Аркадия. Повесть отложенной любви. 12

         12.

      Вечер-ночь-вечер-ночь…
      Без дня. Только секундные провалы в полузабытье, под монотонный речевой поток нацепленных наушников, перекрывающий смуту мыслей и чувств.
     Е е  нет.
     «…При такой разнице в возрасте…», – правда дамы из опеки угнетает физически.
     Переметнулась к кому-то из дорожных знакомцев? Помоложе? Но зачем бежать? Бросив ребенка?
          ...
     На долю мгновения самоубийственно – и замечательно! Так и должно рвать – без мучительных разборок. Сразу.
     И даже облегчение: да здравствует свобода!..
     Минуту спустя, оглушающая мысль: ее   н е т   и   б о л ь ш е   н е   б у д е т  н и к о г д а  возвращает к реальности, сгибает, сбивает с ног.
     Это крах. Разрыв.
     Абсолютный. Полный. Тотальный. Как когда-то, – с «бывшей», с сыном.
     Теперь с ней.  И, главное, с Ваней, моим наследником. С их нереальной, щемящей   л ю б о в ь ю.
          ...
     Пространство внутри и вокруг заполнилось гарью. Душа парализована. Воля, желания, мысли, речь – умерли.
     Валялся без сна, сил, позыва встать, напрячься, действовать, оглушая себя словесным гвалтом наушников. В тело, душу все глубже проникала ледяная зыбь саморазрушения.
     Нет, так больше нельзя. Надо что-то делать. Остановить самораспад, собраться, перезагрузиться. Чем-то занять себя.
     Броситься пробивать усыновление? Ринуться на ее поиск, чтобы снова вместе, вдвоем, без чего невозможно дышать,  ж и т ь.
     Но безвольная, обессиливающая апатия: усыновление из-за возраста невозможно. Поиск не, к  к о м у-то сбежавшей, с  к е м-то  любезничающей, уничижителен.
     Острым лезвием пронзала ревность.
          ...
     Позади дни бессонно-пыточного одиночества. В какой-то момент стало ясно: еще сутки э т о й  давящей безысходности – и случится необратимое.
     Надо вытащить себя из гибель-обмута. Как? Чем?
     Случайно сознание выхватило из льющегося в уши радио-потока «С т а р  ц ы  О п т и н о й   п у с т ы н и». Да вот же! Нужно туда, выход, решение – там.
     И уже утром – с универом проблем нет, сессия позади, – почти глухо-слепой от бессонницы ранней электричкой катил в Калугу, пытаясь понять, почему слух выловил подсказку об Оптиной? Потому что монахи? Выбитые, как и сам, из жизни? Или – подвижники-старцы? Которым можно поведать то, что никто в миру слушать не станет, а, услышав, лишь разведет руками? Просто побыть рядом с затворниками, один вид которых вселяет спокойствие, мысли о вечном?
          ...
     Огромная, забитая людьми келья Оптиной. Верхний ярус скрипучей железной кровати. Та же свербящая глаза бессонница с провалом в никуда под утро. Общий ранний подъем – едва растормошил сосед снизу, Юра с Брянщины, из городка с добрым названием Бабкино – надо его держаться. Чрез-не-могу стояние в переполненном, погруженном в непостижимую тайну литургии храме. Созерцание посредине его двух десятков сплотившихся священнослужителей в окружении молящихся.  Нацеливание взгляда то на одного, то на другого.  Который  т о т,  к кому  понудить себя подойти, вопросить:  ч т о  д е л а т ь? К тому, что слева? Посредине? К тому, что ближе?
     Троекратно перекрестившись, один из них отсоединился от прочих. стал пробираться к выходу. Тонкий сосредоточенный почти юный лик обрамлен черной вьющейся бородой.
     «Старец»? Едва ли. Через чур молод. Обычный батюшка в рясе?
     Усилием воли заставил себя шагнуть к нему: могу ли обратиться, спросить, узнать?..
     Конечно! – тот, не раздумывая: будто ждал. – Выйдемте.
          ...
     За стенами храма мелкая холодная морось. Кучерявобородый, не замечая ее: итак?
     Сбивчиво, торопясь, стыдясь, казнясь, – кратко о «романе», родах,  е е  бегстве. Об утрате жизненной опоры.
     Неожиданный вопрос чернобородого: когда последний раз исповедовался, при;чащался?
     Давно. При крещении... Постигаю Писание…   
     Молчание. Пронзительный, сверлящий взгляд младо-«старца».
     Постигаете Писание – а себя?
     Пауза.
     Дела, заботы? Недосуг разобраться с самим собой?
     Еще пауза.
     Хорошо, что прибыли сюда, выговорились. Момент подоспел – согласны? – взвесить случившееся. Состоявшееся и… неоправданное. Переступить порог храма, открыться перед лицом Спасителя. Не теперь. Сейчас вы не готовы. После… самоанализа, очищения постом. Освобождения от вин невольных или вольных… Если позволяют обстоятельства, на... святомученических Соловках. Там вы обретете смыслы. Благослови вас Господь.
          ...
     Промокший, осененный крестным знаменем растворившегося в мареве измороси кучерявобородого «старца», еще несколько минут стоял возле храма, пытаясь удержать мелькнувший перед взором лучик в конце тоннеля свалившихся искусов…
     Запоздало спохватился: с кем говорил? Как найти, если приспичит опять?
     - Разыщите по кучерявой бороде. – участливо, сосед по скрипучей койке многоместной кельи, Юрий из городка с добрым именем Бабкино под  Брянском.
     И то!    
          ...
     Душно-замкнутое пространство вагона обратной электрички снова погрузило в ощущение беды. Блеснувший луч надежды угас. В душе рождался страх и отчаяние от мысли, – а вдруг она  о б ъ я в и л а л а с ь  за вещами, махнув через забор, "сюрпризом". А он, вместо того, чтобы ждать ее, пребывал где-то вдали, в отрешении…
     Нет. Никого.
     Вновь бессононочие, пытка стонущего сознания.
          ...
     Один-один-один.
     Как его давняя сподвижница – сиротливая березка за окном, объект бесконечных философствований о житие-бытие, теперь вот на тему… беглянки. Вдруг после очередного всплеска ночного томления, в разгоряченном наитии словесно материализовавшегося неожиданным откровением…
          ...
     «Под окнами моего дома, посреди просторной поляны – молоденькая березка изящная, стройная, длинноногая.
     Кажется, бежала она сюда из рощи, что позади нее, вырвалась из белоствольного плена, жаждая вольной воли. И, конечно, обрела ее, а вместе с ней и неизбежное молчаливое, гордое одиночество.
     Божественную красоту окружающего пейзажа одинокая прелестница нисколько не нарушает – ни весной, ни летом, ни, тем более, осенью, ни вьюжною зимнею порою. Напротив, – подчеркивает, делает объемной, стерео-зримой.
     Ау, Березка! Не ты ли, ангел мой и душа моя?
     Временами, когда и вовне и внутри абсолютное безлюдье, мечтается, грезится, что это так.
     Ах, как хочется любить, господа!
     И быть любимым.
     Даже… б***ью».
          ...
     Философский этюд? Философема?
     Почему сплелась именно так? Не по-другому, а так? По фактологии совсем не про н е е. По духу – о  н е й.
     Это стихи? Проза?
     До  т о г о  о таком разгоне не помышлял…
     Но – на миг распахнувшийся простор, ощущение полета, второго дыхания! Кислорода! Чувства внутреннего освобождения!
     Пусть останется, как написалось! Прочту коллегам Зиновьевского Клуба.
          ...
     …Увы через час дыхание сбилось. Снова удушье. Ее  н е т.
     Нет   н и к о г о!
     А – мама! Есть же мама! Которая выслушает, снимет печаль, даже в своих глубоких летах.  И неважно, что он седовлас и терто-бит. Она мама, он – дитя.
     И ввечеру, замкнув «Теремок» и наново вымытый «Пыжик», уже разбирал простыни в купе скорого-фирменного, мчавшегося на родимый Урал.
         ...   
     …И вот уже самоизливается душа пред мамины очи – брат-термист в соседней комнате над чертежами цифрового пресса, ему не до того. И смиряет сердце материнское признание, что чувствовала его беду, что молилась за него. И совет – пойти в церковь, поклониться Христу-Богу; все Его волей ставиться, все Им  направится. Тут недалеко. Какая-то новая. Не наши делали.
     Зайти? Оптинский «старец» тоже взывал «…открыться перед лицом Спасителя».
     Разогнать удушье тоски?..
           ...
     Кирпичное, необычной формы здание. Без куполов и колокольни. Перед входом отливающая латунью табличка «Христианская методистская церковь».
     Методистская? Дилемма – войти, повернуть назад? – решена улыбкой распахнувшей дверь привратницы: вас ждут, семинар уже начался…
     В полутемном зале вокруг стола группка дам зрелых лет, горбатый со спины и груди мужчина среднего возраста. Напротив, в кресле с резной спинкой гладко причесанная особа в черной шитой форменке с эмблемой-копией храма. Перед сидящими – томики «Библии».
     …«Не же-е-ртва й-я хочью, но милосердь-я-а» – торжественно, с иновыговором зачитывает из лежащего перед ней фолианта особа,  одновременно поощрительным жестом указывая пришельцу на свободное место. – «Это име-еть сегодн-ь-я наша разгов-о-р, братья и сес-о-тра…».
          ...   
    Милосердие? К кому? К   н е й, бросившей дитя?.. – кольнуло.
            ...
     Выброс гнетущего чувства безысходности. Зачем он здесь? Что могут дать ему «методисты» Лондона в его усилиях перебороть свалившиеся злоключения?
     Не милосердие, нет! Ему нужна правда:  где  Саша, почему так сделала,  куда скрылась? И… как ему с этим жить?
     Встать, уйти?
     Особа, будто уловив его состояние, прервала спич, закрыла книгу и, расточая явно «методическое» обояние, слушателям: «У нас но-о-ви брат, познакомится  друг с друга. Я – мадам Виолетта, я из Шотландия. Будите  любезни… по парядка сказат ви… кажди о себья».     Зрелые дамы оказалимь русскими, Майкл англичанином. Взоры присутствующих – на «новом брате».
     Назваться? Ему? Завернувшему на чужой сход случайно, потому что не знал, куда себя деть, как выпутаться из прострации опустошения?
    Ни за что!
    И… твердо намереваясь не открываться незнакомому собранию, просто отмолчаться, импульсивно, не отдавая себе отчета,  зачем, против своей воли обрушил на разверзших удивленные очи «методисток» все свое горе!..
          ...
    Д л я   ч е г о ?  К а к о й   смысл? Только чтобы выговориться? Бррр…
    В душе осадок. Сколь жалким ничтожеством о седой голове предстал он… перед праздной «публикой»! Немедленно прочь от них!
       …
    Зачем-то ткнулся в горячую, испускающую аромат духов щеку особы, обнял мягкие податливые плечи русачек, сжал ладонь грбуна и выбежал из  «Христианской методистской церкви».
          ...
     Душа попрана. Расплющена.
     Зачем жить дальше? Во имя чего?
     …Покидал маму под ее тихую прощальную молитву.
          (Продолжение следует)