Лос-Анжелес. Хрустальный град на холме

     …Еще один назойливый звонок настенного аппарата.
     Грузино-американка? Теперь что?
     В трубке напористая русская – откуда, кто, как? – речь, нежданно-негаданно вновь ввергнувшая в атмосферу передряг злополучной Тихоокеанской социологической ассоциации с ее «Религией  в посткоммунистическом обществе».
     - Старик, это Борис. Между прочим, руководитель департамента социологии здешнего университета. Привет, коллега. Да-да, по конференции. Да, был, участвовал. Здорово ты им врезал. Болгарину и венгру. Молодец! Тут это не принято. А ты – шарах! Отлично. Как нашел тебя? Вспомнил твой глас в пустыне. Что без жилья и еды. Где тебя ловить, как не в пансионе? Все просто. Я тебя забрать хочу, к себе, в гости. Ты как?  Все, старина, еду!
     В гости? Только-то... 
     Ну, в гости так в гости...
   
     Несколько минут для «добро» директрисы на отлучку, договоренности с привратницей отпереть-впустить после 23-х, четверть часа лета по шикарной трассе в «Форде» последнего выпуска – все на электронике, Борис хвастливо, указуя на приборную панель, – и авто сворачивает под указатель «Bel Air».
     - Город миллиардеров, – Борис пассажиру, с оттенком горделивости, подкатывая и тормозя у особняка с четырьмя колоннами, обнесенного разноцветными валунами. – А вот и мой… приют.
     На ступенях здания улыбающаяся миловидная молодая дама, приветно простирающая навстречу гостю руки.
     - Приобними. Мы тут… практикуем русские… обряды, –  шепчет Борис, слегка подталкивая визитера вперед и представляя встречавшую. – Моя половина, Екатерина Станиславовна, во своей красе. – И, чуть приподняв тон: – С днем ангела, ваше величество, моя спутница и единомышленница! Согласно высокой воле, вас прибыл поздравить бескомпромиссный профессор социологии, явившийся прямо из сердца российской столицы с хрустящими от свежести новостями.
     Вопросительное выражение лица гостя – именины, а подарок? – закрыто возложением на его плечи рук именинницы, слегка коснувшейся щекой его щеки.
     - Спасибо, судари! Ну, к столу!  По русскому обычаю. К традиционному, хлебосольному московскому застолью. – И подхваченные ею под локти мужчины повлечены по мраморным ступеням внутрь здания.
     А всполоснуть руки? – визитер жестами.
     - Конечно-конечно. Боря, покажи гостю нашу зеркальную умывальню… 
      Театральная наигранность первых минут знакомства, приподнятость тона, вполне естественная в подобных торжествах, оказались доминантой всего празднества, нарастая чем дальше, тем больше, проявляясь во всем и вся.
      Стол – овальный, покрытый расписной скатертью – не просто изобиловал яствами. Он  ломился от множества сортов колбас, ветчины, красной и белой рыб, той и другой икры, разнообразных деликатесов, сдобренных свежими и мочено-солеными овощами-цитрусами, резаной и ветвистой зеленью, а также неведомыми приправами и соусами... Все в аккуратных миниатюрных пластмассовых баночках. Глаголавших, вопиющих: мы не резаны, не шинкованы, не приготовлены после напряжных ночных раздумий хозяйки о сервировке, мы не отняли ее драгоценного времени; мы – из лучшего ресторана, мы самые-пре-самые проверенные, самые-пре-самые качественные, самые-пре-самые аппетитные. Ам! – съешьте нас!
    - Готовить у нас не принято. Нет-нет, – уловив пытливый взгляд гостя и  приглашая его садиться, Екатерина Станиславовна. Борис, вынув заранее откупоренную бутылку шампанского из стоявшего на отдельном столике ведерка со льдом, наполнил бокал хозяйки, а мужчинам – водки из извлеченной оттуда же бутылки с толстым квадратным горлышком и такой же пробкой, и с прежней интонацией и задором: – За нашу великолепную, неподражаемую царицу бала Екатерину Станиславовну, с днем ангела чествуя!
    - И за московского гостя! – та, с томной растяжкой.
    - Гиб-гиб ура, ура, ура! – супруги вместе, поднимаясь с мягких круглоспинных сидений.
    Москвич последовал их примеру.
    Звон хрусталя, объятия, поцелуи. Разумеется, условные.
    И приглашение навалиться на заждавшиеся закуски.   
    Ничего не скажешь, что вкусно, то вкусно! Хотя… Впрочем, нет. Вкусно. Особенно под дотошные распросы именинницы о нынешней столице, Пушкинской площади, Арбате, Доме Книги, Политехническом, демонстрациях, очередях в универсамы, о взрывах домов, станции метро, уличных бабочках.
    - Да, тяжело в России. Голодно. Мы с Екатериной Станиславовной долго не могли объяснить американцам, что значит жить бедно. Что значит «бедно»? – спрашивают. Как это понять? У людей нет хлеба? Есть. Нет мяса, молока? Имеется. В магазинах ничего – в холодильниках все. Знаете, когда до них дошло, что такое «бедно» по-русски? Когда Екатерина Станиславовна сказала, что в России едят… свеклу.
     - Да-да, именно так, – она, восклицая. – Именно свеклу!
     - То есть? – москвич ошалело. – Вкусно же! Отварная, да с подсолнечным маслом, безо всякой соли, а!
     - Вот-вот! – еще более высоким тоном, Екатерина Станиславовна. – Как, то есть, «едят»? – спрашивают. Русские употребляют в пищу свеклу? В самом деле? Это точно? Вы не шутите?
    - Нисколечко, уверяем, истинная правда! Ну, говорят, теперь понятно, что значит, – бедность…
     Разрумяненные изысканным алкоголем, ресторанными закусками, говядиной по-строгановски, холодным сбитнем под ватрушки, в приподнятом состоянии духа, сияющие – они-то нет, свеклу… брр!... ни-ни, они в порядке, – супруги демонстрируют гостю особняк. По пути из комнаты в комнату делясь воспоминаниями, как им, некогда ответственным чинам ЦК комсомола, сподобилось вовремя просечь складывающуюся в СССР обстановку, и, предвидя его неминуемый крах, выхлопотать себе командировки в проклятую империалистическую Америку по обмену образовательными программами, благодаря одной из которых, удалось овладеть языком, снять у состоятельного белоэмигранта первой волны, страдавшего острейшей ностальгией, флигель, утолить его душевный глад созданием в доме обстановки и атмосферы в подлинно русском стиле, обеспечить полный душевный комфорт, за что он, в знак глубочайшей признательности завещал им этот самый особняк.
     - Двенадцать студий. По-вашему, комнат. Но вы, коллега… – Борис взял гостя  под руку. – Да, я слышал ваше воззвание к аудитории относительно ночлега. Но, надеюсь, вы поймете нас: принять постояльца… в этой обстановке…  нет ни малейшей возможности.
     Вот! Вот он, с первых шагов по особняку терзавший «коллегу» вопрос: п о ч е м у? В этаких хоромах, с двенадцатью «студиями», по нашему, комнатами? Отчего не «забрать к себе», не отыскать для него уголок? Не сейчас – тогда, трое суток проторчавшему не диване отеля «Doble trees hotel» и выдворенному из него полицейскими? Почему, Боря? 
     Маскируя рвущееся наружу негодование под миной сосредоточенного интереса, слушал объяснение – не оправдание, деловое, трезво-аргументированное развертывание бывшим высокопоставленным комсомольцем логики. А где, где? Кухня, например: разместить кого-то там, где хранится пища, формируются блюда? Исключено! Так же, как в  гостиной, в которой они празднуют встречу. Итальянский мебельный гарнитур, портьеры, картины, гобелены со всего мира, персидские ковры – место для ночлега? Единственно, – для интеллектуального времяпровождения. Как и библиотека. Да, отдельная студия. Но! Книжные полки, стеллажи, раскрытые книги с закладками. Или компьютерный класс, оборудованный оргтехникой? Или музыкальная комната с пробковыми покрытием стен для чистоты стерео-звучания? Или тренировочный зал, уставленный тренажерами? Или молельня с иконами, зажженными лампадами? И уж, конечно, не место уединения с Екатериной Станиславовной, их альков, их спальня. Тем более, не плавательный бассейн…
     И т.д., и т.п.
     Увы, в голове владельца столичной "трешки"это не укладывалось. Да он в ней легко пристроил бы и Бориса и Екатерину Станиславовну. И не где-нибудь, а в гостиной – она же библиотека, компьютерный класс, тренажерная, молельная и спальня. А сам, со своей Ленкой устроился бы в кухне, на тахте-полуторке,  тесноватой, но… так сближающей!
     Нет он не мог понять… Ну, хоть тресни. 
     И лишь с наступлением вечера, в завершение именин гостеприимной Екатерины Станиславовны, утолившей, как и ее супруг, ностальгический голод воспоминания о Москве и устроивших прогулку по местечку «Bel Air», он начал постигать… вменяемость доводов Бориса.
     …Вечер.
     Пространные, отдаленно стоящие один от другого  дворцы с затейливыми башенками, маковками, вышками, крышами со множеством окон, солнечных батарей и разной аппаратуры на них. Массивные входные ворота, украшены скульптурами, где львов, где слонов, где неведомых существ.
     - Вы сможете когда-нибудь иметь нечто подобное? – вопрос Бориса гостю, под сочувствующий взгляд именинницы.
     - !!!
     - То-то.
     В небе звуки вертолета. Винтокрылая машина, сделав плавный полукруг, приземляется где-то в недрах дворцевладения, упрятанных за прочными решетчатыми оградами.
     - Заметьте, заборы в Америке не приняты, только символические оградки. «Bel Air» – обиталище  м и л л и а р д е р о в. Им есть смысл отгораживаться, – глубокомысленно, со значением, адресует слова присутствующим, Борис.
     - Еще бы! – глас супруги.
     Гость отмолчался.
     Несколько сотен метров пешего движения. В полу-километре еще один дворец-сказка с похожим, но в другом стиле входным сооружением. Медленным ходом к нему приближается длинный открытый автомобиль.
     - «Ролс Ройс. Сильвер Спур-два», – Борис, с придыханием, выдававшим знатока элитных марок. – По индивидуальному заказу. Такой только у султана Брунея Хассанала Болихиаха. Тянет миллионов на…
     Не окончил.
     Выпрыгнувшая из ворот дюжина черных мужчин, обежав кабриолет с обеих сторон открывает его дверцы. Из машины, осторожно фиксируя движения, выбирается пара поджарых, слегка согбенных пожилых людей в шортах. Старика и старушку окружают подбежавшие, подхватывают под руки и, помогая им перебирать по кошеной траве тонкими, кривоватыми ножками, вплоть до распахнувшихся створок ворот с гербами на мощных решетках, за которыми процессия исчезает.
     - Видели? – Борис, торжествуя. – Вот так. Вот они, проклятые капиталисты. Вот так вот!..
     На крыши, шпили и башни, непривычно-привычного вида зданий стремительно опускаются южные сумерки. Один за другим зажигаются гирлянды уличных фонарей. Двух-трех-ярусными зигзагами высвечиваются развязки шоссе, идущих откуда-то издали, – то ли с Тихого океана, то ли… с гор «Санта Моника».
     Название маячивших вдалеке вершин озвучил Борис, жестом гида простерев к ним руку.
     - Между прочим, владения Тарзана. Не дикаря, конечно. Его автора  – Эдгара Райса Берроуза...
     Помолчали.
     - Это Америка, коллега!..
     Коллега понял.
     Теперь все и до конца.
     Живи он тысячу жизней подряд, никогда, ни при каких поворотах и изгибах судьбы он не оказаться бы на месте этих старцев, окруженных и ведомых под руки толпой негров. Не мог бы прилетать и приземлиться в упрятанный за непробиваемыми заборами причудливый дворец на вертолете.
     Увидев их, а также развернувшиеся пред его глазами картины и сцены с участием обитателей хором, он, наконец, воспринял убедительность доводов  руководителя департамента социологии здешнего университета, бывшего соотечественника Бориса относительно непригодности для размещения гостей его двенадцати-комнатных апартаментов безнадежно убогих и мизерных на фоне голливудо-стильных за;мков миллиардеров,  хрустального града на холме. Также как и то, почему лишь московский докладчик сподобился одернуть болгарина и венгра, поносивших перед социологами Тихоокеанского побережья родное российское отечество. И, в силу каких доводов и мотивов, Борис не мог  сделать и не сделал этого. 
     Впечатление – на грядущие годы…            
     Увы, не оно было последними в эту ночь.
     Далеко позже 23-х доставленный в пансионат принявшим что-то антиалкогольное Борисом после трехкратных объятий (да здравствует русская обрядность!) именинницы Екатерины Станиславовны, он более часа не смог попасть внутрь. Прочные металлические двери были наглухо заперты. Привратница спала. Через окно виднелось ее ложе с просунутыми сквозь подлокотники голыми ногами. Ни пронзительные звуки звонка, разносившиеся по гулким коридорам помещения, ни стук в алюминиевые крепи рам результата не дали.
     Не проводить же одну из последних перед отъездом ночей под открытым небом!
     Рассмотрел через чуть освещенное уличным фонарем стекло чью-то почивающую фигуру. Вначале негромко, затем криком попытался разбудить ее.
     Удалось! Поднявшаяся – это была женщина, – всмотревшись в лицо нарушителя тишины, узнала его, потянулась к ручке рамы…
     То, что случилось дальше, не могли затмить даже впечатления от града  миллиардеров.
     Это был не просто нарастающий – пронзительный вой сирены, явно оповещавшей о начале атомной бомбардировки, поднявший на ноги всех и вся. Который оказался еще и сигналом вызова полиции.
     Перепуганное, заспанное лицо привратницы.
     Высыпавшие в коридоры жильцы.
     Экстренный – из дома – звонок грузинки-директрисы.
     Дознание стражей порядка
     …Крепко, надежно оберегают американцы уважаемых русских эмигрантов, клиентов пансионата… средства которых, в случае чего, идут на поддержку и развитие учреждения!..       
     …В последний раз измерил шагами Аргайл авеню, с чувством осмотрел приютившей его десять дней назад храм Пресвятой Девы Заступницы. Нашел своего спасителя – церковного старосту и, выбрав подходящий момент, воздал благодарственную хвалу ему и его супруге, подставившим в трудную минуту  плечо.
     Оба лишь грустно улыбнулись… 
 
     Скорей, скорей домой!
     И вот он день последний. Не чаял, не верил, не представлял его.
     Комната завалена свертками, одеждой, аппаратурой.
     - Ну кто с такими чемоданами ездит в Америку! Сюда берут семейные, на колесиках. Куда вот все засунуть?
     Это ему пеняет Борис, посылки которого отбывающий должен домчать в Москву. Вознаграждение за услугу – нерабочий компьютер:  там ерунда, почистишь жесткий диск и включай! Но, главное, доставка в аэропорт.
     Слава Богу, уложились в норму, разрешенную на борт без доплаты.
     Кое-как вдвоем дотащили вещи до «Форда» "последнего выпуска". Передние и заднее стекла машины защищены отражателями из блестящей фольги от палящего солнца.
      На террасе пансионата за их приготовлениями наблюдают постояльцы. Среди них... «белый» – крепкий, быстрый в движениях, с юношеским румянцем на щеках джентльмен под девяносто в темно-синих шерстяных брюках на подтяжках, такой же сорочке, без пиджака. Рядом сурово-мрачного вида... «красный», в строгом костюме, с редкими седыми прядями на голове. Где-то за ними не случившийся благодетель, сын автора стихотворной истории России, опирающийся на ходунки и уже не взывающий к «господину профессору из Москвы».
     - В Россию?
     - В Россию!
     - В Россию...
     - Можно позавидовать.
     Прощальные взмахи рук.
     Мягкие хлопки дверец автосалона.
     Все.
 
     ...Стрекоза на карте, высвеченной экраном салона "Боинга", свершает прыжок на материк: идем над Россией! Под облаками внизу холодные, заснеженные просторы. Мать моя, суровая...
      Человеку не дано видеть себя со стороны. Разве что в зеркале. Или во сне. Когда душа на миг отлетает от тела, чтобы посоветоваться о нас с Богом. Или погулять на воле.
     Во всех иных случаях она уходит либо от в бозе почившего, воспаряет, и охватывает, и созерцает. Или, когда ты на грани. На перевале из одного мира в другой. Между жизнью и умиранием.
     Вновь, в третий раз он увидел себя откуда-то извне, замершим в кресле эконом-класса, впившимся напряженным взглядом в стремительно приближающуюся землю.
     Заход на посадку.
     Все. Родина!
         
                Лос-Анжелес – Москва