дороги на запад. Посыльный доложил, что авангард отряда практически полностью погиб в столкновении с крупными силами кадровых войск, все пушки захвачены противником, поляки отступают. Услыхав такое, Наполеон упал в обморок. Да и было от чего падать – вырисовывалось полное окружение и гибель армии. Примерно через час он пришел в себя и приказал маршалам готовиться к срочному отступлению на разоренную еще летом Смоленскую дорогу, а врачу, находившемуся при нем – срочно изготовить пузырек сильно действующего яда. Гибель французской армии решилась также и в эти минуты.
Наполеон и представить себе не мог, как складывались события на самом деле. Оказывается, Кутузов по прибытии к Малоярославцу приказал Платову направить казаков к Медыни. Два казачьих полка полковника Быхалова 1-го и полковника Иловайского 9-го отправились его выполнять. В Медыни они встретили местных кое-как вооруженных ополченцев. А поутру прискакал местный партизан и сообщил, что на их городок из Боровска вышел крупный вражеский отряд. Казаки и ополченцы решили дать бой и устроили в лесу перед городом засаду. Вот в нее и попал авангард генерала Лефевра де Нуэта. В него входили 4-й и 5-й конно-егерские полки, 12-й уланский полк 5 орудийных расчетов и 500 человек пехоты. Впереди гарцевали польские уланы, шли беспечно без передовой разведки и бокового охранения, за что и поплатились. Когда авангард втянулся в лес, на него с обоих боков напали ополченцы, а в лоб и с тыла ударили казаки. Пусть местные патриоты были плохо вооружены, в основном пиками и топорами, но на их стороне были неожиданность и справедливый гнев. Они защищали свои дома, свои семьи. Польские кавалеристы были бы все истреблены, но к ним пробилась колонна пехоты, это спасло нескольких улан. Некоторые раненые кавалеристы попали в плен, в их числе генерал Тышкевич. Успевшим удрать польским дворянам, видимо, было стыдно признаться в том, что их разбили простые мужики, вот они и доложили о присутствии больших масс кадровых войск. Уже после войны, прощенный русским правительством (все польские изменники после войны были прощены!), участник этого боя полковник Дымбинский вспоминал: «… перед этой сволочью (казаками – Авт.) с нашей стороны достаточно было и колонны». И далее объяснял для несведущих в военном деле: «Каре пехота выстраивала, как правило, перед регулярной кавалерией, а разномастно одетые, гикающие и свистящие казаки производили на утонченных польских дворян впечатление дикарей варваров, для которых построение каре было бы большой честью».
Глава 32.
Французские войска вернулись на разоренную Смоленскую дорогу. 28 октября, предчувствуя надвигающуюся катастрофу, Наполеон приказал уничтожить всех пленных, находившихся на тот момент при главной армии. Хотя солдатам и было приказано захватить продовольствия на 20 дней, но почти половина этого срока прошла, поэтому император приказал срочно выслать из Смоленска навстречу отступающим войскам подвижные магазины с соответствующей охраной. Ситуация осложнилась тем, что солдаты, получившие в Москве продовольствие, большую часть его просто выкинули ради сохранения «добычи». Жадность этих «носителей европейской культуры» стала главным фактором гибели Великой армии. Через шесть дней отступления, после Малоярославца, Наполеон с гвардией, в которой сохранялся порядок, дисциплина, а значит и пища, вошел в Вязьму. Гвардия и следующие за ней части успели пополнить запасы продовольствия и боеприпасов. В этом городке император, видимо вспомнив образцовое отступление маршала Нея в Испании, приказал ему сменить в арьергарде корпус маршала Даву. «Император должен был поручить командование арьергардом маршалу Нею, энергия и отвага которого только возрастала вместе с ростом опасностей и затруднений» [Коленкур, «Мемуары»].
«До Вязьмы наше отступление совершалось в порядке; запряжки артиллерии и повозок были довольно хороши; у нас было достаточно фуража и мы питались припасами, увезенными из Москвы, но подойдя к Вязьме, неприятель начал нас теснить» [Записки барона Дедема де Гельдера].
Ней стал энергично укреплять окраины городка. Но в это время командовавший русским авангардом генерал Милорадович принял решение разгромить 1-й пехотный корпус Даву (13 тыс. человек). Решение вполне оправданное, т.к. в русском авангарде было 24,5 тыс. человек. Но, глядя на цифры, он не учел «маленького пустяка»: у французов в строю были кадровые солдаты и опытные командиры, а русский авангард почти наполовину состоял из недавно призванных, наскоро обученных добровольцев. Такие войска хороши для лихой атаки, они рвутся вперед через все преграды; они хороши и для обороны – стоят насмерть; но они не умеют маневрировать на поле боя. В 13 км от Вязьмы русские атаковали «хвост» корпуса Богарнэ, отсекли часть итальянцев и корпус Даву от основных сил. Евгений Богарнэ развернул оставшуюся часть своего корпуса, к нему присоединился корпус Понятовского и часть войск Нея. Совместными усилиями они достаточно легко деблокировали корпус Даву и вместе отправились к Вязьме. Казалось, бой на этом закончился – русский авангард получил тяжелый контрудар и не скоро от него оправится. Но это только казалось опытным французским генералам. Когда войска Даву проходили через Вязьму, то они продолжали выполнять приказ Наполеона – оставлять после себя выжженную пустыню. При виде разгоравшегося пожара русские войска бросились на штурм. Вновь завязался жестокий бой, в результате которого неприятель был выбит из города и потерял несколько тысяч солдат и офицеров из корпусов Даву, вице-короля и Нея. Вот выдержка из донесения Кутузова Александру I: «По словам пленных, неприятель имел в сем деле 3 корпуса, а именно: вице-короля италианского и маршалов Давуста (Даву) и Нея. Потеря неприятеля простирается убитыми и ранеными до 6000, взято в плен 2500, между коими генерал артиллерии Пельтье с его адъютантами и начальник главного штаба маршала Давуста полковник Морат…».
В Вязьме были захвачены крупные склады боеприпасов и продовольствия, которыми не успела воспользоваться примерно половина французской армии.
Но основной результат этой схватки под Вязьмой и в черте города заключался в другом: «В Вязьме в последний раз мы видели неприятельские войска, победами своими вселявшие ужас повсюду и в самих нас уважение. Еще мы видели искусство их генералов, повиновение подчиненных …
На другой день не было войск, ни к чему не служила опытность и искусство генералов, исчезло повиновение солдат, отказались силы их, каждый из них более или менее был жертвою голода, истощения и жестокости погоды» [А.П.Ермолов, «Записки»].
Столь резкая граница изменения морального духа, отмеченная многими, до Вязьмы и после нее, могла произойти только по одной причине – концевые корпуса не успели получить положенное им продовольствие. И не стоит валить на холод, именно в Вязьме Наполеон сказал свою знаменитую на весь мир фразу: «Русской зимой можно напугать только детей».
А на следующий день (4 ноября) пошел и растаял первый легкий снежок…
Выше я привел вывод из боя под Вязьмой генерала Ермолова, но М.И. Кутузов, видимо, сделал еще и свой вывод: французская армия даже при отступлении остается достаточно сильной для полевого сражения. Подобное мнение подтверждается дальнейшими действиями русского главнокомандующего.
В последующие дни Ней, как в Испании, пытался подтянуть арьергард: подбадривал упавших духом, поднимал ослабевших, лично участвовал в отражении атак казаков… Верный своим идеалам, он в маршальском мундире, с карабином в руках шел, замыкая жуткую процессию отступления армии. Каждый выстрел этого сверхметкого стрелка нес смерть неосторожно приблизившемуся казаку и горе в русские семьи. Но после Вязьмы наступил момент, когда ни упорство маршала, ни его талант полководца, ни его личный пример и храбрость уже ничего не могли сделать. Если его ближайшие подчиненные из III корпуса, уже более года прослужившие с ним, и старались сохранять дисциплину, выполнять приказы своего командира, то огромная толпа отставших от впереди прошедших корпусов превратилось в неуправляемое стадо, в котором каждый жил по принципу «каждый за себя, один бог за всех». Забегая вперед, можно сказать об одном практическом выводе, сделанном из этого отступления французской армии: спаслись только те солдаты, которым удалось сохранить оружие и удержаться в рядах своих подразделений. Это очень важная деталь, на которую намекают все мемуаристы, но ни один не расшифровывает ее до конца. Дело в том, что если генералы и офицеры везли награбленное возами и каретами, то рядовые несли все, что захватили, на себе, зашив «добычу» в специальных поясах и помочах. Когда нести награбленное и оружие не хватало сил, то они отбрасывали оружие. А без него они не могли находиться в своих подразделениях, поэтому были вынуждены их покинуть, и брели на запад толпой. Так они хотели сохранить свою жизнь и принести награбленное на родину. После Вязьмы стали находить первые раздетые донага трупы. Это объясняют тем, что тела умерших раздевали, чтобы одеться и за счет этого спастись от холода, их же товарищи. Неправильное объяснение. Их раздевали догола для того, чтобы отнять спрятанную под бельем на теле «добычу».
Из письма маршала Нея начальнику Главного штаба маршалу Бертье: «Почти только одна итальянская королевская гвардия шла еще в полном порядке, остальные упали духом и измождены от усталости. Масса людей бредет в одиночку в страшном беспорядке и большей частью без оружия… Без преувеличения, по всей дороге плелось около 4 тыс. человек (всего-то! Дальше будет больше. Прим авт.) от всех полков Великой армии, и не было никакой возможности заставить их идти вместе». Это была та самая смертельная для любой армии категория людей, которая бросает оружие, хотя еще не наступили настоящие трудности, но не бросает «добычу». Это свое поведение они оправдывают тем, что они обессилели, что сделать уже ничего нельзя, что все пропало, что остальные должны их защищать от казаков, согревать у костров, делиться с ними куском пищи и т.д. Эти 4 тыс. хитрецов, нытиков-страдальцев из Великой армии были теми бациллами, той болезнью, которая, в конце концов, поразила большую часть армии и она, поверив этим «больным», погибла. Ней, как мог, боролся с этой болезнью. Он приказал на привалах гнать тех, кто не принес к костру своей охапки дров, не делиться пищей с теми, кто не принес в общий котел хотя бы куска конины, и тому подобное. Но зараза прилипчива…, поэтому даже «Храбрейший из храбрых», даже самый решительный далеко не всегда может с нею справиться.
«По пути к Дорогобужу (следующий город на запад после Вязьмы) ехал я мимо бывшего неприятельского лагеря, где, кроме орудий и обозов, оставалось много больных. Они сидели в шалашах у огня и были похожи на мертвецов» [Н.Муравьев, «Записки»].
Вот на этом пути к Дорогобужу все большее и большее значение стал значить еще один фактор – наступала пока еще ранняя легкая русская зима. Иногда даже выпадал небольшой снежок.
В одном из своих писем Витгенштейну Кутузов описал боевые действия атамана Платова: «Успехи нашего оружия доставляют нам ежедневно выгоды и значительные победы. Неприятель столь сильно преследуем главною армиею, что оставляет всю дорогу, где проходит, усыпанную усталыми, изнемогающими от голода и стужи солдатами. Генерал Платов, не давая времени отдохнуть 4-му французскому корпусу, отбил у него на переправе через реку Вопу (река Вопь-Авт.) на Духовской дороге 23 орудия и несколько сот пленных».
А вот как описывает переправу через реку Вопь Эжен Лабом:«Всех охватило отчаяние, ведь, несмотря на все усилия, предпринятые нашим арьергардом, чтобы удержать русских, они все-таки приблизились. Всеобщая паника только усилила опасность. Река замерзла только наполовину и повозки не могли проехать (по вязкому дну), а тем, у кого не было лошадей, пришлось идти вброд. Плачевность ситуации усугубляло то, что нам пришлось бросить около сотни пушек, большое количество фургонов с боеприпасами и провизией, а также множество разных повозок и экипажей, которые везли остатки провизии, взятой нами еще из Москвы. Когда стало ясно, что выбора нет, все поспешно стали нагружать своих лошадей самым ценным имуществом. Но если кто-то ненадолго отходил от своего экипажа, огромные толпы солдат, не давая владельцу возможности взять то, что он хотел, налетали на этот экипаж и моментально разграбляли его …».
Глава 33.
В этой главе мне придется рассказать о самом страшном преступлении, которое совершил «великий человек Европы», как называли и называют Наполеона очень и очень многие, по отношению к обманутым им солдатам. Но сначала, для понимания ситуации, приведу обширную цитату из «Мемуаров» Коленкура.
Дивизионный генерал Арман де Коленкур отвечал за нормальное функционирование двора императора и в Париже, и в походе, а так же за курьерскую связь с далекой Францией и с отдельными корпусами Великой армии. Обязанности его были воистину безграничными, поэтому стоит его читать с должным вниманием.
«Всякий, кто добросовестно сравнил бы состояние своего корпуса в начале и в конце какой-либо кампании и исследовал бы причины понесенных корпусом потерь, бесспорно нашел бы, что отнюдь не неприятельский огонь причинил наибольшие потери нашей кавалерии. Мы делали слишком большие переходы; не хватало очень многого; было мало опытных унтер-офицеров; большинство кавалеристов было мало или даже вовсе не обучено. И, однако, если сравнить хорошее состояние нескольких корпусов к самому концу компании с тем состоянием разложения, в котором находились некоторые другие, отнюдь не чаще их побывавшие в деле, то будет видно, что нашим врагом было отсутствие дисциплины, и порождаемые этим беспорядки объяснялись в первую очередь небрежностью высших начальников». «Падение дисциплины и небрежность высших начальников» - давайте отметим и это. Но пока пусть договорит Коленкур: «Императора обслуживали в России 715 верховых и упряжных лошадей, так как надо было перевозить много ящиков со всевозможными запасами и большой обоз с палаточным оборудованием. Императорская ставка пребывала всегда на место в последнюю очередь; все возможности были уже исчерпаны; так как здесь прошла уже вся армия, и надо было привозить все с собой или же отправляться на далекие поиски. Я знал по опыту, что могут сделать порядок и заботливость для улучшения продовольствия с точки зрения его разнообразия, качества и даже количества. Все лица, состоявшие при штабе главного командования, находились в таком же положении, но так как у каждого из них было немного лошадей, то им было гораздо легче снабжать себя всем необходимым. Известно также, что лошадям императора и состоявшим при нем офицерам приходилось делать более длинные и более быстрые переходы, чем каким-либо другим. И, однако, когда 8 декабря во время отступления мы прибыли в Вильно, то из этих 715 лошадей, с которыми мы начали кампанию, павших оказалось только 80, из них 73 упряжных лошади. Падеж лошадей стал чувствительным только после перехода через Неман, а в особенности после прибытия в Инстербург; отсюда видно, что падеж был результатом слишком обильной кормежки лошадей без предосторожностей после только что перенесенных жестоких лишений и крайнего изнурения. При некоторых предосторожностях можно было бы избегнуть этого падежа».
К выше сказанному следует добавить, что обоз был изначально сильно перегружен, поэтому кони требовали очень хорошего питания. Наполеон не желал ограничить для себя предметы роскоши, а после Москвы ко всему еще прибавилась совершенно недопустимая масса «добычи», которую захватили с собой не только император, но и все вплоть до последнего поваренка и помощников главного конюха. Сам Наполеон, как известно, отправлял свою «добычу» отдельными обозами, а особо ценные малогабаритные экземпляры курьерской связью. Кони походного двора императора выдержали эту гонку по двум причинам: они все были подкованы по-зимнему, и Коленкур еще в Москве позаботился запастись фуражом, ограничив хоть как-то объем «трофеев». Следует закончить выводы обор-шталмейстера императорского двора маркиза де Коленкура: «Я вхожу во все эти подробности для того чтобы заранее ответить на все те сказки, которые сочиняли и не преминут сочинять еще насчет влияния морозов, недостатка продовольствия и т.п.. Во время отступления лошади падали и оставались лежать на дороге главным образом потому, что они не были подкованы так, чтобы держаться на льду; после тщетных попыток подняться они, в конце концов, оставались там, где падали, и их разрубали на части еще до того, как они издыхали. При наличности подков с шипами и при некотором уходе, несомненно, можно было бы спасти большую часть из них». Еще раз обратим внимание на то, что остальные лошади французской армии БЫЛИ ПОДКОВАНЫ, но по-летнему, т.е. почти без шипов, а к зиме эти шипы износились, поэтому они и скользили на льду.
Главной ошибкой и высших менеджеров, и последних обозных солдат французской армии после того, как они ограбили Москву, было то, что они слепо верили в несокрушимую силу денег. Считалось, что все имеет свою цену. В Европе, когда чего-нибудь не хватало и возникали трудности со снабжением, достаточно было поднять цены на продовольствие или фураж, и сразу же «деловые люди» привозили все необходимое: «Бизнес вне политики». Поэтому тащить все необходимое на себе, если можно отнять силой или, на худой конец, купить, было явно нецелесообразно. В России законы европейского рынка не действовали, поэтому о всех трудностях похода необходимо было заботиться заранее. Коленкур был несколько лет послом в «этой варварской стране» и, как неоднократно подшучивал над ним император, «полностью обрусел». Может быть, поэтому свой поход до Москвы и обратно обер-шталмейстер императорского двора совершил практически без потерь. Мало того, еще и спас многие жизни. А талантливый, энциклопедически образованный император провалил. Гордыня – смертный грех, и судьба жестоко карает тех, кто впадает в него. Теперь следует рассказать о главном, о преступлении, совершенном Наполеоном по отношению к солдатам своей армии. Вот как рассказывает об этом маркиз де Коленкур:
«Легко представить себе состояние обозов; они были переполнены беженцами, женщинами и детьми; выйдя из Москвы вместе с нами, они должны были принять раненых в боях под Винковым и под Малоярославцем; к этим раненым, как я уже рассказывал, прибавились раненые из Можайска, размещенные на крышах повозок, на передках, на задках, на ящиках, на козлах, на фуражных повозках и даже на откидном верху фургонов, если внизу не оставалось больше места. Легко представить себе, какой вид имели наши обозы. При малейшем сотрясении те, кому досталось наиболее плохое место, скатывались на землю; кучера не обращали на это никакого внимания. А кучер следующей повозки, если он не дремал и не был погружен в мечты, либо просто не следил за своими лошадьми, либо, боясь остановиться и потерять свое место в ряду, безжалостно переезжал через тело несчастного, свалившегося на дорогу. Дальнейшие повозки уделяли упавшим не больше внимания.
Я никогда не видел ничего более ужасного, чем эта дорога в течение 48 часов после нашего выезда из Можайска. Страх погибнуть от голода, потерять свои слишком перегруженные повозки, погубить своих лошадей, изнуренных усталостью и голодом, закрывал чувству жалости доступ в людские сердца. Я и сейчас содрогаюсь, когда рассказываю, как кучера нарочно направляли свои повозки по рытвинам и ухабам, чтобы избавиться от несчастных, полученных в качестве дополнительного груза, и радовались «удаче», когда какой-нибудь толчок освобождал их от того или иного из этих злополучных людей, хотя они наверняка знали, что упавших раздавят колеса или изувечат лошадиные копыта. Каждый думал о себе, только о себе».
Наполеон, отдавая приказ посадить любой ценой раненых на обозные армейские фуры, убивал как минимум двух зайцев: во-первых, он хотел выглядеть «заботливым отцом нации», который думает о всех своих подданных и подчиненных; а во-вторых, заранее создавал условия для их гибели, не освобождая эти фуры от московской «добычи». Почему он так нелогично поступал? Ответ на этот вопрос на самом деле лежит на поверхности. Военно-бюрократическая империя могла существовать до тех пор, пока ее подданные были уверены, что война – это прибыльное, веселое и малозатратное мероприятие. Если солдат не вернется на родину, то он герой, погибший в борьбе с «северными варварами», защищая основы «западной цивилизации». А вот если он вернется домой изувеченным калекой, то он станет обузой для его далеко не всегда обеспеченной семьи, и постоянным напоминанием, укором для тех, кто баснословно разбогател на этой войне, в которой он стал инвалидом. Поэтому предусмотрительный император заботливо создал условия (не освободил транспорт от «добычи»), при которых несчастный раненый никогда не вернется, и никому не будет «мозолить глаза», чтобы никто не задумывался над ненужными вопросами.
Сам Коленкур, с разрешения Наполеона, после Малоярославца взял в свой императорский обоз трех знакомых тяжелораненых офицеров. Все они по дороге выздоровели и благополучно прибыли во Францию.
Все постоянно пишут и говорят о голоде, начиная с Можайска, т.е. с возвращения на Смоленскую дорогу. Давайте запомним столь знаковый город. Он играл огромную роль в походе французской армии по части снабжения продовольствием этой армии грабителей и в тот момент, когда они шли на Москву, и еще более, когда они возвращались, нагруженные сверх всякой разумной меры, обратно. Для того чтобы легче было проследить постепенное изменение наших взглядов (мы все учили в школе историю), будем опираться на «Мемуары» А. де Коленкура. Вот что он писал о первых днях этого похода: «В Польше мы испытывали недостаток во всем; в Витебске с большими трудами и заботами удавалось раздобыть кое-какую пищу попроще; в Смоленске, когда мы рыскали по деревням, мы находили нескошенный урожай, зерно, муку, фураж, даже скот, но ни капли водки, ни капли вина. После Дорогобужа все было в огне, но в складах и погребах были прекрасные, иногда, пожалуй, даже роскошные запасы. В домах быстро находили многочисленные тайники, где было спрятано в изобилии все что угодно. Солдаты занимались мародерством; нельзя было этому противодействовать, так как им не раздавали пайков, да и не могли раздавать, ибо жили изо дня в день и совершали переходы без обозов. Большинство солдат устраивалось хорошо, пожалуй, даже очень хорошо».
Сделаем выводы из этого абзаца. Многие европейские армии того времени совершали стремительные марши, потому что не были отягощены обозами. Солдаты, можно сказать так, и в сытые времена и в голодные питались «из местных ресурсов», то есть все, чего коснулась рука солдата – принадлежало ему и только ему. Он имел право брать столько, сколько захочет или сможет унести. На жителей и на остальное из продуктов питания ему было наплевать. Завтра он будет уже далеко. А из этого принципа вытекало следующее: европейскому солдату наплевать, чем будут питаться его товарищи, идущие сзади. Всегда найдется что-нибудь. К примеру, Вязьма еще при наступлении на Москву, несмотря на пожар, бушевавший в городе, запомнилась войскам обилием хлеба и водки; Можайск – обилием сыров и масла, по которому так истосковались за время похода. Другой вопрос: доставалось ли это обилие всем? Или большей частью наплевательски уничтожалось? На второй вопрос можно ответить утвердительно.
При бегстве французов из Москвы, Можайск, правда, далеко не всем, запомнился тем, что в этом городе войска встретились с обозом, везущим рис в количестве, достаточном для зимовки армии в Москве. Что с этим обозом стало? Современники, написавшие воспоминания, скромно умалчивают.
Хотя Коленкур и пытается в своих «Мемуарах» показать Наполеона «первым солдатом» своей армии, испытывавшим такие же трудности, как все прочие рядовые, каждый день заставлявшим себя несколько часов идти пешком, для того чтобы поднять дух своих гвардейцев, иногда в его записях прорываются и другие нотки: «В Гжатске мы нашли остатки обоза, присланного из Франции для императорского двора, с двумя придворными лакеями. Часть его была разграблена казаками. Так как у нас не было транспортных средств для перевозки всего присланного с этим обозом продовольствия, то мы распределили его между собой, и в ставке царило изобилие. Мы пили кло-вужо и шамбертен как простое столовое вино. Мы запаслись силами и хорошим самочувствием…».
Из всего выше сказанного можно сделать вывод, что система, созданная Наполеоном для снабжения его армий, была достаточно совершенной. Но исполнители, особенно когда их поразила эта непреодолимая жажда добычи, сделали ее совершенно непригодной. Приведем еще один пример. В Смоленске Наполеон думал остановиться и перезимовать. Там были сосредоточены обширные запасы всего необходимого для успешной зимовки армии. В первый же день по прибытии в город император лично контролировал раздачу пайков гвардии и еще нескольким воинским подразделениям, следовавшим непосредственно за ней, а так же отправил обоз продовольствия арьергарду маршала Нея, отбивавшему постоянные атаки казаков и русского авангарда под командованием Милорадовича. Но с зимовкой ничего не получилось, так как русская армия под командованием М.И. Кутузова обошла Смоленск и устремилась на запад. Император был вынужден отбросить мысль о спокойной зимовке и бежать дальше. Охрана складов была снята, а раздача пайков была передана под начало командиров последующих подразделений. Результат сказался в ту же ночь: склады были разграблены, а поутру в развалинах лежало неустановленное количество обожравшихся и перепивших спиртных напитков трупов. Из всего выше сказанного НЕОБХОДИМО СДЕЛАТЬ ВЫВОД: системы, создаваемые отдельными людьми, даже гениальными администраторами, являются несовершенными, если в них отсутствует обратная связь с основными массами их подчиненных. Такая обратная связь вполне осуществима. Она описана в рассказе «Афины. Незавершенный бой».
Для того, чтобы полнее обрисовать ситуацию в Смоленске, приведу еще один абзац из «Мемуаров» Коленкура: «Продовольствие в Смоленске находили все, у кого были деньги (а деньги были у всех). Туда прибыли из Франции продукты для императорского двора, а также рис и много других продуктов для армии. Виноторговец, бывший поставщиком императорского двора, привез для спекуляции большое количество вин, водок и ликеров; все это он продал на вес золота. Мы так настрадались от лишений, что солдаты тратили все свои деньги, чтобы раздобыть бутылку водки». Не буду комментировать этот абзац, только прошу обратить внимание на один нюанс: солдаты покупали не еду, а водку.
Если говорить о Смоленске – этой «мечте обетованной» французской армии – то следует еще раз подчеркнуть, почему ей не дано было осуществиться. М.И. Кутузов обошел этот город и двинулся далее на запад, отрезая французского императора от Франции, да и от всей Европы в целом. Так, без сражения, он вынудил Наполеона бросить все и бежать из Смоленска.
Многие мемуаристы утверждают, что фельдмаршал в это время ничего не делал, предоставив событиям развиваться самотеком. Это не так. За время преследования Наполеона он написал сотни писем и записок. Ему приходилось писать русскому послу в Турции (объяснять ситуацию, чтобы охладить некоторые не в меру горячие турецкие головы); писать губернаторам, рассылая им просьбы и приказы о срочной поставке продовольствия для русской армии; писать ответы на все доклады и отчеты генералов, партизан и прочих подчиненных или даже совсем не подчиненных ему людей; «пробивать» требования на поставку оружия для новобранцев (вот где пригодилось бы оружие, брошенное в арсенале Кремля) и, наконец, решать возникающие боевые задачи. Я возьму пару писем (из сотен) великого полководца, чтобы хоть немного показать объем его деятельности.
«1812г. октября 26. – Предписание М.И. Кутузова М.А. Милорадовичу о присоединении к армии, следующей на Красный и Оршу.
«По случаю приближения Главной армии к Днепру найдено мною, что ближайший и выгоднейший путь, который она избрать может, есть от окрестностей Дорогобужа, перерезав дорогу, идущую из Ельни в Дорогобуж, потом вышед на дорогу из Ельни в Смоленск и пройдя некоторое пространство по оной, оставя Смоленск вправо, продолжать прямо на Красное и далее к Орше на операционную линию неприятеля.
Избрав сей путь, имеем мы следующие выгоды. Во-первых, кратчайшим путем достигнуть города Орши, переправясь только один раз через Днепр при сем городе, тогда как неприятелю по прямейшему пути переправляться три раза через оную реку при Соловьеве, Смоленске и Орше. Во-вторых, прикрываем мы сим маршем край, из которого все запасы до нашей армии доходить будут.
Вследствие чего, Ваше высокопревосходительство, можете еще со вверенным Вам авангардом преследовать неприятеля, не доходя до Михалева, откуда фланговым маршем влево стараться в два марша присоединиться к армии. Корпус генерал-лейтенанта Раевского с 1-й кавалерийской дивизиею, составляя ныне авангард 3, 5, 6 и 8-го корпусов, будучи усилен 8-м корпусом и кавалериею из вверенного Вам авангарда, поступает вновь в команду Вашего высокопревосходительства. Генерал-адъютанту гр(афу) Орлову-Денисову предписано присоединиться также к новому авангарду и состоять в команде Вашей.
Генералу от кавалерии Платову, идущему вправо от большой дороги, предписано с остальными у него казачьими полками преследовать бегущего по правому берегу Днепра неприятеля, коему, Ваше высокопревосходительство, отделите в подкрепление 4-й кавалерийской дивизии драгунские полки».
«1812г. октября 31. - Письмо М.И. Кутузова С.К. Вязмитинову об обеспечении армии медикаментами и создании аптечных магазинов в городе Москве и Белеве.
Село Лобково.
Милостивый государь мой Сергей Козмич!
Получив почтенное отношение Вашего высокопревосходительства от 6 октября №106, и в тоже время предоставил главному по армиям медицинскому инспектору Виллие сообразить и уведомить меня, в какие места и в каком количестве нужно будет отправить аптечные запасы, отдав на сей конец в его распоряжение аптечный магазейн, в Лубнах находящийся. Г. Виллие, как из приложенного при сем в копии рапорта его ко мне изволите усмотреть, считает нужным и удобным ответственно настоящему обороту военных операций учредить как можно скорее запасные аптечные магазейны в Москве и Белеве, из коих в первом месте заготовить годовую пропорцию на 250 тыс., и в последнем на 100 тыс. человек, и кроме того, ежели бог нам поможет занять Смоленск, то и здесь особо для 50 тыс. человек с тем, чтобы часть лекарств была подвижною и могла следовать за армиею. Что же касается Лубенского запасного магазейна, г. Виллие считает, что сего магазейна не должно трогать, потому что все войски в губерниях юго-западных, также и армия под командою адмирала Чичагова, заимствуются лекарствами из лубенского магазейна. Находя с моей стороны заключении г. Виллие основательными, я спешу отнесть оные на благорассмотрение Вашего высокопревосходительства и покорнейше просить о учинении зависящих с Вашей стороны распоряжений по предмету учреждения запасных аптечных магазейнов в местах и количествах, сколько предположено г. Виллие, и особенно, чтобы часть некоторых лекарств была подвижною и могла следовать за армиею по ее направлению и чтобы по крайней необходимой надобности в лекарствах при совершенном их в гошпиталях и в армиях недостатке елико можно скорее были оные заготовлены. О последующем же не оставите меня благосклонным Вашим отзывом.
Имею честь быть с совершенным почтением и преданностию В(аше)го в(ысокопреврходительства) всепокорный слуга».
Наконец, Михайло Илларионович был исключительно внимательным человеком. Он даже мог рассмотреть тайные желания своих подчиненных. Если человек был достоин, а осуществление этого желания способствовало успеху общего дела, то князь Кутузов не считал для себя зазорным похлопотать вплоть до самого верха за этого человека. Таких примеров тоже не счесть.
«1812г. октября 27. - Представление М.И. Кутузова Александру I о награждении М.И. Платова титулом графа.
Ельня.
Всемилостивейший государь!
Генерал от кавалерии Платов с некоторого времени оказал давнюю свою ревность и действовал неутомимо при всей своей болезни. Кажется, что верх его желаний есть титло графское.
Всемилостивейший государь, Вашего императорского величества всеподданнейший
Князь Г(оленищев) Кутузов.»
Помета: «Дан указ Сенату 29 октября №266 и рескрипт графу Платову №267».
Из первых двух писем видно, что М.И. Кутузов заранее спланировал и тщательно подготовил обходной маневр, который и не позволил неприятелю закрепиться и перезимовать в Смоленской крепости, Мало того, русский полководец заранее готовил концентрацию войск под Красным. К чему это привело, будет описано далее.
Глава 34.
Считаю нужным привести для сравнения некоторые цифры, приводимые мемуаристами, о состоянии французской армии. Из Москвы вышли около 100 тыс. строевых солдат пехоты. В Смоленске подсчитанное количество: 50 тыс. вооруженных строевых, находящихся непосредственно в своих подразделениях, и 30 тыс. потерявших свое оружие и свои подразделения (подсчеты без раненых). Итого потери (погибшие под Малоярославцем, Вязьмой, Дорогобужем и др.; попавшие в плен)– 20 тыс. Но это потери, даже приблизительно не отражающие последствия сумасшедшего бегства, совершенного этими европейскими войсками. Опираться придется на записи разговоров Наполеона с Коленкуром. Из них видно, что всего на территории России к моменту приближения к Смоленску находится примерно 250 тыс. вооруженных оккупантов. К этому числу стоит добавить еще 200 тыс. чисто французских войск, расположенных в непосредственной близости от границ России в Австрии и Пруссии. Император правильно указывает Коленкуру, что по мере свертывания операционной линии, численность его войск будет возрастать за счет свежих, не потрепанных войск гарнизонов городов и опорных пунктов, а у русских – наоборот сокращаться. Примем численность русской пехоты (именно она имеет главное значение на поле боя) восстановившуюся в Тарутино до уровня 110 тыс., т.е. почти до уровня Бородинского сражения. На самом деле, как считал Наполеон, у Кутузова было 15-20 тыс. кадровых солдат, прошедших достаточно высокую школу практической службы, а остальные – плохо обученные добровольцы. Таким образом, навязывать французам прямое решительное сражение становится явно не выгодно. Но и сразу после Смоленска ситуация сохраняется сразу по нескольким причинам.
Во-первых, русские войска осуществляют свой параллельный марш южнее французской армии всего лишь на расстоянии 8-10км. Т.е. идут по местности, совершенно разоренной оккупантами еще в период их летнего наступления.
Во-вторых, Наполеон абсолютно правильно доказывал Коленкуру, что они будут отступать от одного продовольственного склада к другому, а вот русским придется возить основные запасы из Калуги, поэтому маршрут этого подвоза с каждым пройденным километром будет непомерно возрастать. Пропорционально удлинению этого пути будут расти и потери русских войск от недостатков снабжения. Конечно, находясь в родной стране, М.И. Кутузов старался компенсировать эти недостатки, заранее рассылая письма тем губернаторам, мимо подопечных территорий которых предполагалось прохождение войск. Как всем известно, у нас в России нет более патриотичного слоя населения, чем государственные чиновники. Причем градус патриотизма у них просто зашкаливает во время патриотических застолий, с соответствующими этому поводу клятвами и возлияниями. А вот с решением реальных дел этот бюрократический патриотизм совпадает далеко не всегда, потому что слишком часто находятся «труднопреодолимые» именно для чиновников чисто бумажные причины. Поэтому, проделав этот путь, русские войска также понесли тяжелейшие небоевые потери. Вот что пишет Глинка о ситуации с продовольствием в русской армии во время боев под Красным: «После всего этого ты видишь, что трофеев у нас много; лавров девать некуда; а хлеба – ни куска… Ты не поверишь, как мы голодны! По причине крайне худых дорог и скорого хода войск наши обозы с сухарями отстали; все окрестности сожжены неприятелем, и достать нигде ничего нельзя. У нас теперь дивятся, как можно есть! И не верят тому, кто скажет, что он ел». Еще одна обширная цитата. «Авангард наш должен был переправиться через Березину, чтобы идти к Вильне; но старый мост был сожжен, надлежало новый построить за ночь, чтобы к рассвету войска могли перейти через реку. Черкасов поручил это дело мне, для чего и была назначена пионерная рота Греча; но как несчастная рота сия потеряла много людей от трудов и нужды, ею переносимых, то она не была в состоянии выставить более 50-ти изнуренных работников». Было принято решение для ускорения строительства придать саперам строевую пехотную роту. «… в назначенной к работе роте состояло только 15 оборванных и истощенных рядовых». [Н. Муравьев]. Вдумайтесь! Численность строевой роты того времени 150 рядовых.
Многие историки описывают ужасы голода и мороза, которые терзали французскую армию, и противопоставляют ей якобы великолепно обмундированную и сытую русскую армию. Позволю себе привести обширную цитату из записок офицера артиллериста Я.Е. Митаревского: «Штабс-капитан имел волчью шубу, у меня был тулупчик, но походом я так истаскал его, что были только остатки. Прочие офицеры были в мундирах, потертых легких шинелях..». Он пишет с ужасом о положении русских солдат, причем оно ухудшалось еще в связи с тем, что им не разрешалось одеваться не по уставу, а также они были обязаны нести оружие, ранцы, шанцевый инструмент. Все это в изорванной на походе летней форме и даже без рукавиц, поэтому многие солдаты отмораживали пальцы и даже руки и ноги. Если говорить о питании, то «русская армия тоже страшно терпела, и даже более, чем наполеоновская, так как шла сзади ее, а, следовательно, должна была продовольствоваться остатками от нее». Правда, выручали трофейные продовольственные склады. В Минске захватили 3 млн. пайков, в Вильнюсе 4 млн. Про остальные места, не указывается ничего, просто пишут коротко «большие запасы». С Вильнюсом связан еще один эпизод: перед прибытием Александра I к войскам гвардейские полки спешно переодели в зимние трофеи с захваченных вражеских вещевых складов.
В окончании своих записок Я.Е. Митаревский пишет следующее: «Что иностранные писатели все почти единодушно приписывают истребление наполеоновской армии голоду и морозу, то это не удивительно. Все почти имели там своих представителей, и не сознаться же им пред целым светом и потомством, что истребили их действия русских армий! Странно, что и наши историки истребление наполеоновской армии приписывают тем же причинам, не исследуя настоящих причин. И неужели позднейшее потомство останется навсегда того мнения, что наполеоновская армия истреблена не мужеством и терпением русских войск и распорядительностью генералов, а голодом и морозом?».
Следует добавить еще одну характерную деталь: нигде русские солдаты не раздевали догола своих раненых, погибших или пленных. Задумайтесь: а почему?
К голоду французской армии хотелось бы добавить еще немного из «Истории похода в Россию» генерал-адъютанта графа де Сегюра. Еще до вторжения в русские пределы, проходя по территории Варшавского герцогства, союзные войска с величайшим удовольствием очередной раз ограбили поляков. Только для того, чтобы вывезти с собой награбленное продовольствие, по исследованию академика Тарле Е.В., пришлось конфисковать более100 тыс. лошадей. Представляете, как были ограблены польские крестьяне? Ведь что такое мужик без коня? – Это ни землю вспахать, ни дров привести. Сотни семей были обречены. При этом «конфисковали» миллионы предметов, необходимых для выживания в крестьянском хозяйстве, но совершенно ненужных в военном походе. После пересечения Немана невообразимое количество этого «конфиската» кучами валялось вдоль обочин дорог как ненужный хлам. Примерно также была ограблена и союзная французам Пруссия. Вот как скромно пишет об этом граф: «Если запасов провианта и было достаточно, и они были хорошо распределены на расстоянии от Одера до Вислы и Немана, то все же не хватало фуража, не так легко перевозимого, и наши кавалеристы бывали вынуждены резать зеленую рожь на корню и снимать соломенные крыши с домов, чтобы дать корм лошадям. Правда, они не ограничивались только этим; но если дозволяется одно бесчинство, то как запретить другие?». Вот и бесчинствовали (грабили союзников) по полной программе. Но продолжим. «А что будет на другом берегу Немана? Император рассчитывал на множество легких телег и тяжелых повозок, каждая из которых должна была перевозить груз весом в несколько тысяч фунтов через песчаные территории, которые с трудом пересекают телеги с грузом в несколько центнеров. Эти транспортные средства были организованы в батальоны и эскадроны. Каждый батальон легких телег, называемых comtoses, состоял из 600 повозок и мог перевозить 6000 центнеров муки (минимум 1200000 пайков хлеба). Батальон тяжелых повозок, которые тянули быки, перевозил 48000 центнеров. Кроме того, было еще 26 эскадронов тяжелых повозок, перевозящих военное снаряжение, большое количество повозок с разными инструментами, тысячи артиллерийских и госпитальных повозок, материалы для ведения осады и постройки мостов». Войска проходили по территории Польши и Пруссии: «Армия сама добывала провиант во время этого марша. Страна была богатой – повозки, скот, провизия всякого рода изымались, все буквально сметалось. Несколько дней спустя, на Немане, награбленное было брошено ввиду трудностей перехода, сопровождаемого стремительным движением врага, и это делалось с индифферентностью, равной жестокости, с которой оно ранее захватывалось.
Однако важность цели оправдывала беспорядочность этих действий. Она заключалась в том, чтобы застать русскую армию врасплох – собранную воедино или рассредоточенную; короче говоря, взять ее в кольцо силами четырехсот тысяч солдат… Наши длинные и тяжелые повозки осложнили бы наши переходы. Значительно удобнее жить за счет ресурсов страны… Некоторые начальники подавали пример, и это было соревнование в совершении дурных поступков. Здесь многие наши союзники превосходили французов. Мы были их учителями во всем, однако, копируя наши качества, они подражали нашим порокам. Непристойный и грубый грабеж повторялся вновь и вновь».
А как же эти пороки откликнулись потом, при отступлении, например в Смоленске? Давайте заглянем в смоленские описания Лабома. Итак, его 4-й корпус вице-короля Евгения Богарне, преодолев неимоверные трудности, наконец-то оказался в «земле обетованной» - в Смоленске. Они ждут своей очереди получения продовольствия: «Мы лежали, прикрывшись какой-то жалкой соломой, и предавались этим печальным мыслям, как вдруг кто-то закричал: «Вставайте, вставайте, склады грабят!». Все тотчас повскакали, кто-то схватил свой ранец, кто-то корзину или бутыль. Мы же сообщали каждому, куда ему идти: « Вы идите на мучной, вы на водочный, а слуги пусть идут туда, где мясо, сухари и горох!». В одно мгновение комната опустела. Прошло довольно много времени, потом наши друзья вернулись и рассказали, что умирающие от голода солдаты, не в силах больше ждать обещанной раздачи, не обращая внимания на охрану, ворвались в склады и начали грабить их. Некоторые из вернувшихся несли мешки с мукой, и сами были ей осыпаны. Другие, ступая тяжело и устало, сбрасывали на стол большие мешки сухарей. Особую радость вызвала большая коровья нога. Через час появились слуги, груженые рисом, горохом и водкой. Мы смотрели на все это изобилие и сердца наши пели. Один смеялся от радости, замешивая тесто для лепешек, другой пел и жарил мясо, но изрядное количество выпитой водки вызвало такой шквал веселья, что нам показалось, что наши печали исчезли навсегда». Из приведенного отрывка видно, что командование 4-о корпуса само организовало ограбление складов. Они захватили то, что считали необходимым для самих себя, нисколько не заботясь о своих солдатах и о защищавших их войсках маршала Нея.
А кто же были эти солдаты? Давайте разберем на примере Почетной Гвардии Италии. Она состояла из молодых людей, отобранных из лучших семей Италии. Причем не им платили жалование, а их родители сами платили 1200 франков в месяц (по тем времена сумасшедшие деньги) за то, чтобы они могли участвовать в этом походе. «Служить в этом полку считалось большой честью… Среди этих юношей было немало весьма талантливых, всех их ожидало блестящее будущее. Многие из них были единственными наследниками своих знатных семей. Кроме своих титулов, полученных ими от их предков, они обладали высоким уровнем интеллекта и всеми качествами, необходимыми прекрасному офицеру. В этой школе получили образование лучшие офицеры итальянской армии. Они изучали военное дело и устав корпуса и, хотя по окончании обучения выпускнику присваивалось звание су-лейтенанта (кандидата в офицеры), службу они несли как обычные рядовые солдаты.
Этот корпус был образцом мужества и дисциплины и выглядел блестяще, но в этой незабываемой кампании из-за недостатка слуг он пострадал больше, чем другие корпуса. Гвардейцы этого корпуса не умели подковывать лошадей, чинить свою одежду или обувь, и когда прислуги и армейских мастеров не стало, вот тогда им пришел конец». Добавим от себя, именно там, в Смоленске, они выполнили зверский приказ Наполеона: бросили женщин, сопровождавших их в походе. Эти несчастные, прошедшие часть пути от Дорогобужа пешком, поэтому потерявшие какую-либо одежду и обувь, без продовольствия оказались выброшенными на мороз в практически сожженном городе. Что с ними стало, все авторы мемуаров стыдливо умалчивают. Из самой же Почетной Гвардии на родину, в солнечную Италию, вернулось только пять аристократов.
На другой день, повинуясь очередному приказу императора, 4-й итальянский корпус должен был выйти из Смоленска. Но выход задержался, потому что часть солдат еще не получила продовольствия. Пришлось «добивать» склады. Происходило это стихийно, запасов, доставленных обозами, было столько, что хватило бы на несколько лет. После выхода из обреченного города стало еще хуже. И виной этому был не мороз.
«Безжалостность, ранее направляемая на наших врагов, теперь перекинулась на своих. Лучшие друзья больше не узнавали друг друга. Если тот, кто не имел хороших лошадей и верных слуг, внезапно заболевал, он был уверен, что никогда не увидит свою страну снова. Каждый предпочитал скорее сохранить свои московские трофеи, чем жизнь своего товарища. Со всех сторон мы слышали стоны умирающих и печальные крики брошенных на произвол судьбы. Никто не обращал на них никакого внимания, а если кто и подходил к тому, кто был уже при смерти, то только за тем, чтобы ограбить его…» [Лабом, «От триумфа до разгрома»].
Под Красным 4-й корпус Евгения Богарнэ будет отсечен авангардом Милорадовича от гвардии Наполеона, от корпусов Жюно и Даву. Чтобы спасти хоть что-то, вице-король пожертвует одной из своих лучших дивизий, а сам, с остатками итальянского корпуса, ночью, заснеженными полями, бросив «добычу», пушки и продовольствие, только что полученное в Смоленске, просочится в обход по заснеженным полям (слово «прорвется» тут не подходит) к Наполеону.
Глава 35.
От Вязьмы и до Смоленска Ней командовал арьергардом «Великой армии». Десять долгих дней он сдерживал действия русского авангарда. Если с начала этого ужасного отступления температура воздуха была еще приемлемой, то к середине пути она упала до -10 градусов. При некоторой нехватке продовольствия, пускай еще слабая русская зима стала просто убивать войска Нея.
«Ней видел, что потребовалась жертва и что выбор пал на него; он покорился, идя навстречу опасности, столь же великой, как и его храбрость! Теперь он уже не считал вопросом чести сохранение обоза и даже пушек…» [Сегюр, «История похода в Россию»].
«13 ноября он подошел к Смоленску и развернулся, чтобы удержать неприятеля» [Сегюр].
Но в этот момент, когда казалось, что нужно позаботиться только о спасении своего корпуса, он увидел слева от своих позиций толпы отступающего прямо по заснеженным полям практически дезорганизованного итальянского корпуса. Верный присяге и тому, что он является арьергардом армии, он защищал войска 4-о корпуса более суток. За это время войска Евгения Богарнэ сумели как-то организоваться, «добыть» продовольствие, получить новые пушки и свежих лошадей из резервного артиллерийского парка. Они смогли это сделать потому, что Ней стоял на их защите. Его солдаты спрашивали: почему они должны сражаться, обеспечивая бегство другим? История не сохранила ответов маршала, но видимо его слова, его поведение (он ел как они, спал как они, находился на самых опасных местах) были таковы, что большинство солдат подчинялось ему.
15 ноября «итальянцы» покинули Смоленск. У солдат Нея было чуть более суток для того, чтобы добыть что-то из разграбленных складов, поесть, получить патроны и покинуть город, наполненный мертвыми от прохождения предыдущих корпусов.
К выше сказанному следует добавить, что Смоленск был не только продовольственной базой Наполеона, но в нем были также сосредоточены очень большие запасы огнеприпасов. Повинуясь действующему еще от Москвы приказу Наполеона, Ней совершил большую историческую подлость: он взорвал древние городские стены и восемь башен.
В 2 часа ночи с 17 на 18 ноября при температуре -17 градусов Ней покинул Смоленск. Это было уже после того, как войска вице-короля попались в засаду Милорадовича и, потеряв три дивизии, бросив все, в наступившей темноте обошли русских полями. И вот тут мне не понятно одно: почему Евгений Богарне не предупредил маршала Нея о сложившейся ситуации? Этим он лишил своего сослуживца самого главного на войне: информации и времени на принятие решения! Евгений Богарне не предупредил своих товарищей, только что спасших ему жизнь, жизнь солдат его корпуса под Смоленском!
Когда маршал Ней вышел из Смоленска, в его арьергарде было: 15 тыс. пехоты при 300 кавалеристах и 27 орудий. Они шли, ничего не подозревая о подготовленной для них ловушке. Впрочем, начало было для них благоприятно. Густой туман скрыл их приближение от русской засады. Передовым отрядом в 3-м корпусе командовал генерал Рикар. Неожиданно для тех и для других (какова организация патрульно-постовой службы?), в три часа дня, французы вышли прямо в расположение русских батарей и захватили несколько пушек, но русские артиллеристы не растерялись и успели сделать несколько выстрелов. На этот грохот (по принципу - «наших бьют») в помощь артиллеристам ринулась русская пехота. Захваченные пушки удалось отбить. Генерал Рикар был ранен, а его передовой отряд частично уничтожен, а частично рассеян. Маршал Ней попытался организовать решительный прорыв, но попал в «огневой мешок», организованный по приказу Кутузова Милорадовичем. В результате: «… корпус Нея набрел на картечь милорадовских батарей. Это было не сражение, а истребление неприятельских колонн артиллерийским огнем. Других усилий не было. Полагали, что остатки Нея должны сдаться, и потому задолго до сумерек прекратили канонаду» [А. Щербинин, «Записки»].
Русское командование «полагало, что остатки должны были сдаться», поэтому к нему прислали офицера-парламентера, который предельно ясно изложил маршалу сложившуюся ситуацию: Вы окружены со всех сторон превосходящими силами, на Вас наведены орудия десятков батарей, которые не позволят Вам сделать ни одного лишнего шага; поэтому русское командование предлагает Вам сдаться. Ответ Мишеля Нея слышали многие, вот его примерное содержание: «Императорские маршалы в плен не сдаются! Под огнем люди в переговоры не вступают».
Воспользовавшись прекращением артиллерийского огня и плохой видимостью, он собрал свыше 3000 своих солдат и повел их по колено в снегу на север в лес, а затем вдоль дельты реки Лосьминки к Днепру. Вот как описал этот бой в своем докладе генерал Милорадович: «Сколь ни упорствовал неприятель в своем намерении, но везде был сильно поражаем и опрокинут холодным оружием и искусным распоряжением артиллерии полковником Мерлиным.
Маршал Ней ранен, спасся бегством и преследуем казаками за Днепром. Остальные его корпуса, 12000 человек, положили оружие; вся артиллерия его, состоящая из 27 орудий, обозы и казна достались в руки победителей. В числе пленных штаб и обер-офицеров более ста человек».
Нельзя любить оккупантов ограбивших и разрушивших Москву, погубивших сотни тысяч граждан России (в том числе неповинных ни в чем женщин и детей), но трудно не отдать должное такому командиру, как маршал Ней.
Выйдя на берег Днепра, беглецы увидели, что, несмотря на низкую температуру, эта быстрая и полноводная река еще не замерзла. Только в одном месте берега соединяла перемычка из смеси снега и принесенных льдинок. Несколько добровольцев, попытавшихся переправиться по этому природному сооружению, провалилось. Казалось, выхода не было. Маршал приказал ждать. Мороз усиливался. Так прошло около двух часов. Люди замерзали, еще немного, и переправа уже никому будет не нужна. Ней решился. Он приказал бросить все лишнее, кроме оружия, и первым подал пример, сдернув полушубок, оставшись в изорванном мундире только при сабле, закрепленной на спине, и карабине. Потом он лег на лед и пополз. Все, затаив дыхание, смотрели, как он постепенно скрывается в наступающей темноте, потом стали так же осторожно переправляться. Из трех тысяч противоположного берега Днепра достигли около девятисот человек. Но оказалось, что это всего лишь полдела, так как правый берег реки очень высок, крут и покрыт льдом. Не дожидаясь конца этой дикой переправы, Ней, долбя штыком ступени, полез по этой ледяной круче. Он поднялся и стал звать наверх остальных и солдаты полезли на голос своего командира. Преодолеть это препятствие смогли только восемьсот человек, остальные погибли. Этих беглецов и привел маршал Ней в Оршу.
Эпизод боя знаменитого маршала под Красным является «золотым фондом» подвигов французской армии в войне 1812 года, поэтому существует множество различных рассказов «участников и очевидцев», в которых через Днепр удалось переправить даже пушки и лошадей. Существуют «описания героических атак», при которых истреблялись и разгонялись «несметные полчища казаков». Думаю, что все было значительно проще, чем столь разные воспоминания некоторых «участников». Собрав тех своих солдат, кто смог переправиться через эту водную преграду, Ней двинулся вдоль берега реки лесами и перелесками к Орше. Сам много послуживший в кавалерии, он знал, что атаковать остатки его беглецов в береговых зарослях казаки не смогут. По дороге ограбил несколько прибрежных русских деревень, в которых забрал лошадей, теплую одежду, а его солдаты «подмели» все съедобное. Вот отсюда и возникли «байки очевидцев и участников» о переправе пушек и обоза. Под Оршей, в лесу он и встретил представителей 4-го корпуса Евгения Богарнэ, которые и довели его измученных солдат до города. Пожалуй, это наиболее достоверное и наименее хвастливое описание этого действительно труднейшего и героического прорыва.
20 ноября Ней с остатками своего III корпуса пришел в Оршу. Все очевидцы этой встречи в своих воспоминаниях дружно сходятся в одном – ликование войск было всеобщим. Тем более что участники этого перехода и солдаты, и офицеры «… приходили в восторг при упоминания имени своего маршала и заставляли других разделять их восхищение, так что даже равные ему по чину не думали завидовать ему. К тому же Ней не придавал всему этому никакого значения. Поступая так геройски, он делал то, что ему было свойственно, и если бы не блеск его славы, отражавшийся во всех взорах, и не всеобщие восторги, он и не заметил бы, что совершил подвиг!» [Сегюр, «История похода в Россию»].
Теперь стоит немного рассказать об Орше - этом провинциальном русском городке. Еще до начала войны 1812 г. русское командование решило сделать его одной из главных баз снабжения армии. На армейских складах (магазинах) были сосредоточены огромные запасы амуниции, продовольствия и фуража.18 июля французский генерал Кольбер ворвался в городок. Россиянские бюрократы буквально по описи передали все запасы оккупантам. Многие из них (дворян!) согласились войти в организованную оккупантами местную администрацию.
Несмотря на обилие трофеев, доставшихся французам в Орше, т.е. всего, что необходимо войскам на войне, захватчики безжалостно ограбили местных жителей. Ограблению подверглись также все культурные и религиозные центры, в том числе церкви, костелы, синагоги, монастыри и иезуитская школа. Все русские жители бежали из города в леса, где становились партизанами, или в неоккупированные губернии. Остались только предприимчивые евреи, поставлявшие вражескому гарнизону те услуги и товары, которые невозможно найти на армейских складах, но можно купить за очень большие деньги. Впоследствии врач французской армии Г. Росс вспоминал, как чудовищно наживались эти дельцы на солдатах.
Следует упомянуть еще одно имя, вошедшее на века в историю оршанского захолустья, – это Мари-Анри Бейль, генеральный директор обеспечения резерва французской армии, вошедший в историю мировой культуры, как знаменитый писатель Стендаль, автор романов «Красное и черное», «Пармская обитель». Спустя годы он вспоминал: «Не истративши не сантима из кассы армии, я обеспечил армию в Орше и окрестностях». Уж как он обеспечивал армейские запросы и запасы, «не истратив ни одного сантима», я догадываюсь, но реальных исторических фактов мне найти не удалось.
Осенью 1812 г., в связи с отступлением наполеоновской армии, после потери Смоленска Орша, с ее гарнизоном и складами, приобрела особенное значение. Именно в этих районах император мечтал собрать свои войска, разбросанные по западным районам России, и разгромить армию Кутузова. Но у русских было свое видение дальнейших перспектив ведения войны и они не позволили осуществиться планам Наполеона. Под давлением русских армий были вынуждены убраться за кордон австрийские и прусские войска, потерпели поражения и саксонские союзники. Пришлось Наполеону, под угрозой полного окружения, покинуть сытную и теплую Оршу.
Если ранее вошедшие в Оршу корпуса откормились, некоторые вновь получили новые пушки и лошадей из артиллерийского резерва, продовольствие, то остатки III корпуса не успели получить почти ничего. 21 ноября они уже были вынуждены покинуть обогревший их городишко, который с истинно европейской аккуратностью и подожгли со всех сторон. Ужас этого «деяния» заключался в том, что в каждом доме Орши лежали больные и раненые солдаты французской армии (я не говорю о местных евреях). Пожарище было видно за 15 километров. Увидев этот сигнал, в городок примчались казаки Платова. Они и спасли часть раненых, а также отстояли часть домов от огня для людей.
Глава 36.
У каждой войны есть свои исторические темные пятна. Сейчас необходимо рассказать о переправе французских войск через Березину. История этой переправы изобилует исключительно нелогичными поступками русского командования. В ней странным таинственным образом замешаны и трусость, и глупость, а более всего, как мне кажется, подлость. Долгие годы, сколько бы я ни вчитывался в мемуары участников этих событий, рассматривал схемы движения войск, меня не оставляла мысль, что я не понимаю внутреннего тайного содержания происходивших тогда событий. Поэтому писать об этой переправе я буду крайне схематично и коротко, в основном касаясь судьбы главного героя этого рассказа.
Для французов вступление к трагедии этой переправы началось в Орше, когда Наполеон, непостижимым для великого полководца образом, приказывает сжечь свой понтонный парк. Это ж надо было таскать эти понтоны от Парижа до Москвы и обратно, чтобы под несчастной Оршей сжечь их. Этим погребальным костром он обрек на мучительную смерть 40000 своих солдат!
Для русской армии подготовка к этой переправе началась значительно ранее, можно сказать, практически сразу после Малоярославца, когда Наполеона вынудили бежать по старой смоленской дороге. Если и до этого М.И. Кутузов торопил адмирала Чичагова двигаться на север, чтобы перерезать коммуникационные линии французской армии, то после боя под Красным он пишет следующее письмо: «После сильного поражения неприятеля под Красным главная неприятельская армия направилась на Оршу и, перейдя Днепр при сем месте, оставила оный город 9-го числа (21ноября н. ст.). Генерал Платов с 15-ю казачьими полками, генерал-майор Бороздин с 6-ю следуют по бокам отступающего неприятеля, тогда как генерал Милорадович с главным авангардом армии, состоящим из 54-х баталионов пехоты и одного корпуса кавалерии, следует по пятам его.
Без сумления Наполеон, отступая через Коханов, Толочин к Бобру, присоединит к себе Сен-Сира и Виктора, вследствие чего предписано от меня графу Витгенштейну соединенно с генерал-адъютантом Голенищевым-Кутузовым, не упуская из виду неприятеля, следовать быстро за ним. Ваше Высокопревосходительство усмотреть можете, что по мере усиления сил неприятельских в направлении к Борисову, сближаются и силы наши для нанесения сильного и может быть последнего удара неприятелю.
Естьли Борисов занят неприятелем, то вероятно, что оный, переправясь через Березину, пойдет прямейшим путем к Вильне, идущем чрез Зембин, Плещеницы и Вилейку. Для предупреждения сего необходимо, чтобы ваше высокопревосходительство заняли бы отрядом дефилею при Зембине, в коей удобно удержать можно гораздо превосходнейшего неприятеля».
Борисовское предмостное укрепление охранял отступивший минский гарнизон под командованием наполеоновского генерала Бронниковского. На помощь ему спешила дивизия Домбровского. К вечеру 30 ноября Домбровский прибыл к Борисову и уже в темноте стал располагать свои войска. Но той же ночью еще в темноте к городу подошел русский отряд под командованием решительного генерала Ламберта. На рассвете он атаковал дивизию Домбровского и, уничтожив свыше 3 тыс. человек, захватил Борисов. В бою генерал Ламберт был ранен и выбыл из строя. Остатки дивизии Домбровского бежали к Бобру и присоединились к войскам маршала Удино. Мост через Березину в Борисове был захвачен.
В это время корпус Витгенштейна приближался к дороге Орша – Борисов, по которой отступал Наполеон. Неожиданная атака Ламберта и захват Борисова закрывали Наполеону путь отступления. Таким образом, осуществлялся план окружить и окончательно разгромить армию Наполеона между Оршей и Борисовым, разработанный в Петербурге, да еще и самим Александром I. Кутузов, видимо, не исключал возможность его осуществления. Поэтому и занимался его претворением в жизнь. Но при этом требовалась исключительная согласованность действий всех трех командующих русскими армиями и подавляющая французов численность войск. Все в этой истории не так просто и очевидно. Кутузов трезво оценивал способности адмирала Чичагова, назначенного Александром командовать Молдавской армией и войсками, ранее подчиненными генералу Тормасову, и поэтому написал ему письмо, которое заканчивалось так: «… Вам придется иметь дело с Наполеоном, гениальным полководцем; он без сомнения, устроит демонстрацию перехода в одном месте, чтобы привлечь ваше внимание, а сам совершит в это время переправу в другом. Итак, осторожность и бдительность».
Кутузов, узнав, что Борисов отбит обратно войсками Удино, но на левом берегу, не давая французам восстановить мост через Березину, стоят войска Чичагова, срочно шлет еще одно очередное письмо, приказывая занять дефиле при Зембине, потому, что это второй и, видимо, самый тайный и самый главный вариант захвата Наполеона. Зембинское дефиле – идеальная ловушка! Если вражеская армия втянется в него, а на выходе будет стоять пусть небольшой отряд хотя бы с несколькими орудиями, то французам, влезшим в эту западню, не останется ничего другого, как сдаться. Но даже если и не будет отряда, охраняющего выход из дефиле, то стоит только сжечь хотя бы один из мостов – и выход будет закрыт до лета.
Но сначала я напомню, что значит слово «дефиле»: «Дефиле – узкий проход в труднодоступной местности, который может быть использован для прохода войск или же для воспрепятствования войсковому проходу». Следует добавить следующее, что в 1800 – 1801 и в 1809 – 1811 г. г. М.И. Кутузов был военным губернатором Литвы, поэтому как никто другой знал, что из себя представляет Зембинское дефиле. Это обширное пространство непроходимой и незамерзающей трясины, питаемое речкой Гатью. Но через него проходит прямая дорога с тремя крупными и более чем десятью мелкими мостами от Орши на Вильно. Хотя назвать это сооружение, выложенное зыбкими кладями из бревен, положенных поперек, дорогой сможет далеко не каждый. Лабом, 4-й корпус которого несколько дней проходил по этому маршруту еще летом в начале войны, с ужасом вспоминал его: лошади ломали ноги, фургоны приходилось сбрасывать в трясину. Зимой двигаться по обледенелым кладям было во сто крат труднее. Вот где, как я думаю, старый полководец и задумал пленить французскую армию практически без потерь.
Глава 37.
Надо прямо сказать, что положение Наполеона в начале двадцатых чисел ноября стало отчаянным. С севера приближались русские войска под командованием Витгенштейна. С юга наступала молдавская армия, год тому назад, под руководством М.И. Кутузова, разгромившая турок. В тот момент ею командовал самонадеянный англофил, любимец Александра I адмирал П.В. Чичагов. В этой армии были опытные солдаты, к тому времени уже крепко послужившие, были в ней и решительные офицеры, но были, как выяснилось потом, и трусливые армейские бюрократы... Среди храбрецов особенно отличался генерал Ламберт. Он родился во Франции. Его семья бежала в Россию, где молодой человек и поступил на военную службу. Участвовал в походах А.В.Суворова, поклонником которого и оставался до конца своих дней. Ему принадлежит честь совершить одну из первых побед русских войск над противником под городом Кобрин (если быть более точным - то третью по счету). Именно он неожиданным ударом захватил Минск (с его огромными запасами продовольствия), а таким же стремительным ночным штурмом отбил от превосходящих сил противника Борисов и захватил единственную в этом районе переправу через Березину. К величайшему сожалению, в этом бою он был тяжело ранен и убыл на два года из армии на лечение.
Уже 23 ноября маршал Удино разбил командовавшего авангардом молдавской армии бездарного, а потому крайне самоуверенного графа Палена, заменившего раненого Ламберта, и вынудил русских очистить Борисов, но не сумел захватить столь необходимую французам переправу, ее успели сжечь.
Адмирал Чичагов, во исполнение письма М.И. Кутузова, отправляет генерала Е.И. Чаплица с приказом занять Зембинский проход. Что тот и делает, располагаясь в начале дефиле, на берегу Березины, а не в конце. Но при таком расположении переправа в районе Студянки становится невозможной, и Наполеон оказывается в ловушке. Других дорог нет! Приходится надеяться только на чудо. И «чудо» приходит на выручку императору французов в лице приказа генерала графа Ланжерона генералу Чаплицу – отвести войска к Борисову. По получении этого уму непостижимого приказа, генерал Чаплиц ночью, не дожидаясь утра, отправляет своего адъютанта к Ланжерону. Тот сообщает этому любимцу императоров Павла I и Александра I, что французы именно в районе Студянки готовятся к форсированию Березины, но самонадеянный французский эмигрант вновь подтверждает свой приказ. Вот как описывает граф Сегюр сложившуюся ситуацию: «Французы работали всю ночь при свете неприятельских огней, сверкавших на высотах противоположного берега, на расстоянии пушечного и ружейного выстрела от дивизии Чаплица. Последний, не сомневаясь в наших намерениях, послал предупредить о них своего главного начальника.
Присутствие неприятельской дивизии отнимало надежду обмануть русского адмирала. Каждую минуту ждали, что вот сейчас вся его артиллерия откроет огонь по работавшим солдатам…
При виде русских огней и их позиции самые решительные его (Наполеона) генералы, Рапп, Мортье и Ней, воскликнули:
- Если император выйдет из этого ужасного положения, то придется окончательно уверовать в его звезду!
Сам Мюрат считал, что теперь время думать только о том, как спасти Наполеона…
В это время, при разгоравшемся рассвете, побледнели и исчезли огни московитов. Наши войска взялись за оружие, артиллеристы встали на свои места, генералы производили наблюдения; все внимательно смотрели на противоположный берег! Царила тишина напряженного ожидания, предвестница великих бед!
С вечера всякий удар наших понтонеров, отдаваясь в лесистых холмах; должен был привлекать внимание неприятеля. Итак, первые лучи следующего дня, 26 ноября, озарили его батальоны и артиллерию, стоявшие против хрупкого сооружения, на достройку которого Эбле должен был потратить еще восемь часов. Несомненно, они ждали рассвета только затем, чтобы лучше направлять свои выстрелы. Рассвело: мы увидели большие костры, пустынный берег и на холмах тридцать удалявшихся пушек! Одного их ядра было бы достаточно, чтобы уничтожить единственную спасительную доску, переброшенную с одного берега на другой; но эта артиллерия отступала …
Дальше был виден хвост длинной колонны, продвигавшейся к Борисову, не оглядываясь назад…
Французы не решались верить своим глазам. Наконец, охваченные радостью, они начали хлопать в ладоши и кричать от радости!
Рапп и Удино бросились к императору.
- Ваше величество, - сказали они, - неприятель снялся с лагеря и покинул позицию!
-Этого не может быть! – ответил император.
Прибежали Ней и Мюрат и подтвердили это донесение».
Итак, переправа через Березину для Наполеона была открыта! Но генерал Чаплиц понимал, что когда-нибудь обязательно будет расследование этого события и заранее, как опытный бюрократ, подстраховался: он оставил защищать брод крайне слабосильный отряд генерала Петра Корнилова с двумя пушками. Как только французы увидели, что отступающие колонны дивизии Чаплица скрылись за лесом, по оставшимся русским был произведен залп все гвардейской артиллерии и артиллерии еще трех корпусов. Обе пушки и укрепление были сметены этим залпом. Второго не потребовалось. Пройдут годы, и в течение их всех Ефим Чаплиц будет доказывать, что он старый честный солдат, всего лишь выполнявший приказ старшего начальника. Но гром этого залпа выдаст его с головой. На вопрос: почему он не послал даже одного казака, чтобы выяснить, что же громыхнуло у него за спиной, он так и не сможет вразумительно ответить. Оставалось еще Зембинское дефиле. К тому, чтобы сделать его непроходимым, генерал Чаплиц подошел самым серьезным образом: все мосты на этой непроходимой трясине были наполнены горючими материалами. Сожги он их, и переправа через Березину становилась бессмысленной. Конечно, приказ в армии принято выполнять, тем более, что генерал Ланжерон был начальником этого потомка старинного знатного польского рода сразу по двум линиям: по военной и, что значительно важнее, по масонской.
Вот что написал по произошедшему событию его современник и вошедший в историю военный общепризнанный эксперт: «Чичагов допустил ошибку, собрав свою армию ниже Борисова. Но к ней он «прибавил еще одну, какой не сделал бы даже сержант», как писал полковник Великой армии Марбо. Адмирал не только не занял дефиле при Зембине, но даже не сжег два десятка мостов на нем. Если бы он принял эту разумную предосторожность, французам было бы отрезано возвращение, и переход через реку не послужил бы им ни к чему, потому что они были бы остановлены глубоким болотом». [А.П. Ермолов].
И в нашем 21 веке находятся более чем «странные историки», которые спасение Наполеона из России валят на «старого, ленивого и никчемного старика» - Кутузова, да еще на адмирала Чичагова. Ничего не делается зря в этом далеком от совершенства мире. Но мы, зная о тех событиях от участников и с той и с другой стороны, можем сделать свой вывод.
Вот как описывает Сегюр переход по Зембинскому дефиле: «… остатки Великой армии образовали на противоположном берегу бесформенную массу, которая нестройно развертывалась, направляясь к Зембину. Вся эта местность представляет огромную лесистую равнину – скорее болото между множеством холмов. Армия прошла его по трем мостам в триста сажен длиною, прошла с удивлением, смешанным со страхом и радостью.
Эти великолепные мосты, построенные из смолистых сосен, находились в нескольких местах (?) от переправы. Чаплиц в течение нескольких дней занимал их. Валежник и масса сучьев, горючего и сухого уже материала, были навалены у них сначала, как будто указывая ему, что надо делать с мостами. Достаточно было огня из трубки одного из его казаков, чтобы сжечь эти мосты. Тогда все наши старания и переправа через Березину оказались бы бесполезными. Очутившись между этими болотами и рекой, в узком пространстве, без продовольствия, без крова, среди невыносимой метели, Великая армия и ее император принуждены были бы сдаться без сражения».
Глава 38.
Не только Наполеон понимал важность сохранения наведенных мостов от возможной контратаки войск адмирала Чичагова, но и остатки всей французской армии, поэтому первыми были переправлены наиболее боеспособные части – это, прежде всего, корпус Удино (герцога Реджио), воевавший на петербургском направлении, и поэтому не испытавший тех ужасов разложения, потери управления, которые испытали отступавшие от самой Москвы войска. Ночью были переправлены корпуса Нея и Понятовского, «чтобы поддержать герцога Реджио, который, как мы думали, должен был подвергнуться ожесточенному нападению Чаплица» [Коленкур].
Польские уланы, переправившиеся также в числе первых, были отправлены по следам русской дивизии в направлении Борисова, где и были обнаружены Чичаговым и Ланжероном. «Каким образом Чичагов, который видел, что наше движение в течение последних 36 часов приняло особенные размеры, не сжег или не разрушил (остатки) борисовского моста, чтобы быть спокойным насчет этого пункта? Каким образом он не поспешил со своими 80 орудиями, чтобы разгромить нашу переправу? …Мы терялись в догадках, и надо признаться, что для этого были основания… Переправа наших войск через реку не была до сих пор (36 часов!) потревожена ни единым ружейным выстрелом» [Коленкур].
Из Борисова в направлении Зембинского дефиле ведет вдоль реки узкая лесная дорога. Русским войскам трудно сконцентрироваться и развернуться на ней для атаки. Французам, переправившим за это время значительные силы, наоборот – подобная дорога позволяет организовать разгром наступающих. «Утром 28-го аванпосты герцога Реджио были так энергично атакованы адмиралом Чичаговым, что 3-й и 5-й корпуса должны были поддержать герцога. Несколько часов бой шел с переменным успехом. Герцог Реджио был ранен. Император, который отправился на место боя, тотчас же заменил его герцогом Эльхингенским (Неем). Атака кирасиров, произведенная дивизией Думерка, решила дело в нашу пользу. 7-й полк, находившийся в голове бригады Беркейма, напал на лесной просеке на сомкнутую колонну русских и прорвал ее ряды. Возникший в результате беспорядок принудил русских отступить и оставить нам более 1500 человек пленными. Я видел этих пленных; все это были солдаты молдавской армии» [Коленкур].
«От императора не ускользнуло ни одно из тех соображений, которые могла внушить ему эта непредусмотрительность врага… Он говорил еще, что русские генералы не произвели до сих пор ни одной подлинно военной операции, ни одного удачного маневра, который не был бы им указан их правительством». [Коленкур].
Еще перед нападением на Пруссию и поддерживающую ее Россию в 1807 году, Наполеон указывал на слабость офицерского корпуса этих государств, набиравшегося в основном из дворян. Представители этого военно-бюрократического сословия способны думать только о личном обогащении, об усилении эксплуатации нижестоящих по социальной лестнице классов, о грабеже своих солдат, а посему могут приносить только вред своим странам. Для такого опытного и талантливого маршала как Ней не составило большого труда ложным отступлением завлечь в ловушку авангард Чаплица, а потом ударом с фланга рассечь наступающую колонну, прижать ее к реке, и вынудить командовавших ею российских офицеров отдать приказ своим солдатам: сложить оружие. Но этой сдачей они не спасли ни свою жизнь, ни жизнь своих подчиненных. Менее чем через два дня все пленные навеки упокоились на дне зембинских трясин. Еще некоторое время Ней защищал мосты через Березину, а потом, пропустив корпус маршала Виктора, сжег мосты на Зембинском дефиле и оторвался от преследователей.
После прохождения Зембинского дефиле у Наполеона в строю оказалось около 60 тыс. солдат и около 20 тыс. безоружных беглецов, спасавших себя и свою «добычу». К этому количеству следует еще добавить достаточно большие гарнизоны Вильно и Ковно, а также отдельные части, расквартированные в Литве. К примеру: 1800 польских улан (свежий полк) в Молодечно; в Сморгони гарнизоном стояли еще с лета 1600 вюртембержцев, и так практически в каждом поселении по дороге отступления. В эти дни к Вильно подходила свежая дивизия генерала Луазона.
Приходится достаточно часто читать упреки по отношению к М.И.Кутузову: почему он не напал и не разгромил на Березине французскую армию? Для ответа на этот вопрос рассмотрим численность русской армии. Итак, молдавская армия Чичагова имела в своем составе около 25 тыс. человек; подходившая с севера армия Витгенштейна – 35 тыс.; главная армия, выдержавшая эту ужасную параллельную гонку под командованием Кутузова – около 28 тыс. (В Вильно Кутузов доложил Александру I в строевом рапорте точную цифру и состав войск главной армии – 24464 человека). Если первые две были в относительном порядке, то благодаря россиянской государственной бюрократии двигаясь по разоренной дороге без снабжения и теплой одежды, главная армия потеряла в своем составе более чем две трети! Уже находясь в Вильно, Кутузов написал следующие страшные строки: «Главная армия пришла в такое состояние, что слабость ее в числе людей должно было утаить не только от неприятеля, но и от самих чиновников, в армии служащих». Да, русской армии пришлось сражаться не только с опытным и коварным врагом, но и с ленивым, продажным государственным аппаратом и как прямое следствие действия бюрократии - с голодом и морозами. Великая мудрость М.И. Кутузова заключается не только в том, что он, постоянно угрожая нападением, обыграл самого Наполеона, но и в том, что ему удалось обыграть французскую разведку, руководимую опытным шпионом генералом Сокольницким, а также еще и в том, что он сумел запутать предателей в руководстве страны и даже «горячие головы» в собственном штабе. Россиянские бюрократы сделали все возможное, чтобы русские солдаты не смогли вымести врагов за пределы своего отечества. Достаточно одного примера: русская гвардия перед вступлением в Вильно 12 дней (ДВЕНАДЦАТЬ!) не получала ни крошки сухарей, ни горсти муки! И это гвардия, да еще и в морозы! Как выживали обычные линейные части, историки умалчивают. О многовековых традициях управления в России очень точно написал Е.В. Тарле: «Казнокрадов было так много, что у историка иногда появляется искушение выделить их в одну (вполне самостоятельную) прослойку буржуазии». И не надо думать, что «баловались» казнокрадством отдельные чиновники отморозки. Не проходили мимо этого «искушения» и члены царской фамилии. Достаточно напомнить только один факт: великий князь Константин Павлович поставлял а армию зараженных сапом лошадей, которых тут же приходилось пристреливать, чтобы не разносили заразу, а требовал, чтобы за них платили, как за строевых скакунов. Когда об этом доложили Александру, тот приказал: платить! Если уж коснулись такой щепетильной темы, как деньги, то стоит сказать, что помещики-дворяне дали меньше всех сословий на Отечественную войну, при этом взвинтив цены на продовольствие, а после войны потребовали компенсации за понесенные потери; чуть больше дали купцы, но так же взвинтили цены на все свои товары, поэтому так же оказались не без «достойной» прибыли; больше всех собрали по медному грошику крестьяне центральных районов России.
Что же помогло русским солдатам не только выдержать эту жуткую гонку вопреки голоду, «генералу Морозу» и бюрократии? Трудно сказать, но три фактора, как мне кажется, назвать можно. Это:
А) вера в своего главнокомандующего.
Б) взаимовыручка. Достаточно сказать, что, к примеру, Финляндский полк все эти дни кормился только за счет трофейных продуктов, поставляемых ему казаками генерала Платова.
В) ненависть, которую своими действиями вызывали наполеоновские солдаты.
Глава 39.
В процессе написания этой работы я специально пытался сократить описание тех зверств, которым подвергали население России оккупанты. Но, для полной картины этого всеевропейского нашествия придется и этого вопроса коснуться. Приведу хотя бы пару примеров. Один из них взят из исследования Ф.А. Гарина «Изгнание Наполеона». Еще в начале вторжения, до Бородинского сражения, в большое и богатое село Воскресенское, находящееся на территории Московской губернии, вошел отряд французских войск в количестве около 500 чел. пехоты. Оккупанты сразу же ринулись грабить церковь, хватать кур, гусей, девушек и женщин. При виде творимых иностранцами безобразий, мужики схватились за топоры, а пономарь стал бить, как при большом пожаре, набат. Услышав этот звук церковного колокола, из соседних сел стали сбегаться окрест живущие крестьяне. Началась схватка крестьян, вооруженных тем, что под руку попало, с имеющими огнестрельное оружие солдатами. Этот абсолютно неравный бой длился без перерыва 36 часов! Все 500 насильников и грабителей были уничтожены. История умалчивает о том, сколько погибло русских мужиков.
А вот еще эпизод из начала нашествия: пятеро французов затащили молоденькую русскую девчонку в сарай. Она каким-то образом вырвалась из лап насильников и ей в руки попали навозные вилы. В подобных случаях все решает стремительность действий – она заколола троих (один из них полковник), а двое убежали.
Приведу коротко еще один эпизод, который зафиксировал в своей книге «От триумфа до разгрома» Лабом: «Деревни, еще несколько дней назад, обеспечивавшие нам приют и убежище, ныне сравнялись с землей. Из-под теплого пепла, гонимого на нас ветром виднелись СОТНИ тел солдат и крестьян. Кругом валялись трупы жестоко зарезанных младенцев и множества девушек, зверски убитых на тех же местах, где их изнасиловали». Эти строки их автор написал на девятый день отступления, когда еще зима не вступила в свои права, когда еще вполне хватало продовольствия взятого из Москвы, когда у насильников было все, кроме нормальных человеческих чувств…
Практически все французские авторы пишут о зверских, садистских наклонностях русских крестьян и казаков, которые достаточно часто убивали попавших им в плен французов. Но практически никогда не пишут о том, что они сами чувствовали при виде полностью сожженных и убитых ни в чем не повинных младенцев и всех остальных жителей! А может быть, у них, в погоне за «добычей» и личным счастьем, к тому времени уже и выгорели полностью нормальные человеческие чувства?
«Наполеон, который шел впереди и опережал нас на один день, уже прошел Можайск, сжигая и уничтожая все на своем пути. Солдаты, выполнявшие этот приказ, так увлеклись, что сжигали даже те дома, в которых мы должны были ночевать. Это принесло нам много больших и ненужных страданий, но наш корпус, в свою очередь, тоже сжег несколько домов, предназначенных для других, и лишил армию князя Экмюльского (1-й корпус Даву), шедшего в арьергарде, места для ночевки и убежища от непогоды». Тогда еще осень была «как в Фонтенбло». А вот что еще написал автор книги «От триумфа до разгрома» на 11-й день отступления: «Нам было очень нелегко, но мы не были равнодушны к тем бедствиям, которые постигли наших врагов. Утром мы подошли к Гжатску и испытали искреннее чувство печали, когда обнаружили, что города попросту нет. И мы никогда не нашли бы его, если бы мы не увидели остатков нескольких каменных домов, которые свидетельствовали, что здесь когда-то жили люди, и что мы не находимся на месте лесного пожарища. Никогда еще жестокость не заходила так далеко». Надеюсь, теперь всем понятно, почему русские крестьяне, казаки и солдаты, преодолевая все, даже самые немыслимые страдания и препятствия, так рвались бить этих цивилизованных европейцев, только для одного: они просто жаждали избавить оккупантов от «чувства печали» при виде растерзанных жителей сожженных городов и сел. Но продолжим. «Гжатск исчез за один день… Даже его врагам оставалось только скорбеть о гибели этого богатого и процветающего города. Гжатск был крупнейшим торговым центром России. В нем было множество превосходных мануфактур, работающих с текстилем и кожей» [Лабом].
Любопытный эпизод произошел под Вильно, когда морозы стали уже достаточно серьезными. Он настолько потряс всех свидетелей-современников, что все его приводят одинаково слово в слово: подъехав к гвардейскому Измайловскому полку Кутузов спросил у солдат: «Есть ли хлеб?» – «Нет, ваша светлость». – «А вино?» – «Нет, ваша светлость». – «А говядина?» - «Тоже нет». Приняв грозный вид, кн. Кутузов сказал: «Я велю повесить провиантских чиновников. Завтра навезут вам хлеба, вина, мяса, и вы будете отдыхать». – «Покорнейше благодарим!» – «Да, вот что, братцы, пока вы станете отдыхать, злодей-то, не дожидаясь вас, уйдет!». В один голос возопили гвардейцы: «Нам ничего не надобно! Без сухарей и вина пойдем его догонять!». Вот так, русские солдаты были на все готовы, а многие и приняли мученическую смерть от мороза и голода, только для того, чтобы избавить европейцев от необходимости «совершать вынужденные жестокости». Эти гвардейцы убедились на личном опыте, что каждый шаг русской армии вперед спасает чью-то жизнь, спасает от неминуемого уничтожения деревни и города.
Но следует до конца рассмотреть эпизод переправы Наполеона через Березину. Даже сравнив численность войск, находящихся непосредственно под личным командованием корсиканца, и численность русской главной армии, становится ясно, что в данный момент решающее сражение становится просто невозможным. Надеяться на Чичагова и на Витгенштейна нельзя.
Вот, что написал о графе Витгенштейне А.П. Ермолов, побывав в штабе этого полководца, как раз в то время, когда всем стало ясно, где находится переправа французских войск: «В Борисове я нашел генерала Витгенштейна со всею его главною квартирою. Нигде я не видал столько пустого и ненужного народа, таких дерзких и пустых вралей». На основании всего увиденного он приходит к выводу: «Я смею предполагать, что гр(аф) Витгенштейн с намерением не теснил неприятеля, желая дать время Наполеону пройти с войсками и иметь дело с одним арьергардом маршала Виктора», т.е. Алексей Петрович напрямую обвинил этого генерала в трусости. Не стану выписывать многочисленные высказывание современников, и без них ясно, что надеяться на этого полководца Кутузову было, мягко говоря, опасно.
Если говорить об адмирале Чичагове П.В., то по воспоминаниям современников, он был человек умный, остроязычный, убежденный англофил, стремившийся понравившиеся ему черты, увиденные в Англии, без какой-либо корректировки привить на российской почве. А Россия – не Англия ни по масштабам, ни по народам, населяющим ее воистину бескрайние просторы, ни по климату, а самое главное, ни по той исторической задаче, которую ставила перед собой элита английского общества – ограблению всего мира.
Чичагов, благодаря положению его батюшки-адмирала, вырос в высших слоях управленческого класса страны, достаточно быстро «сделал карьеру» - это тоже наложило отпечаток на его характер и общие знания. Конкретным примером служит приказ Павла Васильевича, отданный во время сражения на Березине, его начальнику штаба Сабанееву: «Иван Васильевич, я во время сражения не умею распоряжаться войсками, примите команду и атакуйте». По-моему, исключительно точно действия командующего молдавской армией в то время обрисовал в своей басне «Кот и щука» наш великий баснописец И.А. Крылов «… кто за ремесло чужое браться любит, тот завсегда других упрямей и вздорней. Он лучше дело все погубит…».
А теперь, исходя из сложившейся ситуации, попробуем понять действия Кутузова: главная армия во время параллельного марша потеряла более двух третей своего состава; снабжается продовольствием и огнеприпасами в основном за счет трофеев. Зададимся вопросом: мог ли он организовать решительное сражение с лучшим полководцем Европы, а значит – во второй раз рисковать судьбой армии и страны? Поэтому Михаил Илларионович выбрал пускай и не столь славный, но самый надежный путь поражения врага: он нависал «как дамоклов меч» над не знавшим всей ситуации противником и заставлял его делать ошибку за ошибкой, что вело к неминуемому разгрому его армии. Да, он подготовил врагам ловушку - Зембинское дефиле, но благодаря действиям Чичагова и Витгенштейна капкан не сработал.
Вот тут наступает самая пора осветить действия еще одного участника этой мировой драмы – Александра I. Он в тот момент «самый главный начальник» в бюрократической иерархии России. В основном от него зависит самое главное, что характеризует любого начальника – подбор кадров. Но кто же он сам? Этот старший сын императора Павла I, подготовлен и воспитан высшей бюрократией страны, а значит, он несет в себе все ее лучшие и худшие черты, присущие этому слою общества. Оценить любого начальника, не дожидаясь конца его деятельности, можно по подбору кадров, необходимых для его правления. Давайте повторим те фамилии, которые уже были написаны на страницах этого рассказа: Беннигсен, Багговут, Пален, Чичагов, Витгенштейн, ужас истории России – Аракчеев; вершина военно-бюрократической мысли, чуть было не приведшая к гибели армию, а вместе с ней и Россию в Дрисском лагере – генерал Фуль. У всех этих деятелей есть одна общая черта, характеризующая правление Александра I – душевная и профессиональная серость. Есть правила, сформулированные в виде «законов Паркинсона»:
1) бюрократ может растить, по своему образу и подобию, только бюрократа.
2) каждый последующий бюрократ будет глупее, чем предыдущий, и будет в еще большей степени воспроизводить дурные черты назначившего его на должность начальника.
Отсюда следует вывод, полностью характеризующий государя-батюшку, как правителя. Конечно, можно задаться вопросом: почему же он назначил М.И. Кутузова главнокомандующим? Ведь это не соответствует бюрократическим правилам управления. Да, действительно назначил, но не потому, что он вдруг «прозрел», а потому, что вся огромная страна потребовала этого назначения вопреки желаниям главного бюрократа.
Приведу отрывок из письма Александра I своей сестре Екатерине Павловне от 18 сентября 1812 г. «В Петербурге я нашел всех за назначение главнокомандующим старика Кутузова – это было единодушное желание. То, что я знаю об этом человеке, заставляло меня сначала противиться его назначению; но когда Ростопчин, в письме от 5 августа, известил меня, что и в Москве все за Кутузова, не считая Барклая и Багратиона годными для начальства, и когда, как нарочно, Барклай делал глупость за глупостью под Смоленском, мне не оставалось ничего другого, как сдаться на общее желание». Его вынудили выбрать того генерала, «за которого были все»! Я не буду переписывать другие письма императора, характеризующие его отношения к «старику». Особенно противно читать его письма к английскому генералу Вильсону. Так позволительно писать приказчику к всесильному барину. Конечно, я понимаю, что Англия давала деньги на войну с Наполеоном, но уже давно подсчитаны расходы, потраченные Россией на эту борьбу. Так вот, сумма помощи, которую оказал России «туманный Альбион», равна расходам на два месяца этой схватки, а остальные годы оплатил из своего кармана русский народ.
Глава 40.
После форсирования Березины, несмотря на то, что наиболее пораженные сохранением «добычи» солдаты французской армии, бросившие строй и оружие, были отсечены сожжением мостов, жадность как болезнь Великой армии не исчезла, а продолжала прогрессировать. Этому способствовали и наступившие вдруг холода. Зима на территории России приходит, как всегда, неожиданно для всех бюрократов без исключения, в том числе и для иностранных. Но до Березины произошло еще одно событие, которое очень сильно повлияло на разложение французской армии. Ему стоит посвятить несколько строк.
22 октября 1812 года в Париже был ликвидирован заговор генерала Мале. Этот последовательный якобинец, за свои взгляды заключенный в тюрьму Ла Форж, но перед побегом переведенный в тюремную психиатрическую больницу клинику Дюбюиссона, специально созданную для недовольных властью императора, умудрился бежать. Подделав сообщение Сената о гибели Наполеона под Москвой, а также решение о том, что вся власть в стране передается Временному правительству, а Франция объявляется парламентской республикой, он умудрился на 6 часов захватить власть в Париже, а значит и в Империи. Поразил Наполеона не сам заговор, а то с какой легкостью всего лишь ПЯТИ заговорщикам удалось подчинить себе практически весь государственный аппарат. Бюрократы без колебаний продолжали работать, но уже под руководством этих политических его врагов. Не справились со своими обязанностями, несмотря на свое положение и более чем щедрое содержание, ни руководство, ни агенты тайной полиции. Только случайность и вмешательство агента сверхтайной разведки самого Наполеона (агент Лаборд) смогло пресечь разрастание этой личной катастрофы императора. 6 ноября, находясь в районе Дорогобужа, он узнал об этом событии.
Наполеон, хорошо знавший историю, в том числе и Римской империи, на основании ее законов построивший законодательство императорской Франции, несомненно, знал, что любая жесткая система эффективна ограниченный промежуток времени, когда решает определенный спектр задач. Она вырождается, если длится достаточно большой промежуток времени и начинает действовать самостоятельно в интересах бюрократического аппарата, если не удается ее поставить под контроль более широких групп населения страны, но он, как верховный властитель, не мог и не желал поделиться властью ни с кем. Да, он пытался опереться на класс буржуазии, да, он действовал в интересах крепнущей буржуазии Франции, но при этом он оставил право себе и только себе решать, какие интересы для этого класса на данный момент являются главными. Отсюда вывод: бюрократический аппарат Франции при изменении государственного строя от феодального к капиталистическому оказался даже без должного контроля того класса, на который император хотел опереться, то есть буржуазии - этой хищной и абсолютно беспринципной группы населения.
Видимо, потому, что мысли императора были заняты не только проблемами отступления из России, но и проблемами, выявившимися в далеком Париже, Наполеон, а он был, несомненно, талантливым организатором, так пустил на самотек (провалил) раздачу пайков и в Смоленске, и в Орше, да и везде по этой дороге отступления его армии. Конечно, будь император и «о трех головах», он все равно не справился бы со всеми проблемами, так как «ленивый старик» Кутузов своим параллельным маршем не давал ему времени на разрешение стоявшим перед ним задач. А находясь в цейтноте, он был вынужден совершать все новые и новые ошибки. Наконец, 5 декабря 1812 г., находясь в Сморгони, он принял решение, окончательно уничтожившее Великую армию.
«В 19 часов 30 минут Наполеон собрал маршалов, объявил им о своем отъезде и передал командование остатками (классический бюрократический подход к делу) Великой армии Мюрату, как лицу, ИМЕВШЕМУ ВЫСШИЙ ТИТУЛ… Перед отъездом Его Величество дал по 30000 франков в наградных и по 6000 каждому из офицеров-ординарцев. Адъютанты были забыты, хотя они работали столько же, сколько и ординарцы…» [Дневник ординарца Главного штаба, капитана Бонифация де Кастеллана].
Сразу после форсирования Березины император приказал доставить из Вильно в Молодечно и Сморгонь необходимое количество продовольствия. 5 декабря корпус маршала Виктора в Сморгони получил 10000 пайков сухарей, мяса, вина. Несколько ранее получил свои 10000 пайков 3-й корпус Нея и приписанные к нему части.
В Сморгони также получила 60000 пайков гвардия и 1-й, 4-й корпуса. Но, как всегда, организованная раздача пайков армейской бюрократией произведена не была, поэтому, как всегда, кто-то получил излишки, которые, в конце концов, были просто выброшены, а кто-то ничего. Ситуация обострялась эгоизмом самих беглецов. Как записал в своих воспоминаниях Йозеф Штейнмюллер, ефрейтор Баденского полка: « Молодечно был хорошо сохранившимся целехоньким городком». А вот что написал в своем дневнике капитан Бонифаций де Кастеллан: «Молодечно выстроен из дерева, как все польские города; в большей части он был сожжен благодаря похвальной привычке наших солдат, каждый вечер они что-нибудь поджигают; то желая натопить печи, то разводя бивачные огни слишком близко от строений». Этой записью капитан де Кастеллан немного лукавит, тем более, что дневник его корректировался много лет спустя, когда он уже был маршалом. А вот что написал начальник артиллерии 3-го кавалерийского корпуса полковник Шарль Пьер Любен Гриау: «Любой встречный вблизи дороги дом немедленно поджигался, солдаты грелись возле этого костра. Они стояли в тающем от пожара снегу с обожженными лицами».
Я не буду приводить записи других свидетелей о том, как поджигались дома, битком набитые пытавшимися согреться беглецами, из мести другими солдатами, которым не хватило места в этих домах. Они грелись у этих «костров» под крики и стоны тех, кто не успел выскочить из огня. Мне не жалко этих насильников и грабителей. Но стоит задуматься о том, что стало с жителями этих домов, которых выбрасывали вместе с детьми на мороз, отобрав от них теплые вещи. Трагедия усугубляется еще и тем, что (оставшиеся в живых беглецы писали об этом) ночью они шли по дороге, освещенной пожарищами от горевших даже в 30 верстах деревень. Мороз достигал 26 – 28 градусов. Погорельцы не могли спастись сами и спасти детей. Но еще больше меня поразила запись, сделанная артиллерийским полковником Батистом Дюверже: «9 декабря в полночь я был уже только в 2 лье от города. Мой фургон, запряженный семью лошадьми, продвигался довольно хорошо». Некоторыми свидетелями зафиксированы случаи каннибализма в отступающей армии. Но эта последняя запись сделана офицером, бросившим своих солдат, свои пушки, но сохранившим свою «добычу» и везшему ее на СЕМИ лошадях… Он и есть истинный людоед!
Жутко представить, как за этой стаей французских хищников наступали голодные русские солдаты. Спасало только одно: отступающие сжигали не только дома, но и сотни овинов с зерном, а так же панские фермы со скотом. Зерно не всегда сгорает все и сразу, а обгоревшие туши животных замерзают зимой. Свидетели из русской армии об этом пишут, и потому как указывают об уничтоженных сотнями подобных объектах в польских поветах (это местное польско-литовское районное деление), становится понятным, что спасало русских солдат от голодной смерти.
Глава 41
Мишелю Нею в Сморгони была поставлена Наполеоном труднейшая задача – организовать оборону Вильно. Задача невыполнимая, потому что в этом городе с прибытием беглецов в самой концентрированной форме выкристаллизовалась мораль будущего буржуазного общества: ничем не прикрытая сила подлости, «естественный отбор» в самой хищной его ипостаси. Вот как описывает вхождение в город 8 декабря наполеоновский генерал – губернатор Княжества Литовского Тьерри ван Хогендорп: «Все, и генералы, и солдаты силой входили в первый же дом, который им казался подходящим, искали в нем хорошо натопленную квартиру, ложились и заставляли приносить себе пищу. Более сильные прогоняли более слабых; генералы и офицеры, если они могли пользоваться хоть остатками своего авторитета, заставляли солдат уступить себе место, будь то комната или только постель. Город непременно был бы сожжен, если бы дома не были каменными». (Вот и весь секрет пожара Москвы, о котором столько лет спорят историки).
С отъездом Наполеона в Париж стала рушиться дисциплина и в гвардии. Толпы солдат ринулись, это превратилось уже в обычай, грабить склады, прежде всего винные. Жители попрятались по домам или кто куда смог, потому что на улицах воцарилась власть анархии – пьяной вооруженной одичавшей толпы.
Бельгийские солдаты держались спаянной группой около 30 человек. Были хорошо вооружены. Разбили провиантский магазин Главного штаба. «Мы нашли там прекрасную муку, свинину, отличное масло, рис и хорошее вино, даже шампанское и коньяк. Мы стряпали целую ночь, напекли хлеба и лепешек, испекли окорок в печи» [Бенье, «Воспоминания солдата»].
А ведь все могло обернуться совершенно иначе, если бы не увлечение трофеями высшей военной бюрократии Великой армии. Вильно был «под завязку» набит продуктами. Их завезли еще летом, и в том числе и знаменитые консервы, изобретенные Николя Франсуа Аппером еще в 1810 г. За это открытие автор получил звание «Благодетель человечества» и 12000 франков (всего-то двенадцать тыс.!) из рук самого Наполеона. Вот что писал впоследствии военный комендант Вильно барон Годар: «… мне удалось с помощью польских отрядов, которые я разослал по Виленской провинции, ускорить доставку зерна и устроить магазины для продовольствия армии в 120 тыс. человек в течение 36 дней». Остается добавить, что попробовал апперовские консервы и фельдмаршал Кутузов. Он нашел их «превосходными».
Вот как описал сложившуюся с приходом армии ситуацию в Вильно командир 4-го полка III-го корпуса Нея: «Хотя в Вильно и существовали склады, где хранилось все нужное для армии, неразбериха была такая, что организовать раздачу не представлялось возможным, только гвардия получила пайки. Что же касательно военных диспозиций, то их просто не было. Да и по правде говоря, зачем они нужны? Защитить Вильно невозможно, а оставить – значит нарушить приказ Императора. В этой экстраординарной ситуации, король Неаполя не сделал ничего – ни для обороны, ни для отступления» [Полковник де Фезанзак].
Читать воспоминания командира 4-го полка весьма любопытно. 9 декабря «Офицеры и солдаты 4-го полка, как и остальная часть армии, спокойно провели день в своих квартирах, не обращая внимания на общую тревогу и приближение противника. От начальника нашего главного полкового склада в Нанси прибыл капитан и привез одежду. Часть ее была роздана присутствовавшим здесь солдатам и офицерам, а оставшуюся, за неимением повозки, я намеревался продать еврею, поэтому я попросил доставившего вещи офицера остаться до отъезда арьергарда, и затем заключить сделку. Напуганный сложившимся положением, он после нескольких вялых возражений, которые я отмел сразу, не рискнул нарушить данные ему приказы (все продал) и покинул город даже раньше нас» [Де Фезанзак].
Это очень любопытные откровения. До этого было известно, что часть гвардии получила зимнюю одежду еще в Орше, а вот 4-й полк только в Вильно. Причем получил ее из Франции в избыточном количестве, т.к. понес до этого большие потери. Что бы сделал нормальный человек в этой ситуации? – отдал бы эти излишки солдатам других частей, приписанных к 3-у корпусу маршала Нея. А что сделал нормальный бюрократ? – спекульнул с барышом для себя, перепродав обмундирование еврею. И после всего совершенного этот дворянин, барон Империи, а в недалеком будущем сиятельный герцог, имеет наглость писать о страданиях французских солдат на морозных просторах России! Говорить о дворянской и офицерской чести! Прочитав написанное, можно смело сказать, что не было ни у него, ни у его предков даже понятия о чести. Они и ходили в походы только ради одного - грабить и спекулировать…Что касается маршала Нея, то как только 8 декабря он прибыл в Вильно, то сразу же занялся проблемой обороны этого города. Надо сказать прямо, что времени на это ему было отпущено чрезвычайно мало. Уже 9 декабря через Медные ворота в город ворвался партизанский отряд А.Н.Сеславина. Сразу после форсирования Березины ему было приказано, не ввязываясь в затяжные бои, обойти отступающих французов и ворваться в этот город. Учитывая общую дезорганизацию вражеских войск, задача была трудная, но вполне выполнимая, если бы не одно «НО», которое невозможно было предусмотреть. Командовать в Вильно, пусть и разложившимися войсками, с ночи 8 декабря начал Мишель Ней. Он лично возглавил контратаку. Сеславин был тяжело ранен с раздроблением кости выше локтя. Партизаны не выдержали этого удара и отступили.
10 декабря к Вильно подошел авангард русской армии, возглавляемый уже известным генералом Е.И. Чаплицем. В сложившейся ситуации генерал поступил достаточно мудро – он приказал казакам обойти город, отрезая европейцев от линии отступления. Вот тут-то и вступил в действие еще один фактор, который столь трудно учесть военной наукой. Как только французы узнали об этой попытке окружения, все это «стадо», которое в других условиях еще возможно было бы организовать, бросилось вон из города, спасая «добычу», а за ними обратился в бегство и гарнизон Вильно.
Первым, узнав о приближении русской армии, спешно убыл в Ковно, король Неаполя Мюрат. И тогда самостоятельно Мишель Ней принял решение: «Маршал Ней, до последнего момента старавшийся сохранить остатки армии, снова возглавил арьергард – она состояла из баварцев 6-го корпуса и из недавно пришедшей из немецких княжеств дивизии генерала Луазона» [Де Фезанзак].
Пребывание в Вильно породило еще две любопытные цифры, которые необходимо сравнить – это количество больных и раненых, оставленных в госпиталях на попечение русской армии – 5139. Это официальная цифра, которая есть во всех мемуарах, прежде всего, во французских. Но даже если представить, что все раненые не выздоровели, а умерли, то и она совершенно не стыкуется с числом захороненных тел французских солдат, погибших в Вильно. Число захороненных тел колеблется от 30 тыс. до более 44 тыс. Кто, или какая сила буквально за сутки уничтожила такое количество бойцов, которое значительно превосходит бородинские потери. Есть некоторая особенность, резко разделяющая тех, кто умер в госпиталях, от тех, кто погиб при иных обстоятельствах. Вторая категория погибших вся раздета донага. Потрясает мощь этой таинственной силы, уничтожившей такое количество опытных солдат без боя.
Глава 42.
Покинув Вильно, орда европейцев, спасая добычу, помчалась в Ковно. Обычно картину отступления рисуют таким образом, что мы представляем себе изможденных от голода и холода солдат французской армии, медленно бредущих по ужасным зимним дорогам. Это, мягко говоря, не совсем точно. Расстояние в 95 верст (около 100 км) от Вильно до Ковно отступающие преодолели за три дня. Двигаться со скоростью превышающей 30 верст в сутки, да еще с грузом за спиной, зимой, в условиях бездорожья - это далеко не под силу даже хорошо подготовленному физически абсолютно здоровому спортсмену (1 верста равна 500саженей или 1066,8 метра). Любопытный вопрос. У меня на него получается только один ответ: начиная с Орши, эта армия отнимала лошадей у местного населения. Грабили всех, и шляхтичей и крестьян дочиста, отнимая одежду, хлеб, весь домашний скот, лишая всех последних средств к существованию жителей Литвы и восточной Польши. Но он не последний, который возникает, когда рассматриваешь именно этот эпизод бегства этих грабителей из России.
Следующий вопрос возникает, стоит только коснуться знаменитой Панарской горы. Вот как описывает этот эпизод в своем донесении Наполеону его начальник штаба маршал Бертье: «Мороз измучил всех, у большинства людей руки и ноги отморожены… Ваше величество знаете, что в полутора лье от Вильны есть ущелье и очень крутая гора; прибыв туда к 5 часам утра, вся артиллерия, ваши экипажи, войсковой обоз представляли ужасное зрелище. Ни одна повозка не могла проехать, ущелье было загромождено орудиями, а повозки опрокинуты… неприятель обстреливал дорогу… Это и был момент окончательной гибели всей артиллерии, фур и обоза, герцог Эльхингенский (Ней) приказал сжечь все это… Чрезвычайный мороз и большое количество снега завершили дезорганизацию армии, большая дорога была сплошь занесена снегом, люди теряли ее и падали в окружающие дорогу рвы и ямы».
Для полноты картины стоит внимательно прочитать книгу польско-английского (или англо-польского?) писателя Адама Замойского, написанную во второй половине 20-го века, т. е. он не был непосредственным участником отступления, но собрал отрывки из мемуаров, и своеобразно интерпретировав их, написал довольно яркую картину этого «приключения» у Понарской горы. «У деревушки Понары на дороге в Ковно есть небольшой подъем. Обычно местные власти зимой регулярно рассыпали там песок. Но Хогендорп не подумал об этом. В результате, плотный утоптанный снег, покрывавший дорогу, превратился в лед, и многие колесные повозки, даже лошади и пешеходы с трудом преодолевали препятствие.
9 декабря майор Жан Ноэль, следовавший в противоположном направлении из Германии с двумя батареями по восемь орудий в каждой на пополнение артиллерии дивизии Луазона и не ведавший о ее участи, достиг вершины Понарского холма. Там он решил сделать остановку и подождать приказа. Майор искренне изумился, увидев толпы беженцев, двигавшихся в его сторону, а артиллеристы Ноэля неплохо подзаработали, оказывая помощь всем желавшим подняться наверх и затащить туда повозки.
Следующим утром по склону прогрохотала карета и остановилась возле пушек. Оттуда высунулся Мюрат и пораженный видом новеньких батарей и их чистой и сытой прислуги, поинтересовался у майора, кто он таков и что тут делает. Представившись, Ноэль попросил у Мюрата приказа. «Майор нам п(изде)ц, только и отозвался король Неаполя. – Садитесь на коня и удирайте отсюда». (Так написано в подлиннике).
«Скоро огромное количество солдат, обозов, артиллерии и экипажей с ранеными офицерами очутились карабкающимися вверх по становившемуся все более скользким склону Понарского холма.
Когда повозка вставала и сползала вниз, все находившиеся за ней тоже катились назад до тех пор, пока не останавливались после того, как далее в тылу переворачивалась третья, четвертая или десятая. Даже если лошади были подкованы правильными подковами, они с трудом преодолевали серьезное препятствие. Пешие либо карабкались на четвереньках, используя штыки для выкапывания ямок во льду, либо кое-как ковыляли по глубокому снегу, старались пробраться вверх по обочинам. Другие направлялись в обход по тропе в стороне от холма. Некоторым даже удалось провести там сани или телеги. Но большинство возниц колесных повозок и многие верховые упорно пытались взобраться наверх по главной дороге. Для артиллерии альтернатива отсутствовала, поскольку пушки ни за что бы не прошли по узкой объездной колее. Некоторым гессенским канонирам еще посчастливилось закатить орудия наверх, а вот баварскому артиллеристу капитану фон Гравенройту повезло меньше, и со слезами на глазах он бросил внизу у склона холма последнюю, самую любимую и необычайно точную пушку «Марс».
С тем же самым столкнулся и конвой с казной, и все сверхчеловеческие усилия барона Перюсса за последние два месяца пошли прахом. Нагруженные золотом повозки оказались слишком тяжелыми и не смогли бы подняться наверх даже в отсутствии всякой пробки. Перюсс велел снимать мешки с монетами с повозок и перегружать на спины лошадей. Он исхитрился поднять одну фуру на холм, вновь набить ее поистине драгоценным грузом и добраться с нею до Данцига. Проезжавший мимо маршал Бессьер приказал Ноэлю перенести часть золота на его фуры, но результатом такой меры стало, в итоге, исчезновение повозок вместе с золотом…
Не прошло много времени, прежде чем проходившие мимо солдаты, увидев брошенные фуры с надписями Tresorimperial, принялись вскрывать тару и приобщаться к богатству. Скоро началась всеобщая свалка, в которой офицеры, простые воины и гражданские бросились сражаться у мешков с блистающими наполеондорами. Снег покрывали серебряные монеты и прочая добыча, брошенные людьми, набивавшими карманы и ранцы золотом, впихивающими туда и иконы в драгоценных окладах из доли московских богатств Наполеона.
То был колоссальный дар судьбы для потерявших все на том или ином участке долгого пути. Как отмечал Жюльн Комб:«один из конных егерей сумел заграбастать мешок с 20000 франков, что позднее позволило ему жениться и безбедно проживать в Безансоне».
Глава 43.
Многих участников этого злосчастного отступления поразила сцена разграбления золотого обоза подоспевшими к апофеозу «золотого счастья» казаками. Но русские достаточно быстро опомнились, перестали грести в переметные сумы эту «добычу», а, что называется, оптом и золото, и французских золотодобытчиков погнали обратно в Вильно. Там, как написано в мемуарах пострадавших, всех пленных жестокосердные казаки ограбили, отняв не только «их законную добычу», но и некоторые личные вещи.
Потом, как пишет Адам Замойский, к делу ограбления безоружных пленных приступили и жители Вильно «не польской национальности». Они раздевали их донага, в поисках денег, запрятанных непосредственно на теле, а потом раздетых выбрасывали на мороз. Описание этих зверств достаточно красочное, но я его приводить полностью не буду.
Что касается воровских наклонностей русских казаков, то стоит привести один любопытный факт: они собрали и передали золота на сумму около 6 млн. золотых рублей на восстановление Москвы, а так же неустановленное количество средств на украшение соборов в Новочеркасске и в Петербурге. Что касается боевых качеств казачьих войск, то можно говорить и писать очень много, а можно просто привести слова Наполеона»: «… надо отдать справедливость казакам, это они доставили успех России в этой кампании. Казаки – это самые лучшие легкие войска среди всех существующих. Если бы я имел их в своей армии, то я прошел бы с ними весь мир».
Когда французские войска бежали из Вильно, то многие генералы, офицеры, да и солдаты понимали, что спасения в повальном бегстве нет и быть не может. Если кадровые русские войска остановились в Вильно для того, чтобы хоть как-то привести себя в порядок, то преследование европейских цивилизаторов М.И. Кутузов доверил казакам Платова. Нет более заманчивой цели для легкой кавалерии, чем бегущие войска противника. Никто бы из беглецов не домчался до Ковно, если бы не маршал Ней. У него одного из всей когорты маршалов и генералов хватило ума, силы воли, энергии и авторитета, чтобы из безвольного стада спасавшей свои трофеи толпы вырвать некоторое количество вооруженных и не потерявших до конца от жадности голову солдат и организовать новый арьергард армии. Именно эти бойцы смогли в течение трех суток сдерживать преследовавших их казаков и не позволили им вырубить или пленить все это стадо беглецов. Трудно, неимоверно трудно отступать, сдерживая наскоки кавалерии, но Ней с практически незнакомыми ему людьми справился с этой задачей. Можно только поразиться, представив себе, какой силой убеждения, силой воздействия на солдат обладал этот воистину железный человек. Но ряды этого импровизированного арьергарда таяли. Одни погибали, другие, не выдержав этого сверхнапряжения, дезертировали, т.е. обращались в бегство, поэтому к воротам крепости Ковно Ней пришел практически только со своими адъютантами.
Да, небольшой городок Ковно был крепостью. Пусть старой, пусть давно не ремонтированной, но имевшей собственный гарнизон вестфальцев и баварцев, а также значительные запасы продовольствия, артиллерию и обширные запасы оружия. Только одних винтовок, доставшихся русским в качестве трофеев, было 60 тыс. Одним словом, было все, кроме одного – решимости защищать эту крепость. Один вид беглецов из остатков Великой армии, их рассказы о чудовищном отступлении, их действия, а они сразу бросились громить винные склады, полностью деморализовали молодых необстрелянных солдат гарнизона. Отступавшие «… солдаты, из которых многие долгое время не пили ни вина, ни ликера, найдя винный склад, перепились до крайности…». [К-р батальона фузилеров-гренадеров императорской гвардии Луи де Марекгоне].
Нет ничего в мире ужасней анархии, а тем более, если она овладевает армией! Только около бочек с напитками на другой день нашли свыше 2.5 тыс. тел перепившихся и замерзших любителей спиртного. А сколько их всего погибло в этом городке и окрестностях, никто не считал…
Мюрат, прибывший раньше всех в Ковно, совсем потерял голову. Был совет маршалов, на котором он начал отдавать противоречивые приказы и поносить Наполеона. С резкой критикой Мюрата – неаполитанского короля – выступил маршал Даву. Он указал этому зазнавшемуся «корольку», что, по сути, без посадившего его на трон Наполеона он пустышка, и в будущем династии европейских Бурбонов прихлопнут его, как комара. Но разбирать склоки «сильных мира сего» не является главной целью данной работы. В Ковно в который раз выяснилось, что реально действовать в этой ужасной ситуации, способен только один человек – маршал Ней! Вот ему и поручили задержать русских хотя бы «до темноты», чтобы главные бюрократы армии успели увезти осколки своей «добычи» и остатки армии смогли скрыться от наседавших русских, численности которых никто не знал.
«Великая армия все еще дышала в маршале Нее… Ней вошел в Ковно один со своими адъютантами, потому что все вокруг него отступили и пали. В четвертый раз он остался один перед неприятелем и, все еще неколебимый, ищет себе пятый арьергард» [Сегюр].
Нею удалось собрать остатки солдат гарнизона крепости, незначительную часть 34-ой дивизии генерала Маршана, батарею майора Жана Ноэля. Общее число подчинившихся маршалу солдат около 1500 человек. Ему удалось продержаться до темноты. «Мы обстреливали русских до ночи, и они, к нашему большому счастью, стали как-то осторожней. Это были наши последние выстрелы в России. Из Ковно мы вышли в 8 часов вечера, но предварительно подожгли магазины и мосты. Так как у нас не хватало лошадей, то мы взяли с собой только две 6-дюймовые пушки и одну амуниционную повозку. Это все, что перешло с нами Неман» [Майор Жан Ноэль].
Едва эти защитники Ковно перешли Неман, как их атаковали казаки и почти всех взяли в плен. Почти всех, кроме Нея и около двухсот человек, которые пошли за маршалом. Эта маленькая группа спустилась на чудовищные нагромождения льда, покрывавшие Неман, и казаки не смогли ее разглядеть во мраке ночи.
Во второй половине декабря в ресторан городка Гумбинен, в зал, где обедали старшие офицеры гарнизона, вошел в неописуемом рванье бродяга, грязные волосы, давно не мытое лицо, обожженное морозом и закопченное дымом костров, грязная всклокоченная борода. Он потребовал от официанта горячего супа. Офицеры, обедавшие в тот момент в ресторане, решили выкинуть нахала из зала. Бродяга повернулся и уперся тяжелым взглядом в подходивших к нему людей. Раздался хриплый обожженный морозом голос: «Генерал Дюма. Вы не узнаете меня? – Нет! Кто вы такой? – Я маршал Ней… Я - арьергард Великой армии».
Гл. 29-43. Отступление из России
© Copyright: Михаил Ткачёв, 2022
Свидетельство о публикации №222051601344
Свидетельство о публикации №222051601344
Рецензии
Очень хорошо написано!
Для меня самые важные выводы -
1)французскую армию погубила жадность;
2)русской армии мешали побеждать отечественные бюрократы.
Хорошо бы прочитать это тем, кто видит в наполеоновких войнах лишь приключения и красивые жесты полководцев.
Виктор Ракович 21.05.2022 10:16 • Заявить о нарушении
Для меня самые важные выводы -
1)французскую армию погубила жадность;
2)русской армии мешали побеждать отечественные бюрократы.
Хорошо бы прочитать это тем, кто видит в наполеоновких войнах лишь приключения и красивые жесты полководцев.
Виктор Ракович 21.05.2022 10:16 • Заявить о нарушении
Не жадность погубила французскую армию, а роковая стратегическая ошибка Наполеона (первый раз он ошибся таким образом во время египетского похода, но сумел выйти сухим из воды, хотя и погубил целую армию). Второй раз он ошибся в Испании, увязание в которой создавало угрозу для Франции на Западе. Ошибкой была и Континентальная блокада, породившая недовольство всех европейских стран. Наполеон ошибся в нанесении главного удара по Москве, после взятия которой рассчитывал на заключение выгодного мира. Но Александр проявил твердость и, ожесточившись, готов был потерять корону и жизнь, но не соглашаться на мировую. Захватив Москву Наполеон удалился от баз снабжения и вынужден был отступать в осенне-зимний период, что было равносильно поражению и привело к огромным потерям в живой силе, артиллерии, лошадях и в конечном счете, к полному проигрышу "партии жизни".
Алексей Аксельрод 21.05.2022 10:40 Заявить о нарушении
Алексей Аксельрод 21.05.2022 10:40 Заявить о нарушении
ВЫ невнимательно прочитали слова самих французов, участвовавших в походе в Россию
Виктор Ракович 21.05.2022 20:19 Заявить о нарушении
Виктор Ракович 21.05.2022 20:19 Заявить о нарушении