Блок. Из хрустального тумана... Прочтение

«Из хрустального тумана…»
 



                Из хрустального тумана,
                Из невиданного сна
                Чей-то образ, чей-то странный…
                (В кабинете ресторана
                За бутылкою вина).
 
                Визг цыганского напева
                Налетел из дальних зал,
                Дальних скрипок вопль туманный…
                Входит ветер, входит дева
                В глубь исчерченных зеркал.
 
                Взор во взор – и жгуче-синий
                Обозначился простор.
                Магдалина! Магдалина!
                Веет ветер из пустыни,
                Раздувающий костер.
 
                Узкий твой бокал и вьюга
                За глухим стеклом окна –
                Жизни только половина!
                Но за вьюгой – солнцем юга
                Опаленная страна!
               
                Разрешенье всех мучений,
                Всех хулений и похвал,
                Всех змеящихся улыбок,
                Всех просительных движений, –
                Жизнь разбей, как мой бокал!
 
                Чтоб на ложе долгой ночи
                Не хватило страстных сил!
                Чтоб в пустынном вопле скрипок
                Перепуганные очи
                Смертный сумрак погасил.
                6 октября 1909


     В прошлом стихотворении, в прошлой главе книги «Страшный мир» было предсказано:
                «Ночи зимние бросят, быть может,
                Нас в безумный и дьявольский бал…»

     Просили – получайте. Дьявол любит исполнять наши мечты.

     – «Жизни только половина…» – это ссылка на Данте. Начало его «Божественной комедии»:

                «Земную жизнь пройдя до половины,
                Я очутился в сумрачном лесу,
                Утратив правый путь во тьме долины.

                Каков он был, о, как произнесу,
                Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
                Чей давний ужас в памяти несу!
               
                Так горек он, что смерть едва ль не слаще.
                Но, благо в нем обретши навсегда,
                Скажу про все, что видел в этой чаще…»

     Чтоб вырваться из этого ужаса, средневековому поэту пришлось пройти сквозь Ад. Как он «в этой чаще» очутился, Данте не знает:

                «…Не помню сам, как я вошел туда,
                Настолько сон меня опутал ложью,
                Когда я сбился с верного следа…»

     И Блока – та же история:

                Из хрустального тумана,
                Из невиданного сна…

     Вот только не сумеречный лес – обиталище страшных зверей (рысь, про которую в комментариях к «Комедии» сказано, что она – олицетворение сладострастия, лев – гордыня, волчица – корыстолюбие) – окружают нашего поэта, он –

                …В кабинете ресторана
                За бутылкою вина…

     Но и здесь  он – «Туда теснимый, где лучи молчат…», правда, чудовища тут выглядят по-другому:

                Входит ветер, входит дева
                В глубь исчерченных зеркал.

     Но «змеящиеся улыбки», и «просительные движения» ошибиться не дадут.    Генеалогию этой «девы» дают ссылки на «пустыню»:

                Взор во взор – и жгуче-синий
                Обозначился простор…

     Глаза её синие – в жгуче-синее небо её родины. «Снежная дева»:

                «Она пришла из дикой дали –
                Ночная дочь иных времен.
                Ее родные не встречали,
                Не просиял ей небосклон.

                Но сфинкса с выщербленным ликом
                Над исполинскою Невой
                Она встречала с легким вскриком
                Под бурей ночи снеговой.

                Бывало, вьюга ей осыпет
                Звездами плечи, грудь и стан, –
                Всё снится ей родной Египет
                Сквозь тусклый северный туман.

                И город мой железно-серый,
                Где ветер, дождь, и зыбь, и мгла,
                С какой-то непонятной верой
                Она, как царство, приняла.

                Ей стали нравиться громады,
                Уснувшие в ночной глуши,
                И в окнах тихие лампады
                Слились с мечтой ее души.

                Она узнала зыбь и дымы,
                Огни, и мраки, и дома –
                Весь город мой непостижимый -
                Непостижимая сама.

                Она дари'т мне перстень вьюги
                За то, что плащ мой полон звезд,
                За то, что я в стальной кольчуге,
                И на кольчуге – строгий крест.

                Она глядит мне прямо в очи,
                Хваля неробкого врага.
                С полей ее холодной ночи
                В мой дух врываются снега.

                Но сердце Снежной Девы немо
                И никогда не примет меч,
                Чтобы ремень стального шлема
                Рукою страстною рассечь.

                И я, как вождь враждебной рати,
                Всегда закованный в броню,
                Мечту торжественных объятий
                В священном трепете храню.
                17 октября 1907»

     Рыцарь уже давно потерял свой меч, бросил свой пост, предал свой долг, но его в покое всё не оставляют. А он всё мечтает о «торжественных объятьях»:

                Чтоб на ложе долгой ночи
                Не хватило страстных сил!
                Чтоб в пустынном вопле скрипок
                Перепуганные очи
                Смертный сумрак погасил.

     Из Примечаний к данному стихотворению в  «Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах»  А.А. Блока:
«
     – «Магдалина! Магдалина!» – Мария из Магдалы – в евангельской истории –  блудница, обращенная Христом к праведной жизни.
»

     В «томе I» Блок себе за жизненный пример брал Моисея – неопалимая купина явилась именно этому герою-свершителю. Миссия Христа закончилась, по сути, провалом – его, не совершившего ничего,  казнили. И в «томе II» Блок неоднократно ставит себя рядом с ним – и «крещения» следуют одно за другим («Крести крещеньем огневым, //  О, милая моя! – 26 октября 1907», «Крещеньем третьим будет – Смерть. –  3 января 1907»), и «распятья» («И взвился костер высокий // Над распятым на кресте – 13 января 1907», «Христос! Родной простор печален! // Изнемогаю на кресте! – 3 октября 1907»). Ну, а какой Христос – такая и Магдалина. Он – «невоскресший», и она – не «обращённая к праведной жизни».