Вера бабки Акулины

Когда бабка Акулина вошла в церковь, отец Николай поморщился, но тут же спохватился – храм Божий для грешников, ибо одному раскаявшемуся рад Господь больше, чем сотне праведников. И хотя вера  Акулины была не в покаянии и причастии, а в надежде выпросить у святых чего-нибудь полезного, батюшка отчаянно молился за непутёвую прихожанку и просил Господа открыть  ей глаза на истинное православие.
Пока старуха покупала свечи, молодой священник содеял суровое лицо – хмуро сдвинул брови, согнал с губ приветливую улыбку и решительно двинулся в сторону Акулины.
- Что же ты, мать, опять ни на исповедь, ни на службу не пришла? – спросил он.
- Стара я, немощна службу стоять, да и к чему? Служба долгая, а мой век коротенек – не сегодня-завтра помру!
Отец Николай вспомнил, как рьяно Акулина выкашивала бурьян в человеческий рост, и праведный гнев его едва не излился наружу. Разудалая коса в руках бывшей колхозницы свистела и валила под корень траву так, что даже у молодых деревенских мужиков от зависти перехватывало дыхание.
- Немощна, говоришь? А два стожка сена за сараем не твоих рук дело?
- Моих, - призналась Акулина. – Святой Пантелеймон помог, от хвори избавил.
- А как на литургию идти,  хворь заново приключилась? – ехидно спросил священник.
- Так, родимец.
- Бога ты не боишься, и веры в тебе нет ни на грош. Главный в церкви – Христос, а ты заветов Господних не чтишь и главного не разумеешь. Святым ходишь свечки ставить, будто взятку несешь чиновникам в администрацию: вот тебе, Никола, свеча, а вот тебе, Матрона. Ты, Никола, овечек на выпасе побереги, а ты, Матрона,  соседа от погреба отвадь…
- Так ведь он, ирод, повадился огурцы из бочки таскать на закуску! Кому по нраву, когда чужой человек на твоё имущество зарится? Я ли не стыдила его, пьянчужку окаянного? Ничем не проймешь, одна надежда была на Матронушку!
- Горе мне с тобой, мать. О какой глупости вздумала святую Матрону просить! И что, помогла тебе твоя заступница?
- Еще как помогла!  Полез Кондрат в погреб без спросу, а ступени после дождя скользкие были. Навернулся спьяну; в больнице говорят, лодыжку подвернул. Недельки две уж в чужой погреб ходить не будет, потому как нога в гипсе, и за то Матронушке моё почтение!
Отец Николай в изнеможении ссутулился и грузно опустился на лавку. Ноги после литургии отекли и страшно болели, но еще сильнее болело у батюшки сердце о глупом и нищем приходе, куда его забросила судьба.
«Господи, помилуй нас грешных!» - подумал он про себя.
- Вижу, опять свечки ставить пришла, - сказал он, подавив раздражение. -  Беда у тебя какая?
- А то! Одну свечу – Матери Божьей, злых сердец умягчение которая.
- А кого хочешь умилостивить? – не удержался от любопытства отец Николай.
- Упыря, зятя своего, - честно призналась Акулина.-  Второй месяц нос не кажет, а как мне одной в семьдесят лет на овец травы накосить?
- Так ведь ты же сама его со двора прогнала! – удивился отец Николай. – Ты заварила кашу, тебе и прощения просить.
- Мне? За то, что правду в глаза сказала? Так я и теперь от слов своих не отказываюсь – не пара он моей Гальке. И Галька дура, какой свет не видывал! Девка видная, техникум окончила, а пошла за скотника!
Отец Николай вспомнил день, когда венчал Галину и Алексея – жаркий июнь вступал в права, и ландыши источали томительный аромат; в церкви было светло и пустынно; в золотом столбе пыли стояли двое влюблённых – робкая невеста и смиренный жених…
- А не лишним был  бы скотник в твоем хозяйстве, мать, - заметил отец Николай. -  Сарай-то большущий, можно  не только овечек держать. Когда мужик навоза не боится, и хряка можно завести, и корову.
- Вот и я о том подумала давеча. На молоко да мясо нынче спрос. Дачникам можно продавать, они  денег за парное мясо не жалеют. В доме, где есть скотина, всегда достаток будет. Я и решилась  – поставлю свечку, а Матерь Божья наши распри уладит как-нибудь.
- Самой надо хлопотать, а не Божью Матерь просить. Покайся да сходи к молодым. Алешка отходчивый, и Галька уже на сносях – как ей рожать без материнского благословения?
- Пожалуй, схожу, - согласилась Акулина. -  Если здраво рассудить, Алешка, хоть и на скотном дворе, всё ж при деле. Другие-то парни при нынешней безработице  вовсе на шее родителей сидят. А городские ребята в нашу глушь не поедут – кому охота в нищету, грязь? Так что пускай молодые живут, слова худого больше не скажу. Старость ведь не за горами. Кто за мной, болезной, кроме них, ходить будет? Правильно я рассудила, отче?
Отец Николай довольно кивнул.
- Ну, а другие свечи кому?
- Косме и Домиану. Только вот иконки нужной я в твоем храме не нашла…
- Всем святым поставь – по Божьей воле дойдет молитва. А к ним с какой требой?
Отец Николай знал, что Акулина оказывалась в церкви только тогда, когда прижимала нужда. «Я – тебе, Господи, а Ты – мне», - вместо молитвы шептала Акулина, возжигая перед образами свечи. Такой негласный договор – свечка за какое-либо пожелание – Акулина считала вполне справедливым.
- Хворать я стала часто, батюшка. То плечи, то поясница. А впереди – сенокос, а после – картошку копать да в лес по бруснику.  Надо бы вымолить  здоровьица на все домашние дела.
- И на то, чтобы службу в церкви отстоять, тоже здоровьица попроси, - подсказал отец Николай. – Об этом прежде всего Господа молить  надо. А почему решила свечи поставить Косме и Домиану? Целителю Пантелеймону прежде поклоны била.
- В том-то и дело, родимец, что все болящие к Пантелеймону идут. К этому святому очередь просителей такая, как к терапевту после отпуска. А мне срочно надо радикулит вылечить -  через неделю дожди обещают, сено нужно каждый день ворошить,  а спина не казенная…
- Раскудахталась! Если хворь одолела, то и шла бы в поликлинику. В церковь ходят, чтобы душевные недуги врачевать.
- В поликлинике народу много и врачи молодые, неопытные, - пожаловалась Акулина. – Одно лечат, другое калечат. А угодники Божии милостивы, на кого, как не на них, старикам надеяться?
- Пожалуй, так, - согласился отец Николай, вспоминая о том, как накануне отпевал еще не старого прихожанина Григория, помершего в сельской больнице. – Добро, ставь свечи Косме и Домиану.
Отец Николай внимательно следил за тем, как Акулина возжигает свечи святым угодникам - это было любимым занятием деревенских стариков и старух. Одинокие, забытые городской роднёй, они с радостью верили в то, что хоть кому-то на белом свете есть до них дело. Старики   общались с угодниками вольно, если не сказать запанибрата: поклон тебе, отче такой-то, будь весел и здрав в небесной обители, и про нас не забудь. Старухи приходили в церковь нарядные, с поклонами лобызали оклады Спаса и Богородицы, жалели воинов-мучеников, но особливо почитали страстотерпцев, ибо тем на роду были написаны такие страдания, какие простому обывателю и не снились. «Божьи люди покоя не знали, что говорить про нас!» - вздыхали они и светлели лицом, как будто чужое горе облегчало их беды. Именно старухи  смиренной вереницей тянулись по воскресеньям к алтарю, и отец Николай умел каждой сказать ласковое слово. Самые ветхие бабки молодели, когда добрый батюшка принимал исповедь и покрывал их головы епитрахилью.
Но Акулина не ведала за собой грехов и не понимала церковных таинств. Вера ее была неправедна и дремуча: вместо того, чтобы корить себя за недостойные поступки и мысли, она хвалилась  почитанием святых икон и тратой последних пенсионных грошей на церковные свечи. Одно это огорчало отца Николая больше, чем все вместе взятые грехи остальной паствы.
- Акулина Павловна!
- Чего тебе, родимец?
- Вот если бы ты на исповедь пришла, да службу отстояла, да причастилась от души, авось и прошел бы твой радикулит. Болезни ведь за грехи попускаются, а ты, надо полагать, ни разу на причастии не была.
- А зачем мне твое причастие? Я и без него к Богу причастна.
- Это как же? – удивился священник.
- Слово Божие дома читаю, святым угодникам молюсь.
- Знаю я твои молитвы! Дай, угодниче, то, подай это… Будто барыня с лакеем. А ведь молитва – это чудо на земле грешной, ты ведь перед Господом предстоишь, и всё ангельское воинство за тебя радуется…
- Так уж и радуется?
- Ты, Акулина Павловна, невежда каких свет не видывал. Не обижайся, не со зла говорю. О вере толковать любишь, а сама ни попросить, ни поблагодарить силы небесные не умеешь!
Акулина с укором поглядела на священника.
- Ты вот давеча на проповеди говорил: если имеете веру хоть с горчичное зерно – спасётесь. Молиться толково не умею, в том твоя правда, но  веру имею аккурат с то горчичное зерно. Сам Христос спасение обещал, чего ж ещё?
- Любишь ты с Богом торговаться! – не вытерпел отец Николай. - А ведь годы идут, пора  о душе позаботиться. Как мытарства-то проходить думаешь?
- Рано хоронишь, батюшка, - осерчала Акулина. – Я, если Бог даст, всех вас переживу. Мой родитель покойный до ста лет дожил, а мать и более проскрипела. Думаешь, я не проживу? Да ты еще лет  двадцать будешь в мою честь «Многая лета» петь, помяни моё слово!
- Как скоро хворь твоя прошла! –  обрадовался отец Николай. – Еще свечка не оплавилась! Слава вам, угодники Божии Косма и Домиан!
Бабка Акулина почуяла подвох  в словах батюшки и разобиделась.
- Что ты за человек! Не придешь в церковь – плоха, придешь – опять не упакала.
- А потому, мать, что мало просто в храм Божий прийти. Надо правильные понятия о вере иметь и по ним жить.
- Вот и Божии люди теперь живут по понятиям! Куда мир катится?! – пригорюнилась Акулина.
«Куда мир катится?» - повторил про себя отец Николай, а вслух произнёс:
- Значит, не будешь на службы ходить? Под свою глупую бабью природу Божье слово норовишь переиначить? Так вот что я скажу: всё в этом храме по святой Божьей воле и для Его славы делается, и отсебятины я не потерплю. Нечего со своим уставом в чужой монастырь лезть.
Бабка Акулина опешила и испуганно заморгала.
- Отчего осерчал, родимец? Никак в толк не возьму. Нешто мне теперь к иконам не ходить?
- К Богу сначала изволь обратиться, а опосля к иконам. Святые по благодати Божьей чудеса творят, а ты знать истинного Бога не желаешь. Что мне с тобой, дурой грешной, делать? Как вразумить, чтобы на литургию пришла?
- Угоднику Николаю свечку поставь, - подсказала Акулина. – Он, человеколюбец, в любом деле спорый помощник. Давеча зуб разболелся, хоть на стенку лезь! И такая боль, родимец! Ни о чем думать не могла, лоб только перекрестила да Николушке поклонилась. Враз от мучений избавил, голубчик! Меня, грешную, послушал, и тебя послушает – на то он и угодник, чтобы беды людские врачевать!
- Не принимает Никола молитвы за тебя, раба Божья Акулина. Видать, пропадать твоей душеньке придётся.
- Не пойму, о чем говоришь, отче. А впрочем,  некогда мне долго лясы точить – сено разметать надо, а помощников нет! Будь здоров, голубь, а если зятя моего увидишь, скажи – пущай вилы захватит стога ворошить!
За окном, припекаемые зноем,  серели пыльные тополя,  где-то в полях громыхнуло.
- Мать, ты слыхала? Гремит!
- Не будет грозы. Илье-пророку давеча сторублевую свечку поставила – очень вёдрышко нужно сенцо подсушить.
Отец Николай проводил Акулину осуждающим взглядом.
«Живет человек и невдомёк ему, короткий или долгий век на роду написан, - подумал отец Николай. – Страшно о смерти думать старикам, оттого за земные дела, как за соломинку, хватаются и о жизни вечной не радеют. Простишь ли, Господи, мою Акулину за веру неправую?».
Луч света скользнул по образам, и отцу Николаю показалось, что Богородица ласково глядит на дверь, за которой исчезла Акулина. За окнами от ветра бушевала листва, но ласточки взмывали высоко в небо, а на ослепительном небе не было ни единого облачка.
«Чудны дела твои, Господи!» - подумал удивлённо отец Николай и осенил грудь крестным знамением.