Лос-Анджелес. Приют упования

     Во дворе Residental For The Elderly (пристанище для пожилых) стоит мужчина в летах с красными воспаленными глазами. Светлая с коротким рукавом рубашка его взмокла от пота. Он растерян и взволнован: то приглаживает рукой седины, раздуваемые горячим ветром, то прикрывает ею голову от палящих лучей, то прощально взмахивает вослед отходящему «Линкольну». Несколько господ, сидящих на террасе, наблюдают за ним, впрочем, без особого интереса.
     Когда машина скрывается за воротами, мужчина, шатаясь, идет внутрь помещения, отпирает дверь одной из комнат, с закрытыми глазами стягивает с себя взмокшую одежду и падает на аккуратно застеленную, чистую постель, уснув, видимо, раньше, чем коснулся ее.
     Среди ночи пробуждается. Шарит рукой по стенке, натыкается на выключатель. Вспыхнувшее бра разливает по комнате мягкий зеленоватый свет. Морщась, тянется к кейсу, открывает, извлекает таблетки и принимает одну, заглатывая со слюной.
     Голова? Сердце?
     В углу на тумбочке телевизор, пульт под рукой. Включает. Щелкая переключателем, находит англоязычную программу. Несколько минут наблюдает за происходящим на экране, где тысячеликий зал скандирует вслед за ведущим что-то пафосное – некоторые из слушателей плачут.
     Выключает передачу. Поднимается, осматривает жилище.
     В небольшой комнате со шторой-жалюзи деревянная кровать, свисающий к подушке крученый шнур настенного телефона, письменный стол, пара кресел, напольная ваза-светильник, небольшой, емкий шкаф со множеством выдвижных ящиков. В мини-прихожей вешалка-ниша для одежды. Напротив – туалетная комната с тремя махровыми полотенцами: большим, средним и размером с салфетку. Ду;ша нет.
     Вспоминает: директриса, знакомя с апартаментами пансионата (обеденный зал, комната отдыха, она же – молельня с крошечным алтарем, директорский офис, прачечная, сушилка с горой  чистых полотенец, душевая комната), объявила – мыться можно в любое время.
     Прихватив необходимое, отправляется в душ. Некоторое время осваивает систему плавного перевода холодной воды в горячую и обратно. Моется, наслаждаясь сменой температуры струй и в конце концов обрушивает на себя максимально холодный поток.
     - Справлюсь! – произносит.
     Возвращается в комнату.
           ...
     Восприятие себя со стороны здесь – не журналистский прием. Так было.
     Первый раз с ним это случилось, когда плутал по улицам Сан Диего и вдруг неведомо как увидел себя шагающим под кипарисовыми и лимонными (со спелыми плодами!) деревьями. Отчетливо различил: челюсти сжаты, подбородок вскинут, на губах страшная (а был уверен – приветливая) улыбка.
     Теперь вот здесь.
     Раздвоение личности? Способность к удвоению, открытая Кастанедой как раз на калифорнийских плато?
     Скептически ухмыльнулся. Вероятнее всего, сброс психики вследствие недосыпания. Что там, в Сан Диего, что здесь, в Residental For The Elderly, куда прибыл на предельно-волевом импульсе и где провел десять навсегда запомнившихся, хотя не безмятежных дней.
          ...    
     Обед.
     Два десятка дам и господ всех возрастов, не торопясь вкушают «эксклюзивные», приготовленные с учетом их запросов блюда. Вон, за соседним столом «белоэмигранты» исторгнутые из Отечества в 17-22 гг. Подальше – заброшенные взрывной волной 41-45 гг. Тут же диссиденты, высланные в годы зачисток 70-80-х, а также прибывшие недавно в погоне за американским благополучием.
     И среди них – он. Раскаленный булыжник, метеорит, плюхнувшийся в тихое озеро. Пришелец из развороченной, распахнутой России, выброшенный на трассу «гостеприимной» Америкой.
     Предмет недоуменных обсуждений обитателей пансионата.
     Мини-сенсация.
     Этот господин из Москвы? Выступал с докладом в Сан-Диего? В чем он хотел убедить США? В неизбежности духовного взлета России? Издать книгу? Она – бестселлер? Но что кроме профита может здесь интересовать кого-либо?
     Отношения друг к другу вежливо-враждебные. За столом разговоры о супах (мой гамбо нынче с французским артишоком, а ваш?), курочке (филе бигуса, наверно, из Айовы...), пудинге (клубника буквально дышит, наверняка, утреннего сбора). За ними скрытое напряжение неразрешенных противоречий, темная аура неубывной обиды. Что-то тягучее, взаимо-прилипчивое.
     Об их серьезности уже при вселении предупрежден на ломаном русском  директрисой-грузинкой, эмигрировавшей еще из «советов».
     - Убедительни просба к господин профессор в разговор с постояльдци крайне осторожно касать тема русской монархия и православни церков. Случайно можете оказаться причина большой раздор, отрицательни эмоции. Мы стараем оберегат эти достойны люди от вспышка стари неприязни. Очен терпимо отнеситес к их странные вопросы и резкий замечани.
     Не владеет языком или обамериканилась?
     Бог с ней. 
          ...
     Длинный, чистый коридор пансионата. Навстречу достаточно крепкий, быстрый в движениях, с юношеским румянцем на щеках джентльмен под девяносто в темно-синих шерстяных брюках на подтяжках, такой же сорочке, без пиджака. Приветствие взмахом руки. Два-три вопроса откуда, как зовут и:
     - Храм посещали? На Аргайл? На Фаунтена? На Мичелторена? Идите на Аргайл или на Фаунтена: храма два – церковь одна. Настоящая. Христова.
     - А та, что на Мичелторена?
     - Та под красными, под сатрапами. На Фаунтена и на Аргайл – церковь Христа. На Мичелторена – Антихриста. Дух не свят.  Не почувствовали?
     Речь отрывиста, голос высокий. Почти фистула.
     Через час или на другой день, неделю спустя, диалог повторяется слово в слово.
          ...
     На веранде в прямой позе, положив руки на колени, сурового-мрачного вида пожилой мужчина в строгом костюме, с редкими седыми прядями на голове. Обуреваем тем же, оценки диаметрально противоположны.
     - Нас перестанут уважать, если не прекратится это срамство. Насмешили всю Америку. В одном городе две православных епархии. Они, видите ли, не признают главенства Московской патриархии. Где логика? Допустимо ли, чтобы зарубежная православная церковь была отчуждена от русской паствы? Ну, и что, что патриархия благословила большевистскую власть. Всякая власть об Бога. К тому же сейчас ситуация переменилась. Время собирать камни. Для чего этот раскол?
     То же самое завтра, через день, пять…
          ...
     Пришел в себя – отоспался, насытился – на третий день.
     Нужно думать, как возвращать долги. Попытаться «продать» рукопись? «Она бестселлер?». Увы, – нет. Подработать на подхвате? А  можно?
     Обнаружил в библиотеке пансионата – мини-зал, книги в свободном доступе, на… нашем, могучем и великом – русскоязычный еженедельник «Панорама». Позвонил.
     - Книга о Христе? С иллюстрациями? Приносите.
     С новой, хотя едва тлевшей надеждой пошагал по улицам Лос-Анджелеса – самого пространного в мире города. Через полтора часа обмен рукопожатием с улыбчивым, кудрявым джентльменом в комнате с огромным квадратным столом:
     - Оставьте. Нужно смотреть.
     Подумав, выложил рукопись на стол.
     - Могу без опасений?..
     - Что похитим? – кривая ухмылочка кудряша. Разворачивание перед скептиком подшивки газет со столбцом имен. – Зам главного. Имею честь. Слово порядочного человека. Звоните.
     Нет, он не перестал надеяться. Даже тогда, когда, не дозвонившись в «Панораму», вновь отшагал полтора часа туда и столько же обратно. «Порядочного человека» на месте не было, о рукописи никто не имел ни малейшего представления. Все спешили, от разговоров уклонялись, собирали и упаковывали в большие картонные коробки редакционное имущество.
     Переезжаем на окраину. Аренда, сэр.
     Еще одна подножка на пути к обнародованию рукописи? Иначе как объяснить, что она оказалась в таком месте и именно в тот момент, когда все валится в кучу, смешивается, задвигается, перемещается? Короче, труда своего ему больше не видать. Если, конечно, он не будет опубликован под невесть чьим именем!..
     Нет, недопустимо! Узнал новый адрес журнала.
     Через день еще один бросок в «Панораму» по нескончаемой Голливуд авеню с затмевающими один другой кинотеатрами, аллеей Славы под их стенами с именами, а кое-где  отпечатками ладоней и подошв на распластанных звездах. Вон Фрэнк Синатра, Джейн Форман, а там Джон Ленон. Ого, и Поль Робсон, ну, и, понятно, Марлен Дитрих и Мэрлин Мэнро. Ага – Чаплин! И еще, и еще. Сколько же их – километры!..
     Здорово придумано!
     В отличие от его затеи с «Панорамой». Теперь уже пять часов марша до ее нового окраинного адреса. На входе охрана, коды, строгое «No enter». «Порядочного человека» в редакции не сыскать, почти крик по селектору: «Что вы нервничаете, через неделю распакуемся – все найдется».
     - Через неделю я буду в Москве.
          ...
     Зной. Постояльцы пансионата  всяк сам по себе, каждый отдельно от других млеют под широким навесом террасы в легких креслах-качалках.
     - Господин профессор из Москвы, – сипло-зычный зов статного пожилого мужчины, расположившегося в одном из них. Рядом инвалидные ходунки – видел, как он, тяжело опираясь на них руками, передвигается по пансионату. – Можно любезно пригласить вас…
     Поклон. Жест-предложение занять пустующее рядом кресло.
     - Доводилось ли вам держать в руках, уважаемый господин профессор, историю государства российского… в стихах? – громко, с подъемом он подошедшему. И, не ожидая ответа: – А хотели бы вы, господин профессор, узнать автора сочинения? – Звучат незнакомое имя и отчество. – Мой батюшка. Прошу любить и жаловать.
     Что-то похожее на попытку приподняться и поклониться.
     - В свое время пользовалась не меньшей популярностью, чем трактат Николая Михайловича Карамзина. Замечена самим императором.
     Интонации достоинства, сдержанные, однако твердые, неоспоримые. И тут же без какой-либо связи со сказанным:
     - А вы, стало быть, прямо из Златоглавой, без каких-либо ограничений, запретов и – в Америку?.. С целью?
     Еще одно, очередное объяснение, зачем он в Лос-Анджелесе, в силу каких резонов  межконтинентальная Тихоокеанская ассоциация интересуется процессами, происходящими в пост-коммунистической России, о которых, в частности, о переживаемом религиозном ренессансе, он старался поведать слушателям собранной названной ассоциацией в Сан Диего, а обосновался здесь, в пансионате по тому-то и из-за того-то.
     - Хотели напечатать книгу? Об Иисусе Христе? Вы диссидент? Никогда не были? Состояли в большевицкой партии? Вышли при перестройке? Значит, дела в матушке-Руси уже так далеко зашли? В самом деле, люди распрямляются, раскрепощаются?
     Слушатель впечетлен. Перед ним, во плоти – носитель новой России, воплощение долгих скорбных ожиданий патриотической эмиграции; живой, улыбчивый, динамичный. Рассказчик, в свою очередь, удивлен – вниманием, остраненно-острой причастностью престарелого, обездвиженного, осанистого сударя к событиям некогда исторгнувшей его страны.
     - И вы имеете с собой рукописный экземпляр вашей книги?
     - Увы, похоронен журналом «Панорама», неосмотрительно переданный ему на ознакомление. Только электронный вариант.
     - Его можно будет увидеть, прочитать?
     - В здешней библиотеке, на компьютере. Желаете? Скачать не проблема. На память…
     Сделав защитный – от солнца – жест рукой, визави ему:
     - Передвинемся поближе к барьеру. Печет…
     Помог подняться, переставить свое и его кресла вплотную к ограде веранды, сделать несколько шагов опиравшемуся на ходунки старцу, аккуратно приземлиться на новом месте.
          ...
     Пять бессловесных минут. Переход отнял силы?
     Вдруг мужчина слегка наклонившись, тихо, будто таясь:
     - Я помогу вам.
     Неподвижное, недоуменное лицо «господина профессора из Москвы».
     - Если вы позволите. Только прошу вас не воспринять это как… подаяние, как милость. Это… Я обязан сделать это. Как приверженец России. Давно искавший способ быть полезным. Для нее. Для вас. Мы… я…  в долгу перед ней, перед вами. Я искал возможность сделать это наверняка. Не было благоприятного случая. Теперь, когда вы здесь… Я хотел бы внести… малую лепту… финансовую.
     Доходящий до сознания «господина профессора» смысл сказанного вызывал естественную реакцию отторжения.
     - Нет-нет! Ни в коем случае! Это исключено. Простите. Спасибо!
     Не услышал? Игнорирует?
     - Я подарю вам тридцать тысяч долларов, не откладывая, завтра же. Прошу, господин профессор, предоставить мне возможность сделать это… Исполнить долг, испытать чувство удовлетворения... 
     Отказаться? Но…
     Но   к а к, если веришь, что… все от Бога! Если веришь в судьбу! Это она привела его в пансионат, свела с человеком, предоставляющим ему шанс разом решить все проблемы, компенсировать все пережитые невзгоды.
     Глубочайшая благодарность, сердечный поклон! Ни при каких обстоятельствах он, крепкий, здоровый мужчина, отец семейства не ответил бы согласием. Обеспечивать себя, свою семью его забота. И, если бы он мог принять столь щедрый дар, то только как благотворительный взнос для издания книги о духовных исканиях человека сегодняшней России, восхождении к православной вере через постижение личности Иисуса Христа. С условием обязательного указания на обложке книги имени того, с чьей личной финансовой поддержкой она издана, – русского человека, гражданина США, всегда остававшемся подлинным сыном своего отечества.
     Сдерживая рвавшиеся наружу эмоции, насколько можно спокойнее и внятнее ответствовал благотворителю. 
     Старческое лицо пансионера помолодело, в глазах слезы.
     Руки мужчин сошлись в крепком пожатии.
     - Завтра вызываю душеприказчика. И покончим с делом. Разом. Теперь мне нужно отдохнуть. Помогите.
           ...      
     Неужели это случилось! Это не сон?
     Рухнув на застеленную постель лицом в подушку, не снимая одежды, счастливчик пытался осмыслить неожиданный поворот судьбы.
     Это чудо! 
     Одна за другой накатывающие волны ликования, штормы мыслей о торжестве над окончательно поверженном ОнО, безграничных перспективах, открывшихся перед ним.
     Не без участия В ы с ш е й  В о л и.
     Очевидно и явно!
     Неожиданный резкий звонок настенного телефона.
     Кому? Не ему. Он – абонент-невидимка. Законному обитателю, так вовремя отправившемуся для укрепления здоровья в профилакторий и великодушно предоставившему комнату московскому скитальцу.
     Ответить? Нет. Не надо.
     Итак, о чем это он? Да, об открывшихся возможностях.
     Звонок не прекращается. Минута, три. Нет, это уже перебор!
     Снял трубку.
     - Почему ви не отвечает? Я знаю, ви в номер. Подойдит ко мне. В офис. Скоро, немедлени!
     Узнал низкий, грудной голос, растянутые англо-ударные интонации директорши пансионата, эмигрировавшей (поведала еще при первом знакомстве) из Тбилисского Сабуртало – некогда места его трехгодичной армейской службы.
           ...
     Осторожно открыл дверь кабинета.
     - How do you do, – поприветствовал, угождая, по-английски – еще при вселении почувствовал ее желание казаться почти американкой.
     Бледное лицо, прямой греческо-грузинский нос, нервно раздуваемые ноздри. Путая падежи, окончания, ударения в словах, сидящая за оснащенным неведомой аппаратурой техногенным столом директриса, ему:
     - Я не могу просит ваше прощения, господин профессор, за беспокойство. Я обязан, как ответствени… лицо за благосостояне наш учреждений, сказат… спросит, кто вам дал право обирать наши уважаемый клиенты?
     О чем это она?!
     Та, не снижая напора продолжала, пригвождая его каждым словом:
     - Мы хорошо в курсе  етих приемы: надавит на психика, пробудждит жалост, визват слеза: ми – бедни, ми – несчасни, у нас нет товари, вещи… Чтобы наши сердечни, чуствителни господа клиенти достават и открыват свои кошелек для вас…
     Частое дыхание, вздымающаяся от волнения грудь.
     - Мы ни за что не допустим ета. Мы зашищат их сбережения. Ми заботимся об наш пансион. При условии кончина клиент, их капитал поступат на поддержка и обслуживани наш учреждени...
     Глоток воздуха.
     - Мой настоятелни требование: ни в каком случай, болше ни раз не беседоват с этим господин, не получат от него тридцат тысяча долларз. Душеприказчик ета ми будем предупреждат. Вам запрещает из-за ета приближаться ближе пять шагов к нему. Никогда! Если ви нарушат етот, ви немедленно уходит из пансион на улица… Ви меня понимали, господин профессор, я надеюс?
          ...
     Заторможенно выслушав тираду, не располагая мизернейшим  правом пречить поклепу, деланно невозмутимо ей:
     - Я вас понял. Но все же… поскольку, вы, полностью в курсе состоявшейся беседы с вашим уважаемым клиентом, вы наверняка… знаете («подсушивали и услышали»!), что не я инициировал ее, я был приглашен к ней, что никоим образом, как вы выразились, на жалось не бил, никаких средств ни у кого не просил, более того, когда они были предложены,  отказался от них, и, только после настоятельно высказанного желания сделать что-то полезное для России, согласился при одном условии – средства будут направлены в интеллектуально-культурную сферу, на издание книги об Иисусе Христе, и что имя благотворителя при публикации будет открыто указано на обложке. Не присвоены кем-либо, а обращены в дело духовного просвещения и развития.
     Выговорился. Умолк.
     Ни цвет лица директрисы-грузинки, не его выражение, ни тон не переменились.
     - Я вами все сказал, уважаеми гост… Ви свободный, господин профессор.
     Оставшиеся – четыре! – до отъезда в аэропорт дня, он, во имя торжества свободы личности и прав человека благословенной Америки, еще издали завидев своего переставлявшего ходунки, ничего не подозревавшего благодетеля, шарахался куда подальше от летевших вдогонку призывов: «господин профессор из Москвы, будьте любезны!».
          ...
     Ничего не подозревавшему? Замороченному директрисой, душеприказчиком?
     Сего «уважаемый господин профессор из Москвы», неукоснительно выполнявший категорическое требование «пяти шагов», не узнал.
     Вскоре, впрочем, захлеснутый волной новых еще более острых и ярких американских впечатлений.
                (Продолжение следует)