Лейтенанты свободные от службы Ч. IX

На фото слева: наша часть выстроилась для инспекторского осмотра. Слева четвертый – Паша Трапезников, заинтересованно выглядывает из строя. На фото в центре: я в ожидании выхода на рубеж стрельб из личного оружия. Справа: комсомольский билет, выписанный мне Трапезниковым.
***
Мы все дети своего времени и, связанных с ним, традиций и верований. Давайте будем смотреть правде в глаза, как бы она нас не ослепляла и не заставляла отворачиваться. Чаще бывает: правда смотрит на нас, а мы – в сторону, не выдерживаем её взгляда, а отвернувшись, видим только аттракцион кривых зеркал и искаженные образы.
   
У всякого народа две философии, две правды: одна учёная, книжная, официальная, другая ежедневная, обиходная, – когда-то прочитал я эту мысль у В.Г. Белинского и приблизительно запомнил. Часто, но не всегда, обе эти «философии» находятся более или менее в близком отношении друг к другу. Кто хочет изобразить общество, тому надо познакомится с обеими, «но последнюю особенно необходимо изучать», – говорил Виссарион Григорьевич. От себя добавлю, в идеале эти две философии-правды желательно максимально сблизить и тогда возникает удивительное прояснение взгляда.
   
Наши лейтенантские годы пришлись на 1978-1983 годы так называемого застоя, хотя застоем это время не назвёшь. Каждый отрезок жизни страны характеризовался: особенностями государственной идеологией, внутренней политикой, культурой и субкультурой, определенными социальными установками, предпочтениями, увлечениями и отношениями друг к другу на официальном и бытовом уровнях.
   
Понимая это мы, лейтенанты 70-80-х, интуитивно выделяли представителей своего поколения, духовно близких, с которыми хотелось общаться и проводить свободное время. С нашими предшественниками, жившими рядом с нами, 30-тых, 40-х и 50-тых годов, нам удавалось сохранить понимание, только благодаря тогдашней государственной официальной идеологии, которая уже на наших глазах начинала деформироваться, и от этого у некоторых моих современников возникало ощущение, словно почва уходила из-под ног.

Интересно, что это универсальный принцип отношений разных поколений: что-то объединяет и нечто разъединяет разные поколения – всегда. Вероятно с этим необходимо смириться, – трудно наладить взаимопонимание дедов с внуками на основе, условно говоря: «я в своё время в лаптях в школу ходил, а ты…». У каждого поколения свои представления о правильном жизнеустройстве, своя «правда», нередко весьма искаженная.
   
Мой друг и однополчанин лейтенант Трапезников рассказывал мне, что он был связан со столичными диссидентами, которые критиковали Советскую власть (сейчас это ему никак не повредит) и занимался распространением антисоветской литературы – это было в тени его жизни, а на свету на военной службе его сделали секретарём комсомольской организации в/ч 12401, и он согласился, ещё и мне выписал комсомольский билет, чтобы ввести меня в комитет комсомола, впрочем я тоже не сопротивлялся, хотя вышел из необходимого для этого возраста.
   
При этом Павел оправдывался: «Понимаешь, я не против нашего государства, я против искажения нашей истории. Историю надо принимать такой какой она есть, спокойно и объективно, без ложной патетики и насильственного подчинения сознания официальным идеологическим концепциям и установкам власти. А потом, где свобода, равенство и братство? Свобода у нас какая-то особенная – «осознанная» почему-то только наверху и спущенная вниз; равенство – когда все равны, но некоторые ровнее и не чета тем, кто внизу; о братстве я не говорю, об этом лучше расскажут те, кого мы называли братьями, чехи, словаки и поляки, да и у нас в стране с братством не всё в порядке. А пролетарии всех стран соединяйтесь, – соединились? Если этого достичь невозможно – так и сказали бы. Нас зачем за дураков держат?».
   
Другой мой друг лейтенант медицинской службы по прозвищу Майкл признавал официальную «правду» постольку-поскольку она не мешала ему жить, а обиходную, сермяжную знал не понаслышке и лучше любого из нас, испытал её на себе, знакомясь с правдой-маткой с самых низов. В академии у него была возможность вступить в КПСС, хотя бы даже из-за карьерных устремлений, но он этого не сделал по идейным соображениям, прикрываясь словами для тех, кто его не понимал: «Ещё не готов!».
   
Особенностью времени, в котором мы жили, являлась шизофренизация (расщепление) нашего сознания. С одной стороны, лейтенанты вынуждены были повторять лозунги компартии – основной идеологии, а с другой, ощущая фальшь происходящего, их не разделяли (если бы этого не происходило, не рухнуло бы КПСС и это объективный процесс). Шизофренизация – это всегда патология, пусть даже общественного сознания, приводящая к разрушению этого самого сознания. Для того, чтобы сгладить эти противоречия расщепления сознания внутри себя и поладить с головой  – необходимо было лекарство  – и оно продавалось в любом продовольственном магазине.
                ***
Некоторые считают, что в «лихие 90-тые» почти все в стране употребляли спиртные напитки и многие превратились в запойных алкоголиков. Правильнее было бы сказать, в эти годы страна уже пожинала плоды предыдущих десятилетий. Между тем пик массового пьянства и алкоголизма среди населения, как подтверждала статистика, пришёлся как раз, к сожалению, на наше лейтенантское время.
   
70-тые годы славились тем, что пили почти все, от членов Политбюро во главе с «дорогим Леонидом Ильичом» до гегемонов-пролетариев, с той только разницей, что наверху употребляли изысканные, хорошо очищенные, напитки под обильную закуску, а в самом внизу, что подешевле, поядрёнее и забористее, разбавляя пивом, и нередко закусывая рукавом, дешёвым плавленым сырком или килькой в томатном соусе.
   
Заботясь о простых работягах, наши правители сохраняли пивные ларьки, пивные и рюмочные. «Казёнка» фасовалась в самую удобную, для легкости приёма, тару. С укоренившейся уже традицией пития никто активно не боролся. Больше того, она находила снисходительное понимание на всех уровнях, а если и проводилась антиалкогольная пропаганда, то весьма формальная. Да и торговля спиртными напитками приносила государству немалый доход и понимая это наверху, не рубили сук, на котором сидели. В любом случае кардинально решать что-нибудь никто не хотел. Проблему пьянства партия и правительство перенесли на уровень семьи, обрекая её членов самим –мирится с этим или не мирится.    
   
Пили и курили в наши лейтенантские годы почти везде, не оглядываясь по сторонам, потому что вокруг почти все делали тоже самое. Для критиков сделаю оговорку, были и исключения, кто не пил вообще или делал это умеренно, но, как говорится, это только подтверждало общее правило – повсеместного пьянства. Недаром брежневское время называли с усмешкой не столько застойным, сколько запойным.
    
И как не старался идеологический аппарат во главе с Сусловым оседлать советского человека, не всегда это удавалось. Помнится, в 1979 году я прочитал в газете «Правда» такой перл секретаря ЦК комсомола, что процесс воспитания советских людей «должен быть непрерывным и действовать всюду – дома, на работе, на улице». Я это заполнил, потому что мы обсуждали в нашей компании эту глупость. Говорили, что скоро они к нам, осуществляя эту непрерывность, в постель залезут.
    
Мы, молодые лейтенанты, относились к основанию пирамиды среднего класса служащих, внизу толпились наши братья, трудящиеся-рабочие не самой высокой квалификации и рекрутируемые из них солдаты, а над нами возвышались старшие и высшие отцы-командиры и политработники, на самом верху восседали Министр обороны Устинов, военный идеолог Епишев и их окружение, а ещё выше Политбюро. На лики этих небожителей при желании можно было «помолится» в ленкомнате каждой воинской части. Отношение к представителям «Красной Армии», которая «всех сильней», поддерживалось среди населения традиционно хорошее, но это продолжалось до поры до времени.               
                ***
Вспомнился один случай из нашей лейтенантской жизни. Любимой песней у Майкла и Сакса, когда они возвращались в офицерское общежитие слегка покачиваясь с бессмысленными, но радостными улыбками на лицах по ночным улицам Мирного был песенный гибрид из времен Гражданской и Отечественной войны. По мнению моих друзей, это попурри отображало историю нашей страны самым правильным образом без купюр. Как известно, выкидывать слова из песни не благодарное занятие, и лейтенанты орали:
«Мы раздуваем пожар мировой, / Церкви и тюрьмы сравняем с землёй. / Ведь от тайги до британских морей / Красная Армия всех сильней! / Бедный китаец, несчастный индус / Смотрят с надеждой на наш союз, / Ведь от тайги до британских морей / Красная Армия всех сильней! / Так пусть же Красная / Сжимает властно / Свой штык мозолистой рукой, / С отрядом флотских / Товарищ Троцкий / Нас поведёт на смертный бой!» – солировал Сакс, а мы подхватывали, что помнили.
    
Майкл тоже вносил свою лепту, но уже под другим углом:
«Свору фашистов развеем, как дым, / Сталин ведёт нас – и мы победим! / Ведь от тайги до британских морей / Красная Армия всех сильней!» При этом мы, подвыпившие лейтенанты, орали это не задумываясь, что уже полночь, и во многих окнах города уже не горел свет. Удивительное дело, прошли годы, а Майкл так и остался сталинистом, и петь, попадая в ноты, так и не научился.
   
У нас уже охрипших особенной популярностью пользовался отрывок, который каждый слышал по радио, и в который мы вкладывали, как нам казалось, глубочайший смысл, и наше трио подхватывало как идиоты, повторяя слова знакомой песни несколько раз, переходя на вокальный шёпот:
«Под руководством нашей партии родной мы с каждым годом КРЕПЧЕ и сильнее» и так несколько раз. В этом, можно сказать, утверждении акцент делался на «крепче», и он исполнялся очень твердо, из последних сил. Под этим словом у нас понималось «дубоватость», «тупость» «непробиваемость», которая под руководством известной организации становилась с каждым годом всё сильнее и сильнее. При этом я, опьяневший, прикладывал указательный палец к губам, и с помощью этого жеста, отдавал дань скрытому смыслу песни о партии, понимаемому только нами.
      
При этом Сакс в этот вечер ещё пытался соло воспроизвести по пьяному делу песню из Швейка: «Жупайдия, жупайдас, / Нам любая девка даст! / Даст, даст, как не дать, / Да почему бы ей не дать? / Даст нам по два поцелуя, / Не кобенясь, не балуя».
Но не найдя нашей поддержки заявил, как бы отвечая своим мыслям: «Ничего вы, дураки, не понимаете, тьфу на вас».
                ***
В понедельник после обеда Сакса вызвал к себе хмурый замполит его части.
– Ты что там в ночь на воскресенье вместе с двумя медиками орал, не давая жителям города покоя. Мне из политотдела позвонили. Тебя опознали. Велено разобраться. Опять «Ой, мороз, мороз, не морозь меня» или «Шумел камыш, деревья гнулись»? Вы что ж общественный порядок нарушаете. С вами, лейтенантами, одна морока.
– Все у нас только форме значения придают, а над содержанием не задумываются, товарищ подполковник, – Сакс, как известно, любил ставить в тупик старших начальников всякого рода абстракциями.
– Не понял?! Так вы ещё и в форме были? Офицеров дискредитировали? – зло произнёс замполит.
– Какое это имеет значения, товарищ подполковник, пели мы об армии и партии.
– Что? – со слов Сакса политработник не на шутку перепугался, осел на стуле и обречённо промямлил, словно разговаривая сам с собой. – Лучше бы вы пели «Шумел камыш».
– Да, не переживайте вы так, товарищ подполковник, мы исполняли песню «Красная Армия всех сильней», а про партию пели: «Под руководством нашей партии РОДНОЙ мы с каждым годом крепче и сильнее», – при этом Сакс намеренно перенес акцент на слово «родной», в расчёте на понимание замполита.
      
Выражение лица подполковника прояснилось, и он стал что-то записывать, заинтересованно спрашивая:
– Как ты говоришь? Про Советскую Армию пели? И «под руководством нашей партии РОДНОЙ»? – и обращаясь Саксу закончил. – Свободен. Доложу, что молодые лейтенанты от избытка чувств… переусердствовали.
      
Рассказывая эту историю, Сакс добавил:
– Главное правильно расставить акценты и тебе ещё старшие начальники спасибо скажут.
И уже перескакивая на другую тему он рассказал анекдот, который навеян был, вероятно, словами «спасибо скажут».
– Прибыл проверяющий. Встречают его. Конечно же: шикарная закуска, выпивка, самое предупредительное, заискивающее обхождение. Он опьянел вышел, чтоб проветриться, подышать свежим воздухом и помочиться на пленэре. А так как был мертвецки пьян, не доделал дело до конца, упал в траву и захрапел. Рядом бежала бродячая собака, и стала облизывать то, что он не успел спрятать в штаны. У проверяющего на лице появилась блаженная улыбка, и он, не открывая глаз, произнёс еле ворочая языком: «Товарищи офицеры, спасибо конечно, но это уже слишком».
    
Этот анекдот, несмотря на гротеск, самым лучшим и правильным образом передавал атмосферу некоторой стороны армейской жизни нашего времени, по крайней мере, по отношению к вышестоящим начальникам и проверяющим, и ожиданий этих самых проверяющих из центра, когда они прибывали на периферию с проверкой. В то же время любой, услышавший этот скаредный анекдот, с ехидным сарказмом принимал то, что ожидания вышестоящих начальников при определённых условиях натыкались на порыв бродячей собаки, тогда как обычный советский офицер не разделял этих ожиданий, распространённых наверху и не желал ни в коем случае выступать в роли бродячей собаки.
                ***
Что же касается количества спиртного на круг по данным госстата, то наблюдалась интересная тенденция: если среднестатистический житель 60-ых годов выпивал 4,6 литров спиртных напитков в год, то в 70-тых – цифра возросла почти в 2 раза и составила 8,45 литров, а в первой половине 80-х, самое наше лейтенантское время, показатель стал расти до 10,6 литров в год. Некоторые приводят цифру 25-30 литров чистого спирта на каждого, включая младенцев, в 1984 году, – вполне возможные цифры.
    
Была ли это сознательная политика по спаиванию населения для преследования определённой цели по слому страны? Некоторые в это не верят и говорят: «Быть этого не может, это всё выдумки!» Но ретроспективно оценим результат «перестройки»: сначала подсадили население на водку и вино, а затем резко лишили народ спиртного. Вот это точно коварный замысел.
   
Это как алкоголик после запоя прекращает пить и у него закономерно возникает психоз, состояние, когда он утрачивает связь с реальностью. При этом, как говорят психиатры: если в государстве всё стабильно и привычный строй жизни не ломается через колено, – государство планомерно занимается алкоголиками, психопатами и душевнобольными; а если в государстве происходят изменения (всякого рода революции), к которым население не готово и их не принимает, – психопаты, душевнобольные и алкоголики начинают заниматься государством, дестабилизируя его. По моему мнению, психиатра старой школы, сумасшедших, по крайней мере в острый период, необходимо для их же пользы изолировать под попечение профильных врачей.
      
В последующем неожиданно в 1985-1991 годах в СССР был введен «Горбачевский сухой закон», он подразумевал полный, а где-то частичный, запрет на реализацию содержащей алкоголь продукции, но это уже произошло, когда я оказался в госпитале старшим ординатором психиатрического отделения. Добавлю только, и это актуально для полигона-космодрома Мирный, исключением являлось безостановочное производство спирта для промышленных и медицинских нужд страны. В этом случае, инженеры, обслуживающие космическую технику и медики для медицинских нужд, недостатка в спирте не испытывали, несмотря на антиалкогольные установки партии и правительства. К этой особенности, непременно вернусь позже.
                ***
– Ты знаешь, кто такие военные психиатры? – спросил меня Максим Акимович, начальник психиатрического отделения мирнинского госпиталя, когда я, старший врач в/ч 12401, зашёл к нему для уточнения списков военнослужащих, находящихся у ведущего психиатра под динамическим наблюдением, лиц с нервно-психической неустойчивостью.
– Думаю, это прежде всего врачи, лечащие душевнобольных, – ответил я.
– Ты такой же наивный, как и последователь воззрений ротмистра Кульчицкого. Смотри глубже. Зри, как говорит Прутков, в корень.
– Почему же? – я попытался возразить Строчеку. – Разве военный врач не врач прежде всего? И неужели военный психиатр отличается от гражданского?
– Ну, Десимон, в каких заоблачных далях ты летаешь, спустись на землю, – разочарованно продолжил ведущий психиатр гарнизона и ошарашил меня неожиданный сравнением.
– Военные психиатры – это волки в военном социуме. Они освобождают Советскую Армию от нежизнеспособных в психическом отношении военнослужащих – вот главная их задача. Ты же хочешь вступить в наш цех, корпорацию военных психиатров?
      
Под таким углом я ещё не смотрел на выбранную мною врачебную специальность и поэтому внимательно слушая своего будущего начальника, кивнул головой, а он продолжал:
– Военные психиатры сродни следователям военной прокуратуры или офицерам особого отдела в армии. Эти волки, – и он показывал большим пальцем себе за спину, – санитары леса тоже. А волки всегда сбиваются в стаи. Почему ты думаешь прокуратура и особисты часто бывают в этом кабинете? Задачи у всех санитаров-леса принципиально одинаковые – освободить вооруженные силы от нездорового, ненужного и вредного элемента. Диагностический критерий у всех один и тот же, и это их объединяет. Как думаешь: какой?
      
Строчек прищурился, словно меня проверяя, правильно ли я понимаю суть будущей совместной с ним работы в психиатрическом отделении.
– Нарушения поведения… Действия не вписывающиеся в общепризнанные рамки, – брякнул я наобум, думая, что попал пальцем в небо. Но неожиданно для себя угадал.
– Правильно, Сергей. Не ожидал, что получу от тебя абстрактно выверенное определение. Только нас, в отличие от прокуратуры, интересуют нарушения поведения, обусловленные психическими расстройствами, а прокуратура оценивают их по статьям уголовного кодекса, а особисты ищут в поведении военнослужащих действия, предающие интересы Советского государства.
      
Я слушал подполковника медицинской службы не без интереса. В интернатуре в Одинцово нам, будущим военным психиатрам, об это не рассказывали.
– Никто кроме нас в госпитале, – продолжил начальник психиатрического отделения, – не занимается расстройствами психики. Других наших коллег, врачей госпиталя, интересует только тело: как оно функционирует, и как изменяется органы его, под воздействием тех или иных заболеваний. Их задача вылечить острую или хроническую патологию и возвратить военнослужащего в строй. Наша цель, прежде всего, выбраковка, а уже побочный эффект – лечение. Впрочем, лечением мы тоже занимаемся, в основном купируя острые состояния. Настоящее лечение душевного заболевания вопрос непростой, длительный и сугубо индивидуальный. Нам на это время не отводится и этим будут заниматься гражданские психиатры.
      
Максим Акимович подумал, посмотрел на меня, внимательно его слушающего, и вздохнув, добавил с усталой ухмылкой:
– Другие военные врачи – это контролёры из ОТК, отделений телесного контроля, а мы из ОПК.
– Отделения психиатрического контроля, – не выдержал я, расшифровав аббревиатуру.
– Правильно. Обобщать по аналогии ты способен – это радует, – подвел итог пространному разговору ведущий психиатр полигона, – а сейчас разбежались, мне на ВВК* нужно, Михаил Иванович** ждать не любит.

*Военно-врачебная комиссия.
** Михаил Иванович Власов, полковник медицинской службы, начальник медчасти госпиталя г. Мирный, председатель Военно-врачебной комиссии.