Москва. Век нынешний и век минувший

             "Вся ваша Москва – поэма»,- так сказал когда-то о нашем городе французский писатель Анатоль Франс. Можно, конечно, предположить, что эти слова, полные восторга и удивления, относятся к Москве ушедшей, сохранившейся только на старинных фотографиях и  в мемуарах. Но восприятие города  не есть что-то раз и навсегда определенное, сложившееся и неизменное. У каждого времени свои идеалы, соотношение прошлого и настоящего. И в этом тоже есть особая  романтика.
               Поэт девятнадцатого века Евгений Баратынский сказал:  «Как не любить родной Москвы?!» Арбат, Тверская, Кузнецкий мост, кольцо старинных бульваров, разбитых на границе Белого города, Садовое кольцо, когда-то,  утопая в зелени, оправдывавшее свое название – почему нас так тянет сюда, просто побродить? Ведь у нас здесь нет решительно никаких дел. Да потому, что нигде сердце русского не бьется так сильно и так радостно, как в Москве.
             «О, Москва! Москва! Жить и умереть в тебе, белокаменная – есть верх моих желаний»,- так взволнованно высказывался Виссарион Белинский.
             Ни один русский город не связан с литературой, музыкой, живописью так тесно, как Москва. Дома, улицы, бульвары и площади воспринимаются как живые страницы романов, мемуаров, дневниковых записей. Все бульварное кольцо – память о проходивших по аллеям Чехове, Куприне, Бунине, Шаляпине…
                Современники Шаляпина вспоминали: «Пришел Шаляпин и говорит: «Братцы! Петь до смерти хочется, будем петь всю ночь!»
                На углу Петровки и Страстного бульвара рылся  в книгах оставленного дома, пораженный их обилием, Анри Бейль, будущий французский писатель Стендаль, во время войны  двенадцатого года офицер армии Наполеона. В письмах к сестре он восхищался Москвой, как  великолепным городом, незнакомым Европе. В своем же дневнике он отметил богатство московских дворцов и их книжных собраний.
      Художники очень любили писать Москву. Сохранились строки воспоминаний одного из них: « Москва уходила в сумрак, светились и пропадали башни, исчезали огни, все там синело сливалось, как в памяти… Другая жизнь была вокруг, была неисчерпаема как этот простор, как этот город, меркнущий, в ожидании вечера. Я глядел, и все во мне как-то срывалось, слетало с десятых этажей… Я смотрел на чудо…»
       Игорь Грабарь сказал, что за Москвой уже с давних пор  установилась слава самого русского из русских городов, а Аполлинарий Васнецов в одном из своих писем написал: «Когда я приехал в Москву, то почувствовал, что приехал домой и больше мне ехать уже некуда…»
      Аристарх Лентулов, вернувшись из долгого заграничного путешествия, воскликнул:” Москва! Вот Родина... улицы, улочки! Забавно! Совсем другое. Шум, крик, гам, трамваи,  извозчики,  лихачи и... совсем уже  Европа- автомобили!”
       Владимир Гиляровский, который жил в Столешниковом переулке, так говорил о Москве: « Поражен, очарован и навсегда полюбил Москву, и любил ее, любил! Любил ее такой,  какой она была, люблю такой, какая есть!»               
        Не зря же устами Фамусова Грибоедов сказал: «…едва другая      сыщется столица, как Москва».
        Между Остоженкой и Большой Никитской улицами раскинулся, в лабиринте переулочков, маленьких площадей, край истинно Московский с волнующим духом, присущим именно нашему городу, претерпевшему столько бед и экспериментов.   
        Милые, незримые тени  реют вокруг, звучат их голоса и касаются слуха неслышные для  чужих, равнодушных ушей, звуки: колокольный звон, дробный перестук копыт  проезжающих экипажей…Да мало ли каких звуков не услышишь сердцем  и душой, замирающих от любви к Москве. Сколько жизней, судеб,  сколько сбывшихся и несбывшихся надежд на счастье… За каждым окном, в каждом доме.
        Главная улица в этом уголке Москвы - Арбат…
       Арбат! Река-улица… Арбатские судьбы, песчинки в потоке времени…
       Сколько их: Пушкин, Андрей Белый, Бунин, который не был москвичом, но очень скоро почувствовал особую прелесть нашего города; писатель  Борис Зайцев, в  революционное время изгнанный из России и никогда больше не вернувшийся в свой дом.
                Пейте чай, мой друг старинный,
                Забывая бег минут.
                Желтой свечкой стеаринной
                Я украшу ваш уют,
                Самовар, как бас из хора,
                Напевает в вашу честь,
                Даже  чашка из фарфора
                У меня, представьте есть
                В жизни выбора не много,
                Кому в день, а кому в ночь.
                Две дороги от порога:
                Одна в дом, другая прочь…
        Кто из них был более счастлив? С кем милостиво обошлась судьба? Кому достался лучший удел?
       Жестоко и несправедливо распорядилась судьба  жизнями своих лучших сынов. Александр Куприн в Париже тосковал по Родине,
говоря, что эта молчаливая, тупая скорбь в том, что уже не плачешь по ночам и не видишь во сне ни Арбата, ни Поварской, ни Москвы, ни России.
         Куприн вернулся в Россию уже больным, полубезумным стариком… Вернулся, чтобы  умереть…
                Москва! Какой огромный, странноприимный дом.
                Всяк на Руси бездомный, мы все к тебе придем…
       Это строки Марины Цветаевой, чей дом, единственный, чудом устоявший в бурях перемен, тоже здесь, неподалеку от Арбата, в Борисоглебском переулке. Дом, в котором она прожила много лет,  и была  в нем счастлива, «Чердачный мой дворец», -как называла дом Цветаева,-  среди московских ее адресов самый главный.
       Дом, о чем ты помнишь? Что  знаешь, что расскажешь, а что утаишь?  Дом, старый дом. Книга уже не нуждающаяся ни в авторе, ни в читателе… Источник жизни… Хранилище жизни…
      Напротив дома до сих пор стоят два старых тополя, которые Марина Ивановна могла видеть из окон своего дома.
                Два дерева хотят друг к другу.
                Два дерева, напротив дом мой.
                Деревья старые, дом старый…
    Дом пережил  Марину Ивановну Цветаеву… Больше ей не суждено было перешагнуть свой порог…
  Арбатское братство растворено в крови. Оно неистребимо как сама природа. В квартале от дома Марины Ивановны Цветаевой стоит легендарное, уникальное здание, с виду ничем особенным не отличающееся. Это  средняя общеобразовательная школа № 110.
       Она размещается в Столовом переулке. Вокруг такие же тихие переулки, составлявшие Поварскую слободу. Но первое местопребывание ее было не здесь, а в Немецкой слободе. Случилось это  более двухсот лет назад    и в те времена ее именовали пансионом  Габриэля Дельсаля, выходца из Франции. В пансионе детям давали воспитание, необходимое дворянскому сословию. Было это в конце восемнадцатого века.  Просуществовал пансион Дельсаля, пережив Отечественную войну 1812 года, почти  восемьдесят лет. В конце девятнадцатого века, в восьмидесятых годах  пансион перешел к Зинаиде Денисовне Перепелкиной, так как умерла последняя представительница из семьи Дельсалей Мария Игнатьевна. За год до кончины, в 1879 году,  она была  высочайше пожалована  за заслуги  на ниве образования  браслетом.
       При З.Д. Перепелкиной  пансион стал называться «Частной женской классической гимназией». Эта гимназия стала родоначальницей старейшей школы Москвы № 110. В этой школе  училась Марина Ивановна Цветаева, а после революции школа стала  престижной и популярной среди семейств правителей государства. В  ней учились дети многих важных  партийных и государственных деятелей того времени.
        Шло время, изменялась и форма обучения. Исчезло   раздельное обучение мальчиков и девочек. С течением лет в школе  учились будущая замечательная актриса Мария Миронова и лингвист А. Реформатский,  физик Андрей Сахаров и скульптор Даниэль Митлянский. Это  ему принадлежит скульптурная группа   «Реквием 1941», что  на углу школы : юные мальчики в военной  форме  буквально из-за парты ушедшие на фронт, и мемориальная доска с их фамилиями. Композиция была открыта 22 июня 1971 года.
                Это о них стихи Булата Окуджавы:
                Война, что ты сделала подлая,
                Стали тихими наши дворы.
                Наши мальчики головы подняли,
                Повзрослели они до поры.
                На пороге  едва помаячили,
                И ушли, за солдатом солдат.
                До свидания мальчики, мальчики!
                Постарайтесь вернуться назад…
       Более 100 выпускников школы  и учителей погибло на фронтах Великой Отечественной войны.
      Послевоенные выпускники школы – это Алексей Баталов и Никита Михалков, Александр Ширвиндт и пушкинист Натан Эйдельман. Школа популярна в городе и сейчас. К первому уроку в нее съезжаются дети со всех концов Москвы.
     Школе присвоено имя испанского поэта Мигеля Эрнандеса.
     Но не только  своей историей замечательна эта школа.
 Недавно в школе прошел семинар  «Мой мир в внутри Садового кольца» или  экспериментальная программа « Мир. Россия. Москва» заставивший детей  оглянуться вокруг себя и оценить  ценности и красоты нашего города.
           Подтверждением этому  служат  их работы, в которых они пишут: « Мне нравится мой город. Я люблю его шумные проспекты и тихие  улочки, дворы, памятники, музеи, Храмы…» , или «Мне повезло родиться в самом центре Москвы, в пределах города внутри Садового кольца. С детства меня окружает их особая атмосфера…», или «Что может быть  прекраснее Москвы? Я родилась в Москве. Я думаю, что ни один город не сможет очаровать меня сильнее, чем Москва, хотя я вижу ее улицы каждый день…».
          Слова детей, греют душу и вселяют уверенность, что Москва навсегда останется их и нашим домом, потому, что город, как и человека можно потерять, даже не расставаясь с ним.
           И не дай нам Бог ощутить в себе боль расставания с Москвой, перестать улавливать связь между прошлым и настоящим, и искать и не находить знакомые черты.