Блок. Идут часы, и дни, и годы... Прочтение

«Идут часы, и дни, и годы…»
 



                Идут часы, и дни, и годы.
                Хочу стряхнуть какой-то сон,
                Взглянуть в лицо людей, природы,
                Рассеять сумерки времен…
 
                Там кто-то машет, дразнит светом
                (Так зимней ночью, на крыльцо
                Тень чья-то глянет силуэтом,
                И быстро спрячется лицо).
 
                Вот меч. Он – был. Но он – не нужен.
                Кто обессилил руку мне? –
                Я помню: мелкий ряд жемчужин
                Однажды ночью, при луне,
 
                Больная, жалобная стужа,
                И моря снеговая гладь…
                Из-под ресниц сверкнувший ужас –
                Старинный ужас (дай понять)…
 
                Слова? – Их не было. – Что ж было? –
                Ни сон, ни явь. Вдали, вдали
                Звенело, гасло, уходило
                И отделялось от земли…
 
                И умерло. А губы пели.
                Прошли часы, или года…
                (Лишь телеграфные звенели
                На черном небе провода…)

                И вдруг (как памятно, знакомо!)
                Отчетливо, издалека
                Раздался голос: Ecce homo!
                Меч выпал. Дрогнула рука…
 
                И перевязан шелком душным
                (Чтоб кровь не шла из черных жил),
                Я был веселым и послушным,
                Обезоруженный — служил.
               
                Но час настал. Припоминая,
                Я вспомнил: Нет, я не слуга.
                Так падай, перевязь цветная!
                Хлынь, кровь, и обагри снега!
                4 октября 1910



А.А. Блок. «Полное собрании сочинений и писем в двадцати томах. ДРУГИЕ РЕДАКЦИИ И ВАРИАНТЫ»:
     «
     Вариант публикации в сб. "Антология"
     Заглавие                Исход
     »
 
Из Примечаний к данному стихотворению в  «Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах»  А.А. Блока:
     «
     Основываясь до известной степени на "великолепном спондее последней строки" стихотворения, В.Н. Княжнин, близко знавший поэта, писал: «Быть титаном не возможно. Но что-то "загладить" необходимо. И он принялся за загладку. И жертву он принес самую страшную; в жертву он принес – самого себя». Стихотворение Княжнин назвал «изумительным, и непонятным для всех, кто сердцем не чувствует Блока или не мог и не хотел считаться с его заявлением "рассматривать" всю его лирику с 1897 г. как "дневник" ... » (Княжнин В.Н. Александр Александрович Блок. Пб., 1922. С. 74-75).
     »
    
     Напомню, что «спондей» – это два подряд ударных слога, классический пример того – строка из «Полтавы» Пушкина, точнее – начало строки: «Швед, русский — колет, рубит, режет». Сравните: «Хлынь, кровь, и обагри снега».
     Я не знаю, где Блок заявляет, что вся его лирика – это дневник. Известно другое:

Ал. Блок. «О современном состоянии русского символизма»:
     «…В лазури Чьего-то лучезарного взора пребывает теург; этот взор, как меч, пронзает все  миры: "моря и реки, и дальний лес, и выси снежных гор", –  и сквозь все миры доходит к нему вначале – лишь сиянием Чьей-то безмятежной улыбки.
     …Миры, предстающие взору в свете лучезарного меча, становятся все более зовущими…
     …Либо существуют те миры, либо нет. Для тех, кто скажет "нет", мы остаемся просто "так себе декадентами", сочинителями невиданных ощущений, а о смерти говорим теперь только потому, что устали…»

Ал. Блок. Из предисловия к «Собранию стихотворений» 1911-ого года:
     «…многие из них, взятые отдельно, не имеют цены; но каждое стихотворение необходимо для образования главы; из нескольких глав составляется книга; каждая книга есть часть трилогии; всю трилогию я могу назвать “романом в стихах”».

     Не дневник – роман. Дневник – это для себя, чтоб запомнить, чтоб выплеснуться, успокоиться, роман – для других, роман – произведение искусства.   Еще раз: это произведение – то есть, то, что производится, что выстраивается. Из, может быть, не имеющих никакой отдельной ценности  стихотворений. Как в «Стихах о Прекрасной Даме».
     Но каждое отдельное стихотворение – это описание, честное описание – для себя же писалось! – тех самых «миров», где он явный актор – то есть, по-настоящему действующее лицо. Где «быть титаном» для него – это было даже не «возможно», а долгом, ежедневной нормой поведения.
     Но в исходном стихотворении, в этой главе тома «Страшный мир», он никак не может разобраться, в каком же из миров он сейчас. Сейчас этому мешает память. Он никак не может распутать свои воспоминания, понять, что из них, к какому из миров относится.

Из Примечаний к данному стихотворению в  «Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах»  А.А. Блока:
     «
     Рецензируя "Антологию" издательства "Мусагет" (1911), С. Городецкий [поэт, близкий знакомый Блока] писал о стихотворении: «Чувство воспоминания, прерывистая природа этого чувства, то с необычайной остротой восстанавливающая какую-нибудь подробность ("Лишь телеграфные звенели на черном небе провода ... "), то расплывающаяся в не определенные ощущения ("Вдали, вдали звенело, гасло, уходило и отделялось от земли ...") великолепно передана в стихотворении "Исход"» (Речь. 1911. 27 июня).
     »

     « – …Идут часы, и дни, и годы…» – года протекают сквозь пальцы, как часы, почти как мгновения. У Блока бывает и наоборот: «Ты обо мне, быть может, грезишь в эти // Часы. Идут часы походкою столетий…»
     « – …Взглянуть в лицо людей, природы, // Рассеять сумерки времен…» – «времена» – это те самые перепутанные «часы, и дни, и годы». Но обратите внимание на точку взгляда, когда герой глядит в лицо природы – извне.
     « – … Вот меч. Он – был. Но он – не нужен…» – герой, очнувшись, отвлекшись от внешних далей «сумерек времен» оглядывается и обнаруживает рядом с собою меч. Да, что-то вспоминается… Но зачем он? Из памяти совсем ушло, что:

                «Я — меч, заостренный с обеих сторон.
                Я правлю, архангел, Ее Судьбой.
                Июль 1903»
…когда он был почти на равных с архангелами. Но дальше…

                «За холмом отзвенели упругие латы,
                И копье потерялось во мгле.
                Не сияет и шлем – золотой и пернатый –
                Всё, что было со мной на земле.

                …Я увижу в змеиных кудрях твои очи,
                Я услышу твой голос: "Забудь".

                Надо мною ты в синем своем покрывале,
                С исцеляющим жалом – змея...
                Мы узнаем с тобою, что прежде знавали,
                Под неверным мерцаньем копья!
                2 апреля 1907»

    И больше меч не нужен.

« – …Я помню: мелкий ряд жемчужин // Однажды ночью, при луне» – «ряд жемчужин» – привычный поэтизм про зубы красавиц. Пушкин: «Бровь темная, двух девственных холмов // Под полотном упругое движенье,// Нога любви, жемчужный ряд зубов…», Бальмонт (перевод из Руставели): «…воспеть ее ресницы, //Нежность губ, очей зарницы и зубов жемчужный ряд.» Да и сам Блок о своей  Кармен ещё напишет:

                «…Насмешкой засветились очи,
                Блеснул зубов жемчужный ряд,
                И я забыл все дни, все ночи…
                26 марта 1914»

     « –…Больная, жалобная стужа, // И моря снеговая гладь… – привычный пейзаж из «тома II».
     Снежная маска:

                В снежной пене – предзакатная –
                Ты встаешь за мной вдали,
                Там, где в дали невозвратные
                Повернули корабли.

                …Ты услышишь с белой пристани
                Отдаленные рога.
                Ты поймешь растущий издали
                Зов закованной в снега.
                3 января 1907

     Пьеса «Незнакомка»:
     «…Конец улицы на краю города. Последние дома, обрываясь внезапно, открывают широкую перспективу: темный пустынный мост через большую реку. По обеим сторонам моста дремлют тихие корабли с сигнальными огнями. За мостом тянется бесконечная, прямая, как стрела, аллея, обрамленная цепочками фонарей и белыми от инея деревьями. В воздухе порхает и звездится снег.»

     «Заклятие огнем и мраком»:

                «И я опять затих у ног –
                У ног давно и тайно милой,
                Заносит вьюга на порог
                Пожар метели белокрылой...

                …Как будто, на средине бега,
                Я под метелью изнемог,
                И предо мной возник из снега
                Холодный, неживой цветок...
                8 ноября 1907»

Из Примечаний к данному стихотворению в  «Полном собрании сочинений»:
     «
     – «Из-под ресниц сверкнувший ужас // – Старинный ужас…» –  Возможно, данный образ связан с картиной Л. Бакста "Terror antiquus" ("Древний ужас") (1909), в которой живописуется гибель цивилизации и бессмертие духовной культуры) 
     »
 
     «– Что ж было? – //Ни сон, ни явь.» – было, например, вот так («Заклятие огнем и мраком»):

                «И опять метель, метель
                Вьет, поет, кружи'т...
                Всё – виденья, всё – измены...
                В снежном кубке, полном пены,
                Хмель
                Звенит...
                Заверти, замчи,
                Сердце, замолчи,
                Замети девичий след –
                Смерти нет!
                В темном поле
                Бродит свет!
                Горькой доле –
                Много лет...
                1 ноября 1907»

     «Ни явь, ни сон» – это не метафора, это отсутствие в нашем языке  требуемого термина, описывающего данное состояние, когда, например, «метель» равнозначна «изменам».

     «–…Раздался голос: Ессе homo! – Ессе homo! (Се человек) – Евангелие по Иоанну, Глава 19:
     «Тогда Пилат взял Иисуса и велел бить Его.
      И воины, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову, и одели Его в багряницу,
      и говорили: радуйся, Царь Иудейский! и били Его по ланитам.
      Пилат опять вышел и сказал им: вот, я вывожу Его к вам, чтобы вы знали, что я не нахожу в Нем никакой вины.
      Тогда вышел Иисус в терновом венце и в багрянице. И сказал им Пилат: се, Человек!
      Когда же увидели Его первосвященники и служители, то закричали: распни, распни Его!»

     То есть, в Евангелии сначала Пилат говорит, что не видит на Христе особой вины, а за мелкие прегрешения   тот свое (плети) получил. Христа выводят, и Пилат уточняет – вот человек, про которого я только что вам говорил. Но «первосвященники и служители» по-прежнему требовали казни. Таким образом «Ессе homo!» – это отрицание обвинения первосвященников и служителей: не Царь, не Бог это – человек.

     В «Томе первом» главным человеком, «делать жизнь с кого» был для Блока  Моисей. Явление «Купины неопалимой»  воздвигло того героя на подвиг. Блок считал, что его Дева для него тоже Купина: призыв Господен к действию:
 
                «Белая Ты, в глубинах несмутима,
                В жизни — строга и гневна.
                Тайно тревожна и тайно любима,
                Дева, Заря, Купина.
                4 апреля 1902»

     Но уже и тогда двойники сводили его с Христом:

                «Мы странствовали с Ним по городам.
                Из окон люди сонные смотрели.
                Я шел вперед; а позади — Он Сам,
                Всёпроникающий и близкий к цели.
                Февраль 1902»

Из Примечаний к тому стихотворению в  «Полном собрании сочинений»:
     «
     « – Мы странствовали с Ним по городам. – Ср.: "Он проходил по городам и селениям" (Л к. VIII.  1 ) [Евангелие от Луки].
     »

     Во втором томе сопоставление с себя с Моисеем пропадает, а с Христом усиливается, появляется несколько раз, причем, именно с эпизодом распятия.

Разные стихотворения:
                «Придут незаметные белые ночи.
                И душу вытравят белым светом.
                И бессонные птицы выклюют очи.
                И буду ждать я с лицом воздетым,

                Я буду мертвый – с лицом подъятым…
                18 марта 1907»

Маски:

                «И взвился костер высокий
                Над распятым на кресте.
                Равнодушны, снежнооки,
                Ходят ночи в высоте.

                …Я была верна три ночи,
                Завивалась и звала,
                Я дала глядеть мне в очи,
                Крылья легкие дала...

                Так гори, и яр и светел,
                Я же – легкою рукой
                Размету твой легкий пепел
                По равнине снеговой.
                13 января 1907»

Фаина:

                «Когда в листве сырой и ржавой
                Рябины заалеет гроздь, –
                Когда палач рукой костлявой
                Вобьет в ладонь последний гвоздь, –

                Когда над рябью рек свинцовой,
                В сырой и серой высоте,
                Пред ликом родины суровой
                Я закачаюсь на кресте…»

     В исходном стихотворении  констатируется провал и этой миссии, и этого сопоставления:

                И вдруг (как памятно, знакомо!)
                Отчетливо, издалека
                Раздался голос: Ecce homo!
                Меч выпал. Дрогнула рука…

     «Человек», всего лишь человек… И поясняется, кто сделал героя смертным: он «перевязан шелком душным». Шелками в трехтомнике заведует…
     «Незнакомка. Это вовсе не просто дама в черном платье со страусовыми перьями на шляпе. Это – дьявольский сплав из многих миров, преимущественно синего и лилового…» (Блок А. А. О современном состоянии русского символизма)

                Но час настал. Припоминая,
                Я вспомнил: Нет, я не слуга.
                Так падай, перевязь цветная!
                Хлынь, кровь, и обагри снега!
 
     Попытка последнего бунта? Последнего? – а что делать тогда вот с этим – из последующей книги:

                «…Но час настал, и ты ушла из дому.
                Я бросил в ночь заветное кольцо.
                Ты отдала свою судьбу другому,
                И я забыл прекрасное лицо.
                30 декабря 1908»