Гл. 60-69. Возвращение и крах Наполеона. Подведени

                Глава 60.

Итак, после прощания со своей гвардией, о котором так много написано, 20 апреля 1814 года Наполеон покинул Фонтенбло и отправился в изгнание на остров Эльба. Вот на этом пути до берега Средиземного моря ему пришлось получить оценку управления страной от населения обескровленной Франции. Первым, кто показал императору, кем он является на самом деле, был маршал Ожеро. Вот как описывает их последнюю встречу Делдерфилд: «Завидев высокую фигуру маршала, Наполеон остановил карету, выскочил из нее, обнял Ожеро и мягко пожурил за то, что тот не двинулся на север, несмотря на его многочисленные призывы. Ожеро встретил бывшего императора очень холодно. «До этого вас довело немыслимое честолюбие!» – заявил старый солдат. Когда же Наполеон снял свою треуголку, Ожеро этого не сделал». Это был презрительный вызов.
Но что такое подобный вызов маршала Ожеро. Этот бывший лакей, учитель танцев, бывший дезертир армий Франции, Пруссии, России, Испании, Португалии и Неаполя в своей попытке унизить бывшего своего командира, в  понимании ситуации оказался нелепым и смешным, затаившим давнюю обиду старым злопыхателем.
Но скоро уже самому корсиканцу и лицам его сопровождавшим стало совсем не до смеха. Вокруг дороги, по которой ехал конвой, охранявший кареты с бывшим владыкой Франции  и комиссарами победивших государств, собирались толпы французов, желавших, во что бы то ни стало, прорваться к каретам и «отблагодарить» Наполеона за гибель своих близких, да и за многое, многое другое. Казалось, его путь в изгнание проложен через море ненависти. Чтобы спасти свою жизнь, ему пришлось переодеться в сборную форму своих конвоиров. Вот так, пряча свое лицо, дико боясь своих бывших подданных, в наряде, похожем на шутовской, он и проделал этот путь до Средиземного моря.
Там он поднялся на борт английского фрегата «Неустрашимый», который доставил его на остров Эльба, где «несчастный узник» и пробыл с мая 1814 года по 25 февраля 1815 года, улучшая жизнь жителей этого цветущего острова. Он проложил водоводы для снабжения чистой водой, приказал во всех домах в течение двух дней построить туалеты (пардон) «типа сортир».
Ну а теперь о серьезных вещах, ради которых я уже так давно решил написать этот рассказ. Когда-то я прочитал слова капитана английского фрегата, везшего Наполеона в изгнание, на этот действительно райский остров. Несмотря на многословие, я решил, ничего не убавляя и не прибавляя, привести их полностью, потому что в них заключается обнаженный основной смысл всех наполеоновских войн.
Вот, что написал капитан Ушер (по др. переводчикам Ашер, будущий адмирал английского флота), человек у которого на боевом счету более ДВАДЦАТИ абордажей вражеских кораблей, примерно столько же десантов на укрепленные пункты противников, несколько ранений (среди них тяжелые), о плавании на остров Эльба: «…так как ветер переменился на юго-восточный, то я стал держать путь на Корсику. В 10 часов мы завтракали. Присутствовали граф Бертран, граф Друо, барон Коллер, полковник Кемпбелль, граф Клам и офицер утренней вахты. Наполеон был в хорошем расположении духа и желал, по-видимому, показать, что он честолюбив, но у Англии не менее честолюбия. Он говорил, что со времен Кромвеля мы всегда выказывали необыкновенные претензии и присваивали себе владычество над морями, что после Амиенского мира лорд Сидмут (Sidmuuth) желал возобновить торговый трактат, заключенный Верженом после американской войны, но что он, заботясь о поощрении промышленности во Франции, выразил готовность заключить трактат на других основаниях, потому что из бумаг, хранящихся в Версале, ясно видно, как вреден для интересов Франции трактат Верженя. Наполеон желал торгового договора на основании полной взаимности, то есть, чтобы во Францию ввозилось английских изделий на столько же миллионов, на сколько Англия ввозила к себе французских. Лорд Сидмут сказал тогда: « Это совершенная новость. Я не могу заключить подобного трактата».
- Очень хорошо,- отвечал Наполеон,- и я не могу принудить вас подписать торговый договор, точно так же как и вы меня. Пусть же все остается, как и было, пусть торговых сношений меж нами не будет.
- Тогда, - сказал лорд Сидмут,- у нас будет война. Если англичанам не будет предоставлено торговых преимуществ, к которым они привыкли, то это доставит нас объявить войну.
- Как хотите, но моя обязанность заботиться об истинных интересах Франции, и я не заключу торгового трактата, иначе как на выгодных мне основаниях.
 Он высказал, что хотя Англия выставила предлогом войны Мальту, но всему миру известно, что не это было главной причиной разрыва, что он искренне желал мира, в доказательство чего послал экспедицию в Сан-Доминго. Когда полковник Кемпбелль заметил, что Англия не считала его искренним за его отказ заключить торговый трактат и посылку в Ирландию консулов и инженеров для осмотра гавани, он засмеялся и сказал, что это было излишним, т.к. каждая гавань в Англии и Ирландии хорошо известна ему. Бертран заметил, что каждый посланник – шпион.
 Наполеон заметил, что американцы признают правильность его взглядов на основы торговли. Прежде они привозили на несколько миллионов табаку и хлопка, получали за товар монету и порожняком шли в Англию, где закупали английские мануфактурные изделия. Он отказался закупать их табак и хлопок, если они не будут вывозить соответствующего количества французских произведений. Они согласились на его требования, находя их справедливыми. Он прибавил, что теперь Англия может распоряжаться по своему произволу, и что нет государства, которое могло бы противиться ее системе, она может принудить Францию заключить какой угодно трактат».

                Глава 61.

3 мая 1814 года Наполеон высадился на острове Эльба. Находясь на этом клочке суши (около 225 км;), бывший владыка Европы развернул бурную деятельность. Ему было явно скучно без решения масштабных реальных или выдуманных задач.
Грустное пребывание вдали от Парижа утешали три женщины: его мать Летиция, сестра Полина Боргезе, и то ли  глупенькая, то ли слишком смышленая Мария Валевская, приехавшая к несчастному изгнаннику со вторым его незаконным сыном Алексанром-Флорианом-Жозефом Колонна-Валевским. Первым сыном Наполеона, как известно, был Шарль, рожденный 13 декабря 1806 года Элеонорой Денуэль де ла Пленье, которая была подругой Каролины Бонапарт. Эта жизнерадостная дама была одновременно любовницей мужа Каролины, а так же Йоахима Мюрата. Так что у Наполеона были основания сомневаться в том, что он является отцом детей, рожденных Гортензией и Элеонорой. В Александре, рожденном Марией Валевской, он не сомневался. Эти милые дамы были всего лишь «подопытными крысами», на которых этот эгоист экспериментировал для того, чтобы узнать, способен ли он стать отцом, не испытывая при этом не только никаких к ним чувств, но и даже элементарной признательности за то, что они позволили какую-то близость в отношениях с ним.
Родившемуся в обедневшей дворянской семье, будущему владыке Европы с юных лет прививались определенные принципы и цели существования, принятые его классом. Это, прежде всего, необходимость разбогатеть любой ценой: унижением (пресмыкательство перед маркизом де Баррасом), грабежом под прикрытием любой маски. К примеру, сразу после революции он вернулся на Корсику с целью поднять и возглавить на ней освободительную борьбу против Франции. Когда же он увидел, что все главные роли в этом спектакле уже заняты, то молодой офицер вернулся в Париж, потому что в большой стране даже небольшая роль может принести большие прибыли. Поэтому он женился на старой и опытной великосветской содержанке Барраса Жозефине Богарнэ, с целью проникнуть в те слои общества, которые в тот момент наиболее эффективно грабили страну. Наконец, расстрел парижан в 1795 году. Позже он, с неподражаемым юмором рассказывал, с какой легкостью его артиллеристы выполнили эту кровавую «работу», но при этом добавил, что еще с большей легкостью он уничтожил бы и сам Конвент во главе с Баррасом, если бы ему вовремя заплатили.    
Полина Боргезе, самая красивая из трех сестер, с ранней юности была  развращена деньгами, которыми осыпал ее разбогатевший к тому времени брат. Поэтому искала все виды доступных и недоступных удовольствий и быстро превратилась в ненасытную  шлюху, над «приключениями» которой потешался весь Париж. Чтобы хоть как-то обуздать эту слишком темпераментную даму, Наполеон выдал ее замуж за генерала Леклерка, и спровадил молодых на губернаторство в колонии Сан-Доминго на остров Гаити, где эта дама развила бурную деятельность по своему единственно знакомому ей занятию. Над описанием ее «подвигов» в далекой колонии сплетничала уже не только столица Франции, но уже, кажется, весь мир.
Генерал Леклерк заразился желтой лихорадкой и умер. Как ни странно, но видимо какие-то чувства у Полины к умершему супругу были, - она обрезала свои прекрасные волосы и положила их в гроб к телу мужа. Молодая вдова вернулась на родину. Ей было всего 22 года, и ей очень к лицу был траурный черный наряд, поэтому заботливый брат попытался исправить ее исключительно целеустремленные взгляды на жизнь, и срочно выдал ее замуж за самого богатого аристократа Италии князя Камилло Боргезе. Молодой князь был представителем древнего итальянского рода, а также был сказочно богат, но денег никогда не бывает достаточно. Поэтому это был брак по расчету: муж, благодаря близости к императорскому семейству, умножал капиталы, а супруга занялась единственно ей знакомыми делами. Почти 23 года они не мешали жить друг другу и смогли встретиться лишь незадолго до смерти Полины. Ну, что сказать? Несчастный, еще в ранней юности испорченный недостатками воспитания, а потом деньгами ребенок. Она погубила редчайший дар жизни, ради примитивной похоти так и не испытав ни минуты истинного счастья и страданий настоящей любви.
Мария Валевская пребывала вместе с сыном возле императора на его тесном островке всего три дня в глубочайшей тайне. Дело в том, что Бонапарт очень надеялся на примирение с императором Австрии ради возможного изменения своего положения и тщательно скрывал, как ему казалось, пребывание различных женщин возле себя. Но английская разведка – самая совершенная разведка в мире, поэтому альковные тайны «несчастного узника» были известны всем, кто, по мнению англичан, должен был знать эти интимные подробности. Другое дело, что они ничего не могли знать о планах, которые строил Наполеон в своей голове, а он был далеко не болтлив. Историки уверяют, что Мария Валевская страстно любила Наполеона, поэтому, после повторного отречения императора и отъезда его на остров Св. Елены, срочно вышла в 1816 году замуж, не в силах перенести разлуку.
Приехала на сказочный по красоте остров и мать Бонапарта Летиция. Рассматривать жизнь каждого человека надо всегда с того, в какой семье он вырос. Потому что те принципы, те идеалы, которые прививаются в детстве и в ранней юности, закладывают «программу», образно говоря, дальнейшего духовного и физического развития будущей личности. Мне мало удалось узнать об этой женщине, но судя по тому, во что превратились, когда выросли, ее дети, можно понять, как их воспитывали. Все они обладали одинаковыми свойствами: были завистливыми, жадными, шли к добыче денег, невзирая ни на какие моральные ограничения, добытые средства употребляли, в основном, только на удовлетворение своих желаний. Вот общие черты, присущие всем членам этой семьи. Отсюда, как мне кажется, можно нарисовать портрет их любящей и глубоко набожной матери.
Образ бездушной элиты светского общества любых европейских стран описал Пушкин:   «Но дружбы нет и той меж нами.
       Все предрассудки истребя,
       Мы почитаем всех нулями,
       А единицами – себя.
       Мы все глядим в Наполеоны;
       Двуногих тварей миллионы
       Для нас орудие одно;
       Нам чувство дико и смешно».
Осталась последняя женщина, чей образ, хотя она и не была на этом островке, очень сильно влиял на будущее Европы. Это официальная супруга – императрица Мария-Луиза. Она родилась в 1791 году. Воспитывалась в императорской семье и с раннего детства знала, что ей предстоит выйти замуж за  очень знатную владетельную особу. Если обычные девочки мечтают выйти замуж за сказочного принца и жить в волшебном прекрасном дворце, то у Марии-Луизы  таких мечтаний не было, потому что она ЗНАЛА, что ей предстоит безропотно выйти замуж за очень большие деньги и в интересах австрийской монархии. А кем будет ее будущий муж, ужасным чудовищем или сказочным принцем, никакого значения не имело.
Еще очень давно, прочитав несколько книг о том периоде истории, впитав то, что было в них написано достаточно известными историками, я стал негативно относиться к этой второй супруге корсиканца и упорно считал это отношение единственно верным взглядом. Я даже представить себе не мог, что может сделать с человеком одна, очень небольшая работа удивительно талантливой исследовательницы и журналиста Светланы Игоревны Бестужевой-Лады «Биография Марии-Луизы Австрийской». После прочтения работы этой дамы образ Марии-Луизы приобрел несколько иные очертания, хотя в целом отношение мое к ней изменилось не намного, и только потому, что эта владетельная особа, увлеченная своим вторым сначала любовником, а потом, после смерти Наполеона, мужем пренебрегла, как я считаю, своими материнскими обязанностями. Она, по сути, бросила на произвол судьбы своего сына – Наполеона II. Пренебрежение своими детьми – страшный несмываемый грех для любой женщины (да и для любого мужчины тоже!). Хотя, чего иного можно было ожидать от девушки, выданной замуж по приказу, то есть по чужому расчету?
         
                Глава 62.

3 мая король Людовик XVIII въехал в Париж. Но «эпоха власти от Бога» ушла. Повернуть время вспять невозможно – и это хорошо понимали победители Наполеона. Установление во Франции умеренного режима было требованием безопасности и прочного мира в Европе. 2 мая 1814 года в замке Сент-Уан, под давлением Александра I (вот настоящая ирония судьбы), король подписал декларацию о намерении принять Конституцию.
Конституционная хартия восстанавливала во Франции власть Бурбонов, но сохраняла за народом ключевые завоевания революции. Справедливое налогообложение, гражданские свободы и сословное равенство, неприкосновенность перераспределенной в пользу буржуазии и крестьянства собственности – вот принципы, на которых покоилось общественное устройство новой Франции. Но все эти принципы будут отброшены в сторону, как испачканная чернилами бумажка, в наступившие после Ватерлоо дни «белой реакции» в 1815 году. 10000 человек будут казнены на гильотине практически сразу, а не установленное число недовольных аристократической властью погибнет в последующие годы. Белый террор окажется более кровожадным, чем якобинский.
Когда весной 1814 года Наполеон отправлялся на остров Эльба, его провожала всеобщая ненависть. Говорят, все познается в сравнении. Так вот, сравнение королевской власти (достаточно либеральной в тот момент) с властью Наполеона менее чем за год оказалось не в пользу роялистов (аристократов, сторонников короля). Это же как надо издеваться над своим народом, чтобы через 11 месяцев более 90% французов стали смотреть на бывшего императора, как на своего единственного спасителя  от «божественной власти» своего «законного монарха»? Уму непостижимо! И это она еще была ограничена Конституцией!
Практически рухнула судебная система. То, что творили бюрократы в судах в интересах вернувшихся дворян, иначе как издевательством над справедливостью назвать нельзя. Особо была оскорблена и унижена армия. Опытных офицеров выкидывали в отставку или на половинную пенсию. Их места занимали совершенно безграмотные, неопытные, но крайне самоуверенные представители дворянского класса. Обучение солдат превратилось в издевательство. Но главным было отношение к собственности, принадлежащей крестьянам и буржуазии. Дворяне открыто заявляли, что принятая Конституция явление временное, поэтому все виды собственности скоро перейдут к ним. А там, где было возможно, они силой возвращали все, что, как они считали, должно принадлежать им. Все эти действия совершались в крайне наглой, оскорбительной форме.
Но стоит вернуться к семье маршала Нея. Если возвращение короля Аглая встретила с нескрываемым восторгоми с надеждами на лучшее блестящее будущее, то очень быстро ее мечты превратились в пыль. Это ранее она была графиней Эльхинген и княгиней Москворецкой, а теперь она стала дочерью пусть и самой близкой, но всего лишь камеристки королевы Марии-Антуанетты. Да и родословная ее мужа Мишеля, мягко говоря, оказалась не на высоте – сын бондаря. Пусть он за боевые подвиги стал герцогом и князем, но для родовитого дворянства он был никем. Да, король, зная, что именно Ней явился главным действующим лицом, потребовавшим отречения Наполеона, наградил его крестом «Св. Людовика» и сделал пэром Франции, назначил его командующим 6-м военным округом, но, тем не менее, даже это не спасало ни маршала Нея, ни его супругу от подчёркнуто презрительного отношения дворян  к ним. И Ней, и Аглая были обязаны присутствовать на некоторых королевских и государственных мероприятиях, и со всех них жена Мишеля возвращалась в слезах. К ней подчёркнуто относились, как к приблудной дворняжке. Это сейчас, пока еще, многим нашим современникам не понятны переживания этой дамы, а в то время объявление ее фамилии без оглашения принадлежащих ей титулов было ужасным оскорблением. Когда герцогиня Ангулемская (племянница короля), обращаясь к Аглае, называла ее просто «мадам Ней» без соответствующих титулов – это было равносильно публичной пощечине, если не хуже. И конечно, плачущая супруга обращалась , требуя немедленной защиты, к своему мужу. А он не мог, по дворянским правилам, требовать удовлетворения (дуэли) от ближайших родственников правящего монарха.
Но и это еще не все. Аглая привыкла к светской жизни: балам, приемам, театрам и т.п., без которых она не мыслила своего существования. И вдруг, совершенно неожиданно, она оказалась выкинута из подобного времяпровождения, да еще сразу по нескольким причинам: светская жизнь стала невозможной из-за оскорблений, которым, как считала княгиня, она подвергалась; и бюджет семьи оказался несоответствующим тем тратам, к которым она уже давно привыкла.
Дорогой читатель! Мы привыкли к тому, что герой должен во всех жизненных ситуациях быть исключительно положительным. К сожалению, далеко не все люди таковы. Вот и маршал Ней, бескомпромиссный храбрец в боевой обстановке, в мирной жизни оказался не таким. Как выяснилось, оказалось совершенно невозможно быть высоким военным бюрократом в мирной жизни и оставаться при этом даже просто достойным человеком. Чтобы удовлетворить запросы своей семьи, ему приходилось унижаться и холопствовать перед более высокими бюрократами французского королевства. Об этом достаточно сильно написал Э.Перрен. Мне переписывать это тяжело и противно.
Через некоторое время, не в силах разрешить финансовые и прочие проблемы, маршал Ней вынужден был удалиться от королевского двора и поселиться в своем поместье Кудро. Там его и застало известие о том, что Наполеон высадился во Франции.
Конечно, много лет общаясь с этим человеком, у когда он был первым Консулом, и в зените его власти и славы, когда он стал императором, маршал понял, в конце концов, его жадную, гнилую душонку, поэтому отнюдь не жаждал вновь оказаться под властью этого эгоистичного честолюбца.

                Глава 63

Наполеон, находясь в изгнании, получал сведения о том, что творилось во Франции, достаточно быстро. Он знал, что растет недовольство народных масс, а армия находится вообще на грани мятежа. К тому же, обострились противоречия между союзниками (Россия и Пруссия с одной стороны, Англия, Австрия, Франция с другой), которые дошли до того, что грозили вылиться в новую войну. Англия, верная своей традиционной политике, старалась столкнуть лбами  самые сильные государства Европы – Россию и Австрию.
Понимая, что ситуация складывается как нельзя лучше для возвращения, в ночь с 25 на 26 февраля 1815 года Наполеон отплыл с Эльбы и 1  марта высадился на южном побережье Франции в заливе Жуан. Местные таможенники тут же выразили ему полное повиновение. Узнавшие о его прибытии крестьяне бросили свои поля и тысячами, вооружённые тем, что попалось под руку, устремились за императором. Однако не все было так гладко, как об этом обычно пишут. Когда 25 солдат из охраны Наполеона вошли в город Антиб, гарнизон закрыл крепостные ворота, и успевшие войти были пленены. Император не стал освобождать этих задержанных. Не теряя времени в 11 часов вечера его отряд двинулся дальше от побережья на Гренобль. Первым из маршалов против Наполеона был отправлен Этьен Макдональд в сопровождении графа д’Артуа, будущего короля Карла Х. Когда они прибыли в Лион, то на городской площади были выстроены войска. К войскам, требуя выполнения ими присяги, данной королю, маршал обратился с речью, в конце которой он прокричал уже обычный строевой призыв: «Да здравствует король!». Взамен того, чтобы подхватить его, солдаты ответили молчанием. Первым в обстановке сориентировался граф. Он круто развернул коня и, не задерживаясь нигде, умчался в Париж. За ним последовал маршал Макдональд, а вслед им гремело: «Да здравствует император!». Войска отказались подчиняться командирам  столь высокого ранга и перешли на сторону Наполеона. Но мне этот эпизод интересен другим. Давайте рассмотрим, как меняются взгляды человека и его поведение с изменением его положения и возраста.
Этьен Макдональд вырос в семье обедневших шотландских эмигрантов. Его отец сражался за свободу Шотландии от Англии. После неудачной битвы при Каллодене 16 апреля 1746 года он был вынужден эмигрировать во Францию, где 17 ноября 1765 года в городе Седан и родился Этьен, которому суждено было стать маршалом и пэром Франции, а также получить титул герцога Тарентского. Образование он получил в парижской военной школе. В 1787 г. стал младшим лейтенантом. В этом звании его и настигла Великая французская революция, на сторону которой он перешёл, не раздумывая. Я не буду описывать его карьеру, она хотя и интересна, но слишком похожа на карьеру после революции других маршалов. Уже давно замечено, что революционные события помогают выявить и поднять вверх по карьерной лестнице исключительно талантливых людей, которым в застойные периоды истории проявить себя, как правило, бывает невозможно. Так было и с Макдональдом. Он был умен, честен, храбр, неординарен в выполнении приказов, поэтому быстро рос в воинских званиях, что, видимо, вызывало зависть у некоторых сослуживцев. В Париж поступил целый ряд доносов и от завистников, и от тайных роялистов. Дело могло кончиться гильотиной. Однако республиканские комиссары, прибывшие для расследования этих посланий, разобрались во всем, и Этьен был спасен и даже повышен в звании. Не стоит описывать все битвы, в которых участвовал молодой полководец. Были блестящие победы, но были и тяжелые поражения. Во время похода 1812 года он не смог взять Ригу, по обстоятельствам, описанным ранее, потому что невозможно воевать с народом, который восстал против иностранного ограбления. Он проиграл битву при Кацбахе, также описанную ранее, и всю вину за поражение не взвалил на подчиненных, как делали (и делают) некоторые руководители, а принял на себя. Но долгие годы, несмотря на свои действительно реальные достоинства, находился на вторых или даже третьих ролях. Виной всему этому, как часто бывает в жизни, оказалась женщина.
На свою беду, молодой дивизионный генерал на ярчайшем взлете своей карьеры встретил красавицу сестру 1-го Консула, и имел несчастье ей понравиться, да и она произвела на него сильнейшее впечатление. Они сблизились. Как часто бывает, молодой человек поверил в ее любовь, и, видимо, надеялся, что это чувство изменит характер красавицы. Но быстро убедился, что все это не более чем пустая болтовня. Тогда он резко порвал с Полиной. Долгое время после этих событий он не мог прийти в себя. И, как часто бывает, во всех встречных женщинах он искал черты своей бывшей возлюбленной. И, как всегда бывает, то находил, то не находил их. Бесконечная пытка памяти некоторых влюбленных.
Об этой недолгой связи стало известно Наполеону. Он вызвал к себе Этьена и потребовал, чтобы тот немедленно женился на юной развратнице. Макдональд отказался. Любой старший брат считает своей обязанностью защищать младшую сестру. К тому же первый Консул не мог простить молодому дивизионному генералу невыполнения своей просьбы-приказа. Участь Макдональда была решена – на годы он был задвинут на вторые или даже на третьи роли. Официальной версией охлаждения между этими двумя людьми была страстная приверженность Этьена Макдональда революционным демократическим идеалам, что вызывало прямое недоверие императора. Наполеон после коронации не включил его в список первых маршалов и отправил командовать 2-й резервной армией. Только в 1809 году он вернул его в действующую армию.
Маршальский жезл Макдональд заслужил после Ваграмского сражения (5 – 6 ноября 1809 г.). Тогда, в самый решительный момент ему было приказано организовать удар в центр австрийских войск, что и было сделано. Этот удар принес победу, но из 8 тысяч солдат, которые пошли вместе с генералом в эту атаку, в строю осталось менее полутора тысяч человек. Наполеон был настолько впечатлен действиями опального полководца, что вручил ему маршальский жезл прямо на поле боя. Через некоторое время Макдональд был награжден титулом герцога Таранто. Ну что тут сказать? Умел влиятельный император дезавуировать человека, открыто проповедующего равенство.
Макдональд был последним маршалом, который покинул Наполеона в 1814 году, и сделал это только после того, как все его обязанности представителя императора на переговорах были выполнены. На прощание Наполеон, отправляющийся в ссылку на Эльбу, подарил ему драгоценную саблю египетского бея, обнял и извинился за свое отношение к нему как к маршалу и человеку.
После провала своей миссии в Лионе Макдональд вместе с графом д’Артуа возвратился в Париж в то время, когда Людовик XVIII уже паковал чемоданы. Он проводил короля до границы Франции и вернулся. Но вернулся не маршалом, а поступил рядовым гренадером в парижскую национальную гвардию. Наполеону в то время были остро нужны командующие уровня маршала, но Макдональд отказался! Отказаться быть маршалом ради того, чтобы иметь право быть рядовым солдатом! Стоит задуматься…
Я не буду описывать его жизнь после окончания наполеоновских 100 дней. Последние 10 лет своей жизни он прожил в своем небольшом имении и умер в 75 лет. Вот и стоит подумать: почему человек, исповедующий революционные идеалы, оказался последним защитником и императора, и его врага – короля? Кто-то скажет – судьба. Но я думаю иначе. У каждой революции должны быть свои цели. Так и у буржуазной революции были свои – поднять эксплуатацию на более изощренный уровень. Объявить во всеуслышание об этом было, конечно, нельзя, поэтому и были использованы такие расплывчатые лозунги: за все хорошее против всего плохого. Эти лозунги являются одним из признаков того обмана, который готовят нечестные людишки, намеревающиеся просто сменить одну форму эксплуатации на другую. У настоящих революционеров должна быть достаточно продуманная теория, которая служит подобно вехам, ограждающим фарватер правильного движения к определенной цели. Не имея такого фарватера или компаса, легко заблудиться в трех соснах, и может даже вполне честный человек оказаться в стане своих прямых врагов. Думается, что Макдональд в последние годы своей жизни мучительно пытался понять, что необходимо было сделать настоящим революционерам, чтобы не допустить к власти недостойного изувера-короля или столь же недостойного, только более изощренного, но не менее алчного, императора.

                Глава 64

Поздним вечером 7 марта 1814 года маршал Ней прибыл в Тюильри. Около 23 часов в малом кабинете короля его принял Людовик XVIII и обратился с просьбой-приказом: Нею разрешено предпринять любые действия, чтобы задержать продвижение «мятежника».
- Обещаю, что схвачу Бонапарта и доставлю вам в железной клетке.
Аристократия ликовала – нашелся человек, который способен схватиться с Наполеоном.
Маршал выдвигается навстречу императору в городок Лон-Ле-Сонье, где начинает готовить войска для боя. Надо сказать честно, что за прошедшие 11 месяцев, занятый проблемами семьи и карьерными соображениями, он полностью утратил какую-либо связь с армией и с народом Франции. Он не понимал обид и чаяний основной массы французов. В данный момент он готов служить двум процентам населения – аристократам и попам. А тут выяснилось, что в своих взглядах он полностью не соответствует взглядам и выводам 98% населения Франции. В эти несколько дней маршал часто беседует с офицерами и солдатами, пытается раскрыть им глаза на основные жизненные цели Бонапарта. Его вежливо слушают, но ясно видно, что когда отходят в сторону, то принимают другие решения, прямо противоположные его выводам. Есть еще один фактор, который, как мне кажется, не учитывают историки: рядом с ним нет Аглаи! А ведь именно ее глазами последние 11 месяцев он смотрел на мир. Теперь приходится смотреть и думать самому.
Ночью в дверь его гостиничного номера «входят переодетые в гражданское офицеры. Это офицеры Наполеона, Ней их сразу узнает, но впоследствии никогда и никому не назовет их имен. Они передают Нею письмо от своего  вождя, в котором сказано, что если маршал перейдет на его сторону, тот примет его, как на следующий день после сражения на Москве-реке. Гонцы передают также письмо от Бертрана, утверждавшего, что вся Европа ожидает возрождения Империи, что мирный успех Наполеона обеспечен, и если Ней будет бороться с ним, то на него ляжет ответственность перед Францией за развязанную гражданскую войну и за пролитую кровь. Среди переданных документов был также приказ выступать, подписанный Наполеоном, как будто Ней все это время оставался под его началом.
Ошеломленный изложенными взглядами Наполеона, вдохновлённый знаменем добровольцев, поднятым против королевской власти, маршал бросается навстречу событиям, как он бросается в битвы: да здравствует Император!
Выбор сделан!»
Так описывает выбор маршала Нея, который он сделал в ту судьбоносную мартовскую ночь, считающийся лучшим из биографов этого полководца Эрик Перрен. Но так ли все это было? Так ли бездумно и резко поступил маршал? Я бы с ним согласился, если бы не одно «но» - это письмо Мишеля Нея к Наполеону. Привожк его фрагменты, взятые из работы Рыжова В.А. «от Лютцена до Ватерлоо».
«Я присоединяюсь к вам не из уважения и привязанности к вашей персоне. Вы были тираном моей родины. Вы принесли траур во все семьи и отчаяние во многие. Вы нарушили покой целого мира. Поскольку судьба возвращает вас обратно, поклянитесь мне, что отныне вы сделаете людей счастливыми…Я требую от вас набирать армии не более как для защиты наших границ и более не выступать с ними для ненужных завоеваний… При этих условиях я не буду препятствовать вашим планам. Я отдаю себя только для того, чтобы спасти мою страну от раскола, который ей угрожает…».
Так написать мог только человек думающий, мятущийся, страдающий о судьбе родины. Когда я читаю эти строки, то вижу перед собой человека, личность, а не продажного бюрократа, лакействующего перед возможным хозяином только для того, чтобы сберечь «благоприобретенное» и увеличить еще свое имущество.
Он передает императору это письмо, но не передает ему свои войска, как пишут некоторые. Солдаты сами переходят на сторону Наполеона. Октав Левавасер (адъютант Нея) приводит такие слова маршала: «Мог ли я остановить движение моря своими двумя руками».
После произошедшего в Лон-Ле-Сонье Ней не обретается в свите императора, а возвращается в свое имение Кудро. Никаких отношений в тот период между ними не было. Вновь они встретились в Париже на дне праздника Майского поля. Тогда Наполеон произнес: «Я думал, что Вы эмигрировали».
- Мне следовало это сделать гораздо раньше, - мрачно ответил Ней.
После праздника Ней вернулся обратно в Кудро.
Наполеон в те дни испытывал острую нужду в старших офицерах. Ведь, по сути, испытанных маршалов в войсках у него не было. У всех, кроме Груши, вернейшего Даву да «ценителя испанских искусств» маршала Сульта нашлись какие-то причины, чтобы уклониться от службы. И тогда в день отъезда к армии Наполеон перешагнул через свою гордыню и написал Даву: «Вызывайте маршала Нея. Скажите ему, что если он хочет участвовать в первых боях, ему следует прибыть 14 июня в Авен, где будет развернут мой главный штаб».
Мог ли Ней не откликнуться, получив письмо маршала Даву? Ответ на этот вопрос абсолютно однозначен: не мог. Он знал, что главными противниками в этих боях будут англичане под руководством Веллингтона и пруссаки. А ненависть к англичанам, постоянно организующим все новые и новые коалиции против Франции, стала частью его самого, частью его души. Он просто мчится в армию и уже 15 июня в середине дня предстает перед императором.
Наполеон поспешно и кратко знакомит его с обстановкой. Он собрал 124000 солдат против 95000 англо-голландцев Веллингтона и 124000 пруссаков Блюхера. На самом деле соотношение войск несколько иное, но не менее тяжелое. Перед маршалом ставится задача: захватить и удержать перекресток двух дорог в крошечном поселке Катр-Бра, потому что здесь возможно соединение войск Блюхера и Веллингтона. Но и сейчас силы англичан значительно превосходят возможности французов. Ситуация осложняется еще и тем, что Нею предстоит командовать практически незнакомыми войсками, которыми командуют столь же незнакомые офицеры. В их подготовке он не принимал участия, поэтому возможностей их не знает. Есть еще одна трудность – это сборная устаревшая артиллерия. В войсках собраны пушки разных калибров, боеприпасы к которым трудно поддаются унификации, а значит, решать огневые задачи, маневрировать огнем будет невозможно. А, судя по описаниям боев, проведенных ранее маршалом, его главным условием победы был одновременный маневр войсками и массированный огонь, то есть быстрый маневр артиллерией. Только в редчайших случаях, как под Бородино или под Красным, когда не было другого выхода, он водил свои войска в лобовую атаку.
Была еще надежда, что противник совершит ошибку. Ней не зря находился в наиболее опасных участках боя – он ждал этой ошибки Веллингтона. И английский полководец совершил эту столь дорогую ошибку. В пылу атаки он оголил свой левый фланг, и маршал Ней отправил корпус генерала д’Эрлона (более 20 тыс. человек) в обход на этот оголившийся фланг англичан. Но тут происходит то, чего Ней и вообразить себе не мог. Во время обхода к французскому генералу прибыли офицеры штаба Наполеона с приказанием императора, требовавшего срочно следовать в Линьи, где он сражался с пруссаками Блюхера. Несмотря на то, что день уже клонился к вечеру, этот генерал развернул свой корпус на восток, и в результате получилось, что он не выполнил приказ Нея. Армия Веллингтона уцелела. И Наполеону д’Эрлон не помог, так как с наступлением темноты бой с пруссаками прекратился. В жизни достаточно часто случается, что послушный старшему начальнику бюрократ бывает иногда хуже врага.
Еще раз повторю – Мишель Ней  все время находился в самых опасных местах схватки. Под ним были убиты три коня. Он подавал личный пример своим слабо подготовленным войскам, как надо действовать в бою. Но есть и другая версия, основанная на словах самого Мишеля, сказанных после боя: «Неужели не найдется для меня пули или ядра». Несколько человек слышали их. Разные историки в разное время, видимо, исходя из исторической ситуации, по-разному истолковывали их. У меня есть своя версия. Слишком часто сильные мира сего на пути к власти очень много обещают народу, а захватив власть, немедленно отказываются от своих обещаний. Я ркий пример – обещания Людовика XVIII!
В результате этого боя Веллингтон отступил по направлению к Ватерлоо. Французы потеряли около 4 тыс. человек, англичане  - 4,8 тыс. Островитяне любят спортивные выражения, поэтому они посчитали, что схватка под Катр-Бра закончилась «вничью». Но с этим трудно согласиться: вдвое большие силы не одолели меньшие и были вынуждены отступить. Это далеко не «ничбя».

                Глава 65

Так закончился кровавый день 16 июля. Неотвратимо приближался еще более кровавый день 18 июня 1815 года – день Ватерлоо.
В ночь перед этим боем лил жуткий ливень. Земля размокла. Поней стало неимоверно трудно идти в атаку и пехоте, и коннице. Пушки стало невозможно передвигать вслед пехоте, поэтому исключался маневр огнем. Эти обстоятельства давали большие преимущества обороняющимся.
В прежние годы, когда Наполеону задали вопрос, что такое настоящий полководец, он ответил примерно так: настоящий полководец тот, кто умеет использовать в своих интересах достоинства и даже недостатки поля боя. Сам же он в этой схватке предоставил противнику все преимущества поля боя, оставив своим войскам все его недостатки, да еще усугубив это положение своими ошибочными (или достаточно спорными) распоряжениями.
После разгрома пруссаков при Линьи он приказал отряду маршала Груши (3 корпуса, 35 тыс. человек) преследовать Блюхера, что тот послушно и исполнял. Исполнял даже тогда, когда слева от него грохотали пушки на плато Мон-Сен-Жан, где развернулась эта жесточайшая битва. Исполнял даже тогда, когда все три корпусных командира обратились к нему с требованием немедленно идти на помощь французским войскам. А в это время Блюхер, оставив заслон в поселке Вавр на берегу вздувшейся от дождей речонки Диль, форсированным маршем мчался на помощь англичанам. Груши мог бы, двигаясь правым берегом реки, если не отрезать пруссаков от англичан, то, во всяком случае, сковать их боем.
По воспоминаниям английских офицеров из штаба Артура Уэлсли герцога Веллингтона, они с нетерпением ждали темноты, чтобы отступить. Находясь под постоянными атаками французов, они уже и не мечтали о победе. Среди хладнокровных англичан нашлись и такие, кто, не дожидаясь приказа, обратился в бегство. Их рассказы о «новой победе Наполеона» посеяли ужас в Брюсселе.
Когда императору доложили, что какие-то войска приближаются к его правому флангу, он, слепо верящий в свою счастливую звезду, решил, что это движется догадливый Груши. Когда ему доложили, что видны австрийские знамена и мундиры, он, все равно, упорно пытался опрокинуть англичан. Он, как зарвавшийся игрок, поставил все на одну карту, и эта карта оказалась бита.
Пруссаки Блюхера ударили во фланг и тыл французской армии. Участь битвы была решена.
Что касается маршала Нея, то он , как всегда, находился в самых опасных точках этого побоища. Он три раза по приказу Наполеона водил в атаку французскую кавалерию на каре английской пехоты. Под ним было убито пять лошадей. Когда французы обратились в бегство, он в изорванном, залитом кровью маршальском мундире, с обломком сабли египетского паши в руке, пытался остановить бегущих. Но все было напрасно.
На другой день удалось собрать и реорганизовать около 33 тыс. этих беглецов. Если к ним добавить 35 тыс. из отряда Груши, то получаются достаточно внушительные силы. Если добавить ту половину армии, которая находилась под Парижем, то вполне можно продолжать борьбу. Но для того, чтобы продолжить эту схватку, Наполеону необходимо было опереться на мобилизованные силы всего народа, а не на весьма ограниченные силы буржуазно-бюрократического аппарата. А он, сделавший своей опорой высшие слои олигархического буржуазного общества, этого сделать не мог.
Император прибыл в Париж 21 июня. Его встретили массовые демонстрации жителей города. Они продолжались трое суток днем и ночью. У демонстрантов был один, но самый главный лозунг: «Да здравствует Император! Мы их разобьем! Никакого отречения!» Простые французы требовали продолжения борьбы! Для них, так же как и для феодальной Европы, Наполеон был символом великой революции. Он был этим символом не только для простых французов, но и для феодальных властителей Европы. Любопытна данная им самим оценка действий этих европейских коронованных особ: «Державы не со мной ведут войну, а с революцией. Они всегда видели во мне ее представителя, человека революции». И это несмотря на то, что он давно уже выродился из представителя революции, каким был еще под Тулоном, в ее коварного и жесточайшего противника. Это он истребил истинных революционеров Франции во имя личной власти, опираясь на олигархическую буржуазию.
Одновременно с демонстрациями, прокатившимися по стране в поддержку продолжения борьбы, как пишет Е.В.Тарле, шли не столь громкие, но не менее решительные собрания представителей крупнейших французских банков. Результатом посиделок этих умудренных представителей крупного капитала было нигде не запротоколированное, но от этого не менее твердое решение: императору пора уходить. Он вложил в них колоссальные «личные деньги», они налились огромной финансовой силой, теперь им не опасно восстановление феодальной власти Бурбонов, а вот вспышка народного гнева может быть крайне опасной, поэтому наступила пора сдавать Францию войскам коалиции. Наполеон знал через своих тайных осведомителей об этих собраниях и принятых на них решениях, поэтому, как пишут те, кто общался с ним в эти дни, был «тих и задумчив». В результате, взвесив все, он написал новое отречение в пользу своего сына и отправился к побережью Атлантического океана, намереваясь отплыть в Америку. Там в порту Рошфор его ждали два фрегата «Медуза» и «Заале». 3 июля в 8 часов утра он прибыл в порт. Но выйти из порта было нельзя. С моря его сторожила английская эскадра.
Когда матросы и офицеры обоих фрегатов узнали, что их император может попасть в руки англичан, их экипажи приняли единодушное решение, которое капитан Понэ изложил генералу Монтолону: «Я только что совещался с моими офицерами и всем моим экипажем. Я говорю, следовательно, и от своего имени, и от имени всех». После такого вступления он изложил свой план: его фрегат «Медуза» ночью нападет на самый крупный корабль англичан линкор «Беллерофон» и затеет с ним бой. Это займет и отвлечет англичан на два часа; конечно, «Медуза» по истечении этих двух часов погибнет, но за эти два часа другой фрегат «Заале», на котором будет находиться император, успеет ускользнуть и выйти в океан, так как остальная часть английской эскадры стоит далеко от «Беллерофона» и бросится ему на помощь. Мелкие же суда, которые могут встретиться, задержать «Заале» не смогут. Матросы и офицеры «Медузы» выразили полную готовность погибнуть, чтобы спасти императора. [Тарле Е.В., «Наполеон»].
Наполеон отказался от этого плана.
Тогда несколько морских офицеров предложили другой, вполне реальный и менее рискованный план. Они приготовили небольшое, но вполне способное пересечь океан судно, с экипажем опытных, но вполне преданных императору контрабандистов, неоднократно преодолевавших английскую блокаду. Эти люди готовы были из патриотических побуждений доставить Наполеона в Америку. И для них бывший герой Тулона был символом народной революции, который, как знамя, не должен был достаться захватившим страну феодалам.
Император отказался. Он явно не желал быть символом народной революции, представителей которой он так яростно преследовал. Вместо исполнения всех этих планов он предпочел сесть на клипер «Ястреб» и сдаться англичанам.

                Глава 66

Маршал Ней тоже возвратился в Париж. 22 июня он выступил в Палате пэров. В своем выступлении он сказал абсолютную правду с точки зрения военного специалиста: о жестоком поражении под Ватерлоо, о печальном состоянии отступившей армии, о том, что через неделю союзники могут войти в Париж. Свою речь он закончил словами: «Я выступил в интересах страны, господа. Это, конечно, не дает мне никакого преимущества. Я прекрасно знаю, что если Людовик возвратится, я буду расстрелян». Приходится констатировать, что для Франции маршал Ней, ясно видевший неспособность Наполеона возглавить народную войну, выступив столь авторитетно и четко, поступил правильно. Но лично для себя он оставил только один выбор – гибель или бегство в эмиграцию.
От безоговорочной капитуляции Париж спас Даву, подготовивший город к обороне. Блюхер, который подошел к городу 1 июля, а за ним и Веллингтон, были страшно разочарованы, увидев перед собою укрепления и армию, готовую эти форты защищать. Обоим было понятно, что предстоит еще одна битва с неясным исходом, тем более, что полководческая репутация маршала Даву была безупречна. За всю свою карьеру он не проиграл ни одного сражения. При этом Даву был чрезвычайно талантливым администратором, известным своей педантичностью и любовью к порядку. За ним закрепилось прозвище «железный маршал». Город-крепость Гамбург, к примеру, Даву сдал только 27 мая 1814 года, т.е. когда Наполеон уже давно был на острове Эльба, и эта оборона была столь успешной против войск коалиции при наличии в крепости полностью враждебного населения!
Поэтому объявление Даву, что он будет защищать город до последней возможности, а в случае неудачи уйдет, чтобы продолжить борьбу в другом месте, а это означало одно – всенародное восстание французов против войск коалиции – было воспринято серьезно. Возникла вполне реальная угроза продолжения теперь уже бескомпромиссной народной войны. Могла вспыхнуть вторая Испания, и конец этой борьбы был далеко не предсказуем.
И у Блюхера, и у Веллингтона хватило ума, чтобы понять до конца угрозу «железного маршала», поэтому они вступили в переговоры. 3 июля 1815 года была подписана Конвенция из 18 пунктов, которую со стороны Временного правительства подписал Даву. Особо стоит обратить внимание на статью 12.
«Люди и индивидуальная собственность будут уважаться. Жители и вообще все индивидуумы, находящиеся в городе, продолжат пользоваться своими правами и свободами, не будучи преследуемы за их должности, которые они занимают или занимали, или за их поведение и политические убеждения».
 Для подкрепления этой статьи была вставлена еще статья 15: «Если неожиданно появятся затруднения в выполнении некоторых из статей настоящей Конвенции, их интерпретировать в пользу французской армии и города Парижа».
По этим статьям даже маршал Ней, несмотря на все его «фортели», оказывался неподсуден. Но что такое договоры, не подкрепленные силой, реально покажут Бурбоны, когда вновь придут к власти! Даву – реалист до мозга костей –  это понимал, поэтому настоятельно советовал своему другу Мишелю Нею на время скрыться. Как военный министр и главнокомандующий французской армией в то время, он выписал ему неограниченный отпуск и паспорт на имя майора 3-го гусарского полка Рейса. Даже министр полиции Фуше (уже давно сотрудничавший с роялистами предатель Фуше!) выписал Нею два паспорта на имя Мишеля-Теодора Нейбурга, путешествующего со своим секретарем и слугами. О том, чтобы он немедленно скрылся, просили маршала многие знакомые и незнакомые люди. Даже гордая красавица Аглая на коленях умоляла мужа уехать и скрыться на время (правда, это написано только у одного автора, нашего современника). Почему он медлил? У меня есть свое объяснение… Мне кажется, что он считал свое бегство недостойным «Храбрейшего из храбрых». Он уже понимал, что стал не просто одним из многих военачальников, а символом мужества и храбрости французов, не отступающих перед любым противником и перед любыми преградами. А трусливое бегство подобного «символа» бросает тень на весь народ. Но его уговорили, и перед самым приходом союзников в Париж он покинул город. Но не убежал, как ему рекомендовали, в Америку, не скрылся в близкой Швейцарии, а остановился у своих друзей в замке Бессонье неподалеку от швейцарской границы.
Начались долгие дни вынужденного «отдыха». Нет, он не скрывался, не прятался от окружающих. Со временем привык носить гражданскую одежду, подолгу беседовал с местными крестьянами и помещиками, и постепенно для него стала раскрываться другая сторона жизни. Но главное – воспоминания. Раньше практически не было времени, чтобы остановиться, спокойно обдумать ситуацию, а была неистовая жизнь, с постоянным дефицитом времени. А теперь появилось время, чтобы вспомнить все. От этих воспоминаний стало никуда не деться. Они жгли, терзали душу, и как бы он ни старался изгнать их, они все равно жили в нем и рвали сердце ежечасно, ежеминутно. Чаще всего вставало перед глазами заснеженное поле под  Прейсиш-Эйлау, а на нем истерзанные тела столь многих знакомых по годам службы. Как были ужасны их застывшие в предсмертных муках лица. Ему и ранее жгли душу вопросы – за что мы идем в бой? Но тогда, когда они объезжали это поле с Наполеоном, который с каким-то болезненным любопытством вглядывался в лица павших… Услышав его тихий смешок, Мишель необыкновенно ясно понял, что это не человек, а какой-то бесконечно жадный вурдалак, которого эти погибшие ни в коей мере не трогают. У вождя существенны только две цели в жизни, два смертных греха: безумная жажда власти и такая же безумная жажда наживы. И тогда его впервые обожгла мысль: я служу этому чудовищу. Мы вместе творим это зло.
Потом нахлынули Фридланд, Испания, поход на Москву. И везде французская армия убивала, жгла, зверствовала. В том числе и под его командованием. Если отбросить сантименты и ничтожные оправдания, то получается, что и он, и император делали одну и туже «грязную работу». Поневоле возникали одни и те же мысли: «Мы оба – это две стороны одной медали. С той только разницей, что я, когда у меня просыпалась совесть, бросался в бой и искал смерть. А вождь умел рисковать редко и очень расчетливо.
Как же так получилось, что революционная французская армия выродилась и превратилась в такое чудовище?».
Эти, и еще десятки других вопросов терзали Нея. И если в первые дни он находил себе какие-то оправдания, то в последующее время, чувствуя шаткость этих оправданий, он вновь возвращался к ним. С каждым новым таким возвращением, он судил себя все строже и строже, пока не настал такой момент, когда он сказал сам себе: «Виновен. Виновен во всем».
А по ночам приходили сны. В них, он снова видел своих отца и мать, молодыми, здоровыми, красивыми. Вспоминал голос матери, певшей ему ласковые детские песенки на родном немецком языке. Вспоминал отца. А просыпаясь, думал: дорогие мои старики, как мало я отдал вам своей любви. Какими же умницами вы были.
После тяжелейшего ранения, когда врачи хотели отпилить ему руку, генерал Моро заставил тогда его, молодого гусара, купить себе за 10 тыс. франков небольшое поместье, чтобы был какой-нибудь «угол», если он станет инвалидом (генерал Моро дал ему эти деньги). Он купил и оставил там управляться своего едва грамотного отца. И тот совершил маленькое чудо. Через два года это поместье стоило уже 80 тыс. Потом, уже когда он стал маршалом, он отдал это первое свое приобретение сестре, при условии, что  управляться там будет отец. А что сделал с доверчивой Францией этот весьма грамотный корсиканец за столько лет управления страной? И помогала ему в этом целая свора министров, а защищал эту хищную стаю маршал Ней. Они разорили простой народ страны, до безумия подняв богатства финансовых олигархов.
А еще вспоминались мечты юности: как шагал когда-то на вербовочный пункт гусарского полка в Мец. Как тогда светило солнце. Как улыбались ему идущие навстречу девушки. Вся жизнь была еще впереди. И хотелось в этой будущей жизни достигнуть ярчайших высот, сделать для Франции что-то необыкновенное. И вот достиг… Теперь реально может сам себя оценить, что же он сделал для Франции и ее народа? И ужасная мысль терзала его: прожил жизнь не для людей, а только для себя. И даже любовь, дававшая силы выдержать, перенести все испытания ради любимой, уже не могла служить оправданием для всего того, что совершил он в эти так быстро пролетевшие годы.
Так проходили дни. Почти два месяца.

                Глава 67.

Вечером 2 августа один усердный роялист (нашелся такой «патриот» королевской власти) написал префекту Локару, что некий человек, очень похожий на маршала Нея, разгуливает на территории департамента. Префект сообщил об этом письме капитану жандармерии Канталя: «Я был бы очарован мсье, что уведомление высказанное мной, предоставит вам случай доказать усердие и самоотверженность, которые я знаю, присутствуют в вашем сердце для службы королю». Тотчас капитан отправляется с 14 жандармами и прибывает в замок Бессонье.
Говорят, что маршал был предупрежден о готовящемся аресте одним из своих поклонников.
3 августа, когда отряд прискакал во двор замка, на одном из верхних этажей отворилось окно и высунувшийся из него человек задал вопрос:
- Чего вы хотите?
- Мы ищем маршала Нея.
- Зачем он вам?
-Арестовать его.
- Хорошо! Поднимайтесь, я вам его покажу.
Когда жандармы поднялись, маршал вышел к ним и произнес: «Я – Мишель Ней».
Жандармы имели инструкции, по которым Нея нужно было, как особо опасного преступника, заковать в кандалы, но Ней дал слово, что не предпримет никаких попыток к бегству. Голос, которым он произнес эти слова, сам вид этого человека, все, что эти жандармы слышали ранее о нем – произвели на них такое впечатление, что вопрос о наложении на арестованного кандалов отпал сразу. Мало того, кто-то из этих слуг закона сказал, что они закроют глаза, если маршал попытается бежать, но Ней отверг это предложение. «Если бы я был свободен, то за эти слова я бы вас расстрелял, - спокойно произнес он. – Я же дал слово!».
Герцог Рагузский (маршал Мармон) написал в своих мемуарах, что он находился подле короля, когда прибыло известие об аресте маршала Нея, «Людовик XVIII простонал и произнес, обращаясь ко мне: «Было сделано все, чтобы благоприятствовать его бегству. Неблагоразумие и безрассудство в его поведении погубили его».
В отличие от короля, роялисты торжествовали. Ситуация была еще очень сложной: армия, ушедшая за Луару, сохраняла грозные позиции, страна была наводнена сторонниками буржуазного строя, особенно в крестьянской среде. В этих обществах имя Мишеля Нея звучало как протест против восстановления феодально-бюрократического строя. Поэтому роялисты думали, что уничтожение маршала укрепит феодальные позиции и лишит недовольных столь славного имени, которое может консолидировать их сопротивление. Аристократия считала террор одним из наиважнейших способов управления, поэтому жаждала крови. Им мало было уже казненных, им нужна была голова Мишеля Нея.
Король же боялся другого: он считал, что уничтожение столь славного боевого символа Франции может повлечь за собой спонтанное всеобщее восстание. Тогда лично ему уже точно не удержаться на троне.
Когда весть об аресте маршала дошла до Парижа, то от разрыва сердца умер отец Аглаи Пьер Огье. Женщина лишилась единственного советника, способного бескорыстно руководить ее действиями в лабиринтах королевского правосудия. Но она смогла собраться, привлечь подчиненных ей и ее семье адвокатов, нотариусов и просто друзей своих и ее мужа, и восстановить по дням и по часам действия маршала Нея, его многочисленные высказывания. Этот доклад-расследование не оставил камня на камне на главном обвинении в организации антикоролевского заговора, который якобы привел к возвращению на трон Наполеона. В Лон-Ле-Сонье маршал действительно хотел драться с «корсиканским чудовищем», но желание армии и французского народа было диаметрально противоположным. Единственно, что она не написала – это почему народные массы столь яростно возненавидели власть короля и его феодально-бюрократического аппарата. Но это и писать было нельзя, обращаясь к «священной особе его величества».
После перехода войск под знамена Наполеона, маршал Ней удалился в свое имение и не участвовал в подготовке войск к защите Франции, и только письмо маршала Даву, приглашавшего его к схватке с англичанами, заставило его вернуться в армейский строй. Этих врагов своего народа, да и всего европейского мира, Ней убежденно и неистово ненавидел, поэтому не мог не встать в строй, даже если бы его пригласили сражаться простым солдатом.
Это письмо Аглая отправила министру полиции Фуше с просьбой передать его доброму, милостивому и справедливому королю. Король прочитал его и даже предоставил несчастной женщине аудиенцию, на которой, впрочем, ничего не обещал.

                Глава 68.

А Мишеля в это время под усиленным конвоем жандармов и армии везли в Париж.
В Невере маршала Нея опознали расквартированные там как войска союзников вюртембержцы. Эти солдаты и офицеры знали, что во время похода на Россию маршал командовал III корпусом Великой Армии, составленным из представителей Вюртемберга, и считали, что именно Ней погубил там своих солдат, а не их курфюрст, отдавший их в распоряжение Наполеона. Эти обозленные и не думавшие о политике люди, считавшие, что главное достоинство подданных своим «естественным Владыкам» - слепое подчинение, стали оскорблять и закидывать грязью маршала. Мишель, как записал офицер охраны, сидел в экипаже молча, сжав побелевшие кулаки, и не отвечал на оскорбления.
Около Риона к коляске Нея проник генерал Эксельманс. Этот лихой кавалерист в бою при Роланкуре, уже после сдачи Парижа, со своей 1000 всадников разбил бригаду прусских кавалеристов, пытавшихся разоружить его людей. Он предложил, если маршал согласен, освободить его. Ней отказался. У него были какие-то свои планы, ради которых он был готов пожертвовать даже своей головой.
На последней станции под Парижем с Мишелем встретилась Аглая. От нее он узнал о смерти Пьера Огье. Тогда впервые, как отметили его биографы, посторонние люди увидели слезы, текущие по его лицу. Видимо он понял, что его любимая оказалась одна на этом свете, без поддержки близких людей. «Не удивляйтесь моим слезам, - сказал он охранявшему его офицеру. – Я теряю мужество, когда речь идет о моей жене и детях».
После этой встречи, уже генерал русской службы, Антуан-Анри Жомини, как писалось ранее, предложил устроить его побег. Маршал отверг и это предложение.
19 августа арестованного привезли в Париж и поместили в тюрьме Консьержери. 20 августа 1815 года тюрьму посетил префект полиции, чтобы допросить арестанта. Ней согласился отвечать на вопросы, но сразу заявил, что он не подпадает под юрисдикцию полиции, его судить может только палата пэров. Во всех исследованиях я нахожу одно и то же заключение, по которому, отдаваясь на суд пэров Франции, маршал якобы пытается спасти свою жизнь. Мне кажется, оно не соответствует истине. Слишком много было у Нея возможностей, которые позволяли это сделать ранее. Он мог уйти в подполье, скрыться в эмиграции и еще можно перечислить несколько других способов, чтобы избежать смертной казни от «королевского правосудия», в которой он был абсолютно уверен. Нет! Мишель Ней явно преследовал другую цель, может быть более для него важную, чем сохранение собственной жизни, и более важную (попробую предположить), чем даже сохранение его чести.
21 августа 1815 года военный министр маршал Гувион Сен-Сир создает специальный военный трибунал. Председателем этого суда был назначен маршал Монсей, известный не только своей храбростью, но и порядочностью в «делах чести». Маршал отказывается судить Мишеля Нея и пишет письмо королю, в котором излагает причины своего отказа. Это письмо было запрещено обнародовать, и оно было опубликовано значительно позже в американских газетах. Опустив «реверансы» и положенное вступление, я решил включить его в этот рассказ.
«Я не вхожу в суть вопроса: - пишет старый маршал, - виновен или не виновен маршал Ней. На ваше правосудие и справедливость судей ответит последующее поколение… Не пролилось ли французской крови достаточно? Наши несчастья – не были ли они слишком большими? Унижение Франции – не испытала ли она его в последнее время? И тогда, когда мы нуждаемся в том, чтобы набраться сил и возродиться, успокоиться и стать более умеренными, - нам предлагают, чтобы мы требовали гонений?...
Ах! Сир, если бы те, кто управляет вашими советами, желали только блага для Вашего величества, они сказали бы ему, что никогда эшафот не создает друзей. Они верят, что смерть будет страшна для тех, кто пренебрегал ею столь часто? Союзники ли это, кто требует, чтобы Франция пожертвовала своими наиболее прославленными гражданами? Однако, сир, не существует ли опасности для вашей персоны и вашей династии, соглашаясь с ними на эту жертву?... не забыли ли вы, что угождая им (союзникам М.Т.) в занятии ваших крепостей, они по очереди отказывали вам в убежище в своих странах?...»
Помните ли вы о тех пушках, постоянно находящихся у ворот вашего дворца и направленных на ваше жилище?... Можете ли вы еще полагаться на великодушие ваших союзников? И именно при таких обстоятельствах  должен я заседать в трибунале, в котором я, без сомнения, фигурировал бы в свою очередь не как судья, но как обвиняемый?... Что кинжалы, поразившие Брюна, Рамеля и таких же других, не сверкают перед моими глазами? И пошел бы я своим присутствием на санкционированное убийство?... Останется ли моей несчастной родине чего-то более, чем тень существования и мне придется соединить свое имя с именами угнетателей? Трону Бурбонов угрожают его же союзники, и я буду разрушать его основание? Нет, сир, и вы сами же не осудите моего решения. Двадцать пять лет славных дел не могут быть лишены блеска в один день; мои волосы, поседевшие под шлемом, не станут на моем челе клеймом позора.
Моя жизнь, мое состояние, все, что для меня дорого – принадлежит моей родине и моему королю; однако моя честь принадлежит мне, и никакая власть людей не может ее у меня отнять; и если я оставлю своим детям только свое имя в наследство, то оно, по крайней мере, не будет запятнано!...
Могу ли я высказаться за судьбу маршала Нея? Сир, позвольте мне спросить Ваше величество, где были все эти обвинители, когда Ней прошел по такому количеству полей битв? Они следовали за ним и обвиняли в течение двадцати пяти лет опасностей и дел? Ах! Если Россия и союзники не могут простить победителя при Москве, может ли Франция забыть героя Березины? Это на Березине, сир, во время этой злополучной катастрофы, Ней спас остатки армии; у меня там были родственники, друзья, наконец, солдаты, которые любили своих командиров. И мне предлагают послать на смерть того, кому столько французов обязаны жизнью, столько семей – своими сыновьями и их родителям!...
Простите, сир, прямоту старого солдата, который был всегда далек от интриг и знал только свою профессию и родину. Полагаю, что тот же голос, который порицал войну с Испанией и с Россией, может также говорить языком правды лучшему из королей, отцу своих подданных. Не скрою, что при любом другом монархе мой демарш был бы опасен. Я также не могу скрыть, что этот шаг может вызвать ко мне ненависть придворных, однако, нисходя в могилу, я смогу, как один  из наших известных предков, воскликнуть: «Потеряно все, кроме чести!»…
После прочтения данного письма, король разжаловал и отстранил маршала от всех дел, и подвергнул его трехмесячному тюремному заключению.
Итак, по приказу военного министра, трибунал, из равных подсудимому по званию, был создан. В него были включены маршалы Монсей, Ожеро, Массена и Мортье. Но Монсей написал письмо Людовику XVIII, в котором прямо отказался судить всеми признанного героя Франции. Ожеро «слег в постель» (перед смертью он горько жалел об этой симуляции, так как считал, что они должны были настоять на своем праве судить Нея и спасти его. Он прямо назвал этот поступок трусостью). Массена подал самоотвод на том основании, что является врагом Нея. Мортье просто отказался, заявив, что готов уйти в отставку.
Сам же Ней настойчиво требовал суда пэров. Если суд маршалов являлся, по сути, достаточно закрытым военным мероприятием, то, видимо, в суде пэров маршал надеялся выступить и сказать что-то очень важное, выстраданное за время пребывания в замке Бессонье.
Смертного приговора для Мишеля Нея требовали практически все коронованные властители Европы, но особенной яростью к нему пылали англичане. Газеты «Times» и «Morning Post» просто изливали со своих страниц смертельный яд. Они не могли простить маршалу того, что он бил их войска, их генералов. «Times» дошла до того, что в нарушение всех договоров составила список генералов и офицеров, которых требовала немедленно повесить на Гревской площади. Конечно же, возглавлял этот список маршал Ней. Причем визг английских журналистов усиливался пропорционально грабежам, производимым английскими войсками в Париже и окрестностях. Были опустошены сокровищницы Лувра до такой степени, что не выдержал даже полностью послушный им король Людовик XVIII и заявил протест.
Безобразно выглядела в истории этого судилища и позиция герцога Веллингтона, подписавшего парижский договор с маршалом Даву. К нему также обращалась несчастная Аглая с просьбой о помиловании мужа. Сиятельный герцог был равнодушен. Договоры для него не являлись опорой справедливости. Он твердо держался курса, проложенного «общественным мнением» английской аристократии.
Для роялистов всех европейских стран в образе маршала Нея  сфокусировась ненависть аристократии к плебеям, посмевшим посягнуть на их «естественные права» грабить производительные классы. Если Наполеона они судить не могли в силу того, что его императорская корона была освящена самим Римским папой, а значит, как и их короны и титулы, защищалась религией, то титулы маршала Нея – сына бондаря, не были защищены сиянием христианской веры. Аристократы просто горели страстным желанием наказать плебея, способного своей храбростью, своим своеобразным талантом посметь подняться на одну с ними общественную высоту.
Была и еще одна категория жителей Франции, которая страстно желала самой кровавой казни маршала. Это женщины роялистки. Эти дамы, перемещаясь из салона в салон, жужжали друг перед другом, создавая общественный фон ненависти, преувеличений и откровенной лжи, направленный против маршала и его супруги. Особенно против последней. Они обсуждали ее красивый дом, ее платья и выезды, ее красоту и …, да все, что касалось Аглаи Ней. Причем, чем меньше было общественное положение, чем ниже уровень культуры подобных дам, тем более страсти и визга они вкладывали в требования немедленной и самой наижесточайшей казни маршала.
Но среди этого жужжания раздается ясный и чистый голос последней императрицы Франции Марии-Луизы. 20 ноября она берется за перо и торжественно обращается к пэрам: «Ненависть и присутствие Бурбонов на французском троне совершенно невыносимы для французов, которые замечательно проявили себя, защищая свое прекрасное отечество. Неужели вы приговорите к смерти француза, который войдет в историю, как человек, сотни раз рисковавший жизнью?». Далее  в этом письме Мария-Луиза умоляет пэров спасти Нея. Это послание – яркое проявление достоинства, чести и понимания истории развития народов. Оно облагораживает образ самой второй супруги Наполеона, которую слишком часто многие писатели относят к полностью отрицательным персонажам.

                Глава 69.

Надо сказать несколько слов еще об одной женщине – о жене маршала. Впервые за годы замужества она была вынуждена отвлечься от привычной для нее жизни. Аглая целиком посвятила себя спасению мужа. Ранее ей никогда не приходилось просить кого-нибудь за что-нибудь. А тут, эта гордая женщина ходила по присутственным государственным учреждениям; просила членов совета пэров; обращалась непосредственно к королю, объясняя ситуацию, сложившуюся вокруг ее мужа; она стучала в эту глухую стену государственной бюрократии, но все усилия были напрасны. Она бегала в тюрьму, чтобы передать Мишелю хоть немного домашней еды. Она добилась права на краткие свидания с Мишелем. Жизнь повернулась к ней совершенно другой стороной, о существовании которой она даже не подозревала.
Но самое ужасное – это то, что она вдруг поняла, как любит этого мужиковатого рыжего человека. Если до этих событий она воспринимала его как один из атрибутов своего существования, то теперь она почувствовала, что готова не задумываясь отдать окружающую ее роскошь за его жизнь. Аглая наняла самых знаменитых, а значит, самых дорогих адвокатов. Эти крючкотворы стали исписывать горы бумаг, пытаясь привязать ход процесса к законам и договорам. Они доказывали несчастной женщине, что ее муж является жертвой обстоятельств, поэтому в данный момент не подсуден. Смешные люди, делающие вид, что они что-то могут сделать, когда вся машина королевской юстиции заточена на убийство, как на единственное средство устрашения подданных, которое не позволит народу восстать против восстановления феодальной власти.
И вот тут стоит особое внимание обратить на поведение самого маршала. Он, отказываясь от суда своих военных коллег, который явно спасет ему жизнь, упорно требует суда пэров, который обязательно его уничтожит. Почему? Я долго искал ответ на этот вопрос, советовался с различными людьми, и пришел к однозначному выводу. Суд маршалов – это кулуарное мероприятие высших армейских чиновников, все на нем происходящее может быть  сокрыто под предлогом той же государственной тайны. Совет пэров – это высшее государственное судилище, на котором происходит публичное разбирательство дела по существу с дебатами сторон, а самое главное, на нем обвиняемый имеет право на последнее слово. Вот этот пункт, как мне кажется, имел для Мишеля наивысшее значение. Для того чтобы выступить последний раз и изложить в своем выступлении те выводы, которые он сделал за последние месяцы о государственном устройстве страны, о взаимоотношениях людей внутри этого государственного устройства, он и пошел на это заведомое самоубийство. Маршал понимал, что эти выводы приобретут необыкновенный вес, когда французам станет ясно, что ради них столь необыкновенный символ ума и храбрости французов как он, решился заплатить жизнью. Видимо, его выводы стоили этой цены!
Но королевское правосудие предусмотрело этот ход. Вечером 6 декабря из зала Совета пэров были удалены адвокаты подсудимого. Самого маршала Нея в этот день вообще не допустили к участию в судебной процедуре. Поздним вечером в половину двенадцатого, фактически заткнув ему рот, благородные судьи приняли решение срочно расстрелять Мишеля Нея, без права обжалования.
Очень точную фразу произнес Наполеон, когда узнал о расстреле маршала: «Ней был человеком храбрым. Его смерть столь же необыкновенна, как и его жизнь. Держу пари, что те, кто осудил его, не осмелились смотреть ему в лицо». Они действительно струсили произнести приговор в лицо маршалу. 
Мало того, спустя некоторое время выяснилось, что протоколы суда Совета пэров Франции были впоследствии, мягко говоря, «откорректированы»!
7 декабря в 3 часа ночи заключенного разбудили и зачитали приговор. «Я готов», - просто ответил маршал, потом добавил: «Мне заткнули глотку». Но над ним и членами его семьи еще решили немного поиздеваться: привезли в камеру Аглаю и сыновей. Мишель Ней ласково простился с сыновьями, поцеловал жену и спокойно простился с ней. Потом попросил их удалиться, чтобы в одиночестве приготовиться к предстоящему финалу.
А в это время Аглая Ней отправилась в Тюильри, чтобы попытаться в последний раз вымолить у короля, как ей порекомендовали, заменить смертную казнь другим наказанием.
Около 9 утра вымытый, выбритый, строго одетый, он встречает своих тюремщиков. Выйдя на улицу, он поднял глаза к небу, с которого сыпал мелкий нудный дождик и сказал: «Невеселый денек». Твердым шагом он отправился к месту казни, находящемуся в нескольких сотнях метров от его узилища. Проходя мимо бюста Генриха IV, Ней достаточно твердым голосом сказал: «Он был храбр и умен, поэтому умел прощать».
Четким шагом, подойдя к глухой стене, он сделал поворот и оглядел строй солдат. Как описывали немногочисленные свидетели этой сцены, у солдат тряслись ружья, приставленные  по команде «к ноге», а офицер, стоявший на фланге строя, платком утирал влагу, текущую по его лицу.
Маршал оглядел строй расстрельной команды, снял шляпу и отшвырнул ее в сторону. Тусклым огнем полыхнули его чуть тронутые сединой волосы: пусть враги и друзья видят его как всегда впереди строя, и твердым голосом произнес: «Солдаты!», строй замер, «Целься сюда!» и приложил правую руку к сердцу. Он что-то хотел сказать еще: «Солдаты, я не виновен в том…», но в это время офицер крикнул: «Пли!». Грохнул залп. Одиннадцать пуль, пробив руку, разорвали его сердце, и лишь один стрелок тщательно прицелился и загнал пулю над его левым плечом в стену. Последний раз он увидел оранжевый огонь залпа в лицо и, видимо, по привычке рванулся ему навстречу, потому что эти пули должны были опрокинуть его навзничь, но он упал, как солдат в атаке, лицом вперед.
Аглая Ней ждала перед королевским дворцом разрешения на встречу с Луи XVIII. В 9 часов 30 минут ей разрешили войти во дворец. На встречу к ней вышел камердинер короля. «Мадам, - сказал он, - не будем тревожить Его Величество. Все уже свершилось». Аглая, как подкошенная, рухнула на пол в глубоком обмороке.  Это была мелкая королевская месть покойному через страдания его жены. Его Величество унизился до подобного спектакля, очередной раз, доказав, что любой трон есть просто подставка, для  возвышения  подонков над толпой им подобных.

Остался без ответа последний вопрос: что имел в виду маршал Ней, когда говорил, что ему заткнули глотку? Чего так испугались перетрусившие пэры Франции? Ради чего Мишель Ней в последний раз пошёл навстречу выстрелам? Точный ответ на этот вопрос неизвестен, но у нас достаточно информации, чтобы предположить то, что хотел сказать маршал Ней Франции, с очень большой вероятностью.
И помогут найти смысл последней атаки маршала Нея Маркс и Энгельс, чьи слова из «Манифеста коммунистической партии» уже цитировались в этом рассказе. Напомним их: «Буржуазия, повсюду, где она достигла господства, разрушила все феодальные, патриархальные, идиллические отношения. Безжалостно разорвала она пестрые феодальные путы, привязывающие человека к его «естественным повелителям», и не оставила между людьми никакой другой связи,  кроме голого интереса, бессердечного «чистогана». В ледяной воде эгоистического расчета потопила она священный трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма, мещанской сентиментальности».
Качества капитализма, скупо, но точно описанные Марксом и Энгельсом, Ней в течение более десятка лет ощущал на собственной шкуре, и видел, как они лупят по шкурам народов Европы, в том числе и любимой им Франции.
Он наблюдал перерождение революционной армии в орду алчных, тупых и подлых тварей, теряющих все человеческие качества. Он видел, как жажда добычи заставляла солдат бросать умирающих товарищей; как она убивала их самих, когда они бросали оружие, но не бросали награбленного, отказывались организованно сопротивляться и гибли тысячами.
Он видел разложение высшего командного состава, губившего своих подчиненных из-за той же алчности; он хорошо узнал алчную и подлую природу самого Наполеона. Что говорить, он видел проявления этой убивающей все человеческое заразы в себе самом.
Он видел и другое – стойкость, героизм и самопожертвование солдат и офицеров на полях сражений, как и то, что лучшие из них так и остались на этих полях, раскиданных по всей Европе от Лиссабона до Москвы.
Как военный человек, он хорошо понимал необходимость иерархической организации государств и армий, те функции, которые должны выполнять руководители и исполнители, как и то, во что превратилась иерархия в государствах под действием капиталистической свободы для алчности. Иронические слова Маркса и Энгельса о путах, привязывающих человека к его «естественным повелителям», отражали для Нея крах всего мироустройства: все отношения в обществе, к которым протягивались гниющие лапы капитализма, тоже начинали гнить. Любовь к родине, стремление ее защищать от врагов, стремление освободить производительные классы от угнетения, которое, казалось бы,  начало осуществляться после победы революции – все это безжалостный капитализм извратил, обгадил, заменил стремлением к наживе, алчностью.
Конечно, войны и грабежи были и раньше, и алчность не является изобретением капиталистов. Но в прошлые времена всегда можно было найти оправдание войн в необходимости защиты отечества, а остальное считать эксцессами, с которыми надо вести борьбу. Теперь же алчность была полностью освобождена, вылезла на первый план, ничего не оставив от попыток как-то оправдаться.
Конечно, Ней не мог прийти к тем обобщениям, которые десятилетия спустя были сделаны Марксом и Энгельсом. Но он чувствовал происходящее гораздо сильнее, чем они. Он не мог воспринимать господство капитализма иначе как полный крах всего мира.
Прибавьте к этому то, что Ней не мог понять – почему его не убила шальная пуля ни в одном сражении, где он был так близок к смерти? Для чего ему оставлена жизнь? Он должен был прийти к выводу, что жизнь ему оставлена для того, чтобы он смог сделать что-то очень важное для людей.
Еще он видел, какую роль в становлении капитализма играют бывшие феодалы, стремящиеся свои оставшиеся от прошлого привилегии соединить с капиталистической алчностью, чтобы эффективнее грабить простой народ.
Вряд ли Ней видел выход из сложившейся ситуации. Но он видел, что это самое важное из того, что происходило все последние годы, и что об этом надо сказать людям, объяснить, какая опасность нависла над ними. И он решил отказаться от суда маршалов и пойти на суд пэров, потому что это событие было более открытым для общества и давало ему возможность донести свои слова до народа Франции. Но пэры, понимавшие, что он может сказать (а что-то он и сказал), заткнули ему глотку и вычеркнули его слова из истории. Последняя атака Нея захлебнулась.
Надеюсь, эта небольшая работа поможет все-таки достичь успехов в поставленной им своей последней цели.