Биографический анализ и атмосфера лирической прозы

Благодарю Татьяну Туранову, которая недавно пригласила меня  зарегистрироваться в эстоноязычнoй (преимущественно) face book группе K;smu (Кясьма), по названию небольшого эстонского городка. Иногда я захожу туда, смотрю фотографии, используя возможности face book, перевожу некоторые тексты и переношусь в Кясьму и соседнюю Вызу (V;su). Так постепенно и возникло желание написать этот рассказ.


В общем плане я продолжаю здесь углубляться в проблематику биографического анализа, которым занимаюсь четверть века. Более конкретно – в тематику «лирической социологии», обозначенной в текстах [1]  [2]. Множество наблюдений и размышлений, ворох воспоминаний и часто удивляющих меня ассоциаций недавно вытащили из меня давно известный мне рассказ Георгия Семенова «Игра в колечко». Историю, изложенную Семеновым, я прочел сорок лет назад и не могу ее забыть. Если вспомнить все прочитанные за эти годы короткие «тихие» рассказы, то «Игра в колечко» - с бесконечно простеньким, но крайне жестким сюжетом произвела на меня сильнейшее впечатление.


Это было давно, в конце июля или начале августа я возвращался в Ленинград из эстонского городка Вызу, где на рубеже 1970-х – 1980-х наша семья несколько лет снимала дачу. Место это чудесное, сказочное и воспоминание у  нас с женой о том времени и месте – самые светлые. Мне предстояло доехать местным автобусом до районного центра Раквере и там пересесть на ленинградский автобус. Все было известно, рутинно, и я мог бы забыть эту поездку как забыл многие другие.
Скорее всего я решил приехать в Раквере заранее, не впритык к ленинградскому рейсу, хотел обезопасить себя от непредвиденных задержек в пути. А они бывали.


Однажды при автобусной поездке из Вызу в Раквере, лишь войдя в автобус, я заметил на первом сиденье слева от дверей пожилую женщину, на коленях которой лежал огромный букет садовых цветов. Я не удивился, узнав в этой женщине писательницу и сестру Марины Цветаевой – Анастасию Цветаеву, фотографии которой в те годы часто публиковались в прессе. Не удивился и потому, что знал, она многие годы жила летом в поселке Кясьму, расположенном в 3-4 км от Вызу. Поездка продолжалась, я сидел через несколько рядов за Анастасий Ивановной и, конечно, посматривал в ее сторону, она спокойно беседовала с сидящей рядом с ней женщиной, по-видимому, сопровождавшей её. Однако уже при подъезде к Раквере что-то с автобусом случилось. Водитель вышел из автобуса, остановил легковушку, едущую в Раквере и, скорее всего, попросил водителя заехать на автовокзал и сообщить об аварии в дороге.  Затем он вернулся в автобус и предложил всем нам выйти из него  и подождать автобус, который должен будет нас забрать. Действительно, так все и произошло. Марине Ивановне было уже под 90, но она, похоже, все произошедшее восприняло просто как небольшое приключение, оживляющее монотонность жизни в летние месяца.


В этой моей поездке никаких неожиданностей не было, доехал до Раквере, купил билет, и у меня было еще какое-то время. Не помню, непосредственно в здании автобусной станции или в расположенном вблизи киоске я купил не знакомый мне тогда литературный журнал «Наш современник», надо было скрасить поездку;  пять-шесть часов с получасовой остановкой в Нарве.  Возможно, я прибрел журнал, так как заметил там подборку рассказов Валентина Распутина.      
Затем я пересек площадь перед автобусным вокзалом и зашел в стоящей напротив него ресторан или кафе, по-моему, на втором этаже которого был бар. Тихо, никаких посетителей, подошел к бармену и попросил налить в мой термос пару стаканов кофе двойной заварки. Это был высокий, худощавый парень лет двадцати в обычной для барменов одежде. Черные брюки, белая рубашка и галстук-бабочка. Мне запомнилось, что он без слов сварил две большие чашки кофе, залил кофе аккуратно в термос, обтер его полотенцем, закрыл пробкой, завинтил крышкой и передал мне мой заказ. Я поблагодарил его и двинулся обратно, предвкушая, как я буду ехать в комфортабельном «Икарусе» с горячим, крепким кофе и читать Распутина.


Уже сейчас, вспоминая то путешествие, я решил поточнее установить, когда же все это было. Я примерно помнил название одного из Распутинских рассказов, но был уверен в названии рассказа Семенова - «Игра в колечко». Дальнейшее – дело техники, то, что я совершаю почти ежедневно уже много лет: пишу в Google название рассказа,  имя автора – Георгий Семенов и название журнала. И все как обычно, моментально получаю ответ – «Наш современник», №7, июль 1982 г. Таким образом, время моей поездки установлено достаточно точно, и я вижу, что мне открылось, когда я начал листать журнал: четыре коротких рассказа Валентина Распутина «Век живи – век люби», «Что передать вороне?», «Не могу-у» и «Наташа» и «Игра в колечко» Георгия Семенова. В тот же день я все это прочел. Рассказами «Не могу-у» и еще в большей - «Игру в колечко» я был потрясен, они остались во мне, более того, в последний год с небольшим я постоянно ощущаю их присутствие во мне.


Дело в том, что в конце июня 2021 года я задумал рассмотреть мой многолетний опыт различных разработок в области биографического и автобиографического анализа: собираю и минимально редактирую написанное ранее, пишу новое. На сайте http://proza.ru/avtor/bdbd80 размещено уже без малого 200 текстов. Специфика и новизна этой работы заключается в ее практической направленности – теория и методология анализа биографий, как правило, скрыты от читателей, представлены лишь итоги, т.е. собственно биографические тексты. Мои герои – реальные люди, преимущественно те, кого я знал в разные годы жизни или жизненные пути которых целенаправленно изучал в историко-научных целях. Случаются и отходы от этого правила, они могут показаться случайными, но это не так. Они следствие контролируемых и не контролируемых нами квантовых скачков в многочисленных орбитах наших воспоминаний. Память помогает автору, иногда радует, бывает – мучает. Нередко она вдруг удивляет его. Это когда он вдруг вспоминает то, что, казалось, навсегда забыто и о чем, естественно, он не предполагал писать. В таких ситуациях хочется остановиться и проверить себя. Неужели такое возможно? Как это так? Почему никогда не вспоминал и почему вдруг давно забытое высвободилось?
Память пленит нас, поскольку невозможно освободиться от того, что вспомнил, освежил, оживил. Наоборот, хочется продолжить эти воспоминания, развить их, добавить что-то к ним. И в целом, прошлое, прошедшее через этапы воспоминания, превращается в настоящее.


Конечная цель моей текущей методологической работы – углубление процедуры исследования архива биографических интервью с российскими социологами семи поколений, и здесь принципиально то, что такое изучение должно осуществляться на двух уровнях: макро- и мини. Первый случай, очевидно, многослоен: поколенческий и межпоколенный анализ, региональный подход, рассмотрение сообществ социологов, работавших в одной предметной области и т.д. Мини уровень – это изучение жизненных путей и творчества отдельных социологов, и в этом случае историк науки – биограф или био-лог [3] – неминуемо обращается к возможностям, приемам, традициям литературы. В частности, при написании биографий, хотя отказываюсь от выдумки и стараюсь следовать только фактам, я считаю первичными не требования объективности анализа, а право биографа на пристрастность. 
В моем понимании, пристрастность – это особый склад, тип отношений, специфический характер общения биографа со своим героем. Здесь не может быть безразличия, холодной отстраненности, равнодушия. Если эти качества довлеют, доминируют в реальном и мысленном общении биографа с человеком, портрет которого он создает, то никакой правды в портрете не будет. «Нет истины, где нет любви» говорил А.С. Пушкин.


Процесс указанной выше «инвентаризации» вороха многолетних наблюдений и размышлений порождает неожиданные ассоциации и обостряет воспоминания. И один из вопросов, на который я ищу ответ, имеет ли смысл писать о людях, которые многим могут показаться не интересными, незначимыми, но которые остались в моей памяти и живут в ней годами. К примеру, у меня есть рассказ «У них не было детей. Так хоть я вспомню их» (http://proza.ru/2022/05/05/278) о друзьях моих родителей, интересном художнике Л.Н. Орехове и его жене – Т.Д. Фомичевой – специалисте по итальянской живописи XVI века. Есть две короткие зарисовки о «холодном» сапожнике, инвалиде войны «Оказывается, я помню вас, дядя Миша» (http://proza.ru/2021/11/09/1639) и о раздатчице в университетской столовой «Спасибо, тетя Шура! Память о добре» (http://proza.ru/2021/11/08/237).


Когда я расположил этот рассказик в face book, неожиданно для меня откликнулось несколько человек, учившихся на математико-механическом факультете ЛГУ в одни годы со мной. Теперь уже профессор, работающий на том же факультете, вспомнил: «Тётю Шуру мы, конечно, помним. Какой-то из вечеров встречи курса (выпуск 1961 года) мы проводили на мат-мехе. Банкет устроили в столовой. Так, помню, танцевал с тётей Шурой! Ещё помню директора столовой. Она жалела студентов. Перед стипендией выкладывала на столах бесплатную квашенную капусту и хлеб. Жили, конечно, бедно. Но какой вдохновляющей была сама студенческая жизнь! Какие замечательные люди выходили с мат-меха! Как уверенно смотрели мы в будущее!». Вот слова доцента, многие годы работавшей на факультете, сейчас живущей в Норвегии: «Я мат-меховскую столовую помню очень хорошо, а тётя Шура на раздаче была самой доброй и приветливой. Хорошо, что так по-доброму вспомнили хорошего доброго человека». Коммент из Америки: «Вспомнил и я тётю Шуру. Она примерно такие тексты выдавала "Что, Сережа, давеча шницель и теперича шницель?" Добрая женщина». Еще одна реакция от сокурсницы, она – доцент, преподает на географическом факультете, расположенном в том здании, в котором 60 лет назад учились мы: «Тетю Шуру помнят все!». Все ясно: необходимо писать, они живут в нас.


Своим содержанием и своей интенцией рассказы «Не могу-у» [4] и «Игра в колечко» [5] утверждают, что писать о «незаметных» людях надо; ведь они жили, и они не должны испариться бесследно. Благодаря Распутину будет жив сибирский бич Гарольд с неизвестной, но трагической судьбой. Автор так его представляет читателям: «Никто, никакой вражина не сумел бы сделать с ним то, что сделал с собою он сам. Прежний человек хоть и с трудом, но все же просматривался еще в нем. Голубые и, наверное, чистые когда-то глаза перетянуты были кровавыми прожилками и запухли, призакрылись, чтоб не видеть белого света… Белый свет они действительно видели плохо, но тем сильней и безжалостней всматривались они в свое нутро, заставляя этого человека кричать от ужаса. Светлые густые волосы на голове стали от грязи пегими и свисали лохмами; круглое, в меру вытянутое книзу аккуратным и крепким подбородком лицо со слегка вздернутым носом, которое затевалось во всей этой нетяжелой и немудреной форме для простодушия и сердечного отсвета, — лицо это, одутловатое, зарос-шее, тяжелое, полное дурной крови, пылало сейчас догорающим черным жаром. Даже ямочка на подбородке и та казалась затянувшейся раной. И сколько лет ему, сказать было невозможно — то ли под тридцать, то ли за сорок».
То была случайна встреча автора с Гарольдом в плацкартном вагоне местного сибирского поезда, и на вопрос, куда он едет, ответом был хриплый крик: «Где сбросят. Понятно? Где сбросят. Отстаньте от меня, отстаньте! Не могу-у!». Мы понимаем, что на вопрос, откуда он едет, Гарольд ответил бы: «Где меня сбросили» и добавил бы: «Не могу-у!»


И будет жива героиня Семенова Анна Степановна Богдашкина «старенькая, но еще крепкая с виду женщина, носившая в это время года выцветшую стеганую телогрейку да бурый шерстяной платок и валенки с галошами, [БД: она] приехала из своей пустынной деревни в ближайшее большое село в магазин за продуктами». Людская злоба и агрессивное безразличие убили ее, она не смогла уехать из села и ночью умерла на ступеньках магазина. И закончилось все так: «Анна Степановна Богдашкина, не признанная никем и не имевшая при себе никаких документов, несколько дней пролежала в морге при городской больнице, пока милиция тщетно наводила о ней справки. А потом была похоронена на кладбище за государственный счет. В могилу ее воткнули дощечку с номером. И только когда сырую эту могилу засыпало снегом, из Киянова пришла справочка в городской отдел милиции, где было сказано, кто она и откуда». Но в милиции никто разбираться не стал, справочку зарегистрировали и подшили куда следует.


Гарольд, погибающий от водки человек, кричащий душой «Не могу-у», вызывает у Распутина сострадание, он пишет, что такой «длинный утробный стон — нарочно так, с таким рвущим горло выдохом» человек изобразить не мог, «так могло выходить наружу только бушующее страдание».
Мы почти ничего не знаем о Гарольде, но автор явно не хочет, чтобы читатель возненавидел его героя, читателям предлагается самим достроить его биографию и помогает им. На вопрос одного из попутчиков: «Сам-то откуда будешь, из каких краев?» он реагирует: «Из Москвы», затем добавил: «Всю биографию рисовать?».
И вот, пожалуй, самый длинный в рассказе диалог:
— Как звать-то тебя?
— Герольд.
— Как?
— Герольд. — Мужик закашлялся над собственным именем.
— Не русский, что ли?
— Русский.
— А пошто так зовут?
— Откуда я знаю? Отец с матерью назвали.
И тут ехавший рядом человек заметил:
— Ты, мужик, с таким имечком, однако, не за свое ремесло принялся. Тебе соответствовать надо.
Действительно, здесь можно предположить, что москвич с таким редким, не народным именем знавал лучшие времена.


Жизнь Анны Степановны Богдашкиной обрисована достаточно полно, и потому наше сострадание к ней много глубже, чем к Гарольду. Сейчас она живет в деревне, которую называет вымороченной: «Людей там нет совсем... Последний годочек доживаю, скучно одной... Электричество отключили, а керосину нету… Свечей тоже нигде не достанешь. Хотела подольше пожить, да уже невмоготу одной...У меня никого нету, меня и не тревожат. Живу и живу. Да отчего-то не могу больше. Так скучно, так скучно…». Был у нее муж, Серёня, свой, деревенский, и не дождавшись восемнадцати, они поженились. Родился у них сын Генка, не нравилось ей это имя, но Серёня настоял. Рос Генка бандитом, его не любили и боялись в деревне. Ему было десять, когда началась война, Серёню сразу забрали на фронт.


Кончилась война, и «Генку за украденный мешок ржи осудили по Указу и он пропал без вести, как и отец его, погибший где-то в муках, о котором она получила справку, что, мол, пропал без вести Сергей Кузьмич Богдашкин». Соседки слегка ей завидовали: «Есть на что надеяться, — горестно говорили ей вдовы, знавшие уже, что мужья их погибли. — Есть на что надеяться, Анюта… Не то что нам…».
Не за что радостное, греющее душу было зацепиться умирающей Анне Степановне, лишь очень давнее ощущение ладоней Серёни, когда они еще подростками играли в колечко. Колечко, опущенное незаметно от других играющих девушек в ладони Аннушки, было признанием Серёни в любви к ней.


Завершая этот текст и анализируя свое отношение к рассказу Георгия Семенова «Игра в колечко», я подумал, а, может быть, оно порождено не его содержанием и настроением, а, прежде всего,  обстоятельствами знакомства с ним. Может быть, как это отражено в русской литературе, длительная дорога, особенно в ее российской, после Нарвы, части обострила его восприятие. Успокоил меня, развеял мои сомнения серьезный писатель, эссеист и опытнейший редактор Сергей Юрьенен, вкусу которого можно доверять. Обозревая для «Радио Свобода» тот самый выпуск журнала «Наш современник», который я читал в дороге из Вызу в Ленинград, он назвал хрестоматийными подборку рассказов Распутина и рассказ Семенова «Игра в колечко». И заметил: «Когда-нибудь, я надеюсь, издадут антологию рассказов о русской женщине. Под одним единственным названием: “Доля.” Так вот, рядом с “Матрениным двором” Солженицына, я уверен, в этой антологии будет [этот] рассказ Георгия Семенова» [6].


В середине XIX века под редакцией Н.А.Некрасова и В.Г. Белинского была опубликована книга «Физиология Петербурга», то был сборник рассказов близких им по духу писателей о жизни простых петербуржцев, но одновременно это было социологическое описание образа жизни ремесленников, трактирщиков, извозчиков. Рассказ Георгия Семенова «Игра в колечко» – это синтез высокого уровня лирической прозы и современной «мягкой» социологии, близкой к социографии. 

Фото: Георгий Семенов

Литература
1. Докторов Б. В. Голофаст, К. Кузьминский, лирическая социология. http://proza.ru/2022/08/17/333.
2. Докторов Б. Личностное интервью и лирическая социология. http://proza.ru/2022/08/19/1334.
3. Докторов Б. Б. Г. Кузнецов – био-граф и био-лог. http://proza.ru/2022/01/29/247.
4. Распутин В. Не могу-у. http://www.serann.ru/text/ne-mogu-u-9428.
5. Семенов Г. Игра в колечко. 6. Юрьенен С. Обзор июльского номера журнала «Наш современник», 1982 г.