Скудара-48

Беглецы

Аграфена долго не могла смириться с утратой Ульяны. Ей казалось, что Уля просто куда-то вышла и, скоро она вновь услышит её ласковую речь и серебряный смех. А порой ей казалось, что Ульяна дома, затаилась за вышевкой  или прилегла отдохнуть.
Аграфена ходила по двору, а глаза постоянно "натыкались" на что-то, что было связано с Ульяной.

 Увидив кудрявую ботву моркови Аграфена вспомнила, как они с Ульяной сеяли эту морковь. Ульяна делала бороздочки, а Аграфена сеяла, а потом они  весело, как дети, ладошками прихлопывали эти бороздочки. Скорая Ульяна, быстро принесла воду из реки и, заторопилась полить посеянную морковь.

 —  Погоди, детка, не спеши. Пусть зёрнышко в земле поживёт, путь от земли – матушки духа земного, да сил наберётся. Земелька сырая, семечко набухнет, а потом дождичек пройдёт, смочит, оно и прорастёт. Ну а коли задержится, так и польём. Вот морковочка и даст сильные росточки. Ну а там уж коли зной будет, так и польём, раз-другой. Ей ведь только зацепиться, а потом сама пойдёт. От речной-то воды сладости в ней нет, да и махонька будет, больша не вырастит — вспомнила Аграфена, как наставляла молодую девушку.
 — Вот и Акулинушку наставляла, а она живёт себе в тайге и, не вспоминат поди. Уж три года минуло, а она всё там — горевала Аграфена.

Три года провела Айгуль в тайге. Три года проходила она этапы своего восстановления.
До холодов Айгуль жила в холодном аиле отца. Родственники редко видели свою Айгуль, а если они и заходили к ней, так она их не замечала, или делала вид, что не замечает, всё молилась усердно. Ей еду приносили, но она ела только лепёшки. да пила холодную воду из родника.

 В первый год её прибывания в тайге, Николай привёз овёс и заказанный Эркешем, товар. Айгуль он не видел, потому и передал через Эркеша, что Михаила Петровича больше нет, а она теперь вдова.

Эркеш передал, но Айгуль к новости осталась безучастна, ни одна жилка не дрогнула на её лице, ни одного звука не издала, словно и не слышала ничего. Только молиться больше стала, да чаще в горы уходить к Большому Кедру.

Год прожила так, а потом сняла с себя всё монашеское одеяние, и в охотничий сезон, переоделась в одежды охотника. Пояс с ножнами одела, да взяла в руки своё старое ружьё.

На охоту ходила одна, била волка, поднимала медведя, выслеживала рысь. Диву давались прирождённые охотники, женщина, а одна на медведя ходит. И хотя знали Айгуль с самого детства, а удивлялись её храбрости и ловкости.

Охотилась Айгуль изобретательно. На медведя ходила с ловушкой. Сама её изготовила. Выпилила чурочку, вбила в неё гвозди. Потом у  каждого гвоздя срезала шляпку. Гвозди без шляпки заточила под иглу и  сделала зарубку, получились крючки, с острым концом. Так чурочка стала походить на круглого металлического ёжа. Разъярённому медведю, она бросала этого ёжа, а он ловил его обеими лапами. Металлические крючки прорезали кожу и вонзались в лапы. В этот момент, когда медведь отвлекался на металлического ёжа, она стреляла ему в голову.

 Так провела Айгуль ещё один год и, только на третий год, она оделась в славянское женское платье. Третий год прожила безропотной и молчаливой помощницей в хозяйстве у брата, а по окончании третьего года, засобиралась домой, в Новоеловку. За лето она наготовила орех, целебных трав и лекарственных корней, насушила дикого мяса, рыбы, обработала шкурки соболей, норки,  белки, так и собрала санную повозку.

В конце февраля, пока реки не вскрылись, Айгуль отправилась домой. Выехала рано утром. У берегов реки лежал снег, а на середине реки, голый лёд, ветер весь снег сдувал. Вот по этой, ледяной дороге, она и отправилась в путь. Укутавшись в шкуры, навалившись на мешки с заготовками, Айгуль положила рядом с собой ружьё и, подхлёстывая лошадь вожжами, чтобы она  не мёрзла, а быстрее шла, спешила домой.

Погода сопутствовала путешествию, морозец лёгкий и ветерок попутный. Вскоре она выехала на санную дорогу на реке Бия.

Время от времени встречались, или обгоняли её, такие же путники. Очередная повозка с двумя пассажирами, очень уж не понравилась Айгуль.
Лихого человека приметит сразу, научилась людей распознавать по внешнему виду. Сани их были пустыми, догнали они её быстро.

Извозчик хмурый, взгляд прячет, смотрит искоса, прищурясь. Его сосед наоборот, наблюдал за Айгуль с любопытством, откровенно, не скрывая пристального взгляда. Обгоняли Айгуль с лукавой усмешкой, но потом не торопились, ехали медленно и всё оглядывались на неё.

Она, подхлестнув лошадь вожжами, постаралась их обогнать, но они тоже стали подгонять своего коня. Причём делали это очень вызывающе. Хлеща коня плетью, оглядывались на Айгуль со своей лукавой и дерзкой усмешкой.

Тогда Айгуль решила отстать от них и перестала погонять лошадь. Но и они перестали подгонять коня, а ехали нарочито медленно. Но Айгуль сделала вид, что смирилась с тем, что попутчики её вперёд не пропустят, стала ехать у них на " хвосте" и совсем перестала подгонять лошадь. Они поначалу оглядывались, а потом перестали. Тоже смирились с тем, что она едет за ними следом.

Улучшив момент, Айгуль свернула с санной дороги в лес, погнала лошадь вдоль горы. Обойдя скалистую гору с южной стороны, она завернула за выступ, и заехала в сосновый лес.

 — Самое удобное место. Скала закроет от ветра, лес от дурного глаза. Можно здесь и переждать — решила Айгуль и погнала лошадь под большую раскидистую сосну..

Остановившись под широким, раскидистым деревом, она прислушалась, своим острым слухом уловила, что где-то, совсем рядом идёт лошадь, она слышит её дыхание. Вскоре отчётливо услышала звук полозьев и   схватив ружьё, как кошка вскарабкалась на дерево.
 
Предчувствие не обмануло, ровно по её следам шла лошадь её попутчиков. Мелькнула мысль, "грабители!"
Подъехавшие, быстро кинулись к её саням.

 — Куда баба-то делась? — спросил один, не обнаружив на снегу следов.

 — Начерта она тебе? Нам же лучше, ты прыгай в сани, и гони лошадь вместе с грузом и всё тут.

 — И то верно — согласился первый и двинулся к саням Айгуль.

Взяв его на мушку, она выстрелила и попала в правое плечо. Он упал на снег и закричал

 — Федот, стреляй!

Федот выстрелил, но Айгуль спряталась за ствол дерева, перезарядив ружьё, взяла на мушку Федота, выстрелила. Он упал из саней в снег, с пробитым правым плечом.

Понимая, что теперь они ей не опасны, женщина спустилась с дерева и подошла к первому раненому.

 — А ну не визжи, как свинья! — прикрикнула она на грабителя, который орал, извиваясь на снегу и, пошла к своим саням. Из короба Айгуль достала льняное полотенце, араку и вынув из ножен нож, подошла к раненому.
Навалившись коленом на грудь, сказала.

— Пулю уберу. На будущее урок. Вот тебе, глотни — она вставила ему в рот фляжку с молочным самогоном.

Раненый жадно сделал несколько глотков. Разрезав одежду над раной, она омыла нож самогоном, затем полила его на рану и, нащупав пулю, ковырнула её ножом, пуля выскочила.
 Надрезав полотенце, разорвала его пополам, свернув одну половину в несколько раз, приложила к ране.

 — Я в мякоть целилась, кость не тронула. Жить будешь. Если ещё встречу, убью. Держи, чтобы кровь не шла, а то изойдёшь и залазь в свои сани — она положила его левую руку на рану и отправилась к другому раненому..

Федот лежал на снегу и продолжал гортанно стонать. Айгуль подошла к нему, и также как и первому, разрезала рубаху, омыла нож и рану, аракой, смочила свои пальцы и быстро прощупала рану. Пуля была глубоко.
Она поднесла к его рту фляжку с самогоном, приказала:
 — Пей—  он сделал несколько глотков — ещё пей, пуля глубоко.
Зарядив ещё раз ружьё, она выстрелила в дерево, что стояло рядом, отстрелив ветку, толщиной в два пальца, подняла её и обратилась к Федоту

 — Рот открой — вставив ветку ему в рот и, резанула рану, лезвие ножа лязгнуло о пулю. Тонкие пальцы женщины, быстро нащупали её и, захватив пулю двумя пальцами, она вытащила её из тела. Затем ещё раз обработала рану самогоном и приложила, свернутое в несколько раз, полотенце.

 — Держи, чтобы кровь остановить, и садитесь в свои сани.

Привязав вожжами их лошадь к своим саням, отправилась на санную дорогу.
Раненые корчились, но молчали. Выехав на дорогу, Айгуль спросила.

  — Ну, как, одни доберётесь?

— Доберёмся, лошадь сама привезёт — ответил захмелевший Федот.

Айгуль отвязала чужую лошадь от своих саней и, ударив вожжами свою лошадь, оставила позади незадачливых грабителей.

Каждый год в селе шли аресты. Людей увозили и, никто не знал за что и куда.
Поздним вечером, когда дети уже спали, Пелагея готовилась к завтрашнему дню, залила грязное бельё щёлоком и принялась ставить тесто. Николай расставлял и раскладывал за печью материал для ремонта телег, чтобы он разморозился.

Аграфена взбила перину, подушки и, укладывала их на тёплую печь, готовясь лечь спать. В это время во дворе залаяли собаки, все насторожились. Аграфена, накинув шаль на плечи, выбежала на крыльцо.

 —  Кто тут? — спросила она.

 — Это я — раздался детский голос.

Она увидела ребёнка девяти лет и спросила, подходя к нему.

— Пошто не спишь, али случилось чё?

 — Во-от— протянул он записку и, круто развернувшись, побежал прочь. Записка была адресована Николаю.

 —  Микола, это тебе, малец председателев принёс.

Николай развернул листок, председатель писал:
 
" Сегодня ночью тебя и жену арестуют. Уходите. Записку сожги."

Николай открыл печь и сжёг записку.

 — А чё там? — спросила Аграфена.
 
 — Мама Феня, к нам никто не приходил, никто ничего не передавал. Про всё забудь. Мы с Пелагеей должны уехать и подальше. Ночью придут нас арестовывать. Спросят, так скажешь, что с вечера уехали в гости, на свадьбу в Кузедеево. Когда вернутся, не сказывали.

 — Поняла, всё поняла, никто не был, вы на свадьбе в Кузедееве. Когда назад, не сказывали. Всё, всё поняла. Вот ведь до чего дожили. Живёшь и трусишься. Всех крепких мужиков загребли и до тебя добрались. Мало ты горя на душу принял, так вот ещё. Арест. Это за чё же арест? Чё ты им тако сотворил, за чё арестовать надо? О, Господи, чё же это тако деится-то? — причитала Аграфена

 — А как же с детьми? Маленькие ведь, куда их зимой-то в ночь? Да в такую даль. Мы же в тайгу, на Акшаново место? Там же изба есть. Утрясётся всё, вернёмся —  с надеждой в голосе сказала Пелагея.

 — Вряд ли утрясётся в скорое время. Из тайги в Чернь перебираться придётся.

 — Как это в Чернь? Почё это в Чернь-то, месяц -другой и обойдётся — запричитала Аграфена.

— Не обойдётся мама Феня, не обойдётся. Али не видишь, что делается? Всех мужиков, кто в колхоз не пошёл, арестовывают.  Я догадывался, что и наш черёд настанет. Бежать надо. Как устроимся, так детей заберём — собираясь, говорил Николай.

 — Как это, заберём, а я -то для чё живу? Я –то, ради вас и живу— заплакала Аграфена.
 Николай подошёл к приёмной матери, обнял её, прижал к груди.
.
 — Мама Феня, как же мы без тебя? Нам без тебя никак. Не горюй. Мы определимся, где будем жить и всех заберём.

 — Деточки, поживей собирайтесь. Кто их знат, возьмут и раньше заявятся — не переставая плакать, говорила она. А потом спохватилась .


 — Миколка, а створки-то не забудь, мне на душе за вас спокойней будет, коли створки с вами — она кинулась к иконостасу и, осторожно взяв иконку, подошла к Николаю, перекрестила его и передала иконку.
В это время Пелагея собрала необходимую посуду, узел нужных вещей, оделась в тёплую одежду.

 — Микола, запрягай лошадей в торговые сани. Муки, да крупы с собой возьмём.

 — Пелагеюшка, короб с продуктами собери, утки и куры морожены, колбасы. На вершны не садись, в санях поезжай, нельзя тебе трястись-то.
На дно саней перину постели, или согни её, чтоб сидеть и спинку беречь.

 — Ох, мама Феня, всё ведь не возьмёшь. Стёганого одеяла хватит.

 — Ой, Господи, как же это ты без родительских благословений? Икону возьми, которой родители вас благословляли — она опять кинулась к иконостасу и, сняв с полки икону Божьей Матери, подала Пелагее.

 — Коровушку возьмите, к весне растелится, тебе молочко понадобится.

 — Мама Феня, ну куда мы с коровой? Может ещё отару овец погнать?— как можно спокойнее, сказал Николай.

 — Отару не отару, а связать пару, другую и в сани, сгодятся — настаивала Аграфена.

Пелагея приняла икону и зашла в детскую. Дети спокойно спали, поцеловав их сонных, она, обливаясь слезами, вышла во двор.

Николай уже поставил в сани сундук со столярными инструментами, ящичек гвоздей и малый походный щит с однорядной и двуручной пилами, два, разных размеров, топора, лопаты без ручки и всё это хорошо увязал
С одного бока саней, привязал вилы, с другого бока деревянную лопату, для уборки снега.
. На переднюю часть саней, где ему управлять лошадью, уложил три хороших навильника сена. Под сено положил два охотничьих ружья, своё и отцово. На сено, у инструментов погрузил два мешка с мукой
В Пелагеины сани он погрузил крупы, по мешочку в два ведра, ячмённой, гречневой и пшённой.

Пелагея поставила в сани короб для продуктов, который наполнила несколькими кусками сала, замороженными тушками птицы, ведёрный мешочек с пельменями,  кружочками замороженного молока. Уложила туеса с ботвинником, квашеной капустой, мёдом. Упаковала необходимую посуду и необходимые бельевые и тёплые вещи.

 — Пелагея, пошто лапшу не складывашь? Лапша в дороге завсегда сгодится. На яйцах, да на постном масле, сытная — убеждала Аграфена.

 — Детей кормите, землю теперь отберут. А покупать не на чё будет. Продавайте всё, что можно будет продать. Берегите детей мама Феня, спасите их. Мы не знаем, что будет с нами, детей спасайте — утирая непрерывно бегущие слёзы, просила Пелагея.

Мама Феня была очень настойчива, и пришлось Николаю с Пелагеей взять с собой корову и трёх овец, точнее двух овец и одного барана. Беглецы отправляются на двух подводах.

Теперь в хозяйстве, на два двора, осталась одна лошадь и одна корова.

 —  Ну, с Богом!— Николай тронул вожжи и первым выехал в ворота. За ним последовала Пелагея с коробом продуктов, узлом необходимых вещей, с тремя овцами в санях и, привязанной к её саням, коровой.

 Сани у них были вместительные, в лучшие времена Пелагея возила на этих санях товар в свои лавки. Лавок нет, а сани пригодились.

Аграфена перекрестила их в дорогу и пошла следом, шепча молитвы.  Пока её глаза видели удаляющиеся подводы, она продолжала идти и читать молитвы. Мороз щепал мокрые от слёз щёки, но она этого совсем не замечала.

 Подводы скрылись, а она ещё долго стояла и, читала молитвы им в след, обращаясь к Матери-Богородице, сыну Её, Иисусу, и всем святым, которых знала и помнила, с просьбой не оставить её детей без их помощи, в трудный час, на чужой стороне.

Закрывая ворота, она продолжала читать и читать молитвы, вставляя свои просьбы и пожелания.
Войдя в дом, она встала под образа и продолжила молиться за своих детей в путешествии.
Остервенелый лай собак, и грохот в двери, прервали её моления. Накинув полушалок, она выскочила в сени и спросила:
 
 — Кто тут?
 
— Открывай, или дверь вышибу — крикнули ей с улицы.

 — Да я счас, тока не шумите, дети спят, спужаете— откидывая крючок с петли, предупреждала Аграфена. Дверь с силой распахнулась и, в дом с клубом холодного пара, вбежали незнакомые люди.
Разбежавшись по дому, они осмотрели все комнаты и не найдя Пелагеи с Николаем, учинили допрос.

 — Где хозяин с хозяйкой?

 — Микола-то? Да они с вечера ещё, с Пелагеей на свадьбу, в Кузедееву уехали — ответила Аграфена.

 — На какую такую свадьбу? Чего ты несёшь, старая? — возмутился один из них.
— Да, на просту, обнакнавенну, свадьбу. Племянницу взамуж отдают.

 — Проверьте все здания — приказал он своим подчинённым.
Через некоторое время они вернулись.

— Сергей Сергеич, лошадей нет.

— Опоздали мы, они уехали — докладывали подчинённые.

 —Никуда они не денутся. Возьмём ещё! — заверил один из них.

 — Говори адрес — обратился к Аграфене Сергей Сергеевич.

 — Да какой тут адрес-то, отродясь не знавала. Дом где-то в серёдке улки был. Сама не езжу, куды привезут дети, стало быть, туды и надобно. А так, больше сами родственники, к нам наведывались — убедительно говорила Аграфена..

  — Да что с ней говорить! Давайте дальше, по адресам — скомандовал Сергей Сергеевич и первым бросился в двери.

 Поначалу Николай целенаправленно ехал на стойбище Акшана, но чем ближе они приближались к горам, тем сильнее брало верх сомнение.

 — А что, если те, два колхозника, которые были коммунарами и ездили со мной за лошадьми, расскажут про стойбище Акшана? Тогда и они с Пелагеей будут арестованы и Эркеша с семьёй подведут.

Когда поднимались в горы, Николай уже твёрдо решил ехать в Чернь.

— Там шахты. Да и тайга тоже есть, можно затеряться — уверял он себя.
 До Бийска, лошадей немного подгоняли, но когда стали подниматься в горы, лошади шли почти простым шагом.

— Как же так, получается? — думала Пелагея — разве мы что-то сделали плохого Советской власти? Всегда чем могли, помогали. Породистых свиней на развод привезла. Теперь вот колхоз и занимается их разведением. Лошадей им дали. Они же с этого и на ноги встали. А сколько коров увели со дворов-то! Это людям на них обижаться надо. А они нас же и арестовывают, да из домов вытряхивают.

 Да. Видно прав был районный председатель, когда про отмену частного хозяйства говорил. Мы вот не пошли в колхоз, своим хозяйством жили, вот они и озлобились. А ведь к нам люди лучше шли, даже колхозники отгулы брали, да к нам нанимались. Мы им и зерна, и муки за работу давали, а в колхозе- то всё на развитие тратят, а колхознику мало чего достаётся, только лишь бы с голоду не примерли, да и всё.

Как же Господь такое издевательство допускает? А может и, правда Его нет? Новая-то власть говорит, что это обман всё. А как же тогда мир получился? Каждое живое существо родит только себе подобного, у лошади телок не рожается.

А человек! Человек-то как устроен! Рожают бабы, мужики хоть и соски имеют, а не родят. Да и мы дитя носим по срокам, все имеют свой срок, от мошки до человека. И плод не вырастает таких размеров, чтобы сразу как взрослый был. Кто-то же установил для человека эти размеры, сроки, чтобы ребёночек народился и сразу грудь взял — она положила руку на свой живот и заговорила с ребёночком в утробе.

 — Беспокоишься? Не волнуйся, вот приедем в избу и отдохнём. Потерпи, я тоже устала и коровка устала. Господи, в какое же страшное время ты на свет народишься. Как жить-то будем? Что же нас всех ждёт? —  сильнее укутываясь в покрывало из овчины, рассуждала она.

Николай свернул в пихтач.

 — Ну вот, Полюшка, передохнуть нужно, выбрать место для ночлега и дать скотине отдых, да корм. Вон пар в ложбине, видишь? Это родник. Мы там, как-то весной, с батей и братьями ночевали. Счас поближе подойдём, разведу костёр, вскипятим воду, наварим каши. Подкрепимся, скот подкормим и, на ночлег будем готовиться. Засветло управимся. Я снег раскидаю, огонь разведу, землю прогрею, и шалаш слажу — перечислил он предстоящие действия.

.Лошадей, корову и овец, Николай поставил под большую пихту. Взял с саней охапку сена и бросил скоту под дерево. Опасаясь, что корова рогами будет отгонять скот от сена, привязал её к дереву и дал сено отдельно. Чтобы овцы никуда не ушли, он у каждой связал, переднюю правую ногу, с задней левой ногой.
 — Ничего Полюшка, ничего. Всё добре будет, как батя говорил — он достал из саней короткие охотничьи лыжи, обшитые шкурой лося и, встав на них, поспешил в лес за сухостойником.

 Обхватив каждой рукой по лесине, волоком притащил их, потом обрубил сучья и развёл костёр.

.Пока закипала вода, да варилась каша, он раскидал снег под шалаш, Натаскав на голую землю сухостойника, развёл огонь. Земля промёрзла и, прогревать пришлось долго.
За это время Пелагея сварила гречневую кашу, достала солёного сала, они поели, запили травяным чаем с мёдом

Когда земля достаточно хорошо прогрелась, Николай из пихт сделал шалаш, уложил его густо лапкой и закидал снегом. У входа поставил три срубленные пихточки. На землю, внутри шалаша, настелили лапника. Вход завесили пологом из шкур, а чтобы ночью его не сорвало ветром, прикрыли вход тремя пихтушками. К ночлегу всё было готово.

Вскоре шалаш наполнился ароматом пихтовой смолы, укрывшись поверх верхней одежды, стёганым одеялом, быстро согрелись и быстро уснули.

Ночью Николай проснулся, проверил скот, дал лошадям немного овса и вернулся в шалаш. Больше уснуть не смог, думал о том, как жить дальше, где остановиться.

— Надо только перейти по льду через реку, что в Бию впадает, на другой берег. Там в тайге много сёл. Там и алтайцы, и шорцы, и хакасы живут, там нас никто не знает и никто не найдёт, там мы и устроимся. Да уж и весна не за горами. Дом сладим, руки-ноги есть, не пропадём. Ну, а как реки встанут, так и домой можно наведаться, детей забрать — размышлял он.

Утром Николай разжёг костёр, вскипятил воду, сварил кашу, растопил замороженное молоко и пошёл будить Пелагею.
Она крепко спала, подложив под щёку обе ладошки.

 — Уморилась, сердешная, будить жалко, а надо. За день бы до Турачака добраться. А ещё про намерения, сказать надо, чтобы приготовилась за Тёплую реку идти.

От взгляда мужа, Пелагея проснулась.

 —  Полюшка, я кашу сварил, молоко вскипятил. Подымайся, покушаем, да в дорогу.

 — Я сейчас, сейчас — заторопилась она, поднимаясь.

 Упаковав полог и одеяло, Пелагея  присела на подводу и взяла из рук мужа миску с кашей, залитой кипячёным молоком.
 В тайге было тихо, даже утреннего мороза не было. Через макушки деревьев пробивались первые лучи солнца.

Оно ещё не встало, а они уже отправились в путь.

Как только выехали на санную дорогу, подул встречный ветер. Он жёг лицо, резал глаза. Пелагея натянула шаль пониже на глаза, подняла высокий ворот шубы и, села в пол-оборота, прикрывшись овчинным пологом. Противоположный край полога прикрывал лежавших в санях овец, отчего под ним ногам было тепло.

Чтобы не замёрзнуть, несколько раз за дорогу, Николай спрыгивал с саней и, держа вожжи в руках, бежал вместе с лошадью.
Когда добрались до Турачака то, не останавливаясь, Николай погнал лошадь в другую сторону, от дороги на Урил. Он спешил до вечера найти, только ему одному, известное место.

Пелагея не понимала, почему они едут в другую сторону от стойбища Акшана, де есть русская изба, люди. Её это очень обеспокоило, тревога с каждой минутой нарастала, сомнение атаковали душу. Она не могла понять, почему муж изменил направление и, не была уверена, что это правильно.

Проскочили село и отправились по руслу реки Лебедь, глубже в тайгу.

Горы, скалистые берега, густо поросшие хвойным лесом, всё вызывало страх. Местами берега были одинаково высокие и одинаково скалистые с обеих сторон, проходя между ними, становилось жутко. Ехали долго. Солнце стало опускаться за вершины гор. А горы то, наступали на реку и громоздились одна на другую,а то, оставляя россыпь огромных глыб, уходили вглубь. За одной из таких скальных глыб, был виден клубящийся пар.

 — Надо бы поглядеть, видать родник парит, похоже, что для остановки место годное — подумал Николай и, остановив лошадь, решил осмотреть место. Снега было много и пришлось торить дорогу, ведя лошадь под уздцы.

Он завернул за кучу нагромождённых скалистых плит и, пройдя немного вдоль горы, обнаружил, что парит шумный горный ручей. Он спускался с горы и, был похожь на маленькую горную речку. Спускаясь с горы, ручей прятался под лёд и снег.

Место оказалось очень удобным для ночлега. Горы прикрывали от ветра с реки, густой лес, есть вода, таить снег не нужно, Но удача ждала его впереди. За выступом горы, с которой бежал ручей, было открытое место. На краю заснеженной поляны, у высоких пихт, под шапкой снега, стоял очень большой стог сена.

 — Почему его до сих пор никто не забрал? Надо скотину пригнать к нему. Одну ночь покормятся, от такого стога не убудет— подумал он и, погнал лошадь к стогу.

Пелагея послушно гнала лошадь с коровой следом. Завернув за гору, она увидела просторное место, окружённое со всех сторон густым пихтачём. Деревья были старые, покрытые лишайником и мхом-бородачём. Солнце уже закатывалось за их макушки, оставляя на снегу остатки своих лучей, да длинные тени от деревьев.

В горах ночь наступает мгновенно, поэтому Николай торопился. Он поставил скот к стогу и принялся за расчистку земли под шалаш. Снег был глубоким. Раскидав одну половину, он остановился, достал охотничьи лыжи, взял топор, пилу – одноручку и пошёл за сухостойником.

Волоком принёс две лесины, обрубил сучья, уложил их на голую землю, снял с берёзы бересто и подпалил сучья, сверху на огонь уложил две лесины и отправился за другими. Приволок ещё две лесины и, пока прогревалась одна расчищенная половина, давая свет, он освобождал от снега вторую часть.

Как только он расчистил другую половину от снега,то развернул горящие лесины по всей длине голой земли и добавил новые. Под глубоким снегом земля почти не промёрзла. Николай собрал жар и рядом с прогретым местом, развёл костёр, чтобы при этом свете мастерить шалаш.

 В темноте, он срубил несколько пихтушек и соорудил скелет шалаша. Рубить сучья, да лапку в темноте дело не скорое, поэтому он сделал волокушу, накидал на её сена, запряг коня и, они притянули сено к шалашу. Заметав пихтовые сучья сеном, он  сверху закидал его снегом и, хорошо прихлопал лопатой.

Всё это время Пелагея была возле костра, подбрасывала сучья в огонь, следила за тем, чтобы не подгорела каша, да хорошо прогрелся кружок мороженой колбасы, и не выкипел котелок с заваренными травами. С вопросами к мужу не приставала, ждала, когда расскажет сам, почему они здесь.
Стемнело, наступила ночь, на небе появились звёзды.

 — К морозу — подумала она, взглянув на небо.
 
Когда всё было готово, они присели у костра на лесину, чтобы поесть.

Пелагея так устала, что ей было уже не до еды, она с трудом проглотила ложку каши, запила её чаем и пошла в шалаш, чтобы быстрее согреться и уснуть.

Утром Николай развёл костёр, вскипятил воду, достал из короба мороженые пельмени, мёд, заварил травяной чай, отварил пельмени и пошёл будить жену.
Пелагея не спала, она лежала и думала о том, за что они так страдают, почему? Что в своей жизни они сделали такого, за что теперь приходится так расплачиваться?

 — Почему так всё происходит? Почему нужно было бросить детей, своё гнездо и бежать? Бежать, а куда и сами не знаем? Как оно дальше будет, где они найдут приют? Вокруг холод, снег и совсем нет людей — это сильно пугало беременную женщину. Она вспомнила, как ей было жаль беженцев, как она старалась им найти кров, возможность заработать на хлеб.

Николай зажёг лучину и откинул полог шалаша, свежий холодный воздух, вместе с утренним светом, хлынул внутрь густым паром.

 —  Пелагея, ты не спишь? Вставай, я пельмени отварил, взвар сладил, мёд достал —сказал он, устанавливая лучину на земле у входа.

 — Не хочется ещё — тихо ответила она.

— А нужно! Кто знает, сколько ещё нам добираться до поселения. Ты кушать-то начни, тогда и захочется. Я счас принесу, а ты сядь удобней.

Он принёс кружку травяного чая, миску с пельменями.

 — Я с жижкой налил, горяченького похлебать надо б, полезно. В отвар мёд положил, помешать надо, чтобы разошёлся.

Она приняла миску с кружкой и поставила их рядом с собой. Николай тоже взял миску с пельменями, кружку с отваром и зашёл в шалаш, сел рядом.

 — Микола, мы сейчас куда?— задала она, мучивший её, вопрос.

— Куда? — он вздохнул, потом немного помолчал, соображая, как назвать то место, куда они едут и сказал

 — Мне тогда пятнадцатый шёл, мой батя, твоему отцу деньги посулил. У твоего, тогда нужда в этом очень уж большая была.
Прибыли мы в горы, собрали весь молодняк лошадей, что был и, погнали этот табун домой. Лошадей было много, табун хороший получился.

Вот прошли мы двадцать вёрст и пурга началась. Мы коней в пихтач загнали, а сами давай вокруг них кружить, чтоб они не разбежались. Ветер хоть и тёплый был, да уж больно заворачивало. Снегом так лицо секло, что и глаз не открыть. Летишь, только на Карьку и надеешься. Так всю ночь и промаялись, к утру, пурга унялась, а у нас уж и сил нет дальше идти..

Дороги все перемело, вот мы табун по Бии и погнали. Дошли до места, где вот эта река с Бией сливается, ну и решили немного отдохнуть. Коням сено бросили, сами костерок развели, перекусили. День после пурги совсем тёплым был. Солнышко! Погода словно возрадовалась. Вот мы и прикорнули на санях с сеном. Батя проснулся, а коней нет. Меня разбудил, мы на вершны, да по следам.

 А они вот по этой реке и отправились. Гоним мы своих лошадей, а вокруг реки всё горы, да скалы, а молодняка нет. Тем хорошо, что много их, след-то, целая дорога. Вот мы по этой дороге и летим.

Смотрим, табун свернул промеж скал. Ну и мы туда же. А там за горой, место открытое, такое как здесь, дорога санная. Стога стоят. Много стогов. Наши кони эти стога и облепили. Ну, мы их и давай в кучу сбивать. Всех согнали, смотрим, мужик на санях едет, татарин. Видать по всему, за сеном.

Батя и спросил, у него, откуда он? А мужик по – нашему, ни бельмеса. Ну, батя их язык хорошо понимал. Они разговорились. Батя потом рассказал, что в их селе разный народ живёт и шорцы, и алтайцы, и хакасы. Так вот они про наши города ничего не знают и своих городов тоже не ведают. Никто до них не добирается, окромя какого-то купца.

 Когда в горы подниматься стали, я и решил в их селе остановиться. Тут уж недалеко, за большую скалу пройдём, и останется гору обогнуть. Там у них покосы, к стогам- то санная дорога должна быть.

Да, и само село, где - то  недалеко от реки находиться, татары рыбой, да мясом живут, огороды не разводят. А рыбы в этой реке много. Они эту реку по- своему, Куукижи называют. Отец сказывал, что это по- ихнему, вроде как Лебединая. А мы с Ванькой да Санькой, её Тёплой называли. Любили братья в ней купаться.

 — Кто же нас там ждёт? У Акшана хоть изба есть, Эркеш, Акулина — тихо проговорила Пелагея.

 — Нельзя нам туда, Полюшка, нельзя. Двое из коммунар, что были погонщиками, место это указать властям могут. Тогда и нам, и Эркешу с семьёй, не сдобровать. Ну что ты не ешь? Отправляться нужно. В село придём, да к кому-нибудь на постой попросимся. Лес заготовим, избу срубим. Не пропадём, не горюй — утешал жену Николай.

— Что-то мне не можется. Отяжелела вся как-то, кабы не захворать — так же тихо проговорила Пелагея. Только сейчас Николай заметил, что всегда румяное лицо Пелагеи было бледным, а губы совсем белыми.

 — Ты что это, Полюшка? Нельзя болеть-то, ой нельзя! Ты попей отварного чаю, с мёдом. Мама Феня всегда хорошие травы в дорогу даёт, как выпьешь, так и оживёшь — он взял кружку в свои руки и поднёс ко рту Пелагеи.

 — Ну, попей, попей, сразу полегчает. С мёдом, горяченький. Давай, Полюшка, давай и силы появятся — она сделала глоток — давай ещё, давай, полегчает —  старался он уговорить жену. Она сделала ещё несколько небольших глотков и отстранила кружку.

 — Не буду больше. Сил нет, не в моготе совсем. Лечь бы, да отлежаться.
 — Так околеешь, а не отлежишься, земля – то остывает. Ехать надо.

 — Я немного, совсем немного ещё полежу и встану, и мы дальше поедем. Я совсем немного полежу — шептала она, укладываясь на лежанку.

— Если Пелагея, всегда скорая, да быстрая, так говорит, значит случилось что-то неладное, со здоровьем — подумал он, и пошёл за овечками. Уложив, с боков Пелагеи по одной овечки, положил в ноги барана и, накрыл их всех одним одеялом. А сам сел думать, что делать дальше.

 — Поехать одному, найти поселение, к кому-нибудь попроситься и тогда приехать за женой? А вдруг ей без меня хуже станет и помочь будет некому, на сносях ведь баба-то.

Ах ты, якорти! Вот ведь как всё складывается, что делать-то? А может, я запрягу лошадей, да укутаю её и в сани снесу? Её лошадь с коровой к своим саням привяжу и погоню. Ну да. А чего ждать? Зима, мороз, сгинем тут, к людям надо, к людям — рассуждал он, сам с собой и, уже собрался идти к лошадям, как услышал, что Пелагея вскрикнула. Он кинулся к жене в шалаш.

 — Полюшка, что стряслось? Что так вскрикнула-то? — но Пелагея не отвечала, она была без сознания. Он зажёг огнивом потухшую лучину, подбежал к жене, отшвырнул в сторонку овечку и принялся трясти Пелагею за плечи, бить по щекам, она застонала.

 — Родная моя, что ж такое доспелось-то, а?— Николай немного приподнял ей голову, подтянул овцу ей под спину, надеясь усадить жену, но Пелагею вырвало.

 — Ах ты, Боже мой, беда-то какая — он расстегнул шубу, и подолом своей рубахи стал обтирать ей шею, грудь и тут увидел, что юбка на ней мокрая, в крови.

 — Что же это за напасть-то такая на бабу? Что ж делать-то? Помочь-то как? И ведь вокруг шаром покати, никого! — горестно думал он, обтирая лицо жены, шею, грудь.
Вдруг Пелагея напряглась вся, как струна, ухватила его за руки, вдохнула всей грудью и, натужно и протяжно, со стоном, издала мучительный крик.

Родился мальчик. Он был очень маленький и очень слабый.
А она вновь потеряла сознание. Николай, выхватил из ножен нож, надрезал подол рубахи и оторвал ленту ткани, перетянул пуповину, и перерезал её.

Пелагея лежала такая бледная, что Николаю показалось, что она уже не дышит. Он положил малыша к себе под рубаху и принялся трясти жену.

 — Полюшка, очнись, ты сына родила, махонького такого, ты нужна ему. Очнись, он без тебя не жилец. Полюшка, он без тебя пропадёт, слышишь меня?

 Пелагея тихо застонала.

— Полюшка, ты кричи, кричи, я буду знать, что ты жива, в памяти— говорил он, наклонившись над женой.

Потом она вновь напряглась и, вновь издала натужный, протяжный стон и, родился второй мальчик.
Николай и второго положил себе под рубаху,и застегнул шубу. Два тёплых и мокрых комочка были так слабы, что даже не издали ни какого звука. А Пелагея вновь потеряла сознание. Нос её заострился, губы стали синими, а глаза ввалились.

 — Господи, ты меня на фронте уберёг, в плену спас, по дороге не дал сгинуть, так неужли сейчас нам здесь конец?

Взрослый мужик, фронтовик, познавший смерть и лишения, голод и истязания, сидел возле своей жены, и от бессилия, и беспомощности, плакал навзрыд.
Что делать, он не знал.

Пелагея тихо застонала и так же тихо прошептала.

  — Пить. Пить — просила она.

 —  Пить? — переспросил Николай — Полюшка, тебе из ключика принести или взвар подать?

 — Пить — повторила она и, тут он понял, что у неё жар, она просит просто воды и нужно быстрее бежать на ручей.

 — Полюшка, я счас, ты только детей прими —  он расстегнул на ней кофту и, доставая по одному маленькие комочки, положил их на её грудь. Прикрыв их её кофтой, он застегнул на ней шубу и накрыл одеялом,
схватив кружку, побежал на ручей.
Николай очень торопился, он боялся оставлять её одну. Не помня себя, он зачерпнул свежей, горной воды в кружку и побежал, широко раскидывая свои длинные ноги.

  — Полюшка, пей, пей родная — приподняв её голову и прислоняя к бледным, безжизненным губам. край кружки, он просил жену, сделать глоток и, она сделала, один, потом другой. Он поил, поддерживал её голову, приговаривая
.
 — Пей, родная, пей. Ключевая вода, чистая, полезная, она силы даст — но сделав ещё глоток, она отвернулась от кружки.

— Напилась. Вот и хорошо. Вот и славно. Отдыхай. А я пойду воду на огонь поставлю, тебе переменить одёжу надо будет. Я воды нагрею, обихожу тебя, переодену. Ты только детей сохрани, они недоноски, им тепло нужно, чтоб допариться. Ты их грей.

А я сюда сейчас камни привезу с берега, в костре нагрею и в шалаше от них степлется. А пока овечки пусть греют. А потом я место выберу для землянки, дальше мы не пойдём. Мы здесь жить будем. Здесь. Я выберу, где землянку буду ладить и туда сухостойника навожу.  — он пододвинул ближе к ней овец, они совсем не сопротивлялись, словно всё понимали.

День был морозный, но тихий. Освободив сани Пелагеи, Николай запряг лошадь и отправился к реке за большими камнями.

На берегу их хорошо было видно, нужно только сгрести с каждого снег, его очень много и, поэтому они почти не примёрзли к земле. Он раскачивал камни и, поднимая, носил и укладывал их в сани. Потом подвёз к костру и выложил прямо на жар, сверху камней, шатром поставил сухостойные лесины и, они запылали, нагревая камни.

Пока нагревались камни, он откидал снег от входа в шалаш, надстроил его ещё немного, прибавив площадь для камней. Овец угнал к стогу и накатал на голую землю в шалаше, раскалённые камни. Среди камней у самого входа, в землю вновь воткнул лучину, но уже потолще прежней и зажёг.

День был солнечный, морозный, но тихий, ветра не было.
Николай сходил в лес, принес несколько вязанок пихтовой лапки. Сгрёб с шалаша снег и на сено уложил лапку толстым слоем. Сверху закидал снова снегом, а чтобы в пургу его не сдуло ветром, намочил его водой, брызгая из ведра пихтовым веником. Вскоре снег крепко схватился и, покрылся ледяной коркой.

В шалаше от камней стало очень тепло. Николай принёс Пелагее, её одежду, навёл в ведре тёплой воды и принялся приводить жену в порядок. Дети тихо лежали на груди у матери. Пелагея была слабой, но детей придерживала обеими руками.

Когда они отогрелись, то стали подавать слабые голоса, они просили есть.
Разорвав пополам простынь, он каждого запеленал и подложил под набухшие соски материнской груди. Дети не в силах были взять грудь, и тогда Николай стал сцеживать молоко каждому в ротик. Но и глотать они тоже не могли.

  — Надо Пелагею быстрее на ноги ставить, она мать, она лучше справится — подумал он и вспомнил, что когда вернулся с плена домой, она отпаивала его куриным бульоном.

Николай кинулся к коробу с продуктами. Обнаружив в коробе кур, разрубил одну пополам и отварил. Налив бульон в кружку поставил на снег, чтобы отвар быстрее остыл.

 Осторожно, деревянной ложкой, он стал вливать бульон Пелагеи в рот, она глотала, так он выпоил первую кружку бульона.

Дети просили есть, слабо и почти без звука, открывая ротики. Тогда он решил сцеживать молоко в ложку и пытаться выпаивать его детям. Молока было очень мало, и оно было густое, и вязкое. Он старался кормить каплями, чтобы молоко хотя бы попадало в рот ребёночку.
.Прожили младенцы не долго, всего три дня. За это время Пелагея так и не пришла в себя.

Николай грел камни, часто менял их и, в шалаше всегда было тепло. Отваривая куриные кусочки, готовил для жены бульон. По мере возможности, переодевал её, а бельё отполаскивал в ручье, потом мокрое сушил на горячих камнях.

Пелагея медленно, но поправлялась. Пока она лежала, Николай нашёл место подходящее для строительства землянки. Оно было с другой стороны ручья. Земля оказалась глинистая, что было очень хорошо.

  — Стены не будут осыпаться, их даже можно будет отштукатурить — подумал Николай, когда снял плодородный слой.
Что-что, а толк, в строительстве землянок, Николай знал, за время войны их пришлось немало построить.

Но самое главное, в глине очень удобно вырезать печь и сделать печную трубу с тепловыми колодцами.
Когда Пелагея поднялась и вышла из шалаша, дневной свет ослепил ей глаза, она немного постояла, прикрыв глаза, потом огляделась и увидела, что Николай уже выкопал глубокую и широкую яму. Ей захотелось посмотреть, что в этой яме делает её муж.

. На дне ямы горел костёр, Николая рядом не было.
Она ешё была очень слабой, немного постояв, она ушла в шалаш.

Когда Николай вернулся, она спросила
 
 — Микола, ты их, где похоронил?

 — На краю, у самого леса. Вот только не знаю, что им на холмике поставить, они же не крещёные.

 — Они не крещёные, а мы крещёные, они наши дети, вот и поставь им крестики.
 — Хорошо, я слажу крестики и поставлю — согласился он.

 — Дома ещё нет, а уж кладбище появилось — горестно заметила она.

— Дом построим. Сейчас пока в землянке поживём. Теперь накрою её лесом, землёй засыплю, чтобы в ливень не пролило, а за лето дом поставим. Детей в следующую зиму заберём. Всё хорошо будет. Им здесь понравится. Речка тёплая, в лесу разные ягоды, травы. В реке рыбы всякой много, в тайге звери.
 Коровку сбережём, молоко и мясо, своё будет, огород разобьём. Места много — успокаивал он жену.

Каждое утро Николай поднимался, когда ещё было темно. Он разжигал костёр, грел камни, менял их и отправлялся в лес за сухостойником.
Заготавливал его там, в лесу, потом лошадью волок их к яме.
Обрубал сучья, ими поддерживал костёр, готовил пищу, кормил жену и продолжал трудиться над землянкой.

 Яма была готова, разделил её на три части. Одна часть под склад для продуктов, другая как прихожая, где можно хранить дрова, воду, хозяйственный инвентарь, третья жилая.

Когда Николай закончил делать землянку, к ним пришёл беглый шорец. Мужчина хорошо знал русский язык, да и звали его по-русски, Борисом. Николай помог Борису сделать свою землянку. Борис оказался  очень интересным человеком. В своём селе, он был директором школы, но имел неосторожность высказать своё мнение о раскулачивании.

Вот и пришлось оставить молодую жену с малым дитём и бежать. Путь он держал дальше, в Турачак, но увидел людей, решил передохнуть. Николай ему понравился, и он решил остаться.
Так вдвоём, пока деревья не проснулись, Николай и Борис принялись заготавливать лес для строительства домов и хлева для скота.
Работу начинали рано. Трудились, пока пар от тела не пойдёт. Отдыхали редко, только после очень трудного, тяжёлого дня. В один из таких выходных, они разговорились, в землянке у Николая.

 — Борис, нам нужно дома без окон делать. Как стекло закупим, так окна сладим — сообщил Николай.

 — Очень сложно потом окна будет прорезать — предположил Борис.

 — А мы окна будем прорезать сразу и тут же этими же чурочками закладывать. Потом я слажу оконные блоки, застеклим рамы и тогда уберём эти чурки, а вставим окна и, всё будет, добре - как мой батя говаривал. Потом печки надо будет ладить.

— Мы печи из камней сложим? — спросил Борис.

 — Да пошто с камней? Из кирпича сладим, его сами сколь нам надо, столь и сделаем. Глина-то, смотри какая жирная, вязкая. Из колодин формы сладим, да и будем набивать их глиной, сушить, а потом обжигать. Да такие печи сладим, я те дам!
Я вот мордушку сплёл, чтобы рыбу ловить. Надо только  прорубь прорубить. В эту прорубь и будем мордушку опускать..

 — Так, а в мордушку приманку какую-то класть надо — уточнил Борис.

 — Надо. Я пшённую кашу сварил, густую, чтобы можно было резать и, по кусочку в мордушку класть. Рыба и пойдёт.
Сейчас глухарь токовать должен. Ты человек местный, часом не знаешь, где токовище?

 — А у тебя ружьё есть? — удивился Борис.

 — Ну что за охотник без ружья? — засмеялся Николай.

 — Ну не сказать, чтобы уж такой местный, наше село в Кузбассе.

 — В Черне? А как называется? — заинтересовался Николай.

 — Калтан. Рядом город Осинники. Это русский город. Его основали какие-то беглецы с Расеи, которые осине поклонялись. Вот это место и прозвали так из-за них. Теперь это шахтовый город.

 — А про Турачак, как узнал, коли с тех мест? — опять поинтересовался Николай.

 — Тут дело личного характера. Когда-то все народности Саян называли себя –тадар кижи, русские стали называть татар кижи, а потом просто татары.
—  А кижи, это как будет по — нашему?

 — На русском? Кижи — это человек. Иногда можно сказать, что люди или даже народ, а что?

 — Речка эта, называется Куукижи. Вот я и спросил
 
— А –а. Куу- это лебедь, а кижи –человек — объяснил Борис..

— Лебяжий человек или человеческий лебедь? Как правильно?

 — Да так и есть, Лебедь человек. Есть лебедь птица, а это человек. Говорят, что имя такое у сына шамана было, вот в честь его реку и назвали. Когда-то он совершил геройский поступок, спасая свой народ, погиб в этой реке.С тех пор, говорят, все погибшие люди превратились в лебедей и прилетает сюда в память о том подвиге.

 — Значит река Лебедь. Я её летом видел, очень рыбная и тёплая река.

 — Так как ты про Турачак-то узнал, если проживал в Черне, в Калтане.

  — Река у нас есть, Кондома, наше племя на ней находится. Нас сейчас называют кондомские шорцы. Река эта недалеко от этих мест начало своё берёт. У меня жена с этих мест. Она рада будет сюда вернуться.

 — Значит ты у нас человек учёный, коли директором школы был. Вот скажи мне, учёный человек, а что ты про Скудару знаешь?

 — Ничего не знаю, а что это? — честно признался Борис.

 — А это такая страна была" Скудара" и люди там жили, скудары!

 — И где была или есть эта страна?

 — А везде! А про Скифию слышал? — опять задал свой вопрос Николай.

 — Ну а как же, слышал. Скифы это наши предки, азиаты и, они жили на этой земле, по всей Сибири и до самого Запада. — ответил на вопрос Борис.

 — Так вот скифами этих людей называли другие народы, а они себя скударами называли. И были они не азиаты, вовсе. А вот такой народ, как мы, разный, но все вместе. Когда я был на фронте, так бомба в скифский курган попала, а там всякие ценности были. Так вот на этих цацках не было азиатски лиц, только нашенски образы. А ты знаешь, что, всяк народ всегда себя изобразит.

 —  Так наука говорит — попробовал защитится Борис.

 — Врёт, твоя наука. Врёт и не морщится и, вас вранью обучает.

 — А тебе, откуда ведомо, что они себя скударами называли?

— Ну, был у меня в детстве учитель, а потом на фронте порутчик был , так он только науку познавал, а уже знал про Скудару.

 — А зачем она тебе, Скудара эта, чего спросил?

 — А я из рода Скударновых. Вот и выходит, что скудары, это мои предки. Столица Скудары в то время в Крыму была. А храм, который все веры объединял в одну, стоял на острове Руген, который сейчас под немцем.

— Здесь, у нас в Сибири, тоже курганы скифские есть. Сколько же лет назад, они здесь жили?

Подъезжая ближе к селу, Айгуль стали встречаться подводы с людьми. В основном, это были женщины и дети. Подъезжая ближе, она услышала крики, вопли и причитания. Всё село гудело, как улей потревоженных пчёл.

 Прежде, чем спуститься с берега на мост через реку, она бросила взгляд на дом Ильи. Дороги к дому не было, ровным слоем лежал снег на том месте, где когда-то была санная дорога. Дом сиротливо смотрел на село пустыми глазницами окон. Сердце дрогнуло, от плача и воя, жуткая и непонятная тревога, легла на душу.

Въехав в село, она увидела у каждого двора подводу, на которую, всхлипывая и причитая, женщины грузили свои узелки. Какие-то люди в форме милиционеров, зашвыривали на подводы малых детей, дети постарше, забирались сами, с плачем и рёвом, они покидали село.

— Что же это такое? Почему люди уезжают? Или их увозят? Куда, зачем? А мои-то дома? — встревожилась Айгуль и поспешила к своему дому.
Никого возле двора не было, но тревожное состояние не покидало.

В это время Анисья собиралась на работу. Услышав, что ко двору подошла подвода, она выглянула в окно. К воротам подъехали гружёные сани. Её мать открыла ворота и, завела во двор лошадь с гружёными санями.

 — Мама! — вскрикнула девушка и, выбежав во двор, она кинулась к матери.

 — Мама! Мамочка моя! Ма-моч-ка-а-а! — она обхватила хрупкую фигурку своей матери и разрыдалась.

 — Будет, будет тебе рыдать-то, уймись, уймись. Всё ладом, я вернулась. Мы вместе, не плачь—  успокаивала свою дочь Айгуль, поглаживая её по спине — сбегай,оденься, да поможешь сани разгрузить. Не реви. дочка, не реви. Пошли в дом, замёрзла уж, голая выскочила, дурёха — провожая дочь в дом, приговаривала Айгуль.

— Дядюшка Максим Максимыч, мама моя вернулась — заглянув в комнату отца, сообщила Анисья Безродному. Увидев недоумевающий взгляд матери, пояснила.

— Максим Максимыч у нас живёт, он мне помогает, его Николай привёл.

Услышав крики Анисьи во дворе, Аграфена поспешила узнать, что случилось. Переступив порог дома брата, она увидела Айгуль.

 — Акулинушка, наконец-то, Слава Те, Господи, одумалась, оздоровила — Аграфена прослезилась. События, которые свалились на её голову, слишком сильно потрепали ей нервы.

Айгуль подошла к Аграфене и обняла её.

— Доброго Вам здравия, Аграфена Петровна. А я вот домой вернулась.

 — И тебе доброздравья, и правильно. А чего не разболокаешься? —  сквозь слёзы спросила Аграфена.

 — Сани с поклажей, разобрать надо, да Звёздочку в стойло поставить. Думала, что Анисья поможет, а она вон куда-то с раннего утра, собралась.

 — На работу в колхоз. Я, маменька, коров там дою. Бежать уж надо.

 — Беги, беги. Мы тут без тебя управимся. Вон Максим Максимыч поможет — указала Аграфена на мужчину, стоящего в дверях комнаты.

 — Аграфена Петровна, а пошто это деревня с раннего утра голосит, да ревёт? Семьями куда- то отбывают. Мне на подъезде к селу несколько подвод встретилось. Куда это они? —  поинтересовалась Айгуль.

 — Выселяют их милая, из собственных гнёзд выселяют, с корнем вырывают и всё тут! Мужиков пересадили, а семьи угоняют, куда никто не знат. Суд был, сказывают, вот кого в Томску губерню на болота, кого в Чернь на шахты, а кого и, того дале, к чёрту на кулички.

 Коли в колхозе работать не схотели, стало быть, враги народу советскому. Пелагеюшку-то с Миколаем, тож выселить хотели, а они взяли, да сами уехали, а куды, никто не знат. Тебе не встретились?

 — Нет. Не видела.

 — Стало быть, разминулись где-то. Ну да пошли сани разбирать — сказала Аграфена, открывая двери на улицу.

Когда все вещи с саней были разобраны и определены на свои места, Аграфена пригласила всех в дом на чай, но Максим Максимыч отказался. Он понял, что родственницам нужно о многом поговорить и мешать не хотел.

 — Корова, теперь у нас одна с вами, Анисья уж её подоила. Пойдёмте чай пить, шаньги есть, пельмени отварим, печь топится, они скоро сготовятся. Хорошо покушаешь, хорошо и отдохнёшь, а я баньку стоплю, сходим, попаримся — рассказывала Аграфена, заходя с Айгуль в дом Николая.

 — Васятка - то как? — он ведь к себе в дом ушёл.

 — У Васятки ладом всё. Фрося мастерица – рукодельница. Ткёт да шьёт. Второго носит.Уж Людамилочке три годика будет на днях. На тебя пошибат, да в Анисьи рыжа. А уж кучерява дочего, не прочешешь гребнем.

—  А я как на мост- то заехать, так на дом Ильи глянула, а там всё как не жилое, ни следочка нет. Их тоже выселили? — спросила Айгуль, снимая с себя шубу.

 — Ох, мила моя, Илью с Евстафьем первых зарестовали. Иставка-то в банде Кайгорода был, а Илья его поддержал. Их сразу, опосля того, как тебя Михал Петрович в тайгу увёз и, увезли. А перед этим, у Ильи сынок народился, Ванечка, а Наталья-то преставилась. Ванечку-то Пелагея ростить взяла, да вот самим тако же бы пришлось, кабы не убёгли.

 Во второй раз осиротел бы малый. Посулились приехать за детьми, забрать их, как устроятся. Все по мамке ревут, почём зря, не Анисья, так не управиться бы мне с ними, с тремя. Ну, давай за стол, я пельмешки счас засыплю, вода-то ключом кипит — она кинулась в сени, набрала в большую миску, мороженых пельменей и, быстро заскочила в дом. Высыпав пельмени в чугунок, поставила на стол две миски и села на лавку, против Айгуль. Лицо Айгуль отогрелось, расслабилось. Аграфена отметила, что её Акулина очень сильно помолодела.

 — Лицо гладкое, свежее, коса без седины, вокруг головы лежит. Статная, да стройная, с высокой грудью, чисто молода девка — подумала она.

 — А Анисья, почему замуж за Андрея не вышла, он же хотел свататься, или передумал?

 — Так он на коммунарке женился, на Лидочке. Потом коммуну сделали колхозом. Они теперь все в колхозе. Анисья сказывала про себя, что зарок дала, замуж не ходить. Нагляделась, говорит, как мать мучилась. Не хочу, мол.

 — Не мучилась я, жила счастливо. А потом не сдержалась, на поводу у своей похоти пошла. До сих пор не знаю, то ли смогла бы удержаться, то ли выше сил моих это испытание было.
Разговоров про меня пустых было много. Михал Петрович мне ничего не говорил, но я чувствовала, что он во мне сомневался.Вот я и решила, чем грешной слыть, лучше уж грешной быть, не так горько жить и терпеть все  разговоры.

 — Чё горевать-то, горюй - не горюй, ничё не воротишь. Давай вот  пельмени вытаскивать, сготовились уж — воскликнула Аграфена, вскакивая с места.
Она выложила пельмени в миски, поставила одну перед Айгуль.

 — Пусть немного схлынут — глядя на парящиеся пельмени, сказала Айгуль и спросила.

  —  А кто теперь в домах, жить будет, из которых хозяев выселили?

 — Привозят, то беженцев с Поволжья, то переселенцев, а то погорельцев. Всех в колхозе работать сватают. Люди рады, есть кров, есть работа. Радуются, настрадались, да наголодались, рады радёшеньки. Им и не ведомо, как теперь бывшие хозяева страдают.

 — А если Пелагею Петровну с Николаем хотели выселить, то почему сюда никого не заселили?

 — А у нас и Анисья в колхозе и переселенец есть, Максим Максимыч. Он в колхозе сторожем устроился. Вот и живёт с нами, а мы с ним. Жил в Михайло Петровича хоромах, пусть счас живёт в Миколкиных. А вы с Анисьей вдвоём. Так правильно будет.
Он то, Максим Максимыч, меня женой свой прописал. Вот теперь он здесь и я с ним по закону. Председатель подсказал сделать так. А то бы и меня на подводу.

Тебе молочка к пельменям налить? Хорошо, хоть одна коровушка да есть, а то, как с ребятами, да без молока? Никак! Голод. Микола когда уходили, я им велела корову с собой взять. Пелагея тяжёлая, малый как народится, так молочко спросит — рассказывала Аграфена, разливая молоко из крынки по кружкам.

— А в доме Ильи никто не живёт?

— А там колхозники полевую контору сделали. Как пахота начнётся, трактора пригонят из мэтэзэ, контора заработает и так до снегов.
 В это время в кухню из детской спальной выбежал, со словами
 — Ма-ма, ма-ма — белоголовый мальчик.

 — Ванечка, мама приедет, приедет. Вот снег выпадет и мама, и папа приедут. А сейчас они далеко, они к тебе едут. Им долго, очень долго ехать. Ты потерпи, потерпи деточка —  Аграфена кинулась к мальчику, прижала к себе, поглаживая детскую спинку, продолжая успокаивать — ты же большой, сильный, ты богатырь. Тебе плакать нельзя, а то девочки заметят и, подумают, что ты слабенький как они. Пошли умываться — она взяла мальчика за ручку и повела к умывальнику.

 — Это Ванюшка, сын Ильи?

 —Ну да, его — ответила Аграфена, вытирая полотенцем малыша.

 — На мать похожь.

 — Да, пошибат на Наталью, а повадки- то все Илюшкины. Илья на моих глазах ведь вырос, Ванюшка, ну чисто Илья в детстве. Кровь-то завсегда породу проявит. Гриня, со своей дочкой явится, да Васятка, свою дочь приведёт, так у меня тут такой гомон начинается!

А Ванюшка-то их постаре, ему четыре нынче будет, вот он с ними и хороводится. Мальчик, а  они все девки. Добрый, весь в Илью, последнее отдаст. Всё чё есть, им тащит, ни едной игрушки для себя не оставит.

 — Про Илью что-то слышно, где он? Жив?

 — В Барнаул ехать надо, там можно узнать.  Степан Петрович ездил, про детей прознавал, про Нестора, Сафрона, Евстафия. Так вот Евстафия расстреляли, а Сафрону срок дали в пять лет. Через полтора года придёт. Нестора давно освободили, в Чернь отправили, семья его туда уехала. А про Илью ничё не знаю. Пелагея как-то была в Барнауле, узнавала, так вроде как жив, тока услали куда-то далеко. На суде – то никто не был, вот и не знам.
Ты ешь, ешь, соловья баснями не кормят.

 — А про Илью нужно узнавать, у него сын растёт. Сын должен знать, что у него родной отец есть, а то он только Николая отцом знает, а это не правильно— Подчеркнула Айгуль, Аграфена с ней согласилась.

начало Скудара-1 http://proza.ru/2021/03/19/1902
продолжение следует




.