Как будто не было меня

И будет все — как будто бы под небом
И не было меня!
Марина Цветаева

Промятая зверем медвежья тропа подолгу карабкалась вверх сквозь плотный, иссохший на солнце кустарник, потом вдруг спускалась на самое дно сырого каменистого каньона и, шурша мшелой гранитной галькой, тянулась вдоль ручья с тенистыми заводями и небольшими водопадами на перекатах. Мы шли нестройной, едва шевелящейся цепью, теряя последние силы и глядя в мутное пятно тур-инструктора, который, как горный козёл, скакал где-то впереди и ни разу за последние несколько часов не обернулся. Казалось, ему не было никакого дела до горстки кабинетных московитов, вознамерившихся по примеру великого русского писателя Чехова растянуть собственные биографии, как резинки, от Москвы до Охотского моря, а потом взять и отпустить с одного конца, чтобы хоть раз в жизни жахнуло, так жахнуло!

– Минута! – прокричал инструктор и принялся (наконец-то!) пересчитывать нас, ведь на медвежьих тропах бывает всякое.

Не снимая рюкзаков, мы повалились на землю и так же цепью, не сговариваясь, отключились от происходящего. Мы лежали, закрыв глаза, а жёлтые и розовые шары безмолвно плыли перед нами, тесня друг друга и меняя цвет на зелёный, даже голубовато-фиолетовый, стоило лишь плотнее сомкнуть веки. Нам думалось: «Странная штука жизнь! Уходит мгновенно, но возвращается медленно».

– Под рюкзак! – оживился инструктор и, не глядя на нас, отправился дальше.

Через четыре часа непрерывной ходьбы, сократив до минимума расстояние между жизнью и смертью, мы вышли на большую поляну и разбили лагерь. Наступал вечер. Солнце плавило верхушки деревьев, сбрасывая прощальное тепло в поднимавшийся с земли холодный изумруд первых неплотных сумерек.
Сумерки в тайге – время особое, мистическое. Всё зыбко, неопределённо. Дров натаскать для костра – проблема! Надломил сушняк и бегом назад.

– Ты чё?
– Там, т-там…

То ли таёжный Дракула щерится в темноте, то ли медведица в малиннике присела на задок и вынюхивает чужака – кого только ни приметишь в сумерках!

Но вот разгорелся костёр, разогнал тёмные страхи. Рядом с большим огнём даже слабак ощущает себя воином. Поспел чаёк – янтарный, с дымком. Пьёшь, как церковным миром изнутри помазуешься. Голова ясная, мысли чистые! Глядишь на огненные сполохи и будто жизнь свою перебираешь. Мелкое, случайное выгорает тотчас. «Ого, – думаешь, – поубавилась закладка, пора подбросить что-то крупное!» Так у таёжного костра рождаются философы.

«Думай о жизни и помни о смерти» – твердят пылающие головни, оседая и разваливая первоначальный порядок сложения. Что ж, подумать о смерти нам и правда недосуг. Жизнь увлекает, прельщает, обманывает, потом забирает лучшее из того, что мы создали, и уходит вперёд, как сахалинский тур-инструктор. Мы же смотрим ей вслед, ищем на вытоптанном большачке хоть малый свой следок и… не находим. Вроде всё так же вокруг – и всё по-другому, без нас. «Как будто не было меня» – упрекнёт Марина будущую жизнь. Что значат её слова? Ведь «не было меня» – значит, не было вдохновенных замыслов, озарений, тысяч и тысяч слов, сказанных и стая;вших, как дымок выкуренной сигареты? Но ведь это всё было. Было!

Как думаешь, друг?

Э-э, да ты спишь, философ!..