Обида... навсегда?

   Николай Иванович...
Никогда не забываю его, хотя прошло много лет с тех пор,
как его не стало.

   Николай Иванович приехал с женой в наш город откуда-то с Севера.
Стал работать в редакции газеты. Довольно интересный внешне: высок, худощав,
приятные тонкие черты лица. И глаза - при чёрных с незначительной сединой
волосах - тёмно-синие. Он всегда серьёзен, почти не улыбается, но так украшает
его редко появляющаяся улыбка!

   Являясь внештатником в газете, я очень часто бываю в редакции и скоро познакомилась с ним. Сначала по его приглашению, а потом просто
заходила к нему в кабинет. Как только я открывала дверь, он оживлялся, поднимал руку:
   - О! А я вас ждал! Очень кстати!

   Мне это было приятно, конечно, я проходила, присаживалась и... слушала его.
Он немедленно отодвигал бумаги, ставил чайник , а сам говорил, говорил.
Рассказывал о чём угодно, но для меня всегда всё было интересно.

   Например, что работал он в большой газете. У них корреспонденты были
разделены: одни мотались за строчками для газеты, а другие не выходили
из кабинетов - писали эти строчки, оформляя в статьи, репортажи, зарисовки,
очерки... Ему такая форма была по душе: молодые гоняют - им интересно,
движение - их естественное состояние, а входящие в возраст "рады месту".
И он улыбался, открывая два ряда хороших зубов с одним единственным
золотым фиксом.

   Однажды случилась трагедия: днём, сидя на своём рабочем месте, неожиданно
скончался главный редактор.

   Николая Ивановича уговаривали занять кресло главного, но он не соглашался -
мне скоро 60!
   Я, в своём возрасте, считала его глубоко пожилым, а причину несогласия  уважительной.
   - Ну, поработайте ИО, а там видно будет, - заявил учредитель.
На том и порешили.

   Мне же, по секрету, Николай Иванович сказал, что они с женой собираются уехать отсюда на родину. Там их многочисленная родня, друзья.

   Однажды Николай Иванович рассказал о себе.
Они хорошо жили с женой, у них замечательная дочка. Годами сложилась устойчивая
налаженность жизни. И вот, в один миг всё рухнуло - скоропостижно скончалась
жена. Он и не мог представить о себе такого - запил. Без удовольствия,
без тяги к спиртному, только из желания выпасть из реальности, ничего
не помнить, не знать.

   На работе к нему относились с сочувствием, пониманием, но бесконечно
так не могло продолжаться - уволили. Дочку взяли родственники. Он один в квартире
валялся пьяный, а если с похмелья, тупо глядя в потолок.

   А в газете у них работала женщина. У неё были тяжелейшие бытовые условия:
одна растила дочку. Её жильём была комната в коммуналке или общежитии, он уж и не помнит толком, которая не отапливалась. А ведь это Север-батюшка!

   Валентина устроила над кроватью подобие полога из одеял и они с дочкой спали
в этом укрытии, обложившись грелками. Как она ему потом рассказывала, что
молила Бога послать ей старика, калеку, кого угодно, только бы у него было
жильё. И ей намекнули, что человек пропадает, а она может и его, и себя спасти.

   Валентина пришла к нему. Видя абсолютную безучастность к происходящему,
даже обрадовалась: сопротивляться не сможет. Навела порядок, наготовила еды.
Потом забрала его и свою дочку и они стали жить... рядом. Сначала не вместе - он же ничего не изменил в своём образе жизни - пил беспробудно.

   Ни единого слова упрёка, назидания, нравоучения от Валентины - сама молила Бога о ком угодно - вот, получила... Она взвалила груз на свои плечи и самоотверженно тянула его. И стало у него проявляться осознание: а почему она не бранит меня? Не бросает такого? Почему так безропотно всё делает для него, его дочки? Он не знал причину, но ему стало совестно так себя вести. Появились просветы в его пьянстве, а потом это совсем сошло на нет. Восстановился на работе, стали жить вместе, растили дочек.

   Пришло время дочкам создавать свои семьи, разделили квартиру Николая Ивановича
между ними. Поехали как-то отдохнуть в санатории и познакомились
с чиновником из одного города, он и посоветовал им переехать. Сказал, что
работа есть, очень скоро могут получить квартиру. Всё так и получилось.
Так и оказались они в нашем городе.

   Мы с Николаем Ивановичем попиваем чаёк, я наслаждаюсь его отличающимся
от нашего говорком, приятной, дружеской обстановкой. С улыбкой в душе поглядываю на его берет на вешалке - непременный головной убор Мурзилки.

   Когда я поднималась, чтобы уйти, он каждый раз уговаривал ещё хоть на минуточку
остаться: он мне ещё много интересного не рассказал.

   Однажды Николай Иванович пожаловался мне на здоровье. Так неожиданно
и так серьёзно. На следующий день он пошёл в поликлинику и его срочно
направили в стационар, где прооперировали. Я пришла навестить. Думала,
что у его жены, Валентины Яковлевны, справлюсь о состоянии,
передам гостинцы и уйду, но она подхватила меня
и просто потащила в палату, где он находился один.

   Я смотрела на Николая Ивановича и еле выдавила из себя:
   - Как вы себя чувствуете?
   - Лучше, чем минуту назад.

   Я видела, что он тяготится моим присутствием,
но не знала, как уйти, и что говорить - не знала. Тут вошла медсестра
и дала мне знак выйти.
Я почти обрадовалась и, бормоча пожелания, поспешила выйти.

   Жена вышла следом, сказала мне, что надежды нет, что спрашивала
у Николая Ивановича, не вызвать ли дочек? А он говорит: Не создавай панику.
Потом помолчал и тихо так, раздумчиво сказал:
- Неужели моё положение так серьёзно?

...Тело Николая Ивановича жена перевезла на родину.

   Однажды он мне приснился. Стоял на другой стороне улицы,
ветром трепало полы его плаща, а на голове был, конечно, берет.
Я так ему обрадовалась, радостно позвала:
   - Николай Иваааанович!
Он поднял руку, как всегда бывало при моём появлении, и, вдруг , быстро развернувшись, пошёл в сторону от меня. А мне так хотелось к нему! С ним! Я же так ему обрадовалась! Но Николай Иванович не позвал и идти за собой не позволил. Он оставил меня здесь, не сказав ни слова! Это так огорчило меня и... обидело.
Это же сон, а во сне я не знала, что он мёртв.

Даже проснувшись, я продолжала обижаться... Но это же не навсегда?
Теперь-то я с грустью понимаю, что он поступил правильно: мёртвым с живыми не по пути.