Озарение Грушина и поэтика массового сознания

Настоящий период моей профессиональной жизни теснейшим образом связан с жизнью и деятельностью, с личностью Бориса Андреевича Грушина (1929 – 2007), раскрою смысл сказанного. Мое без малого двадцатилетнее изучение прошлого послевоенной советской / российской социологии началось с биографической статьи о Грушине (2014), моей первой книгой о российских социологах была книга «Все мы вышли из “Грушинской шинели.” К 85-летию со дня рождения Б. А. Грушина». Кроме того материалы о нем были в ряде моих монографий и нескольких статьях. Два текста о Грушине размещено на портале proza.ru: «Борис Грушин. Настоящих буйных мало...» (http://proza.ru/2021/12/09/2028) и «Борис Грушин мечтал сделать опросы обыденностью (http://proza.ru/2022/04/03/188).
 


С книгой Грушина «Мнения о мире и мир мнений» (1967 г.), фактически – учебником всех поколений российских социологов, я познакомился в конце 60-х, более того, с 1971 года мои научные интересы в значительной мере были сосредоточены в области исследований общественного мнения. Но познакомился я с ним довольно поздно, в апреле 1985 года. Наверное, в январе-феврале Совет по защитам докторских диссертаций Института социологических исследований АН СССР утвердил Грушина моим оппонентом, мне предстояло сообщить ему об этом и передать работу. Звоню Борису Андреевичу, представляюсь, немного рассказываю о себе и прошу его о встрече. Грушин говорит, что прежде, чем согласить на оппонирование, он должен почитать мои публикации. Везу в Москву свои работы и оставляю невеликую кучку публикаций на столе Грушина в Институте философии АН СССР. Через какое-то время звоню ему из Ленинграда и слышу: «Привозите диссертацию». На душе уже легче... снова еду в Москву и теперь уже кладу его столе свой «кирпич». Время идет, недели за две до защиты звоню Грушину, он меня успокоил: «Отзыв будет положительный, но я передам его вам за день-два до защиты. Заезжайте ко мне домой». Звоню в Совет и сообщаю, что Грушин даст положительный отзыв, но сам документ будет готов лишь накануне защиты. Мне объясняют, что это нарушает какие-то требования ВАК, но не настаивают на соблюдение правил.


И вот за два дня до защиты приезжаю к Грушину домой, наконец, знакомимся, жду какое-то время, пока он допечатывает отзыв. Быстро знакомлюсь с его содержанием, бумага – более, чем благоприятная и еду в Совет. Там уже все нервничают, но – ознакомившись с отзывом – расслабляются. Набор необходимых для ВАКа документов собран, защита прошла успешно.
В конце 1988 года я начал работать в недавно созданном ВЦИОМе, в котором Борис Андреевич был заместителем директора. Приезжаю в Центр, чтобы обговорить с ним круг моих обязанностей. На вопрос его секретаря, молодой и смышленой Лейлы Васильевой, кто я и зачем пришел, представился и сказал, что есть договоренность с Борисом Андреевичем. Она пошла уточнить и вернулась, широко улыбаясь: «Борис Андреевич сказал, что вы всегда можете приходить к нему...». Зашел, началась дружба, мы сразу перешли на ты. В последующие два десятилетия, в том числе и  после моего переезда в Америку, мы встречались неоднократно.
И уже многие годы я веду с Грушиным мой мысленный разговор с Грушиным.
Лейла за прошедшие годы стала опытнейшим специалистом по организации опросов общественного мнения и наши сохранившиеся дружеские отношения напоминают мне о том далеком необычном времени.

                ******

В США опросы общественного мнения возникли в условиях существования рыночной экономики, независимой прессы и многоуровневой системы свободных выборов. В СССР ничего этого не было, тем не менее для истории науки существенно, что в Советском Союзе опросы родились подобно тому, как это было в США, – они стали проводиться по инициативе и при финансировании газеты. Это была «Комсомольская правда».
Под руководством А.И. Аджубея «Комсомольская правда» стала одним из символов хрущёвской «оттепели»; она выходила миллионными тиражами. Борис Андреевич Грушин пришел в редакцию, когда Аджубей уже не работал там, но в «Комсомолке» сохранялся его стиль, дух: поддерживались новые идеи и открывались новые жанры, проводились дискуссии по вопросам, волновавшим молодежь, публиковались письма реабилитированных, вернувшихся из концлагерей. Грушин пишет: «Когда именно родилась идея создать Институт общественного мнения, я не помню. Думаю, это было результатом коллективных усилий нескольких людей – не только моих, но и тогдашнего главного редактора “Комсомолки” Ю.П. Воронова, ее будущего главного редактора Б.Д. Панкова и моего зама В.В. Чикина» [1, с. 208]. Все были почти одногодки, каждому было чуть больше или чуть меньше 30 лет, все были во власти преобразований, наступивших в стране после ХХ съезда партии. Грушин не помнит даты рождения идеи, но возникла она в процессе дискуссии, т. е. была высказана кем-то спонтанно и была своего рода коллективным озарением.


Указанная «одинаковость» в рождении идеи в двух кардинально противоположных социальных средах обнаруживается при сопоставлении некоторых сторон деятельности редакционных команд, их настроя и даже биографий лидеров газеты «Комсомольская правда» и журнала «Fortune», сыгравших ключевую роль в возникновении опросов общественного мнения в СССР и США. Создатель «Fortune» Генри Люс и Аджубей были профессионалами высочайшего класса и по видению социальной проблематики своих стран, по роли обоих в развитии журналистики, по общей энергетике  – личностями сопоставимого масштаба. «Параллельность» обнаруживается и в траекториях жизни, характере государственной и общественной деятельности, даже в литературных интересах ключевых фигур «Fortune»: Ральфа Ингерсола и Арчбальда Мак-Лиша, с одной стороны, и Воронова, Панкина и Чикина – с другой. Можно говорить и об общности поколенческого опыта редакций этих двух изданий. Американцы в ранней юности пережили Первую мировую войну и несколько позже – Великую депрессию, команда «Комсомолки» – Вторую мировую.
Когда уже после опубликования факта указанного «параллелизма» я обратил на него внимание Грушина, он был несколько удивлен этому обстоятельству, но сказал, что найденное ими в 1960 г. было социально обусловленным и единственно возможным организационным ответом на общественные запросы. От государства требовалось лишь согласие, которое было дано в похвале Н.С. Хрущёва, они предполагали все решить собственными силами.


Но если в Америке практика финансирования опросов прессой вскоре укрепилась и в начале 40-х явилась причиной роста серии региональных, на уровне штатов, опросных служб, то в СССР и в новой России после закрытия в декабре 1967 г. Института «Комсомольской правды» подобных экспериментов не было. Другими словами, возникшая в результате коллективного озарения «естественная» идея, открывавшая для советской практики изучения общественного мнения возможность развиваться на базе тех же принципов, что и в США, не прижилась. Она оказалась противоестественной для государственной идеологии и политики, для системы государственных средств массовой информации.
Так случилось, что мое изучение прошлого послевоенной советской / российской социологии начиналось когда некоторые положения методологии историко-науковедческого исследования, включающего в себя активное использование биографической информации, были разработаны при изучении становления рекламы и опросов общественного мнения в Америке. В частности, тогда возникла необходимость тщательного анализа всех обстоятельств, связанных с рождением идей, которые затем, в процессе творчества людей, испытавших озарение, претворялись в некий интеллектуальный продукт. Поэтому в интервью с отечественными социологами стала преднамеренно или спонтанно обсуждаться тема возникновения идей, которые затем разрабатывались ими. Мне повезло в том отношении, что уже в период работы над первым биографическим очерком о Грушине я обнаружил случай творческого озарения ученого.


При написании статьи я несколько раз звонил Грушину, чтобы уточнить ряд деталей. Когда я сообщил ему о начале работы, он моментально среагировал: «Тогда ты должен иметь книгу “Массовое сознание”». Я ответил, что книга у меня есть, но он продолжал: «Такая зелененькая». Я еще раз подтвердил, что все в порядке. Для меня, знавшего, сколько Грушиным написано и насколько глубокого он был тогда погружен в его «четырехкнижие», эта его реакция была неожиданной. Но потом я смог сполна оценить значение этой «зелененькой» книжки для автора и лучше понять истоки многих его последующих работ.

Далеко не каждому исследователю дано запомнить время и причину, когда и почему он обратился к анализу проблематики, занявшей ведущее место в его творчестве, а значит, и в жизни. Еще реже человеку удается удержать, сохранить в себе чувство удивления, пережитое им в момент обнаружения идеи, мимо которой он не мог пройти, ибо то был зов. Грушин оказался готов к опознанию неизвестно откуда пришедшего – изнутри или извне? – сигнала и фиксации его в своем сознании. Вот как начинается его книга «Массовое сознание»: «Я работал тогда над материалами опроса Института общественного мнения “Комсомольской правды”, посвященного проблеме разводов в СССР. Просматривал – в какой уже раз – очередную кипу заполненных разными почерками анкет и вдруг обнаружил, что при оценке разводов в пяти из них воспроизводятся одни и те же языковые формулы. Причем не “в общем и целом”, а, что называется, “слово в слово”! На первый взгляд в этом факте не было ничего неожиданного: за годы работы в газете с ним не раз приходилось сталкиваться и мне, и многим другим сотрудникам редакции, регулярно знакомившимся с читательской почтой. Однако в тот мартовский день этот привычный, примелькавшийся и в общем-то банальный факт обернулся своей неожиданной, озадачивающей стороной: как же так? каким образом пятеро столь различных людей – по возрасту, образованию, роду занятий, месту жительства – людей, которые, конечно же, никогда не видели друг друга и тем более никогда не общались друг с другом, обнаружили один и тот же (а именно, если говорить конкретно о предмете опроса, домостроевский) тип сознания?» [2, с. 19–20]. Затем следует абзац, объясняющий, что делалось Грушиным во все последующие годы, и прояснивший для меня выплеснувшуюся в приведенном выше телефонном разговоре его молниеносную реакцию. Абзац начинается словами: «С тех пор я занимался практически только этой проблемой, рассматривая ее с двух аспектов: во-первых, в плане анализа непосредственных текстов самого массового сознания (проявляющихся прежде всего в суждениях общественного мнения), во-вторых, в плане изучения различных форм массового поведения людей (осуществляющегся, в частности, в сфере проведения свободного времени, досуга, в области культуры, находящего отражение в образе жизни)» [2, с. 21].


Через треть века после начала продумывания известного Таганрогского проекта Грушин вспоминал: «Занятый в те годы разработкой основ теории массового сознания, руководитель проекта ставил перед исследованием еще одну задачу – на обещавшем быть гигантским по объему эмпирическом материале доказать факт существования (здесь и далее выделено Грушиным. – Б.Д.) в тогдашнем советском обществе этого типа общественного сознания и по возможности продвигаться в понимании его социальной природы, механизмов его формирования и функционирования, а также его роли в жизни общества». Это было сверхзадачей проекта, но «вся обширная проблематика, связанная с собственно массовым сознание, оказалась не только не востребованной, но практически полностью табуированной и, за малыми исключениями, по идеологическим (а не в узком смысле цензурным!) соображениям вовсе выпала из итоговых текстов проекта» [3, с. 44–45].


В статье о творчестве Грушина я назвал его книгу «Массовое сознание» «поэтической», в том смысле, что поэзия – это философия, выраженная в особой художественной форме. Книга в высшей степени научна и жестко конструктивна, но сквозь ее рациональность четко просвечивает эмоциональное и эстетическое отношение Грушина к теме. Оно обнаруживается и в цитировании поэтических строк, и в авторском тексте. Книга, над которой Грушин работал 23 года, «потому что материал сопротивлялся», и не могла быть рационально-холодной. Теперь, думается, она оказалась и потому «поэтической», что все эти долгие годы работы над ней в Грушине сохранялся след того чувства озарения, которое он испытал в момент чтения тех пяти писем.


Литература

1. Грушин Б. А. Горький вкус невостребованности // Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах / Отв.ред. и авт. предисл. Г. С. Батыгин; Ред.-сост. С. Ф. Ярмолюк. М.: Рус. христиан. гуманитар. ин-т, 1999.
2. Грушин Б. А. Массовое сознание. М.: Политиздат, 1987.
3. Грушин Б. А. Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения. Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина: В 4 кн. Жизнь 2-я: Эпоха Брежнева. Ч. 1. М.: Прогресс-Традиция, 2003.