Закат полуденного солнца

Вышел я из дома, когда солнце еще не поднялось над горизонтом и не окрасило тонкую полоску неба над землей в ярко красные тона. Утром все выглядело серым и бесцветным, как шкура полевых мышей, которых я ловил когда-то в детстве. И люди, словно мыши из моего детства, спешили куда-то, как и я. Какой-то мужчина, идя рядом с молодой женщиной, тянул сопротивляющегося мальчишку, по-видимому в детский сад. А он, как молодой бычок, старательно упирался ногами и жалобно мычал, взывая к милосердию своих родителей. Слева от меня молодая женщина быстро шла по улице, преодолевая лужи от только что растаявшего снега, на таких высоких каблуках, что, казалось, она просто не может не упасть. Но она не падала, а продолжала двигаться, еле касаясь земли, и потому создавалось впечатление, что девушка парит над всей серостью и грязью этого города.

Вот и остановка. Ездить на автобусах я не любил. Люди набиваются туда, как при закатке огурцы в стеклянную банку. В такие моменты давление толпы ощущается, не только на физическом, но и психическом уровне. Я чувствую, что все мои мысли, чувства, вся моя идентичность растворяется. И как свежий огурец, попав к соленым, вскоре становится таким же, так и я заражаюсь общим настроением, и становлюсь подобным им. Съеденным большим городом, где все слишком быстро и люди вечно пытаются успеть куда-то, но все равно везде опаздывают. Стараются ничего не забыть, а в итоге забывают о самом главном: о самих себе, об уникальности собственной жизни и о том, насколько она быстра. Идя на работу, мы перестаем думать обо всем этом. Теряемся, когда заходим в поток. И он, словно быстрая холодная река, заставляет нас оцепенеть и подчиниться течению.

Вот и я, выйдя из автобуса, забываю о самом главном. И уже, словно винтик, спешу встать на свое место в большом механизме. Имя механизма – автомобильный завод. Иногда я думаю, может и хорошо на время поместить все мысли в урну и захлопнуть крышку, уйдя на работу. Ведь это заглушает боль. Ничто так не отвлекает, как полная потеря себя. Рассеять свою сущность, стать частью большого целого – и вот ты больше не человек. А если ты не человек, так откуда взяться чувствам?

– Как дела, Петь? – Какой-то голос донесся до меня, словно сквозь сон. Последнее время я часто слышу голоса. Только не всегда понимаю, реальны ли они.

Я обернулся – позади меня стоял мой давний друг. Звали его Слава. Он посмотрел на меня своим проницательным взглядом. Мы дружили с первого курса. Общага, совместные тусовки, клубы, алкоголь и бессонные ночи. Нашу молодость мы пережили вместе. Общие интересы, компания, комната в общежитии. Он почти не изменился, в отличие от меня. А сколько раз Слава меня выручал! Да, было время, когда мы убить друг за друга были готовы. Но это раньше, а сейчас…

Сейчас дружба скатилась во что-то аморфное. Пассивные взаимоотношения двух бывших друзей, которые Слава никак не хотел отпустить. Поэтому каждый день он пытался удержать их, завязывая бессмысленные разговоры и задавая вопросы, на которые боялся получить ответ. Мы уже не проводили время вместе. Обменивались несколькими фразами на работе – и все. В последний раз выбрались в бар два года назад. В память о старой дружбе. Именно так я и почувствовал. Эта встреча больше была похожа на прощание, чем на наши прежние тусовки. До рокового случая, я пытался отвечать на его попытки сохранить, уже давно развязанную дружбу, но сейчас говорить мне было крайне трудно. Вечно его вопросы порождают ненужные воспоминания. А я не хочу. Нельзя об этом думать.

– Нормально, - пробормотал я, опустив взгляд себе под ноги, и поспешил на свое рабочее место, чтобы скрыться от дальнейших вопросов.

Заняв свое место, я приступил к работе. Работа – это единственное место, где я мог исчезнуть как личность. Уйти, убежать от самого себя. Часы проходят тут незаметно. Ты всегда спокоен и сосредоточен, и единственное, что тебя беспокоит – это общий успех предприятия. Здесь меня беспокоило только одно – наступление вечера. Ведь тогда снова придется идти. Я не хотел, но почему-то каждый вечер отправлялся туда снова и снова. Глупое чувство, что он ждет меня и что это все страшный сон – эти ощущения толкали меня приходить туда каждый день. А вдруг, сегодня я наконец проснусь?

Смена кончилась. Я пошел переодеваться. Позади меня опять какой-то голос, а затем рука на моем плече.

– Петь, ты слышишь меня? – опять Слава. Ну, вот что он пристал ко мне? Я обернулся:

– Нет, извини. Я задумался тут о своем…

– Я говорил, что, если тебе захочется поговорить или будет нужна какая-нибудь помощь, ты только скажи. Я всегда рядом, ты же знаешь.

– Да, конечно… Только сейчас мне некогда… Сын, садик там… Ждет…

– Петь, стой! – Он схватил меня за руку. – Какой сын? Какой садик?

Резкая боль от его вопросов. Удар был пронзающий, как электрический заряд он пробежал по всему моему телу, оставив после себя жгучее ощущение где-то в груди. Что-то внутри меня шевельнулось, и я увидел влажные комья земли, которые понимались лопатой и кидались куда-то вниз, в бездну. Я тряхнул головой и попытался сосредоточиться. Нельзя, позволить мыслям одолеть меня. Туман, сквозь который я смотрел на жизнь уже месяц, на мгновение ушел, и я увидел Славу. Его брови, грозно сведенные вместе, его губы плотно сжатые в тонкую нить и его глаза, глядящие на меня прямо и открыто, как смотрел он еще в эпоху нашей самой близкой дружбы. В его взгляде не было агрессии, там было такое же чувство, как у моей жены, когда она собирала свой чемодан и на минуту отвлеклась, чтобы взглянуть на меня. Тогда, она сказала, что я вконец спятил. Вконец спятил…

Руку мою Слава сжал крепко, я попытался вырваться, но не смог. Выносить этот взгляд, его вопросы и касания было просто невозможно. О да, прикосновение было неприятно мне больше всего! Оно пробуждало чувства и воспоминания, от которых я хотел избавиться. Я еще раз попытался вырвать свою руку – он не пустил. Взгляды наши встретились. Не понятно почему, но сердце сжалось у меня внутри и, как мне показалось, на мгновение перестало биться. На лбу у меня выступил пот. Я ударил его по лицу. С кулака. Видимо сломал ему нос, потому что он тут же отпустил меня и поднял свою руку, прикрывая ладонью красные ленты крови, быстро расползающиеся по лицу. Они шли вниз, на шею и на белый воротник рубашки. Спасительный туман вернулся ко мне. Он был красного цвета. Я побежал.

Я ничего не видел перед собой. Двигался так быстро, как могло позволить уставшее тело. Вскоре силы меня покинули, но я не остановился, но умерил свой бег и пошел с обычной скоростью, прогуливающегося человека. Туман, стоявший перед моими глазами, мешал видеть. Голова жутко болела. Она буквально раскалывалась на кусочки. Дышать было тяжело, но я все шел и шел. Не видя дороги, я часто налетал на кого-то из прохожих, извинялся и шел дальше. А машины все сигналили мне и водители, кричали что-то, высунувшись из окон автомобилей, когда я переходил дорогу. И что им всем от меня надо? Неужели они не понимают, что я просто иду за своим сыном?

Наконец я оказался у детского сада. Я не хотел, но приходил сюда каждый день после работы. Дети, игравшие на территории садика, бежали к своим родителям, как только те подходили к воротам. Воспитатель кричал каждому ребенку, чтобы не бежал, а он бежал все равно, навстречу к своим родным. А они подхватывали своего малыша, прижимали к себе, а затем опускали на землю, спрашивали, как прошел его день и шли домой. Маленькая ладошка внутри большой. Короткий детский и длинный взрослый шаг. Так шел я домой со своим сыном. Я должен забрать его отсюда. Я слышу его голос, он зовет меня. Группа играющих детей, десяток маленьких головок, но его нет. Снова нет.

Я сел на скамейку и продолжал смотреть. Их всё забирали. Одного за другим. Вот повели последнюю девочку. Мама грубо схватила ее за запястье и тащила куда-то. Женщина кричала, говорила, что ее жизнь превратилась в ад, с тех пор как она появилась на свет. А девочка молча шла следом, щеки ее были мокрые от слез и иногда она поднимали свой маленький кулачок, чтобы вытереть глаза.

– Ты можешь хоть раз везти себя по-человечески? Ну? Перестань хныкать кому говорю, на тебя люди смотрят! Почему мне должно быть стыдно? Мне приходиться краснеть за тебя, понимаешь? Ты вся в своего никчемного папашу. Вот со мной в детстве никогда…

– Вы еще пожалеете об этом… Она все, что у вас есть. Как вы не можете этого понять? – Я и сам не заметил, как подошел к ним, перегородил дорогу и сказал это.

Я говорил и чувствовал, как горячие слезы катятся по моим щекам, оставляя мокрые дорожки. Я даже не вытирал их. Зачем? Мои губы дрожали. Говоря эту простую фразу, я заикался и не мог высказать то, что думал. Горячая кровь поднялась к лицу, и я чувствовал, как оно пылает от переполняющих меня чувств. Девочка перестала плакать и с интересом посмотрела на меня.

– Пойдем, это ненормальный дядя. Он пьян. Вот будешь себя плохо вести отдам тебя ему. – Она оттащила девочку в сторону от меня, и они быстро пошли прочь.

– Даже со мной девочке будет лучше, чем с такой матерью, как ты! – Крикнул я им вдогонку, сам не зная зачем. Может меня обидело замечание, что я пьян? Вообще же не пил. Никогда.

Они уже скрылись, а я все стоял и смотрел им вслед. Солнце почти село. Садик давно закрылся. Нужно было идти домой. Может мой сын дома. О да, он дома! Точно дома. Его забрала жена. Как я мог об этом забыть?   

Я поспешил уцепиться за свои мысли. Создать себе надежду. И она как маяк, освещала мне путь, который должен был привести к моему спасению. Вот уже знакомый двор, подъезд, дверь, обшарпанные стены, третий этаж. Я подошел к двери, полез в карман за ключом. Моя рука дрожала, и я все никак не мог попасть в замочную скважину. Наконец, я смог унять дрожь, обхватив рукой свою дрожащую ладонь, и повернуть ключ.

В квартире было тихо. Там явно никого не было. Вдруг он снова меня позвал:

– Пап? Папа!

– Малыш, мой малыш – я носился по квартире, забыв разуться, оставляя за собой следы ранней весны. А они тянулись за мной темными полосками мартовской грязи. Его не было. Не было жены. Никого. Только пустая квартира. 

Я зашел в комнату Дениса. На полу лежал мяч. Он медленно перекатывался с одного круглого бока на другой, и потому казалось, что кто-то невидимый играет с ним. Было открыто окно. Это просто сквозняк.

Я сел на пол рядом с качающимся мячом. Положил на него руку. Мяч остановился. Дениска очень любит за ним бегать. Больше всего его привлекают мячи. Мы думаем, что он станет футболистом, когда вырастет. Моя рука стала нежно гладить мяч. Потом я поднял его с пола, прислонил к своей щеке и начал целовать его резиновую поверхность. Я плакал и говорил что-то. Наверное, кричал, потому что пришли соседи. Они забрали у меня мячик и что-то говорили, но я не слушал, продолжая кричать. Я звал его. Но он не приходил. Почему он не отвечает мне? Почему бесконечно говорит со мной, но не показывается? Ведь я слышу его голос. Он зовет меня. Он в моей голове.

Люди, стоящие позади, что-то говорили. Наверное, я не закрыл дверь. Иначе как бы они зашли? Кто-то из них сказал, что я вою словно зверь каждый вечер и что нужно со мной что-то делать.

В глазах темнело, я почувствовал, как чьи-то сильные руки подняли меня с пола и куда-то повели. Может они помогут найти мне моего мальчика? Нет, теперь мне не казалось, что я шел. Я плыл вверх навстречу своему сыну, хоть для остальных я и спускался вниз. Вы когда-нибудь задумывались, что лестница, ведущая вниз, способна вести вверх? Все мельтешит перед глазами. Образы возникают, потухают и появляются вновь. Коридор, куртка (кто-то натягивает ее на меня, но мне жарко. Почему они не видят, что я весь горю?), подъезд, машина, люди. Мы едем куда-то. Меня трясет. Только не понятно – это от дороги или от жара. Да, мне жарко. Очень…

А все такое белое… Как снежок холодной зимой. Только разве может быть душно зимой? Белые люди, стены, кровать и белые простыни. Потолок. Он тоже белый. Я лежу на спине и сверху на меня смотрят глаза небесно-голубого цвета. Глаза моего сына. Ему плохо. Он просит забрать его. А я не могу дотянуться. Мой мальчик слишком высоко. Он так далеко от меня ушел. Не достать. 



















.