Его здесь нет

Мать двенадцатилетнего Феди Канищева, Надежда Викторовна, устроилась работать уборщицей в немецкую комендатуру. Прочла на площади объявление, что требуется такой работник, и не стала долго раздумывать.
Никаких особых требование к кандидатам не предъявлялось: возраст, пол, внешность, лояльность немецкому командованию - без разницы - лишь бы работу свою делали исправно.
С самого раннего утра, пока сын еще не проснулся,  Надежда Викторовна пришла в комендатуру  и назвала причину своего визита.  Ее тут же провели к коменданту, который искал уборщицу для своего личного кабинета.
Это был уже немолодой офицер в звании майора, с большой лысиной, с умными проницательными глазами, вежливый, спокойный, внимательный, можно даже сказать – аристократичный. Не страшно.
Заговорил он неожиданно по-русски, хотя и с сильным акцентом:
- Почему пришла? Ты поддерживаешь немецкое командование?
- Сынишку кормить нечем, - призналась Надежда Викторовна
- Надо же, не соврала! – изумился господин майор – Обычно русские лгут. Очень лживая нация.
Надежда Викторовна приступила к работе. Убираться она умела и любила этим делом заниматься. Немецкий офицер был доволен, но все равно прошелся с белым платочком по разным углам. Придраться было не к чему.
- Good. Теперь тебе будет, чем кормить своего сына.
Дал ей крупы, несколько банок консервов, хлеб, а затем насыпал полный кулек конфет – для сынишки. Небывалая роскошь!
Поблагодарив, Надежда Викторовна поспешила домой. Ей было немного тревожно на душе, словно она сделала чего-то неправильное, преступное. Федя ее уже давно ждал и беспокоился – свечерело, скоро комендантский час, а матери все нет и нет. Не случилось ли чего?
Надежда Викторовна вошла, обняла сына, поцеловала в лоб и высыпала ему на кровать конфетки. Она улыбалась, но руки у нее при этом почему-то дрожали.
Сын подарку не обрадовался, напрягся:
- Где взяла? Чего продала?
- Заработала.
- И где? Где сейчас такое платят?
- Я, Феденька, к немцам в комендатуру устроилась, уборщицей, - Надежда Викторовна понимала, что скрывать правду от сына не было смысла.
- Зачем? – спросил он ошеломленно.
- Жить-то надо. У нас с тобой есть нечего.
- А люди что скажут? – упрекнул сын мать – Со мной же никто из ребят теперь водиться не будет.
- Умереть с голоду лучше?
- Но они же враги! С ними наш папка на фронте воюет. Как ты могла!
- Смогла, сынуля, а что делать? Они скоро всех на себя работать заставят. Слыхал, молодых женщин в Германию угонять будут. И меня угнать могут. Что ты тогда один делать будешь?
- Не знаю, - обозлился Федя – К партизанам убегу – Или на фронт. Детей, говорят, тоже берут.
- Подрасти тебе еще для войны надо. Съешь конфетку. С начала войны, чай, сладкого не пробовал.
- Фашистские подачки не принимаю, - огрызнулся Федя и ушел к себе в комнату, хлопнув дверью.
Надежда Викторовна прошла за ним.
- Не суди мать. Я все взвесила. Теперь ты сам подумай и не спеши с выводами. Такая война идет, что и ребенка не пожалеют
- Пусть.
- Сказать что угодно можно, а жизнь у человека одна.
- Мне все равно.
- Вот папка вернется с фронта …
Федя резко соскочил с постели. Он задыхался от возмущения.
- Да папка нас после этого на порог дома не пустить, он никогда не простит, что мы на фашистов работали. Он за Родину кровь проливает, а мы врагу за конфетки продались! Забери! Выброси! Они мне поперек горла встанут. Не хочу! Не буду! Гадом стану! Я же пионер!
Надежда Викторовна попробовала приобнять сына, но он с силой вырвался от нее.
- Уходи.
- А в лагерях наши пленные, которые работают, тоже предатели?
- Да. Товарищ Сталин так и сказал: у нас нет пленных, у нас есть только предатели!
- А если папка наш в плену окажется?
- Папка? Никогда! Что ты говоришь?! Он не такой! Он не такой, как ты!
Федя рухнул на кровать и расплакался.
Надежда Викторовна утешать его не стала.
- Завтра поговорим.
Она вышла из комнаты сына.
На сердце у нее было тяжело. Слова сына глубоко ранили ее, но она все равно была уверена в правильности своего выбора: «Поймет. Не сразу, но поймет. Ему надо привыкнуть».
Федя продолжал плакать, но какой смысл плакать в одиночестве.  Ничего ему это не давало. Федя ощутил, что лежит прямо на конфетах, разбросанных по одеялу, и поймал себя на мысли, что ему страшно хочется съесть хотя бы одну из них. Невыносимо хочется. Преступно.
Ему стало стыдно за свои малодушные мысли. Тогда он собрал конфеты и подумал выбросить их на улицу, но, подойдя к окну, решение свое изменил. Все-таки это была большая ценность, а у них в доме хоть шаром покати. Конфеты можно было продать, обменять – не обязательно их есть, и тогда это уже не будет предательством.
Федя аккуратно сложил конфетки обратно в пакет и лег спать, чтобы утром уже окончательно решить, что с ними делать.
Но сон не шел. Никак. Федю мучили кошмары. Ему все время страшно хотелось съесть хотя бы одну конфетку, и, как он с этим ни боролся, справиться ему со своими желаниями не получалось. И тогда он, вконец измучившись, вскочил с кровати, взял одну конфетку, развернул фантик и быстро засунул сладкое в рот. А когда съел, снова разревелся.
- Сволочь! Гад! Фашист!
Мать слышала, как он плачет, но вставать не стала: «Большой уже, сам должен разобраться».
Утром, когда Федя встал, матери дома уже не было – он не услышал, как она уходила. На столе, завернутый в одеяло, его ждал завтрак. Федя глянул и обомлел: он увидел, чего увидеть уже не надеялся – пшенная каша с мясом. Не успел чего подумать – съел все без остатка и даже кастрюлю вылизал. Больше он не плакал.
А через час кто-то бросил в окно камень. Федя выглянул на улицу.
- Выходи, Кан, сказать, чего надо.
Федя накинул на плечи полушубок и выскочил во двор. Мальчик одних с ним лет поджидал его у поленницы дров. Это был Виталий Тадтаев
- Сегодня на старой лесопилке в разбитом сарае. Придешь?
- Да. А во сколько?
- В шесть. И смотри, хвост за собой не приведи.
- Когда я за собой хвост приводил? – возмутился Федя
- Мне велели тебя предупредить, я и предупреждаю
- Пароль?
- Кто поменяет мне луковицу на хлеб?
- Ответ?
- Своего лука девать некуда.
Федя вновь остался один. Мысль о том, что его мать работает на фашистов, сегодня уже не так сильно возмущала его. Ведь она никого таким образом не предавала, разве это измена - пол в комендатуре помыть? Конечно, стыдно, противно, неприятно. Но им действительно есть нечего. К тому же наши разведчики тоже на врага как бы работают, однако никого этим не предают. Военная хитрость. Главное, что у тебя в голове. А в голове у Феди были только правильные мысли.
Он пошел и съел еще одну конфетку.
Из дома Федя вышел после пяти дня, когда мать вот-вот должна была вернуться с работы. Покружил по городу, проверил наличие хвоста и направился в сторону старой лесопилке – любимом месте их довоенных игр. Там еще раз все тщательно перепроверил и только после этого постучался условным знаком.
Открыли ему не сразу. А когда открыли, почему-то грубо спросили:
- Чего тебе надо?
- Как? - растерялся Федя – Меня же позвали. Я и пароль знаю.
- Какой пароль? Уходи. Нет здесь никого.
- Меняю луковицу на хлеб, - слезливо проговорил Федя.
- А кукиш на любительскую колбасу не меняешь? Что с того?
Федя знал мальчика, говорившего с ним. Звали его Илюша. Мелочь пузатая, а смеет так по-хамски с ним разговаривать. Он сильно разозлился.
- Сейчас как двину между глаз, будешь знать, как выпендриваться!
- Ты – фашист, - прозвучал ответ – С тобой никто больше знаться не хочет. Ты это хотел услышать?
- Я? Да за такие слова …
- А у кого тогда твоя мамка работает? Все уже знают.
Федя сначала растерялся, а затем принялся горячо защищать мать.
- Служит, и что? Может, это военная хитрость такая. Она пошла, чтобы секреты у фашистов выведывать. Кто такие разведчики, знаешь?
Теперь настало очередь растеряться Илюше. И тогда он сказал:
- Сейчас позову кого-нибудь.
Вскоре явились все Федины приятели – 8 человек. Лица их были суровы.
- Чего хочешь нам сказать?
- Хотите побить меня – бейте. Мой отец воюет на фронте с фашистами, как и ваши. Разве могу я им служить? Да, моя мать пошла работать к ним в комендатуру. Но иначе ее бы в Германию угнали и там точно бы заставили работать. Как и ваших матерей. Вы их тоже тогда всех предателями назовете.
Ребята молчали. Федя поколебал их решимость.
- Я был, есть и буду с вами. Вот, это я для вас принес, - он развернул пакет.
- Что это?
- Конфеты?
- Откуда?
- Есть места.
- Фашист дал?
- Пусть даже и он.
- Сам ешь. Мы лучше землю жрать станем, чем подачками из рук врага кормиться.
- Партизаны едят и ничего.
- Так они отбивают, а ты.
- Они автоматами берут, а я - хитростью. Утром конфетку у них возьму, а ночью дом подожгу – никогда не догадаются. Умирать с толком уметь надо, победу живые добывают, а не мертвые.
- Все равно. Убери.
- Как хотите. А я, между прочим, взрывчатку могу достать.
Ребята, как услышали такое, всполошились, сразу забыли, что они Федю решили ненавидеть.
- Как? Где? Много?
- Сколько нужно, столько и достану.
- Каким образом?
- Я теперь в немецкий штаб вхож. Так что вынести смогу все, что угодно. Вы меня знаете.
Ребята загалдели. Общим сбором было решено: пусть Федина мама у фрицев и дальше работает, если из этого военную пользу поиметь будет можно.
Федя вздохнул с облегчением. Его приняли обратно. Только он еще не знал, где и как он достанет взрывчатку, но это уже была задача не сегодняшнего дня.

Шел 1941 год. Минуло два месяца с того дня, как Надежда Викторовна устроилась на работу в немецкую комендатуру. Она освоилась и числилась на хорошем счету, пользовалась благосклонностью и доверием господина майора. Отношения между ними установились почти дружеские. Они частенько беседовали друг с другом, рассказывали о своих семьях,  книгах, любимых занятиях. Надежде Викторовне даже удалось спасти кое-кого из своих знакомых от угрозы отправки в Германию, в том числе и трех мам приятелей ее сына. Надежда Викторовна все больше и больше стала приносить домой продуктов, а Федя большую часть из них отдавал в семьи своих товарищей.
Дошло то того, что господин майор заявил своей работнице:
- Когда мы победим, тебя и твоего сынишку заберу с собой в Германию. У тебя будет новый муж, а Федя станет Францем, я сделаю из него настоящего немца.
Надежда Викторовна улыбалась и отмалчивалась.
А Федя тем временем продолжал ходить на тайные сборы своих товарищей, где они разрабатывали планы, как бороться с фашистами. Правда, пока никакой борьбы у них не получалось. Это было обидно. Все ждали, когда Федя обещанную взрывчатку достанет. Тянуть с этим ему становилось все труднее и труднее.
Мальчики продолжали поедать немецкие конфетки, испытывая при этом страшные угрызения совести, так как никакой борьбы с фашистами они по-прежнему не вели. Им казалось, что товарищ Сталин все это видит и осуждает их:
- Какие вы пионеры? Вы дрянь, а не пионеры! Хуже троцкистов. Придут Красные части, и вас надо будет судить, как пособников фашистов.
И вдруг Феде удалось достать взрывчатку. Получилось это до смешного случайно.
Какой-то немец вез на телеге ящики, один из которых обронился. Возница этого не заметил. Зато заметил Федя. Он не знал, что лежит в ящике, но все равно схватил его и спрятал. Вовремя успел это сделать, потому что немец вернулся и принялся искать потерянный ящик. Федя стал ему помогать, так как не успел убежать, и ему пришлось сделать вид, что он только что подошел и к пропаже ящика не имеет никакого отношения.
Ящик не нашелся. Но за свои старания Федя получил от солдата пачку хороших папирос, которые мамка потом сменяла на теплую одежонку для него.
Спустя два дня Федя доставил ящик на старую лесопилку. Ящик вскрыли, а там оказалась взрывчатка. Все бросились обнимать Федю.
- Какой ты молодец! Смог! Да ты настоящий герой!
Тут же решили немецкий штаб взорвать. Там офицеров пруд пруди, лучшего места, чтобы нанести существенный урон врагу, трудно было придумать. Заспорили, кто пойдет. Договориться не получилось, поэтому решили пойти все вместе.
Без разведки. Без определенного плана. Спонтанно. Уж больно им не терпелось поскорей начать фашистов бить…
Взяли их еще на подходе к штабу. Всех восьмерых. Как будто ожидали. О пропаже взрывчатки в штабе уже знали, знали, что в поиске оброненного ящика солдату помогал мальчик 11-12 лет. Этот мальчик был у немцев первым на подозрении. Его уже искали. Поэтому, когда у штаба появилась ватага ребятишек, немцам нетрудно было догадаться, с какой именно целью они сюда пришли. Взрывчатка была при них.
Ареста ребята испугались не очень сильно. Им еще трудно было разделить действительность от игры. Им казалось, что их только поругают, а затем отпустят. А их посадили в сырой подвал, в помещение типа кладовки, тесное, с маленьким, заколоченным досками окном, через которое свет проникал лишь через узкие щели, отчего темнота стояла почти абсолютная.
Никто из мальчиков не плакал. Только все по-особенному молчали. До их сознания медленно доходило, что они натворили и что им за это будет. Ничего хорошего они не ожидали. Однако надеялись, что отсюда их когда-нибудь все-таки выпустят.
Часа через два к ним зашел господин майор. Тот, у которого мама Феди убиралась. Осмотрев мальчиков, он только спросил, кому сколько лет. Оказалось, всем по двенадцать. Майор сказал.
-  Good. Вас расстреляют, дети
И ушел.
А дети стояли и думали: пошутил дядя военный или сказал правду. Не могли они поверить, что их жизнь на двенадцатом годе может оборваться.
Весть о том, что несколько мальчиков арестовано за попытку осуществить теракт, и что детей ждет смерть, быстро разнеслась по городу, хотя немцы никому ничего об этом не говорили. Но люди узнали. Как? Это невозможно объяснить.
Сотни мам бросились разыскивать свои ребятишек по дворам, улицам и закоулкам города. Это походило на безумие. А когда находили, рыдали, обнимали и тащили сразу домой, где прятали в чуланы, кладовки или даже засовывали под кровать. Восьмерым мамам отыскать своих детей так и не получилось. Тогда стало ясно, кого именно арестовали немцы.
Одним из таких не найденных мальчиков оказался сын Надежды Викторовны - Федя. Обезумевшая от горя Надежда Викторовна бросилась в комендатуру к господину майору. Ее пропустили, хотя она явилась в неурочное время, так как все хорошо ее здесь знали. Господин майор принял ее немедленно. Надежда Викторовна зашла в кабинет и тут же рухнула на колени.
- Пощадите. Христа ради прошу.
Майор, увидев ее, сразу все понял и ответил раньше, чем она стала объяснять.
- Nein!
Надежда Викторовна на коленях подошла к нему и упала головой в ноги.
- Nein! – повторил господин майор.
Она стала целовать ему сапоги.
- Nein! - Nein! - Nein! – прокричал он в бешенстве.
Попытался выдернуть ногу из ее рук, но не смог.
- Он же дурачок. Совсем ребенок. Не понимает, что творит. Не погубите!
Господин майор прекратил попытки вырвать сапог из рук обезумевшей женщины.
- Твой сын - преступник. Он шел убивать. Это не ребенок, это солдат. Так вы отплатили за доброту мою.
- Умоляю! Что угодно просите, все сделаю. Сегодня, завтра, всегда! Только отпустите его. Никогда вам этого не забуду.
- Хочешь, чтобы я сделался предателем, как и твой сын? Он совершил военное преступление? Думаешь, в Берлине об этом не узнают? Встань! Родишь себе нового мальчика.
- Умоляю! Умоляю! Умоляю!
- Nein!
- Спасите сына! Только спасите сына!
- Nein!
Она валялась в ногах немецкого офицера и продолжала целовать его сапоги.
- Nein!
Никогда еще Надежда Викторовна ни перед кем так не унижалась. И продолжалось это более часа. Даже камень и тот не выдержал бы такого. Но господин майор оставался непреклонен.
- Nein!
Надежда Викторовна не отступала. Она готова была умереть за сына, здесь и сейчас, а господину майору подошло время пить кофе.  И могло получиться так, что не успеет сделать это в ближайшее время. Господина майора такое не устраивало. И он не выдержал.
- Хорошо. Пойдешь и заберешь его. Но чтобы уже сегодня его в городе не было.
- Бабуля у меня живёт в деревне.
- Вот к бабуле и отправь, и чтобы не одна живая душа не знала.
- Обещаю, господин майор, всё сделаю, обещаю!
- И, пожалуйста, отпусти мой сапог. Мы уже идём.
Надежда Викторовна поднялась. Она сделала это так быстро, что господин майор едва не упал после того, как она отпустила его сапог.
Они вышли из кабинета. На Надежду Викторовну страшно было смотреть, насколько исказилось её лицо, а глаза уродливо повылезали наружу. Господин майор глянул на неё и отвернулся. Надежда Викторовна бежала за ним как собачонка.
Пройдя по многочисленным коридором и лестницам, они спустились в подвал. Расставленные повсюду солдаты щёлкали каблуками и отдавали господину майору честь. Он не отвечал на их приветствия и даже как будто не замечал.
Подошли к двери. Звякнули ключи, дверь открылась. И оттуда, из глубины, в Надежду Викторовну вонзились восемь пар ребячьих глаз. Дети узнали ее, и сразу догадались, зачем и за кем она пришла - это читалось на их измученных и окаменевших лицах.
Надежда Викторовна отыскала глазами своего сына, и взгляды их встретились, но Федя тут же отпустил голову. Другие дети продолжали отрешенно и неподвижно смотреть на неё, ничего не выражая. Но за этим видимым спокойствием стояло столько невыносимой боли, жажды жить и недетской обреченности, что Надежда Викторовна отвернулась.
- Здесь нет моего сына, - глухо произнесла она.
Господин майор глянул на нее с недоумением. Хотел что-то сказать, но Надежда Викторовна уже пошла прочь. Пошла и ни разу не оглянулась. Ее провожали восемь пар застывших детских глаз.
Когда Надежда Ивановна и господин майор поднялись на этаж, он сказал ей:
- Зайдите ко мне.
Вошли в кабинет. Надежда Викторовна встала у двери, а  господин майор прошел к своему креслу около стола, но садиться не стал, зашагал вокруг и закурил. Делал он это крайне редко, только в минуты особого напряжения.
Затем резко повернулся к Надежде Викторовне и впился в нее глазами. 
- Зачем вы сказали, что его там нет? Ведь я точно знаю, что ваш сын там был!
Надежда Викторовна выдержала этот недоуменный взгляд и, не опуская головы, сказала:
- Этого вы никогда не поймете.
Сказала, развернулась и пошла прочь, не спрашивая на то разрешения. Господин майор не стал ее останавливать.
Он никак не мог прийти в себя – почему?
Мысли его путались. Он был сметен, растерян, опустошен.
- Почему?
Он отказывался это понимать.
- Почему?
В этот вечер господин майор никого больше не принимал. Сидел в своем кабинете за столом и бессмысленно вертел ручку. Затем записал в   дневнике прыгающим почерком: «Это войну русским мы проиграем». И поставил дату – 15 ноября 1941 года.
Поздно вечером всех восьмерых мальчиков расстреляли. Тела забросили в кузов грузовика и трусливо вывезли куда-то. Местные жители потом долго искали их, но так и не нашли.
Надежда Викторовна с этого дня больше в комендатуре у господина майора не работала, а господин майор неизменно вычеркивал ее имя из списков на отправку в Германию.

Эту историю поведал мне писатель Борис Львович Васильев, она произошла на самом деле.