Аркадия. Повесть отложенной любви. 16

               16.

     Утро.
     В монастыре церковный праздник.
     …Совместная со «своей» группой экскурсия – Юриий под руку, чтобы не сбежал, – по монастырским угодьям, рукотворным, заселенными рыбой озерам, овощным грядам, фруктово-виноградным (это в Заполярье-то!) садам, осмотр казематов, темниц, обителей, храмов. До вечера, с перерывом на обед.
     Услышанное и увиденное потрясает. Чудотварное преображение первозданной земной тверди в цветущий оазис, превращение его деспотическим своевластием в Голгофу, место жестокой казни бессчетного сонма невинно-мучеников переворачивало сознание, меняло измерение вещей: казавшееся важным обнажалось, становилось малодостойным, ничтожным.
     Вот где воистину сам Бог положил изживать пустые, суетные терзания – на освященной кровью земле Острова! Избавляться от головных, накрученных невзгод, гипертрофированных сердечных «страстей», наподобие тех, что измотали его, ничтожных перед прахом ужасающих жертв, запечатленных в вековых глыбах Соловков!
     Да, экзотичная, «эксклюзивная» любовь. Да греховное соитие с канувшей и вновь объявившейся, а потом опять пропавшей Аркадией. Да, банальное, вполне ожидаемое отторжение ею великовозрастного дяди, заодно их «подзалетного» ребенка. Да, ее невменяемое бегство, не исключено, от груза материнства, возможно, навеянное опытом отношений с «родиглой», отсутствием навыков, даже инстинкта продолжательницы рода.
     Трагедия?
     Житейская коллизия. Болезненная, но разрешимая.
     Это более, чем очевидно, здесь, на фоне вековых монастырских твердынь.
     Все, кроме смерти, поправимо! Надо всего-то сбросить хандру, уныние, отдаваться сущностному. Всерьез. По-настоящему.
     Почему не делал этого раньше - не узаконил отношения с Аркадией? Напрягали возраст, карикатурность «брачевания»-венчания молодожена-пенсионера? Полагал, видите ли, это фарсом.
     Его грех. И – реально! – мотив  е е  бегства! Один из мотивов.
     За то и наказан. Тем и подавлен, уязвлен.
     Выход? Освобождение от псевдопроблем. Через покаяние. И – возвращение к подлинному, коренному. Через святое причастие.
     Именно здесь.
     Мудр Оптинский «старец». Знал: соприкосновение с сущностным, богоданным в ничто обращает наносное; сопоставление судеб, оборванных жестокой силой, и – собственной, обнажает ценность отпущенных тебе дней…
     Вот он, урок Соловков.
     Юра тоже впечатлен: затуманенные, в темных кругах глаза, то и дело подносимый то к одному, то к другому сжатый кулак.
     Слезы отрезвления?
     Нет, он не конченый. Он адекватен, внемлющ. Отбитый черепок, щепка, нечаянная жертва кульбита эпох… Тоже вполне жалкая перед лицом многовековой, соловецкой…
     Ну, что, будем исповедоваться? Как, сподвижник?
     …Тяжело-кованая дверь церкви едва подалась. Внутри столпотворение, аромат кадил, огоньки сотен свеч, невнятное пение-молитва.
     Это еще надо метр за метром пробираются сквозь пестрое, осеняющее себя крестным знаменем скопление паломников, чтобы добраться до плотного людского вала, устремленного к одному из нескольких выставленных перед алтарем аналоев. Где, над скошенной его стороной склонился густобородый священник, перед которым, приблизив губы к самому его уху, раскрасневшаяся, покаянно-согбенная… да-да!.. Ирина, их юная вагонная попутчица. С лицом – заметно даже издали, – сгорающим в пламени стыдоизлияния… 
     Тайна соловецкой исповеди. Творящаяся в десяти шагах от них. При бесконечной, теряющаяся где-то у входа очереди.
     Протиснуться поближе? Куда-куда, эй!? – непреклонные очередники. Мы тут с самого утра. Так  д о л г о? Кто же время считает к такому батюшке? Всю душу видит… Иные днями стоят…
     Днями?! А коли сил нет ждать?
     К другому идите – вон их сколько. Если без разницы. 
     И впрямь, в хаотичном, на первый взгляд, людском водовороте прочерчиваются нескольких исповедальных рек. В устье одной, – поток пожиже других, – высокий, патлато-рыжий поп. В очереди… раз, два, три, девять, одиннадцать, девятнадцать стояльцев. Будем двадцать-двадцать первыми, Юра? Всё не девяносто девять-сотыми!
     Кивок и все тот же затуманенный взгляд напарника.
     Пристроились за укутавшей лицо черной вуалью дамой и… замерли в тяжелом, уничижительном предчувствии. «Как нашкодившие дитяти… пердяче-пенсионных лет», – зло-самоедски съерничали.
     Не возражаешь, первым понесу повинную главу рыже-патлатому? Как, Юра?
     …Да с богом!
     Черноплатая исповедовалась долго, плача, вздрагивая плечами, головой. Наконец, преклонив колена и поднявшись, отошла.
     Теперь ему. Ну, что-то будет!
     Зачем-то поздоровался.
     - Первый раз? – священник мрачно, без паузы.
     - Да. Хочу…
     - Он «хочет». Зато я не хочу. Не буду, раб божий, я тебя исповедовать.
     - Как то есть,  «н е  б у д у»? П-о-ч-е-м-у? – исповедник, в полном недоумении, потерянно.
     - Так не готов ты к исповеди. Не постился? Нет? Что сказать-то осмыслил? И не подумал. Начнешь тут грехи свои расписывать, до утра не кончишь. Народу, гляди сколько. Покаешься в другой раз, понятно? Не сегодня. Потом.
     - Когда? Я же не местный, приходить-уходить. Я к вам столько дней добирался. За тысячу верст.
     - Турист?
     - Трудник. Работать с монахами буду.
     - Вот завтра и придешь.
     - Мне надо… Мне нужно сегодня… И пощусь я! Вторую неделю не ем, не  пью… не сплю!
     - Приспичило ему! – Прыско-вздох, неопределенное колыхание рыжих патлов. – Ладно, говори. Только без словоблудия, главную суть, коротко...
     Сбитый с толку ошеломляющим началом, перепрыгивая с пятое на десятое, навыхват – о Сашиных злоключениях, психбольнице, родигле, явлении после долгих скитаний, брошенном сыне, необъяснимом бегстве.
     - Ты еще и прелюбодей! – священник, неожиданно прервав рваное душеизлияние! – Сожительство без брака – тягчайшее согрешение. Так нехристи живут. Животные.
     - Я женщину из беды вызволял. Ну, а чувства, ребенок, разве не от Бога? – священнику, с напором.
     - Ты сюда спорить пришел? – рыжие патлы негодующе задергались. – От Бога таинство брака, освященное церковью. Остальное – смертный грех. Кайся.
     Опустился на колени. Накрытый чем-то с головой, почувствовал на макушке колкие крестообразные тычки. Встал.
    - Целуй крест.
    Все. Исповедь кончена.
    Уступил место Юрию. Отошел разбитый, плачущий всем нутром.
                /Продолжение следует/