Полёт чернильницы

Борис Родоман

ПОЛЁТ ЧЕРНИЛЬНИЦЫ

        В 1964 г. Государственное издательство географической литературы (Географгиз), в котором я служил с 1955 г. (с перерывом на аспирантуру в 1959 – 1962 гг.), было ликвидировано и объединено с Государственным издательством социально-экономической литературы (Соцэкгиз) и с Издательством Высшей партийной школы и Академии общественных  наук (ВПШиАОН) в одно издательство «Мысль». Бывшие издательства стали  главными редакциями. Географгиз превратился в главную редакцию географической литературы во главе с прежним главным редактором Б.В. Юсовым. Директора Географгиза П.Н. Бурлака отправили на пенсию. Прочие работники остались на своих местах, кроме одного, мужа школьной директрисы, имевшего судимость и отсидевшего за любовь к школьницам.
        Соцэкгиз находился с нами в одном Доме книги (Ленинский проспект, 15), а ВПШиАОН со своим издательством – совсем в другом месте, на Миусской площади, в великолепном здании бывшего  Народного университета имени А.Л. Шанявского.
        Засев в резиденции на Ленинском проспекте, грозный директор А.П. Порываев начал наступление на Миусы, дабы оттяпать что-нибудь у ВПШ, Теперь, после того, как «мы слились», там кое-что стало наше, т.е. мысльское. И дали это помещение географам! И я оказался в их числе!
        В 1964 г. вроде бы начала сбываться мечта Н.Н. Баранского об издании многотомного популярного географического описания нашего отечества, в подражание знаменитым дореволюционным сериям. И в первый ряд для этого дела поставили меня.
        Я был старшим редактором с окладом 135 р. / мес. «Простые» редакторы получали 120 р., а младшие 88 р. (До деноминации 1 января 1961 г., соответственно, 1350, 1200 и 880 р.). (Мой друг А.Е. Левинтов, специалист по советскому быту, считает, что 120 р. 1965 г. в Москве равноценны 30 – 40 тыс. р. 2022 г.). Специально для издания «Советский Союз» были учреждены должности трёх старших научных редакторов с окладами 200, 180 и 160 р. Мне назначили 200 р, а 160 р. получил мой однокурсник и приятель по многим домашним вечеринкам Витя Тихомиров, но и такое повышение (после 120 или 135 р.) его окрылило.
        – Теперь, если возьмёшь взаймы рубль на обед, то можно и не отдавать.
        Этим он вовсе не хотел сказать, что разбогатевший человек становится скупее. Он имел ввиду противоположное. Для богатого один рубль – сумма настолько ничтожная, что о ней простительно забыть или сделать вид, что забыл, независимо от того, должен ли ты этот рубль кому-нибудь или эту сумму кто-то должен тебе.
        Приличный обед в столовой нашего Дома книги стоил в то время около 65 – 75 коп. Деньги на еду мы брали друг у друга взаймы постоянно.
        Если бедняк, привыкший к нищете, внезапно разбогатеет, то добром это не кончится. И сам быстро промотается, и паразиты к нему присосутся.
        От неравенства зарплаты я пришёл в ужас и стал просить, умолять начальников, чтобы всем дали поровну – по 180 р., но они не соглашались ни в какую.
        – Вы – самый квалифицированный и должны получать больше.
        Я был готов у окошечка зарплатной кассы выдавать двоим сослуживцам всякий раз по 10 рублей, но, как не трудно догадаться, этот номер не прошёл, оставшись в области фантазии.
        Тут надо учесть, что приведённые цифры зарплаты – сугубо номинальные. Все платили подоходный налог 13%, а многие, и я в том числе, ещё и налог за бездетность 6%, значит всего 19%, т.е. почти одну пятую, забирали, так что вместо 200 р. я получал 162 р.
        Я ничего не понимаю в финансах. Зачем в СССР брали налог с государственных служащих, если всё было государственным? Не проще ли всем снизить номинальную плату до величины реальной?
       В марте – апреле 1965 г. нас, пять человек, перевели в одну просторную светлую комнату во дворце ВПШ на Миусской площади. Нам очень понравилась там столовая. В СССР вкусная и здоровая пища за умеренную цену подавалась в ведомственных столовых, не доступных для посещения с улицы. Хорошо кормили и в главном здании МГУ на Ленинских (Воробьёвых) горах в столовой для преподавателей, куда пускали и студентов. В ресторанах я вкусных блюд никогда не пробовал. Рестораны и официантов я в советское время ненавидел люто. «Ресторан – место, где меня унижают за мои же деньги» («Словарь злопыхателя», см. на «Проза.ру»).
        Ещё сильнее, чем столовая, нас поразил буфет, где торговали соками. Кроме привычных томатного (10 коп. за стакан), яблочного (14 к.), виноградного (16 к.) и, реже, вишнёвого и персикового (18 к.) там подавали ранее невиданный манговый сок. Он стоил 33 к. – почти треть цены всего обеда из четырёх блюд, но мы же теперь – высокооплачиваемые и можем себе позволить такую роскошь. Красиво жить не запретишь!
        Я целых плодов манго в советское время не видел и не представлял, как они выглядят, но крохотный кусок однажды попробовал. В каком-то году кто-то из вождей СССР посетил Индию. Среди подарков, которые он привёз, были плоды манго. Невыездные советские люди, т.е. почти все, не имели об экзотических фруктах никакого понятия. Вождь поделился гостинцами со своими родственниками и приятелями, но те тоже не спешили их съесть, а понесли дальше, показывать своим знакомым. Один плод манго попал в Географгиз. Кусочек, доставшийся мне, был не больше полутора сантиметров!
        В бригаде, направленной на многотомный «Советский Союз», я не был начальником, не был и старшим по должности, но благодаря самой высокой зарплате оказался primus inter pares. От меня стали ждать чего-то особенного. Возникло некоторое напряжение. Это меня смутило.
        – Но я же не должен писать книги за авторов.
        – Конечно, не должен, но за двести рублей можно и пописать.
        Вот они, роковые слова, которых я ожидал и боялся! Так между мною и сослуживцами пробежала чёрная кошка.
        В угловой комнате, сразу справа от входа в здание, с окнами на северо-запад и юго-запад, мы расселись с комфортом. У каждого на столе был телефон с непосредственным выходом в город. Мы могли от нечего делать звонить друг другу. (В Географгизе у нас был один телефонный аппарат на весь этаж, где помещались редакторы и корректоры, со связью через коммутатор. См. на «Проза.ру» моё соч. «Mein Kampf»).
        Я сидел на северо-западной стороне комнаты, спиной к окну, выходившему на Миусскую площадь. У противоположной, юго-восточной стены, которая без окон, разместилась Женя Лаврентьева. Она была (или считалась) дочерью академика, но явно не того, который возглавил филиал Академии наук СССР в Новосибирске. (Подходящего академика или членкора я в Интернете в 2022 г. не нашёл; может быть, не в той академии искал). В 1955 г., когда я поступил в Географгиз, Женя ко мне слегка неравно дышала. Она подарила мне заграничную папку (скоросшиватель) с надписью «Гениальному Борису Радоману в знак уважения и любви. (Не забудь, когда станешь профессором, здороваться на улице). Женя Лаврентьева 12.XII.55.». Мне Женя в общем нравилась, но казалась  слишком старой (1929 г.р. у неё, а у меня 1931). Смущало и то, что она была более интеллигентной.
        Всё же был момент, когда во мне что-то дрогнуло, и я внезапно позвонил в дверь её квартиры на Большой Семёновской улице. Она открыла, но возмутилась и меня к себе не пустила. Наши отношения на службе испортились не тогда, а через несколько лет оттого, что Женя пнула ногой кошку, родившую котят в письменный стол. К моменту создания издательства «Мысль» Женя была уже женой моего однокурсника и нашего сослуживца Димы Недосекина (см. мой рассказ «Дочь маршала» на «Проза.ру») и меня с нею объединяла только любовь к манговому соку.
        Витя Тихомиров, сидевший в той же комнате, был тоже из интеллигентной семьи. Его отец раньше заведовал психиатрической больницей в имении Никольское-Гагарино (около Тростенского озера), и якобы оттуда была привезена знаменитая песня «С деревьев листья облетели», не придуманная интеллигентами, а записанная у натурального деревенского Ваньки. О сумасшедших Витин отец рассказывал, что среди них, как обычно, водились Наполеоны, но ни один псих не считал себя товарищем Сталиным. В психушку же и сам Витя лёг в своё время, но уже несколько лет спустя. В 1950-х и 1960-х годах он был в числе моих тёплых приятелей. Наши вечеринки иногда были настолько удачными, что расходиться по домам не хотелось.
        Ещё в студенческие годы Витя Тихомиров женился на нашей однокурснице Лене Буниной. Она была настоящей родственницей писателя, но фамилией своей пугливо тяготилась и от неё при выходе замуж с облегчением избавилась. Иван Бунин в годы правления Сталина слыл антисоветчиком, его на родине не печатали, а присуждение «белоэмигранту» нобелевской премии считали плевком на СССР. Для исправления этого впечатления пришлось потом дать нобеля подозреваемому в плагиате А.М. Шолохову.
        У знаменитой фамилии есть один интересный аспект. Она слишком ярко сочетается с некоторыми именами. Это выявилось на студенческих военных сборах, где Витя Тихомиров, как признанный жених Лены, получил прозвище «Ебунин».
        В наши дни множество пошлых брендов присосалось к Бунину, есть даже коттеджный посёлок «Бунинские луга», а станцию метро, от которой всё это пошло, я теперь называю не иначе как «Ебунинская аллея».         
        Напротив меня, рядом с Женей, сидел  новый редактор, Роман Митин (р. 1929), высоко нравственный член КПСС. Он в принципе осуждал внебрачные половые связи и даже Н.Н. Баранским возмущался за то, что у него было пять жён. Надо мной этот тип добродушно подтрунивал, называл меня «Дебаркадий» и «Дебардакер», по-видимому, намекая на моё oblico morale. Mоя личная и домашняя жизнь бывала предметом обсуждения в «рабочем коллективе». Вместе с тем, Роман искренне обрадовался появлению у меня (в 34 года от роду) настоящей любовницы и даже спрашивал:
        – Ну как там, Дебардакер, поживает твоя блондиночка?
        У западного окна сидела новенькая женщина, некая Катя. Она
 выпала к нам после скандала из какого-то института, где у неё с директором был роман с приплодом.
        Теперь, всё что я говорил, звучало как бы для Кати. Некое чувство начало расти автоматически. Но иначе у меня и не может быть!
      Между тем, Роман Митин продолжал острить. Он стал упоминать какую-то Валю и в связи со мной склонять её имя, а в связи с нею спрягать разные глаголы.
        – Что же ты, Дебаркадий, Катю на Валю променял?
        И это говорилось при Кате! Она смущалась молча.
        – Роман! Если ты сию же минуту не заткнёшься, то смотри: видишь эту бутылку с чернилами? Я кину её тебе в морду.
        Он не заткнулся. Я кинул.
        Каноническое описание события закрепилось следующим.

      «Родоман кинул в человека чернильницу в Высшей партийной школе при ЦК КПСС».
       
        Звучит красиво, но не точно. Это была на самом деле не чернильница, а бутылочка с чернилами для заправки авторучек. Чернильница – это открытый сверху сосуд с чернилами, как правило, тёмнофиолетовыми, в которые макали металлическое перо, прикреплённое к ручке. Такой способ письма держался у меня дома до 1955 г., но в 1965 г. никто уже в моём окружении так не писал. Бутылочка отнюдь не круглая, а очень угловатая, ромбически семигранная, с завинчивающейся крышечкой. Чернила для авторучек были зелёные или синие.
        Я кинул пузырёк с чернилами не в лицо, а в стену, на полтора метра левее раздражителя. Образовалось круглое пятно, показавшееся мне чёрным, диаметром около 0,8 м. Немедленно все, кроме меня, со своих рабочих мест вскочили и помчались в уборную (так в ХХ веке  называлось помещение, которое в наши дни именуют туалетом), замочили тряпки и стали пятно стирать. Оно стиралось хорошо, из чёрного стало светлым, но всё же заметно темнее бежево-розовой стены.
        Никто из людей мне ничего не сказал. Я написал в журнале, что завтра буду работать дома, и покинул контору.
        Следующим днём я разъезжал по Москве и заглянул на Киевский вокзал посмотреть расписание перед поездкой в  Брянск к двоюродной сестре. Дома мать говорит:
        – Девушка какая-то приходила, тебя искали.
        Я понял, что это была Катя.
        Утром явился на службу вовремя.
        – Вас пускать не велено, – сказал вахтёр и отобрал у меня пропуск.
        Как выяснилось потом, вчера пришла уборщица, ей всё рассказали. Доложили ректору ВПШ. Он позвонил директору «Мысли».
        –Чёрт возьми, что это за люди у вас работают?!
        Ко мне подошли двое мужчин.
        – Здравствуйте, Борис Борисович! Едем с вами на Ленинский проспект. Нас там ждут.
        Сели в служебный автомобиль, поехали.
        – Так мол и так, Борис Борисович. Мы много лет терпели ваши эксцессы, но всему приходит конец. Поводов для увольнения (не погашенных выговоров и т.п.) накопилось предостаточно. Вот сидит юрист, он подтвердит.
        Юрист кивнул. Я не возражал. Но тут кто-то сказал:
        – Просто так увольнять нельзя, должен рассмотреть профсоюз.
        Прекрасно! Созываем профсоюзное собрание. Все сидят за своими столами, в том числе и я за своим прежним столом. И каждый что-нибудь говорит обо мне. Запомнились два выступления. Витя Тихомиров произнёс яркую речь.
        – Родоман считает себя гением, а мы для него – почва,, гумус, навоз. Я не хочу быть для него почвой! Видеть его не могу! Когда он входит, я весь дрожу!
        Кира Орестовна Добронравова, моя соседка справа, партийная и самая административная, склонная к начальствованию. Её обычно назначают исполняющей обязанности заведующего  редакцией при его отсутствии. О ней я когда-то написял эпиграмму.

Бойся бабы толсторожей,
В кабинеты к завам вхожей.

        – Всем хорош Родоман, он прекрасный редактор, но он так клацает ножницами, вот так (она показала), что я не могу, я вся дрожу…
        И она почти заплакала.
        Я вспомнил киножурнал из тех, которые в СССР показывали перед художественными фильмами: суд над «помещиком» в коммунистическом Китае. Помещиком считается тот, у кого земельный надел «слишком большой». Вокруг собирается толпа и начинает марксисьсько-ленинскую классовую борьбу.
        – Ты – икс-плататор! Ты – паразит! Ты пьёшь кровь трудового народа.
        Они кричат долго, и в конце концов помещик начитает плакать. Он плачет как ребёнок, жалобным голосом. Лицо его морщится, по щекам текут натуральные слёзы. Он весь дрожит.
        Его наполовину прощают: оставляют в живых, излишки земли отбирают и принимают в колхоз как рядового на общих основаниях.
        Вот так примерно протекала и моя проработка. Правда, я не изошёл слезьми и не зарыдал, но голос у меня сломался, стал каким-то плачущим и лающим. Моя речь походила на кваканье лягушки.
        Опустив меня и насладившись моральной победой, «рабочий коллектив» смягчился, подобрел, проникся ко мне некоторой жалостью и рекомендовал администрации меня не увольнять, но оставить с понижением в должности. Меня отстранили от важнейшего дела и направили на второстепенное: перевели на должность редактора редакции литературы о географических исследованиях, путешествиях, путеводителей и календарей, с окладом 120 р. (Даже не на прежние 135, а с понижением на две ступени).
               Выше описяна моральная сторона моего проступка. А как же материальная? В первые дни поговаривали, что мне придётся платить за ремонт комнаты; значит, несколько месяцев будут вычитать из зарплаты. Меня это немного встревожило, но ничего такого не случилось.
        Бутылка с чернилами разбилась на мельчайшие куски. Их кто-то собирал, рискуя пораниться. Брызги чернил разлетелись далеко и не могли не попасть на приличные костюмы Жени и Романа. Наверно, их надо было отдать в химчистку. Но ко мне с претензиями или хотя бы с упрёками на эту тему никто не обращался.
        Понятие морального ущерба, мне кажется, в СССР вообще отсутствовало. В межличностных отношениях закон стоимости практически не имел хождения. Мысль о денежной компенсации мысленных неприятностей была немыслима.
        Ни с кем из пострадавших и свидетелей «полёта чернильницы» я не поссорился и никто из нас никому врагом не сделался. И, более того, мы в эти дни основали свою неформальную кассу взаимопомощи, из которой я успешно брал деньги, а потом отдавал, даже после окончательного увольнения из издательства.
        Чернильница летела весной, а приказ о моём понижении был приурочен к 1 июля, к моменту отправления в отпуск. Всего я наслаждался высокой зарплатой  сто дней – с 23 марта по 30 июня 1965 г. (Совпадение со Ста днями Наполеона изумительно, но бессмысленно). Эти дни я использовал хорошо. Подготовился к поездке в Карелию. Посетил в Брянске двоюродную сестру, которая родилась 4 мая 1945 г. и поэтому была названа Викторией. В числе гостинцев, которые я ей привёз, был настоящий московский белый хлеб.
        – У вас такие неприятности, а вы всё о каких-то турпоходах хлопочете, – сказал главный редактор Б.В. Юсов, проходя мимо занятого мною телефонного аппарата.
        Я объяснил ему, что рекреация – параллельный образ жизни, которому не должна мешать «профессиональная деятельность». Эта тема впоследствии была развита в моих научных работах.
        Но вот прошло прекрасное путешествие по Карелии и Соловкам, и я засел перед ворохом новых рукописей, как у разбитого корыта. Мне дали редактировать новый путеводитель по Подмосковью. С одной стороны, это правильно: ничего более подходящего для меня быть не может; я считаю себя уникальным знатоков подмосковной земли и сожалею, что мои знания остались не востребованными. С другой стороны, это плохо: я уже проработал в издательстве брутто десять лет, прошёл через аспирантуру, мне надо продолжать заниматься наукой и самому писать свою монографию, а не обслуживать других авторов. Так что же, я теперь и буду тут сидеть до самой пенсии? (Как фактически и просидели потом и Дима с Женей, и все остальные, и канули в Лету).
        Спасение пришло неожиданно, но очень своевременно!
        В те годы советская экономическая география стала поворачиваться лицом к человеку. Учёные вспомнили, что кроме производства существует ещё и потребление. В 1965 г. Юля  Ласис (бывшая девушка, в которую я был влюблён на втором курсе) рекомендовала меня вместо себя в лабораторию районирования к Т.М. Калашниковой как специалиста, более готового заниматься новой в те годы непроизводственной сферой. Декан А.М. Рябчиков опасался взять меня на Геофак, встревоженный рассказом о летавшей чернильнице, но заведующий кафедрой Ю.Г. Саушкин его убедил:
        – Кто из учёных не отличался странностями? В конце концов, нам нужны мозги.    .
        А пылкая Татьяна Михайловна добавила:
        – У нас здоровый коллектив, и мы не допустим, чтобы кто-то кидался чернильницей в товарищей.
        – Ну, ладно, товарищи, на вашу ответственность…
        Ю.Г. пригласил меня с Т.К. к себе в квартиру в главном здании МГУ на чашку чая.
        – Ну, Борис, ты же не ребёнок, ты же понимаешь, ты знаешь…
        – Да, Юлиан Глебович, понимаю, знаю, больше не буду.
        И слово своё я сдержал. Никаких заметных поступков до изгнания меня из МГУ в 1984 г. больше не совершал.
        Из издательства «Мысль» я переместился в МГУ 16 сентября 1965 г. Расставаясь со мной, Б.В. Юсов лишь отчаянно воскликнул:
        – Кто же теперь поедет в колхоз?
        Меня отправляли из Географгиза в колхоз только один раз – при самом поступлении в издательство, в 1955 г. Это описано на «Проза.ру» в моём рассказе «Дочь маршала». С тех пор бог миловал, такой гадости не было, но она, оказывается, была уготована мне как разжалованному в ту осень 1965 г.! С Геофака в колхоз не посылали, потому что специальность у географов полевая и в сентябре они обычно работают в экспедициях.
        Вот так я и вернулся, куда хотел попасть, – на родную кафедру. Там я защитил в 1966 г. кандидатскую диссертацию по своей главной теме – о районировании. Народу собралось много, некоторые стояли в аудитории и толпились снаружи у её открытых дверей. Среди зрителей, сидевших в помещении, была Катя. С тех пор я её не видел.


Приложение

ВЫПИСКА ИЗ ТРУДОВОЙ КНИЖКИ

Государственное издательство географической литературы
        1. 1955.VIII.9.  Зачислен в штат издательства на должность младшего редактора.
        2. 1956.Х.1.  Переведен на должность редактора.
        3. 1959.XI.16. Освобожден от занимаемой должности в издательстве в связи с зачислением его в аспирантуру Института географии АН СССР.
        4. 1962.XI.16. Зачислен в штат издательства на должность редактора.
 
Издательство «Мысль»
        5. 1964.V.16. В связи с реорганизацией издательства «Географгиз» переведен на должность старшего редактора редакции литературы по географии СССР издательства «Мысль».
        6. 1965.III.23.  Назначен на должность старшего научного редактора редакции издания «Советский Союз».
        7. 1965.VII.1. Переведен на должность редактора редакции литературы о географических исследованиях, путешествиях, путеводителей и календарей.
        8. 1965.IX.16. Освобожден от занимаемой должности по собственному желанию.

Географический факультет Московского Государственного Университета имени М.В. Ломоносова
        9. 1965.IX.16. Зачислен на должность старшего инженера.
        10. 1967.01.01. Переведен на должность младшего научного сотрудника.

        Для "Проза.ру" 13 - 31 июля 2022 г.