Свет далекой звезды Юрий Морфесси. Часть первая

Ровно шестьдесят семь лет назад, 12 июля 1949 года, от разрыва сердца в Баварском городе Фюссен, скончался человек,  имя которого на долгие годы было забыто в России. Его ласкающий низкий баритон, точная фразировка и особая щемящая задушевность исполнения покоряли когда–то русского зрителя… Этого мужчину называли «Баяном русской песни» и «русским Баттистини».  Я говорю о Юрии Спиридоновиче Морфесси, всеобщем любимце, которому так и не было суждено увидеть свою милую, дорогую Россию…
Юрий Морфесси родился 4 (по новому стилю 17 сентября) 1882 года, в Афинах. Маленькому Юре был всего год, когда родители переехали в Одессу, поэтому первые детские впечатления мальчика уже были связаны с Россией. Именно нашу страну Морфесси назовет потом своей родиной и проживет в ней первую половину своей жизни. Будучи греком по происхождению, этот человек останется в душе русским.
В Париже он издаст замечательную книгу мемуаров: «Жизнь. Любовь. Сцена. Воспоминания русского Баяна». Книга выйдет из печати в 1931 году. Так что, Юрий Спиридонович сам поведет нас по своей непростой жизненной дороге…
Его отец, Спиридон Морфесси, был «талантливый и разносторонний дилетант».  Занимался адвокатурой, журналистикой, прекрасно пел, делал все понемногу, чего душа желала. Морфесси – старший даже исполнял обязанности греческого вице-консула, правда, весьма неудачно. 
Детей в семье было трое: Юрий, Денис и Надежда. Судьба всех троих была связана с музыкой: Надя стала прекрасной певицей, Юрий певцом, а Денис композитором, причем некоторые романсы он писал специально для брата… Хотя, ни родители, ни предки, никакого отношения к музыке не имели.
Глава семейства был человеком очень взбалмошным и ищущим сильных ощущений.  Он погиб, когда Юрию шел девятый год. Спиридон панически боялся воды и, по иронии судьбы, утонул во время морской прогулки.
О последних часах жизни отца Юре рассказал один капитан частного пароходства, с которым Морфесси – старший отправился в свою последнюю и единственную морскую прогулку:  «В одно из воскресений мой отец, капитан и еще какой-то полурыбак, полуматрос, взятый для ухода за парусом, вышли на лодке в открытое море с тем, чтобы, вдоволь надышавшись бодрящим соленым воздухом, вернуться в Одессу ко второй половине дня.               
Чарующий воздух, восход солнца, сулили одно сплошное удовольствие. Спутники, привлекши к ответу корзинку с напитками и снедью и плотно позавтракав, уже начали подумывать о возвращении. За десятки верст воздушным миражем поднималась из морской глади красавица Одесса…
Капитан озабоченно всматривался в чуть заметную точку в беспредельной лазури небес. Только его профессиональный глаз мог усмотреть ее, эту точку и понять ее зловещее значение. Капитан заволновался и заторопился.
-  В чем дело?- допытывался отец.
-  Будет большая буря.
- Э, какая там буря! Так тихо! На небе ни облачка!
Но уже через несколько минут появилась черная туча, а еще через несколько минут такими же тучами заволокло небеса от края до края. Как исполинское чудовище с тяжелых цепей сорвалась буря. Дали очень опасный при данных обстоятельствах поворот через фордевинд. Момент, и как детский кораблик, перевернуло лодку. Все три спутника очутились в бешено кипящей воде. За лодку нельзя было ухватиться, она тот час же пошла ко дну: к ее мачте было привязано два балласта, два мешка с песком. Слабосильный и уже в годах, полуматрос, полурыбак утонул первым…
Мой отец, хотя и не умевший плавать, с таким безумным отчаяньем боролся за свою жизнь, что ему удалось отвоевать несколько минут у смерти. Думая как-нибудь помочь старому другу, капитан подплыл к отцу и попридержал его на воде… Отец, уже теряя сознание, подобно всем утопающим, так вцепился в рубашку капитана – клещами не разнять было бы его закостеневших пальцев.
Спасти моего Спиридона нельзя было, - рассказывал потом капитан, - оставалось одно из двух: либо мы вместе погибнем, либо представлялась возможность, да и то весьма сомнительная, мне одному уцелеть. Я перекрестил его, и, захлебываясь уже, разорвал пополам свою рубаху: никак нельзя было иначе освободиться от вцепившегося в нее Спиридона. Так он бедняга и скрылся под водою, зажав лоскутья моей рубахи, а я вступил в отчаянную борьбу с волнами.
Пять часов продолжалась эта борьба.
Обессилев, капитан на миг терял сознание, страшным напряжением воли возвращал его себе и вновь отстаивал свою жизнь. Только к вечеру, бесчувственный, он подобран был каким-то парусником… 
Да, чуть не упустил одну очень важную для меня подробность.  Капитан говорил, что последней фразой моего тонущего отца было: «Господи, что ждет моего Юрия!»
               
В этих словах его была тревога за мою участь. Отец мой был грек, а у греков, суеверных как большинство народов Востока, неискоренимо следующее поверие: если отец умер неестественной смертью, точно такой же смертью погибнет и его сын…»
Как мы с вами убедились, поверие не оправдалось. Судьба приготовила сыну совсем другой конец, напрасно так тревожился Спиридон Морфесси, у Господа на каждого свои планы. Все, описанное выше, случилось в 1891 году.
Что касается родословной Юрия Спиридоновича, то известно, что  по материнской линии он был правнук греческого пирата. Мать певца в девичестве носила фамилию КапАри, а прадед со своей шайкой пиратов–головорезов наводил на людей ужас, занимаясь разбоем и грабежами. Ходили легенды, что где-то в пещерах он хранил несметные сокровища. Ах, как правнук будет мечтать в зрелые годы получить хотя бы малую часть этих сокровищ! Мама рассказывала Юре, что когда-то они были очень богаты, вели торговлю хлебом, который грузили целыми пароходами.  Фирмы Морфесси и Капари считались одними из самых успешных, пока однажды в русско-турецкую войну все пароходы с хлебом не были потоплены, и в одночасье успешные предприниматели  не превратились в бедняков.
C восьми лет Юра уже зарабатывал хлеб своим голосом, он поступил в Одесское греческое коммерческое училище, где пел в церковном хоре, за что получал двенадцать рублей в месяц. Плюс выступал с причтом в частных домах, получая за это около сорока рублей.
Однажды мальчишка принес домой целый мешок кренделей, булок и разного сдобного теста. Мать всплеснула руками:
- Этого только не хватало! Какой стыд! Точно мы нищие, и у нас даже хлеба нет! Чтобы ты никогда не смел больше этого делать, Юра!
Однажды на кладбище кто-то угостил ребят колевом,  (блюдо нечто вроде кутьи, только политое медом и еще чем-то сладким).
Юрик решил набрать себе этой вкусноты как можно больше. Какой с мальчишки спрос, сложил все в фуражку, да и нахлобучил ее себе на голову! Бедной матери с трудом удалось отодрать фуражку от головы сына. Пришлось потом долго мыть ему голову горячей водой с мылом.  Как Морфесси потом напишет, мать устроила ему двойную головомойку: в прямом и в переносном смысле. 
Юра рос очень сильным и крепким парнем. Ему всегда хотелось движения и простора. При своей стройной фигуре, интеллекте и отличных внешних данных, учился Морфесси плохо. Любимыми предметами будущего певца были русский язык, черчение и физкультура. Юра крутил «солнышко» на всевозможных кольцах и трапециях, на зависть всем ребятам. Ненавидел точные науки, особенно математику.  Учитель столь ненавистного предмета часто говорил ему:
-Морфесси, друг мой, и математика не в ладах с тобою, и ты не в ладах с нею. Лучше приналяг на гимнастику. Вон у тебя плечи и грудь богатырские!
Что, в общем, Юра с удовольствием и делал. С детства он очень любил цирк, особенно фокусников, жонглеров и клоунов. И еще музей восковых фигур. Именно с этим музеем было связано одно воспоминание, в тот день мальчик впервые столкнулся с человеческой подлостью…   Вот как об этом вспоминал сам Морфесси:  «Детская душа особенно чутка и восприимчива и чутка и к дурному, и к хорошему.  Позже случалось мне быть жертвой беспредельной человеческой гнусности, но никогда это не волновало и не возмущало меня до такой степени, как в тот далекий – далекий осенний день, когда мама торжественно дала мне рубль на посещение «музея». Иду я, ног под собой не чувствуя от предвкушаемого удовольствия. На Дерибасовской останавливает меня господин, тогда показавшийся мне верхом элегантности…
Улыбнулся искательно, дружески.
- Ты куда, малыш, торопишься?
- В музей восковых фигур.
- А деньги у тебя есть?
- Есть! Мама рубль дала!
- А хочешь из одного рубля два сделать?
- Хочу! – жадно проснулся во мне воспитанник коммерческого училища.
- Тогда живо давай мне твой рубль, подожди меня за углом. Я тебе через пять минут вынесу два, и мы вместе пойдем в музей.
Проходит десять минут, двадцать, целый час, а господина нет, как нет… Холодно, замерз я… Но не в холоде суть, и не так жалко рубля, как досадно и больно, что господин, обманув детское доверие мое, оказался жуликом…
Возвращаюсь домой в слезах. Принес матери повинную. Ничего, отпустила новый рубль, но со строгим внушением – не только не давать денег незнакомым, но и вообще, не вступать с ними в разговоры. И я пошел в музей.
[…] Каких только знаменитостей не перевидал я за свой бумажный, канареечного цвета рубль!
Но этим не кончилось. Финал как нельзя более иллюстрирует «наказанный порок» и торжествующую добродетель».
Финал таков: Однажды, весною, вышел я из дому. На углу стоял городовой, знавший всех нас. Меня он любил, и для него я был «паныч Юра». По обыкновению разговорились. Как вдруг смотрю и глазам не верю: мимо проходит обокравший меня господин.
- Смотрите, смотрите, тот самый! – кричу я приятелю – городовому; Он был давно посвящен в мое заключение. Городовой нагнал жулика, сцапал и отвел в участок.
На другой день мой усатый друг в медалях и с желтым шнурком от револьвера рапортовал мне: Ну, панычу Юра, и утюжили мы вашего злодея в участке! Только перья сыпались! Здорово утюжили!»
Если бы только знал этот жулик, кого он обманул, ему бы, наверное, стало стыдно…
В детстве Юра, как и большинство его сверстников, мечтал о путешествиях. Юный Морфесси зачитывался произведениями Купера и Майн-Рида, но больше всего он любил издаваемый братьями Вернерами журнал «Вокруг света», с заманчивыми картинками и запахом свежей типографской краски.
И вот однажды Юра с соседскими ребятами братьями Ростоповыми и Жоржем Лонгиновым сообща решили бежать в Америку, поохотиться за скальпами краснокожих. Для такой поездки, разумеется, нужны были деньги. Если остальных мальчишек родители баловали карманными деньгами, то Юре мать никогда не давала больше рубля. Да и о географии мальчишки имели тогда самое смутное представление…
Но что может остановить мальчишек, начитавшихся приключенческих романов? Лишь бы ехать, лишь бы сдвинуться с места, а там разберемся!
И вот однажды у одного рыбака, на Ланжероне, ребята присмотрели лодку. Лодчонка была старая и хлипенькая, кое-где заштопанная ржавой жестью. Но рыбак уверял, что лодка все выдержит, и на ней можно пуститься куда угодно.  Наивные мальчики заплатили этому человеку свои с таким трудом накопленные сто рублей, договорившись, что рыбак с лодкой будет ждать их в условленном месте.
Надо ли говорить, что из этого вышло?  Больше мальчишки никогда не увидели ни лодки, ни рыбака, ни своих денег…  Это было второе столкновение Морфесси с человеческой подлостью.
Горький опыт не остановил незадачливых мореплавателей, и ребята предприняли вторую попытку. Из Одессы отправлялся океанский пароход «Владимир», везя на Сахалин большую партию каторжников. Ребята решили тайно проникнуть на судно и забраться в трюм, а там, что Бог даст.
Ростоповы и Лонгинов так и сделали, а вот Юра проспал момент отхода «Владимира», чем был очень раздосадован. Родители друзей забили тревогу, и горе-путешевственники были сняты с парохода где-то в Константинополе и водворены в родные пенаты.
Но и это не остановило ребят, и мальчики предприняли третью попытку. ;
На этот раз наши путешественники  избрали сушу. Раздобыли где-то стареньких и тощих лошадей без седел и уехали в степь. Через три дня вернулись: уставшие, голодные и измученные; ноги юнцов были стерты в кровь, и сами они больше ни о каких путешествиях не помышляли.
Юра был подавлен, но волновался он напрасно: уж чего-чего, а возможность скитаться по белу свету, да еще и не имея права вернуться на Родину, судьба предоставит ему с лихвой… 
Каждое воскресение Морфесси вставал в церковный хор в три часа ночи, чтобы успеть к ранней обедне, чистил свою гимназическую форму, причесывался и зимой по темным улицам, а летом, пригреваемый лучами утреннего солнца, отправлялся петь.
Со временем дискант юноши превратился в красивый бархатный баритон, который свободно перекрывал весь хор, состоявший из 50 человек.

У педагогов Юра Морфесси был на хорошем счету, его уважали и прочили блестящую карьеру: «Зачем тебе наука, Морфесси? Поступишь в театр, а жизнь тебя научит уже всему остальному».
Надо сказать, что театр Юра полюбил с раннего возраста. Особенно оперетту.  Одесса той поры была поистине музыкальным городом. Туда часто приезжали мэтры итальянского вокального искусства: Марчелла Зембрих, Анджело Мазини…  После своего третьей неудавшийся поездки в Америку Юра стал копить деньги на походы в театр. Особенно юноша любил слушать «короля итальянских баритонов» Маттиа БаттистИни. До конца жизни наш герой считал этого человека своим учителем. Много позже и самого Морфесси зрители будут называть «русским Баттистини».
Но прежде чем говорить об ученике, нужно сказать несколько слов об учителе.
Маттиа Баттистини родился в Риме 27 февраля 1856 года.  Сын знатных родителей, он получил прекрасное образование. Учился в медицинском факультете Римского университета, но занятия оставил, твердо решив заниматься музыкой.  Родители сильно возражали против этого, но ничего не помогало, и Баттистини поступил в Римскую Королевскую Академическую филармонию. Сначала он пел тенором, но опытные педагоги Венеслао Персикини и Эудженио Терциани поставили ему голос в баритональном регистре.
Дебют певца состоялся в 1877 году, когда он исполнил ораторию Мендельсона «Павел», под управлением известного тогда итальянского дирижера Этторе Пинелли.  Чуть позднее была оратория Гайдна «Четыре времени года». С этого времени слава Баттистини росла.
Вот как в шестидесятых годах прошлого века свои впечатления описывал украинский оперный певец С.Ю. Левик: «Баттистини прежде всего был богат обертонами, которые продолжали звучать еще долго после того, как он переставал петь. Вы видели, что певец закрыл рот, а какие-то звуки еще держали вас в его власти. Этот необыкновенно располагающий к себе, привлекательный тембр голоса бесконечно ласкал слушателя, как бы обволакивая его теплом».
Описывая свое первое знакомство с «королем баритонов»,  Морфесси говорит об обворожительной простоте обхождения мэтра. Юрий Спиридонович отмечает, что многие монархи Европы относились к певцу благосклонно,  в том числе и из-за его знатного происхождения. Не был исключением и наш государь, Николай Александрович, очень ценивший пение талантливого итальянца.
И вот, в один прекрасный день, некие покровители приводят шестнадцатилетнего Морфесси в «Лондонскую гостиницу», где остановился Баттистини. Бедный Юра, боясь переступить порог его номера, весь дрожал от трепета и волнения: «Те, кто мне протежировали и ввели к Баттистини, попросили короля баритонов прослушать меня.
С  пленительной улыбкой, расправив фалды чудеснейшей визитки, - я такой никогда до этого не видел, - Баттистини подсел к роялю, взял ноту и обратился ко мне по - французски: 
- Повторите!
Я, успевший наслушаться Баттистини в целом ряде опер, взял эту ноту в его же собственном стиле и духе. Сняв с клавишей свои длинные, тонкие пальцы, полубог посмотрел на меня с изумлением.
- Молодой человек, да у вас редкий подражательный талант! Мой голос вы передаете с неописуемой точностью!
И, обратившись к моему покровителю, Баттистини продолжал:
- Ему необходимо ехать в Италию и поступить к знаменитому Котони. Если он будет даже вторым Котони, он сделает себе мировое имя. Пошлите его в Италию, не теряя времени! Волшебник Котони обработает его голос…»
Но ни в какую Италию Морфесси поехать  было ни суждено. Причина банальна, ни у него, ни у матери не было денег. В прочем, Юра и не расстраивался по этому поводу, слава по пятам догоняла его и в Одессе.
Как и всякий мальчишка той поры, Морфесси очень любил военные оркестры. Юре нравилось, поспевая за оркестром, отбивать такт, испытывая чувство радости и восторга. И вот однажды, как всегда не глядя под ноги, будущий певец с размаху впечатался головой  в фонарный столб, что было дальше, Юра уже не помнил, и очнулся он только дома. На лбу выросла огромная шишка, которая потом долго болела. 
Как и всякий певчий, Юра рано научился пить водку.  Был у них в хоре один пропойца, Татаринов. Однажды он попросил у Юрия денег на водку. У мальчика денег не оказалось, и надо было срочно что-то придумать. На счастье Татаринова на площади они увидели старого еврея, толкавшего тачку с арбузами. Старый певчий не растерялся и тут же вызвался помочь еврею продать всю эту тачку. Они договорились, что Татаринов получит за свою помощь пятнадцать копеек, (тогда этих денег могло хватить на водку, еще и на маленькую закуску оставалось.)  В результате арбузы были проданы, и вечером старый певчий уже не вязал лыко. Попробовал первый раз спиртное и Юра. Хотя, алкоголиком в отличии от Татаринова, Морфесси не стал, но и убежденным врагом бутылки за всю свою жизнь никогда не был…
В то время Юрий уже был популярен в Одессе. Однажды был знаковый случай, когда Морфесси не дал себя обмануть. Жаркий летний день. Детский сад. Какой-то столик. На столике фонограф и потные, уставшие люди напряженно вслушиваются в него, всем распоряжается какой-то грек. Грек узнал Морфесси и спросил его:
- А не хотели бы вы услышать свой голос?
- Разумеется, хотел бы! 
И Юрий напел на фонограф несколько романсов.  После этого грек старательно делал вид, что они с Морфесси не знакомы. Через некоторое время та же сцена, но фонограф воспроизводит уже Юрин голос, и грек за прослушивание собирает деньги с почтеннейшей публики. Морфесси вскипел и поставил ультиматум: либо гонорар, либо никакого прослушивания!  Грек помялся-помялся и заплатил Юрию три рубля.

В это самое время Юра уже был учеником Одесской консерватории  по классу пения у Павла Борисовича Борисова, бывшего артиста Большого театра.  Приближался день оперного дебюта Морфесси  в «Фаусте», в роли Валентина, но Юру чуть не сгубила привычка к морским прогулкам.  После поездки на яхте он простудился и тем же вечером потерял всякую способность говорить.  А завтра выступать!  В первых рядах будут сидеть музыкальные критики и журналисты!  Что делать?  Но Юра выход нашел. Он вспомнил, как спасаются басы перед церковными службами, с перепоя потерявшие голоса. Морфесси сделал смесь: полбутылки горячего молока, полбутылки коньяка, влил все это  в себя, дальше в ход пошли теплые вещи: пальто, шубы, одеяла…  Юра лег и уснул богатырским сном, а с потом вышла и вся болезнь!   На следующее утро он был уже абсолютно здоров, и оперный дебют, от которого так много зависело, состоялся и прошел с огромным успехом!
Вспоминает Морфесси в своих мемуарах и другой случай, связанный с морем.  У него был друг, Женя Ляховецкий.  Женя предложил как-то пойти с ним на ледоколе. Там под Очаковым шестнадцать иностранных судов скованы льдом, и им надо помочь освободиться. А Юре через несколько дней надо было выступать на концерте в честь славянского общества. Женя уверил, что за три дня они всё успеют, и на свой страх и риск Юра согласился.  Но не успели они приплыть в Очаков и приняться за работу по спасению кораблей, как Женя получил новое задание: плыть в открытое море для спасения погибающего судна.  Но они опоздали. На волнах уже качались какие-то жалкие обломки. Что было делать? Нужно было возвращаться назад.  На обратном пути Юра слушал песни матросов, и одна из них твердо врезалась ему в память. Вот, что об этом пишет сам Морфесси:  «Это была моя первая композиция. Называлась она «Вахта кочегара». Это было задолго еще до первой революции (имеется в виду, до революции 1905 года, Е.П.), но в тексте уже было что-то большевистское. А, между тем, к слову сказать, не только матросы, но и кочегары, эти парни «машинного отделения» обставлены были добропорядочно во всех отношениях». 
В последствии эта песня получит название «Раскинулось море широко», обретет популярность в народе, кто только ее потом не пел! Но первым ее исполнителем был  именно Юрий Морфесси, причем, он еще ее изгладил, отцензурировал и стал исполнять на концертах, что очень нравилось уже тогда революционно настроенной молодежи.  А первый вариант песни, народный, матросский был значительно более революционным, но он не сохранился. А то, что сделал потом Морфесси, и стало исходным вариантом песни «Раскинулось море широко»: 
Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали,
Товарищ, мы едем далёко,
Подальше от рОдной земли. 
И так далее.
Возвращаясь назад, наши путники попали в «сало», мелкий лед и продвигались сквозь него очень медленно. Юра волновался, что они не успеют, но, благодаря находчивости друга, сошел на берег за несколько часов до концерта. Так неокрепшая певческая репутация Морфесси вновь была спасена.   

А дальше нужно было уезжать…  Уезжать в Киев… Нашего Юрочку манили новые, неведомые дали, чужие, казавшиеся прекрасными города, амбиции. Кстати сказать, реализовавшиеся. Нужно было строить карьеру певца и  идти к известности быстрыми шагами. Вот что пишет сам Морфесси о прощании с родными: «Чего-чего только я не вспомнил напоследок, садясь в вагон поезда, уносившего меня в Киев… Слезы провожавших меня сестры и мамы… Я вижу дорогие, заплаканные лица сквозь туман своих собственных слез…» 
Вспоминал дорогой до Киева Морфесси и знакомство с молодым тогда поэтом Иваном Буниным и его первой супругой Анной Цакни. И много еще чего вспоминал… А с Буниным они будут дружить до конца жизни и всячески поддерживать друг друга в эмиграции. Но это уже совсем другая история, и на этом месте, читатель, позвольте мне закончить мой рассказ о детстве и отрочестве Юрия Морфесси.

                2016-2022гг.