Санька

Санькой называла свою дочку мать и все вокруг её так называли,
как мальчишку. Да Сашей тогда и никого не называли, разве что
Шурой...

Росла Санька, старшая в семье изо всех детей, шустрой, умненькой,
очень смешливой девочкой и трудолюбивой. Вообще-то, в те времена
все были трудолюбивыми, если кому и была присуща лень, ей быстро давали
укорот родители, дед с бабкой, но, более всего, сама Жизнь.

Труднейшие довоенные годы. Голод донимал, зимы холодные, а в их степном селе -
особенно холодные, не щадили ни малого, ни старого. Редкий день не проносили по улице грубо сколоченный, почти нестроганый гроб. Многие пухли от голода,
истончённая кожа на ногах лопалась. Сначала текла жидкость, потом
сукровица и появлялись незаживающие струпья.

С наступлением ранней весны, с началом таяния снега, Санька с сельскими
детишками шла на колхозные картофельные поля, где они выискивали
случайно оставшиеся с осени картофелины.
Дома мать их мыла, пока они были ещё мёрзлые и бросала в кипящую воду. Эта еда была несносная, могла вонять из-за хотя бы одной сгнившей картофелины,
как хорошо полежавшая мертвечина.
Но люди ели и даже рады были - это спасение от неминуемой смерти.

Этой осенью сельские ребятишки и братья Саньки пошли в школу: кто
в первый класс, кто во второй, третий.
Саньку мать в школу не пускает - дома нужна помощница, да девочке
ученье ни к чему, так она считала. А Саньке так учиться хотелось!
Она упрашивала мать отпустить её, плакала.
Потом топала ножкой - всё равно пойду! Без твоего дозволения! Убегала в направлении строения, в котором школа располагалась,
но, не добегая, пряталась за угол избы, стоявшей на пути, и выглядывала из-за него: не бежит ли следом мать.

Мать не бежала, а девочка, вдоволь наплакавшись, возвращалась. Дел было, конечно, невпроворот.

Выросла Санька. Симпатичная, уважительная, на слова ласковая.
Война уже закончилась победой.
Хорошего парня бы девке под пару, но уж очень они бедные, даже по тем временам -
отец-то рано умер, ещё до войны, оставил ораву из ртов голодных.

Был в селе такой один, Никитка. Здоровый, просто могучий! Трактористом в колхозе работал. Некрасивый очень, это правда, но после войны и такие нарасхват.

И стали они жить. Санька в колхозе свекловичницей работала. Не понравилось ей это. Вот в животноводстве бы работать! Животные такие милые, умные, тянутся
к тебе так, что сердце замирает от их умильных мордочек.

А может, ласки ей не хватало? Мать, нуждой и детьми замученная, ласковых
слов и не знала, наверное, особенно с ней, старшей: Санька, сделай, Санька,
пригляди.

И муж... День и ночь на работе. А придёт домой, чуть в лицо поплещет водой и -
спать. Как забеременела, Санька и не поняла.
И родила она дочку, папину копию. К этому времени они переселились в избёнку - бабушка Саньки умерла и оставила ей за доброту её и ласку эту на вид плохонькую, но довольно крепенькую избушку.

Молодые завели небольшое хозяйство из нескольких кур, пары овечек.
Но главной заботой был, конечно, огород. На тридцати сотках есть, где
развернуться, но для этого время нужно, а с малюсеньким ребёнком не просто.
Как только появляется Никитка, Санька оставляет на него дочку, которая ещё в колыбельке качается, а сама - на огород, да на пруд постирать.

- Никита, ты не очень разоспись, а то дочка криком изойдётся.
- Иди-иди, не переживай, у меня спать, как мёртвая будет! - вот это
успокоил, называется.
Полет-полет Санька, а душа её болит: вдруг плачет шестимесячная дочка,
Дуняша её, а отец её, намучившись на тракторе, спит и не слышит.

Наконец, не выдержала, бросила тяпку, побежала в дом. Так и есть:
девочка белугой ревёт, но Никита рядом стоит, не спит.
Только... Что же он делает? А он хлещет девочку по щекам!

- Что ж ты делаешь, вражина?!! - закричала Санька.

- Да что ты орёшь-то? Сейчас накричится, а потом спать будет - не добудишься.
И тебе бы сейчас нахлестал, но тебе некогда спать, иди, работай!

Такая жизнь наступила у Саньки. А что делать? Не оставаться же без мужа,
да тут ещё и второй ребёночек о себе сказал, ждёт-поджидает своего
времени на свет выйти.

И тут прошёл слух, что Никитка загулял с Карасихой, трактористкой из их
тракторного отряда. Никитка в отказ:

- И что ты, Санька, слушаешь все сплетни! Погляди на себя и на Карасиху эту.
Да и кто с ней только не был, а ты у меня и сейчас, как девочка!

- Конечно, девочка, уже вторым на девятом месяце, - робко, но с надеждой
улыбнулась Санька.

Как-то мать зашла к молодым.
- Что это ты темнее тучи? Все здоровы? - спросила она дочь.
- Здоровы. Про Никитку плохо говорят: с Карасихой путается.
- Да слышала, - сказала мать тихо, с расстановочкой. Ты сходи в отряд,
а я с Дуней побуду. Конец этому положить надо. Может и брешут люди,
а ты вся извелась. А застанешь, не дай Бог, тогда и видно будет,
что делать.

Не готова была Санька к такому повороту, но в душе у неё была большая
надежда, что всё будет хорошо и она повидается со своим страшненьким
богатырём.

Пришла она в летний тракторный отряд уже под утро. Светало.
Между будками, кое-где, топчаны стояли. Подходит к одному. Сердце её чуть
не выскочило: лежит Никитка на спине, а на руке у него... Карасиха,
толстыми губами, как карась на берегу, воздух хватает.
Смотрит она на них, спящих, и говорит:
- А говорил - неправда. Верь мне. Ты у меня лучше всех.

И вдруг они, как по команде, открыли глаза, Карасиха пустилась бежать.
Рядом было пшеничное поле и она помчалась по нему, высоко задирая ноги.
Санька - за ней! Огромный живот, ей казалось, болтается, как плохо
привязанный. Но она догнала Карасиху, когда ноги у той запутались в высоких колосьях, свалила ненавистную и стала трепать её за волосы.
Голова Карасихи болталась, как только что болтался Санькин живот. 
Обе молчали, не вскрикнули - наверное, боялись, что люди их услышат,
увидят их позор.

И тут подскочил Никитка. Он свалил жену и отпихнул её так, что она
на несколько шагов отлетела в сторону, а потом поднял Карасиху, обнял
за плечи и повёл к тракторному отряду.

Нет, Санька не плакала и тут ни слова не сказала, как онемела! Она была раздавлена.
Неизвестно, сколько бедолага, распростёршись, оставалась в росной высокой
пшенице, пока почувствовала промозглый до костей холод. Её стало трясти,
как в приступе жуткой лихорадки. Встать не получалось и она взмолилась
всем силам Небесным - помогите!

Наконец, поднялась и побрела бесконечным полем к дороге, ведущей в село.
Было чудом, что она не заболела. Мать нагрела воды и Санька согрела ноги, руки.
Долго держать руки и ноги в горячей воде боялась - как бы ребёнку не навредить.
Чуть согрелась, отдышалась, всё рассказала матери. И, как прорвало: 
она зарыдала. Это было похоже на истерику. Мать успокаивала: Ничего... ничего,
доченька моя... Многие не дождались мужей с войны, пятерых-шестерых поднимали. Не пропадёшь, пока я жива.

Санька такой нежностью, кажется, была оглушена. Она прислушивалась,
боялась своим плачем нарушить такой благодатный поток сердечного тепла, участия.
И постепенно затихла и заснула.

На четвёртый день Никита пришёл домой. Санька сидела на лавке около печи.
На таганке на припечке кипело какое-то варево в чугунке.

- Ну, как вы тут, ничего? - как ни в чём не бывало спросил
негодяй. Он что-то ещё говорил, говорил, даже смеялся.
 Для Саньки всё слилось в какое-то сплошное журчание, она совершенно
не разбирала слов, да и не вникала в них. Наконец, её ступор стал
проходить и она услышала:

- Ну, хватит тебе, не серчай.

Они не развелись. И с тех пор у них всё пошло, как у всех - трудности, радости.
Санька родила шестерых детей, один мальчик умер. Остальные выжили, все хорошо
учились. Старшая Дуняша, которую отец бил по щекам, чтобы наплакалась
и заснула, оказалась папиной копией не только внешне - она
гуляла от мужа, за что он её нещадно колотил.

Нет их уже никого на этом свете - ни правых, ни виноватых.
И мы их судить не будем - не наше это дело...