Лейтенанты свободные от службы Ч. IX

На фото слева: наша часть выстроилась для инспекторского осмотра. Слева четвертый – Паша Трапезников, заинтересованно выглядывает из строя. На фото в центре: я в ожидании выхода на рубеж стрельб из личного оружия. Справа: комсомольский билет, выписанный мне Трапезниковым.
***
Мы все дети своего времени и, связанных с ним, традиций и верований. Давайте будем смотреть правде в глаза, как бы она нас не ослепляла и не заставляла отворачиваться. Чаще бывает: правда смотрит на нас, а мы – в сторону, не выдерживаем её взгляда, а отвернувшись, видим только аттракцион кривых зеркал и искаженные образы.
   
У всякого народа две философии, две правды: одна учёная, книжная, официальная, другая ежедневная, обиходная, – когда-то прочитал я эту мысль у В.Г. Белинского и приблизительно запомнил. Часто, но не всегда, обе эти «философии» находятся более или менее в близком отношении друг к другу. Кто хочет изобразить общество, тому надо познакомится с обеими, «но последнюю особенно необходимо изучать», – говорил Виссарион Григорьевич. От себя добавлю, в идеале эти две философии-правды желательно максимально сблизить и тогда возникает удивительное прояснение взгляда.
   
Наши лейтенантские годы пришлись на 1978-1983 годы так называемого застоя, хотя застоем это время не назвёшь. Каждый отрезок жизни страны характеризовался: особенностями государственной идеологией, внутренней политикой, культурой и субкультурой, определенными социальными установками, предпочтениями, увлечениями и отношениями друг к другу на официальном и бытовом уровнях.
   
Понимая это мы, лейтенанты 70-80-х, интуитивно выделяли представителей своего поколения, духовно близких, с которыми хотелось общаться и проводить свободное время. С нашими предшественниками, жившими рядом с нами, 30-тых, 40-х и 50-тых годов, нам удавалось сохранить понимание, только благодаря тогдашней государственной официальной идеологии, которая уже на наших глазах начинала деформироваться, и от этого у некоторых моих современников возникало ощущение, словно почва уходила из-под ног.

Интересно, что это универсальный принцип отношений разных поколений: что-то объединяет и нечто разъединяет разные поколения – всегда. Вероятно с этим необходимо смириться, – трудно наладить взаимопонимание дедов с внуками на основе, условно говоря: «я в своё время в лаптях в школу ходил, а ты…». У каждого поколения свои представления о правильном жизнеустройстве, своя «правда», нередко весьма искаженная.
   
Мой приятель москвич лейтенант Трапезников рассказывал мне, что он был связан со столичными диссидентами, которые критиковали Советскую власть (сейчас это ему никак не повредит) и занимался распространением антисоветской литературы – это было в тени его жизни, а на свету на военной службе его сделали секретарём комсомольской организации в/ч 12401, и он согласился, ещё и мне выписал комсомольский билет, чтобы ввести меня в комитет комсомола, впрочем я тоже не сопротивлялся, хотя вышел из необходимого для этого возраста.
   
При этом Павел оправдывался: «Понимаешь, я не против нашего государства, я против искажения нашей истории. Историю надо принимать такой какой она есть, спокойно и объективно, без ложной патетики и насильственного подчинения сознания официальным идеологическим концепциям и установкам власти. А потом, где свобода, равенство и братство? Свобода у нас какая-то особенная – «осознанная» почему-то только наверху и спущенная вниз; равенство – когда все равны, но некоторые ровнее и не чета тем, кто внизу; о братстве я не говорю, об этом лучше расскажут те, кого мы называли братьями, чехи, словаки и поляки, да и у нас в стране с братством не всё в порядке. А пролетарии всех стран соединяйтесь, – соединились? Если этого достичь невозможно – так и сказали бы. Нас зачем за дураков держат?».
   
Другой мой друг лейтенант медицинской службы по прозвищу Майкл признавал официальную «правду» постольку-поскольку она не мешала ему жить, а обиходную, сермяжную знал не понаслышке и лучше любого из нас, испытал её на себе, знакомясь с правдой-маткой с самых низов. В академии у него была возможность вступить в КПСС, хотя бы даже из-за карьерных устремлений, но он этого не сделал по идейным соображениям, прикрываясь словами для тех, кто его не понимал: «Ещё не готов!».
   
Особенностью времени, в котором мы жили, являлась шизофренизация (расщепление) нашего сознания. С одной стороны, лейтенанты вынуждены были повторять лозунги компартии – основной идеологии, а с другой, ощущая фальшь происходящего, их не разделяли (если бы этого не происходило, не рухнуло бы КПСС и это объективный процесс). Шизофренизация – это всегда патология, пусть даже общественного сознания, приводящая к разрушению этого самого сознания. Для того, чтобы сгладить эти противоречия расщепления сознания внутри себя и поладить с головой  – необходимо было лекарство  – и оно продавалось в любом продовольственном магазине.
                ***
Некоторые считают, что в «лихие 90-тые» почти все в стране употребляли спиртные напитки и многие превратились в запойных алкоголиков. Правильнее было бы сказать, в эти годы страна уже пожинала плоды предыдущих десятилетий. Между тем пик массового пьянства и алкоголизма среди населения, как подтверждала статистика, пришёлся как раз, к сожалению, на наше лейтенантское время.
   
70-тые годы славились тем, что пили почти все, от членов Политбюро во главе с «дорогим Леонидом Ильичом» до гегемонов-пролетариев, с той только разницей, что наверху употребляли изысканные, хорошо очищенные, напитки под обильную закуску, а в самом внизу, что подешевле, поядрёнее и забористее, разбавляя пивом, и нередко закусывая рукавом, дешёвым плавленым сырком или килькой в томатном соусе.
   
Заботясь о простых работягах, наши правители сохраняли пивные ларьки, пивные и рюмочные. «Казёнка» фасовалась в самую удобную, для легкости приёма, тару. С укоренившейся уже традицией пития никто активно не боролся. Больше того, она находила снисходительное понимание на всех уровнях, а если и проводилась антиалкогольная пропаганда, то весьма формальная. Да и торговля спиртными напитками приносила государству немалый доход и понимая это наверху, не рубили сук, на котором сидели. В любом случае кардинально решать что-нибудь никто не хотел. Проблему пьянства партия и правительство перенесли на уровень семьи, обрекая её членов самим –мирится с этим или не мирится.    
   
Пили и курили в наши лейтенантские годы почти везде, не оглядываясь по сторонам, потому что вокруг почти все делали тоже самое. Для критиков сделаю оговорку, были и исключения, кто не пил вообще или делал это умеренно, но, как говорится, это только подтверждало общее правило – повсеместного пьянства. Недаром брежневское время называли с усмешкой не столько застойным, сколько запойным.
    
И как не старался идеологический аппарат во главе с Сусловым оседлать советского человека, не всегда это удавалось. Помнится, в 1979 году я прочитал в газете «Правда» такой перл секретаря ЦК комсомола, что процесс воспитания советских людей «должен быть непрерывным и действовать всюду – дома, на работе, на улице». Я это заполнил, потому что мы обсуждали в нашей компании эту глупость. Говорили, что скоро они к нам, осуществляя эту непрерывность, в постель залезут.
    
Мы, молодые лейтенанты, относились к основанию пирамиды среднего класса служащих, внизу толпились наши братья, трудящиеся-рабочие не самой высокой квалификации и рекрутируемые из них солдаты, а над нами возвышались старшие и высшие отцы-командиры и политработники, на самом верху восседали Министр обороны Устинов, военный идеолог Епишев и их окружение, а ещё выше Политбюро. На лики этих небожителей при желании можно было «помолится» в ленкомнате каждой воинской части. Отношение к представителям «Красной Армии», которая «всех сильней», поддерживалось среди населения традиционно хорошее, но это продолжалось до поры до времени.               
                ***
Вспомнился один случай из нашей лейтенантской жизни. Любимой песней у Майкла и Сакса, когда они возвращались в офицерское общежитие слегка покачиваясь с бессмысленными, но радостными улыбками на лицах по ночным улицам Мирного был песенный гибрид из времен Гражданской и Отечественной войны. По мнению моих друзей, это попурри отображало историю нашей страны самым правильным образом без купюр. Как известно, выкидывать слова из песни не благодарное занятие, и лейтенанты орали:
«Мы раздуваем пожар мировой, / Церкви и тюрьмы сравняем с землёй. / Ведь от тайги до британских морей / Красная Армия всех сильней! / Бедный китаец, несчастный индус / Смотрят с надеждой на наш союз, / Ведь от тайги до британских морей / Красная Армия всех сильней! / Так пусть же Красная / Сжимает властно / Свой штык мозолистой рукой, / С отрядом флотских / Товарищ Троцкий / Нас поведёт на смертный бой!» – солировал Сакс, а мы подхватывали, что помнили.
    
Майкл тоже вносил свою лепту, но уже под другим углом:
«Свору фашистов развеем, как дым, / Сталин ведёт нас – и мы победим! / Ведь от тайги до британских морей / Красная Армия всех сильней!» При этом мы, подвыпившие лейтенанты, орали это не задумываясь, что уже полночь, и во многих окнах города уже не горел свет. Удивительное дело, прошли годы, а Майкл так и остался сталинистом, и петь, попадая в ноты, так и не научился.
   
У нас уже охрипших особенной популярностью пользовался отрывок, который каждый слышал по радио, и в который мы вкладывали, как нам казалось, глубочайший смысл, и наше трио подхватывало как идиоты, повторяя слова знакомой песни несколько раз, переходя на вокальный шёпот:
«Под руководством нашей партии родной мы с каждым годом КРЕПЧЕ и сильнее» и так несколько раз. В этом, можно сказать, утверждении акцент делался на «крепче», и он исполнялся очень твердо, из последних сил. Под этим словом у нас понималось «дубоватость», «тупость» «непробиваемость», которая под руководством известной организации становилась с каждым годом всё сильнее и сильнее. При этом я, опьяневший, прикладывал указательный палец к губам, и с помощью этого жеста, отдавал дань скрытому смыслу песни о партии, понимаемому только нами.
      
При этом Сакс в этот вечер ещё пытался соло воспроизвести по пьяному делу песню из Швейка: «Жупайдия, жупайдас, / Нам любая девка даст! / Даст, даст, как не дать, / Да почему бы ей не дать? / Даст нам по два поцелуя, / Не кобенясь, не балуя».
Но не найдя нашей поддержки заявил, как бы отвечая своим мыслям: «Ничего вы, дураки, не понимаете, тьфу на вас».
                ***
В понедельник после обеда Сакса вызвал к себе хмурый замполит его части.
– Ты что там в ночь на воскресенье вместе с двумя медиками орал, не давая жителям города покоя. Мне из политотдела позвонили. Тебя опознали. Велено разобраться. Опять «Ой, мороз, мороз, не морозь меня» или «Шумел камыш, деревья гнулись»? Вы что ж общественный порядок нарушаете. С вами, лейтенантами, одна морока.
– Все у нас только форме значения придают, а над содержанием не задумываются, товарищ подполковник, – Сакс, как известно, любил ставить в тупик старших начальников всякого рода абстракциями.
– Не понял?! Так вы ещё и в форме были? Офицеров дискредитировали? – зло произнёс замполит.
– Какое это имеет значения, товарищ подполковник, пели мы об армии и партии.
– Что? – со слов Сакса политработник не на шутку перепугался, осел на стуле и обречённо промямлил, словно разговаривая сам с собой. – Лучше бы вы пели «Шумел камыш».
– Да, не переживайте вы так, товарищ подполковник, мы исполняли песню «Красная Армия всех сильней», а про партию пели: «Под руководством нашей партии РОДНОЙ мы с каждым годом крепче и сильнее», – при этом Сакс намеренно перенес акцент на слово «родной», в расчёте на понимание замполита.
      
Выражение лица подполковника прояснилось, и он стал что-то записывать, заинтересованно спрашивая:
– Как ты говоришь? Про Советскую Армию пели? И «под руководством нашей партии РОДНОЙ»? – и обращаясь Саксу закончил. – Свободен. Доложу, что молодые лейтенанты от избытка чувств… переусердствовали.
      
Рассказывая эту историю, Сакс добавил:
– Главное правильно расставить акценты и тебе ещё старшие начальники спасибо скажут.
И уже перескакивая на другую тему он рассказал анекдот, который навеян был, вероятно, словами «спасибо скажут».
– Прибыл проверяющий. Встречают его. Конечно же: шикарная закуска, выпивка, самое предупредительное, заискивающее обхождение. Он опьянел вышел, чтоб проветриться, подышать свежим воздухом и помочиться на пленэре. А так как был мертвецки пьян, не доделал дело до конца, упал в траву и захрапел. Рядом бежала бродячая собака, и стала облизывать то, что он не успел спрятать в штаны. У проверяющего на лице появилась блаженная улыбка, и он, не открывая глаз, произнёс еле ворочая языком: «Товарищи офицеры, спасибо конечно, но это уже слишком».
    
Этот анекдот, несмотря на гротеск, самым лучшим и правильным образом передавал атмосферу некоторой стороны армейской жизни нашего времени, по крайней мере, по отношению к вышестоящим начальникам и проверяющим, и ожиданий этих самых проверяющих из центра, когда они прибывали на периферию с проверкой. В то же время любой, услышавший этот скаредный анекдот, с ехидным сарказмом принимал то, что ожидания вышестоящих начальников при определённых условиях натыкались на порыв бродячей собаки, тогда как обычный советский офицер не разделял этих ожиданий, распространённых наверху и не желал ни в коем случае выступать в роли бродячей собаки.
                ***
Что же касается количества спиртного на круг по данным госстата, то наблюдалась интересная тенденция: если среднестатистический житель 60-ых годов выпивал 4,6 литров спиртных напитков в год, то в 70-тых – цифра возросла почти в 2 раза и составила 8,45 литров, а в первой половине 80-х, самое наше лейтенантское время, показатель стал расти до 10,6 литров в год. Некоторые приводят цифру 25-30 литров чистого спирта на каждого, включая младенцев, в 1984 году, – вполне возможные цифры.
    
Была ли это сознательная политика по спаиванию населения для преследования определённой цели по слому страны? Некоторые в это не верят и говорят: «Быть этого не может, это всё выдумки!» Но ретроспективно оценим результат «перестройки»: сначала подсадили население на водку и вино, а затем резко лишили народ спиртного. Вот это точно коварный замысел.
   
Это как алкоголик после запоя прекращает пить и у него закономерно возникает психоз, состояние, когда он утрачивает связь с реальностью. При этом, как говорят психиатры: если в государстве всё стабильно и привычный строй жизни не ломается через колено, – государство планомерно занимается алкоголиками, психопатами и душевнобольными; а если в государстве происходят изменения (всякого рода революции), к которым население не готово и их не принимает, – психопаты, душевнобольные и алкоголики начинают заниматься государством, дестабилизируя его. По моему мнению, психиатра старой школы, сумасшедших, по крайней мере в острый период, необходимо для их же пользы изолировать под попечение профильных врачей.
      
В последующем неожиданно в 1985-1991 годах в СССР был введен «Горбачевский сухой закон», он подразумевал полный, а где-то частичный, запрет на реализацию содержащей алкоголь продукции, но это уже произошло, когда я оказался в госпитале старшим ординатором психиатрического отделения. Добавлю только, и это актуально для полигона-космодрома Мирный, исключением являлось безостановочное производство спирта для промышленных и медицинских нужд страны. В этом случае, инженеры, обслуживающие космическую технику и медики для медицинских нужд, недостатка в спирте не испытывали, несмотря на антиалкогольные установки партии и правительства. К этой особенности, непременно вернусь позже.
                ***
– Ты знаешь, кто такие военные психиатры? – спросил меня Максим Акимович, начальник психиатрического отделения мирнинского госпиталя, когда я, старший врач в/ч 12401, зашёл к нему для уточнения списков военнослужащих, находящихся у ведущего психиатра под динамическим наблюдением, лиц с нервно-психической неустойчивостью.
– Думаю, это прежде всего врачи, лечащие душевнобольных, – ответил я.
– Ты такой же наивный, как и последователь воззрений ротмистра Кульчицкого. Смотри глубже. Зри, как говорит Прутков, в корень.
– Почему же? – я попытался возразить Строчеку. – Разве военный врач не врач прежде всего? И неужели военный психиатр отличается от гражданского?
– Ну, Десимон, в каких заоблачных далях ты летаешь, спустись на землю, – разочарованно продолжил ведущий психиатр гарнизона и ошарашил меня неожиданный сравнением.
– Военные психиатры – это волки в военном социуме. Они освобождают Советскую Армию от нежизнеспособных в психическом отношении военнослужащих – вот главная их задача. Ты же хочешь вступить в наш цех, корпорацию военных психиатров?
      
Под таким углом я ещё не смотрел на выбранную мною врачебную специальность и поэтому внимательно слушая своего будущего начальника, кивнул головой, а он продолжал:
– Военные психиатры сродни следователям военной прокуратуры или офицерам особого отдела в армии. Эти волки, – и он показывал большим пальцем себе за спину, – санитары леса тоже. А волки всегда сбиваются в стаи. Почему ты думаешь прокуратура и особисты часто бывают в этом кабинете? Задачи у всех санитаров-леса принципиально одинаковые – освободить вооруженные силы от нездорового, ненужного и вредного элемента. Диагностический критерий у всех один и тот же, и это их объединяет. Как думаешь: какой?
      
Строчек прищурился, словно меня проверяя, правильно ли я понимаю суть будущей совместной с ним работы в психиатрическом отделении.
– Нарушения поведения… Действия не вписывающиеся в общепризнанные рамки, – брякнул я наобум, думая, что попал пальцем в небо. Но неожиданно для себя угадал.
– Правильно, Сергей. Не ожидал, что получу от тебя абстрактно выверенное определение. Только нас, в отличие от прокуратуры, интересуют нарушения поведения, обусловленные психическими расстройствами, а прокуратура оценивают их по статьям уголовного кодекса, а особисты ищут в поведении военнослужащих действия, предающие интересы Советского государства.
      
Я слушал подполковника медицинской службы не без интереса. В интернатуре в Одинцово нам, будущим военным психиатрам, об это не рассказывали.
– Никто кроме нас в госпитале, – продолжил начальник психиатрического отделения, – не занимается расстройствами психики. Других наших коллег, врачей госпиталя, интересует только тело: как оно функционирует, и как изменяется органы его, под воздействием тех или иных заболеваний. Их задача вылечить острую или хроническую патологию и возвратить военнослужащего в строй. Наша цель, прежде всего, выбраковка, а уже побочный эффект – лечение. Впрочем, лечением мы тоже занимаемся, в основном купируя острые состояния. Настоящее лечение душевного заболевания вопрос непростой, длительный и сугубо индивидуальный. Нам на это время не отводится и этим будут заниматься гражданские психиатры.
      
Максим Акимович подумал, посмотрел на меня, внимательно его слушающего, и вздохнув, добавил с усталой ухмылкой:
– Другие военные врачи – это контролёры из ОТК, отделений телесного контроля, а мы из ОПК.
– Отделения психиатрического контроля, – не выдержал я, расшифровав аббревиатуру.
– Правильно. Обобщать по аналогии ты способен – это радует, – подвел итог пространному разговору ведущий психиатр полигона, – а сейчас разбежались, мне на ВВК* нужно, Михаил Иванович** ждать не любит.

*Военно-врачебная комиссия.
** Михаил Иванович Власов, полковник медицинской службы, начальник медчасти госпиталя г. Мирный, председатель Военно-врачебной комиссии.