Глава, похоже, первая

Последний караван проследовал мимо здешних мест лет шестьдесят назад. Кое-где и сейчас можно было различить след верблюжьего копыта или колючку саксаула, глубоко втоптанную в пыльную почву. Однако все это не имело никакого отношения ни ко мне, ни к реальности.  А реальность была грубой.  Она окружала меня постоянно  и стремилась  отобрать то немногое,  что у меня все еще оставалось. Грубая она была, реальность, грубая до безобразия.

То, что кто-то когда-то назвал моим именем, двигалось по запыленным остаткам караванного пути,  оставляя параллельно ему отпечатки потных пяток.  Лет этак через порядочное количество отпечатки эти,  несомненно, исследуют, проанализируют и просистематизируют, напишут по ним массу научных изысканий, получат кучу званий и премий,  а некий ловкий доцентишка сумеет  проскользнуть  в академики, растолкав своих более порядочных коллег. Но реальность по-прежнему оставалась все такой же грубой, нисколько не утешаясь мыслями о доцентишке-прохвосте.  И в этой нескончаемой борьбе того, что кто-то когда-то назвал моим именем,  и грубой реальности шансы были примерно равны.

Главным в этой борьбе было полное игнорирование правил. В то время,  пока я наблюдал гнездовье фламинго на Мадагаскаре, грубая реальность могла с таким же успехом кататься на  деревянных  фламандских коньках-скоробегах по аммиачному льду Сатурна, а когда я свистел  в  тростниковую  свирель  вместе  с  императором  Ап-Чхи 25м-26м, она раскачивала люльку графа Дракулы осиновым колом. Все это было весьма занимательно,  даже любопытно,  но как продолжать эту бестолковую борьбу и,  главное,  как мне одолеть в ней грубую реальность,  было дюже,  если даже не выразиться зело, неясно. Не менее, чем понять смысл всего описываемого.

Итак,  уж если довелось нам завести некое подобие  шапочного знакомства,  либо же научно-познавательную беседу, давайте тогда, милочки, определяться. Что же мы имеем на настоящий, так сказать, момент?  Первое.  Боюсь показаться нескромным, но первое - это я, ваш собеседник, сопутствующий в этом странствии второй. А вторая, как наиболее прозорливые из вас  уже приметили,  это  грубая  моя попутчица, в грубости которой вам предстоит еще не раз убедиться. Третье  же представляет собой  караванный  путь,  вдоль  которого бредут  вышеупомянутые два  первых  пункта.  Кроме их,  болезных, предстоит  вам  познать  как  внешний  мирок,  так и мой внутрен ний  мир, который  вы  будете  постигать  путем  рассуждений  и обсуждений  на протяжении всей этой истории. Кстати, вот одно из
них, основанное на созерцании окружающего.

Вокруг караванного следа было  раскидано  немалое  количество куриных косточек и людских костей.  Меня это позабавило.  В философском,  разумеется, иначе говоря, филозофическом, плане. Что же было раньше - курица или яйцо,  то бишь курица или человек? То ли куры заклевывали людей до смерти и затем подыхали  от  несварения желудка,  то ли люди, наевшись курятины, сами отбрасывали копыта? Вероятно,  ни то,  ни другое, а нечто третье. Скажем, люди и куры одновременно  скончались от наличия отсутствия присутствия каучуковых галош на зеленой подкладке. А что, между делом неплохо было бы обсудить и такую возможность.  Допустим,  люди и куры вышли на марш протеста против наличия отсутствия  присутствия  этих  самых галош и самоотверженно ринулись на проходивший невдалеке караван, наивно рассчитывая, что именно он везет данный предмет обуви. Увы им!  Жизнь  оказалась далеко не столь простой.  После непродолжительной схватки с меднолобыми караванщиками люди  и  куры  просто вынуждены были скончаться от острого чувства собственной неполноценности,  а также от вопиющего нарушения Конвенции по правам куриц.  Ведь  там куриной лапой записано,  что "каждая курица имеет право носить такой предмет одежды или обуви,  который она считает необходимым,  вне зависимости от оперенности и яйценоскости".  Но караван конвенцию не подписывал.  Скорее всего, он даже ее не читал.  Ему на все эти бумажки было прямым образом, извините за непарламентское выражение, начхать. Итак, вот вам стройная и непротиворечивая теория, подкрепленная к тому же экспериментальным материалом.

А еще, знаете, есть такая притча о художнике и корове. Нарисовал однажды художник корову.  Увидели люди его картину и начали над ним смеяться.  Корова-то была шестиногая!  "Вот насмешил, вот глупость,  да что это ты тут понарисовал,  да где ж это ты увидел шестиногую  корову?  Да ведь они от веку были четвероногие!" Погрустнел тут художник и ответил он людям:  "А зачем  мне  рисовать четвероногую  корову?  Ее  же мать-природа за миллион лет до меня придумала.  Вон ведь их сколько бегает.  Захочу я на нее  полюбоваться - выйду на лужок и посмотрю кругом.  А шестиногая корова - она одна,  она только моя.  Я ее изобрел и подарил вам". Но  люди ничего  не поняли и продолжали над ним смеяться.  Не нужна оказалась людям шестиногая корова.  Тогда забросил  художник  холст  и краски и никогда больше ничего не рисовал. Такие дела.

Сия прискорбная тенденция затянула  меня  в  тягостные  раздумья. Вытянулись они  в  воспоминания  о гарном парубке Ап-Чхи 25м-26м - последнем императоре Шутовской  империи  и  Чего-только-возможно.  Да,  император этот имел вопиюще бескультурную привычку.  Вы можете себе представить, на всех дипломатических приемах,  в  присутствии  королей,  президентов,  тиранов и деспотов, Ап-Чхи 25й-26й мог безо всяких на то оснований подскочить к  вам, ткнуть  в лицо слюнявым пальцем и препротивно заверещать:  "Арюнэ ыыс уывьхь!", снабдив это высказывание для убедительности кратким комментарием:  "Аасьхьеряаыысули!!!".

И все бы ничего, ежели б не ядовитая слюна императора. Когда он вопил свои лозунги, капли ее, срывавшиеся с раздвоенного языка монарха,  запросто могли прожечь ваш фрак,  испачкать нижнее белье,  а то и,  чего доброго, лишить вас девственности, если таковое событие не было произведено ранее естественным путем.

Само собой разумеется, все это не способствовало росту престижа императорского двора, вследствие чего империя постепенно стала хиреть и приходить в упадок. Тогда-то император, носивший еще номер 25,  не будь дурак,  объявил самого себя своим наследником и присвоил себе двадцать  шестой  номер. Неизвестно, приветствовали бы сие все прочие двадцать четыре предка императора,  но, к великому огорчению всей здравомыслящей части населения империи,  эта судьбоносная смена номера совершенно не споспешествовала перевоспитанию вельможного хама и никоим образом  не  способствовала его отучению от пагубной привычки. 

Говорят,  ныне он все еще жив, хотя окончательно впал в детство и кричит свои "арюнэ ыыс уывьхь" с "аасьхьеряаыысули" чучелу павиана,  привезенному некогда в подарок от сатрапа  из  отдаленного  мухафаза  Своясия. Сатрапа постигла та же участь, что и прочих. Он был увезен на излечение обратно в Своясию. Между прочим, отсюда и пошло известное изречение "восвояси",  что и означает искаженное "в Своясию". Ну, по-моему, пора завершать с императором. Мы и так уделили ему значительно больше места,  чем того заслуживала его лопоухая фигура.

Грубая реальность,  словно в подтверждение моих мыслей, смылась в Нюсиса-Угау, так как слышала, что там обитает дикий кабан-людоед. Уф, хоть чуток отдохну от нее.

Воспользовавшись случаем,  я  решил взглянуть себе под ноги. Под ногами блеснуло нечто. Я поднял его. Это был золотой ырыызуус,некогда стабильная валюта Шутовской империи времен царствования в ней лопоухого Ап-Чхи 25го-26го,  когда он еще не был  столь неизлечимо  бестолков.  На одной стороне монетки было отчеканено: "Ювуроояесдьжь лыазэлдьжь", обрамлявшее символ мощи империи - шутовской колпак-ерэасе,  а на другой горделиво красовалась надпись "Рууыыс ырыызуус", и чуть ниже "Ап-Чхи 25-26". Да, мерзкий Ап-Чхи довел империю до полного разорения. И тогда власть в ней захватил коварный генерал-ефрейтор Увэсире. Однако же и ему она счастья не принесла - его историю вы узнаете чуть позже. Вот на какие размышления навел меня маленький ырыызуус.  Я подобрал его, пнул ногой,  тот  звякнул в воздухе и исчез в бескрайних песках.  Грубая реальность,  откуда ни возьмись, ляпнула под руку: "Чего деньгами соришь, изувер?" И что бы ей соваться?

Минуя холодный период сто сорок пятого четверостишия, незаметно надвинулась вчерашняя ночь. Очень далеко отсюда маньяк Альберт и трио параноиков попались на глаза Колобку и были сданы  им в  лапы местного правосудия.  Господин Хреноплясов вылез из своей кантамальской норы и протяжно выл на Луну, не обращая внимания на слезы жены.  Цицерон, Гомер и тот, о ком знали, но забыли, распивали первую бутылку портвейна.  Сокровище  Нифлунгов  таилось во мраке веков и песков. Перун, Траян, Даждьбог да Стрибог забивали козла, однако постоянно выходила рыба. Паук-затейник разучивал на баяне последние шлягеры, дамы в шароварах  курили  кальян, жук-шкопс расторопно тащил за  собой  цистерну  для аммиака.  Те трижды семь, что вокруг движутся, обложили нас своей данью, лесной дым застлал нам глаза,  а разлюли-малина только-только зачала цвести махровым цветом. Клубничный будильник показывал без сорока пяти семь.  До конца борьбы  с грубой  реальностью  было  далеко. Очень далеко. Не меньше, чем до конца этой россказни. Проще говоря,  конец у нее находился в конце. Дай-то Перосвящённик нам всем дождаться его.

Продолжение: http://proza.ru/2022/06/30/1394.html