Он, она и волшебник Шарль

Не нужно обижаться на судьбу, если в жизни случается что-то не так, как мечталось. Чтоб не обидеть судьбу; ведь, она, иногда, делает нам ценные подарки. Не только в виде пухлого портмоне, найденного на дороге, но и в лице надежного и верного друга на долгие годы.

Вот как получилось у нас с Олегом Дибровым. Судьба долго подталкивала нас друг к другу, начиная со старших классов школы. Мы учились, правда, в разных школах, но жили рядом. И, не будучи знакомыми, тем не менее, замечали друг друга в толпе; кивали головами, как бы отмечая, что позже познакомимся поближе; но все время что-то мешало…

И только, когда мы столкнулись на филфаке универа, Судьба обрадовалась и подожгла фитилёк. Он тлел и тлел, но искры все не было. Хотя, дружилось нам очень даже неплохо. Мы были искренни, откровенны друг с другом. Но всё внезапно оборвалось, когда Олег после третьего курса решил перейти на заочное отделение. Он жил с мамой, простой служащей, все время в поиске подработок, потому что с деньгами было туго. Олег был отличным спортсменом и подрабатывал, в основном, тренером в юношеской спортшколе.

Безотносительно к его решению, аналогичная мысль – начать зарабатывать самой, не дожидаясь окончания учебы, - пришла в голову и мне. После летней практики в старших классах школы я вдруг поняла, что выбирать профессию только из любви к школьной учительнице литературы, нельзя. Если ты чувствуешь себя трусливым дрессировщиком, входящим в клетку с хищниками без хлыста и палки, а только с томиком Маяковского в руке, то профессия учителя не для тебя. И я нашла себя в библиотеке. И на всю жизнь. Судьба рассердилась, потеряла к нам всякий интерес и развела нас с Олегом по разным дорогам.

Но мы с Олегом друг друга из вида не теряли - жили же в одном городе. Встречи были редкие и кратковременные: кто, где и с кем …. – а на большее времени не хватало.

Основательно нам удалось поговорить, лишь когда мы перешагнули шестой десяток. Встретились в горсаду на книжной выставке-продаже, где Олег купил маленькую непонятную книжицу на французском языке, что меня очень удивило. Друг мой постарел, поседел, прихрамывал, но, по-прежнему, был оптимистом. Мы нашли в крайней аллейке пустую скамью, времени теперь у нас было достаточно. Раньше-то он всегда спешил. То в Англию с футболистами, то комментатором в Африку на ралли, поскольку работал спецкором в областной газете и вел колонку в спортивном журнале.

«А ты всё пишешь, – сказал он. - А я всё тебя читаю. И, знаешь, мне твои рассказики нравятся. Это что, всё из личного архива? Где ты берёшь сюжеты этих женских историй?»
«Я  пишу от первого лица потому, что мне так удобнее. А сюжетики мне подкидывают друзья.»
«А я всё жду, когда же ты обо мне вспомнишь и напишешь.»
«Да я-то о тебе знаю мало по сути. Давай, расколись, расскажи что-нибудь – я и напишу. Например, про первую любовь. Когда ж её и не вспомнить, если не в 60 лет. Только давай покороче и без вранья.»
        «Согласен. Я расскажу, а ты там сама разберешься – какая первая, какая последняя.»

Я был влюбчив – ты должна была это заметить. А влюбился всерьёз лет в 28, когда уже работал в газете. Нинка, молоденькая секретарша редакции, была весёлой, шустрой, острой на язык, с кучей поклонников вокруг. Мы начались встречаться. Она жила с родителями, я жил с мамой. В гостиницу нас никто бы не пустил. Да и у нас что-то не ладилось. Нас тянуло магнитом друг к другом, но о создании семьи никто всерьёз не думал. Я - по крайней мере. Да и она, по-видимому, еще не решила – тот ли я человек, за которым она будет как за каменной стеной.

Как-то зимой к вечеру я зашёл за ней, поскольку мы были приглашены на междусобойчик к ребятам – журналистам. Обычно на звонок дверь открывала её мамаша, а тут открывает сама Нинка в домашнем халатике, на голове беспорядок, и сходу предлагает мне раздеться. Я ей говорю: «Опаздываем, нас ждут. Давай быстрее одевайся.»  Но куртку всё же снял, на стул положил, шапку держу в руках. А она там возле зеркала что-то медленно расстегивает-застегивает и, вдруг, поворачивается ко мне с таинственной улыбкой и решительно подходит. Тут я замечаю, что в квартире мы одни. На мой молчаливый вопрос она отвечает: «Они в гостях» и берётся обеими руками за мой ремень. Видимо, решила, что момент настал. Кровь во мне закипает – и вдруг, как будто кто шарахнул по голове. Я вспомнил, что, выходя из дома, глянул на градусник за окном и обнаружил, что там 21 ниже нуля. Как ходил по квартире в старых тренировочных штанах, потерявших цвет от многочисленных стирок, с вытянувшимися коленками, так и натянул на них свои парадные джинсы. Я представил, как буду выглядеть, когда эти джинсы спадут с меня. Схватил обеими руками свой ремень, оторвав от него её руки, и суматошно забормотал: «Нинка, прости, я совсем забыл, мне срочно нужно в аэропорт. Нужно встретить пакет для редакции. Вот растяпа! Забыл! Забыл!». Она села на диван, в глазах слёзы, губы дрожали….  А я хватанул куртку, шапка была уже на голове, и дернул на улицу….

Три дня я боялся даже показаться ей на глаза. А когда пришёл, она меня «не узнала». Подойти к ней было невозможно – все время кто-то вертелся рядом. Я страдал, понимая, что она поставила точку. Но не объяснять же ей причину своего побега. Все ждал, когда она смилостивится и заметит меня. А через какое-то время улетел с боксерами в Марсель. И все же, Нинке перед отъездом написал объяснение, умолял о прощении и оставил письмо у нее на столе. 

Марсель – побратим Одессы, у нас там мероприятия всегда друг за другом – то выставки, то соревнования. Я поселился в гостинице вместе с боксерами и собирал материал, задумав написать о каждом из них отдельную статью в журнале. Присутствовал на всех их соревнованиях, тренировках, когда, однажды, подходит ко мне их тренер, даёт мне адрес и говорит: «Дружище, подъедь к нашей Розе и возьми у неё почту для ребят. И там ещё какой-то пакет».  Роза была одесситкой, удачно вышедшей замуж за небедного француза. Они имели двухкомнатную квартирку на третьем этаже и занимались каким-то бизнесом. Роза любила всех одесситов, ко всем благоволила и всех привечала. А одесситы этим бессовестно пользовались, в гостиницах не останавливались, а жили безвозмездно у тети Розы от 2-х до 7-ми дней. Нашёл я тетю Розу, забрал пакет с почтой, стал спускаться, а Роза все не уходила, посматривая мне вслед. На площадке второго этажа я просмотрел почту, ожидая письма от Нинки. Не обнаружил его, огорчился, помахал тете Розе, что «всё о'кей», и надеялся, что она ушла в квартиру. А сам стал прислушиваться к удивительной мелодии, звучащей из квартирки рядом с лестницей. Песня была прекрасной, на красивом, но нелюбимом мною с детства французском языке. Я сел на ступеньку, подтянув коврик, и, даже, приложив ухо к двери. Мне стало как-то легче дышать, я чувствовал, как эта заноза-Нинка покидает мое сердце. Как вдруг, резко распахнулась дверь, и передо мной оказалось видение в футболке и шортиках с двумя хвостиками из волос над ушами. Оказалось, что тетя Роза позвонила ей и просигнализировала, что какой-то тип толчется у ее двери. Видение не выражало страха, а только удивление, и пригласило меня войти в её маленькую однокомнатную квартирку. Возле дивана на круглом столике стоял кассетный магнитофон, из которого и лилась чудо-музыка.

«Мари, - протянула она мне свою руку. – А тебя как?»  «Алик», - сказал почему-то я. Почему вдруг я назвал себя так, как называла меня в детстве мама? Я почувствовал себя маленьким мальчиком, нуждающимся в защите.  Мы общались с ней на плохом английском, на плохом русском и помогали друг другу мимикой и жестами. Французского же я не знал. Я показал ей глазами, чтоб она поставила сначала кассету, без спроса уселся на диван в предвкушении этой песни, в которой всё время повторялось: «Ля моэма» (эта «ля моэма» звучит во мне всю жизнь!). Потом последовали другие песни, а я слушал их, положив голову на скрещенные руки, удобно расположившись на любезно придвинутом ко мне хозяйкой столике. Слушал, слушал и задремал. Очнулся, когда кассета закончилась. Мари сидела на ковре в той же позе, подперев двумя руками подборок, и изучала меня. Я протянул руку, щёлкнул, и кассета пошла с обратной стороны. А я отодвинул столик и протянул руки к Мари. Она тотчас вскочила, как воробушек прыгнула на диван и уютно разместилась под моим плечом, обнимаю рукой меня за шею.

Олег погрузился в воспоминания и, вдруг, спросил меня: «А ты знаешь что происходит, когда две родственные души вот так внезапно встречаются лоб в лоб? Не знаешь? И я не знал. Взрыв и полное растворение в облаках.»

Мари осторожно подняла ноги и вытянула их вдоль дивана. Я скинул туфли и лег рядом. Мы лежали и слушали, как колдовал вокруг месье Азнавур. Он мог делать с нами все, что угодно. Как все это интересно, непредсказуемо происходит…

Очнулись мы на рассвете от сигнала машины за окном. Она вскочила, сказав: «Это за мной. Мне на смену. А ты – спи. Встанешь, там в маленькой кухоньке, в холодильнике что найдёшь – кушай. Будешь уходить, оставь ключ у консьержа внизу.»  Я вспомнил, что у меня в пакете какие-то продукты. Открыл его, а там – буханка ржаного хлеба и шмат сала; кто-то постарался для наших спортсменов.  Я отрезал по половине того и другого, предложил Мари, но она сказала: «Оставим на ужин». Поцеловала меня и убежала. Она была уверена, что я вернусь к ней вечером. Мари училась на курсах медсестёр и работала на скорой помощи. Вот так началась наша совместная, 10-дневная, удивительная жизнь, когда мы понимали друг друга с полувзгляда.

«А что такое «райские кущи»? Ага, не знаешь. И я не знал. Но мы с Марусей (ей нравилось, когда я так её называл) там бывали»

Однажды я у нашего представителя в Марселе спросил, нет ли у них видика с Азнавуром – я никогда раньше его не видел. И я был ошарашен его внешним видом. Представитель объяснил, что это давняя запись молодого Шарля, другой у него не было. А вечером я рассказал о своем впечатлении Мари, о его маленьком росте, о его тонких нервных женских руках, о его манере исполнения, когда лицо как маска, на которой не отражается никаких эмоций, да еще как часто он поет, закрыв глаза. Мари так рассердилась, что я пожалел о своем рассказе. «Ну зачем, зачем ты всё это мне рассказываешь? Какое значение имеет внешний вид, возраст, рост? Конечно, с тобой – высоким и красивым – ему не сравниться… Но ангел так и должен выглядеть. Я видела его, я была на его концерте. Ты не представляешь, как реагировал зал на его песни. А у меня каждая клеточка тела на него реагирует»

Ну что тут сказать? Я горько пожалел, что затронул эту тему! Но через два дня, когда меня внезапно вызвали в Москву, я перед отлетом сказал ей: «Я не знаю, когда я вернусь. Я не знаю, зачем меня вызывают. Ты чувствуй себя свободной. Понимаешь, я боюсь, что никогда не смогу заменить тебе твоего Шарля. Никогда не удостоюсь тех слёз, которые ты проливаешь, слушая его».
- Что, решил снова сбежать? - насмешливо сощурясь сказала Мари, намекая, что она помнит рассказанную мной историю с Ниной.
- Нет, такой ошибки второй раз я делать не намерен. И месье Шарль, я думаю, этого не позволит мне.
 А она сказала в ответ: «Ну и глупый же ты, Алик. Ты единственный и неповторимый. Такого я больше не встречу – который бы плакал вместе со мной, слушая Азнавура. Он еще уведет нас с тобой в такие дали…. Веришь мне? Я буду ждать тебя, когда бы ты не вернулся.»

Но я вернулся только через три года, но Мари эти три года не теряла меня из виду. Сначала она разыскивала меня у нашего представителя в Марселе, но там ей сказали, что Алика среди прибывших боксёров не было, но Мари уже было не остановить - она поехала в Париж и пробилась к нашему послу, но и тот ей в поисках не мог помочь, ведь фамилию она мою так и не запомнила. Но, при выходе из посольства, на стенде с фотографиями, она увидела нашу команду боксёров и среди них одного штатского - меня. "Так вот же он, вот!" - закричала она. И вот тут они с послом соединили Алика с Олегом! И с тех пор она названивала уже моему редактору в Одессу, когда узнала, что я в Афгане.

"Вот теперь тебе ясно как она очутилась в Одессе?!"
И когда меня привезли с перебитой ногой из Кабула в наш одесский 411-й госпиталь, она уже была в курсе. Здесь мне ногу спасли, собрали, вставив новое колено.

Когда, впервые после операции, нянечка помогла мне выйти в скверик под окнами палаты, я задремал, грея нос на солнышке, и очнулся, когда кто-то в белом халате помогал мне подняться и шептал на ухо на чистом русском языке с французским акцентом: «Алик, солнышко моё, я тебя нашла, и ты теперь от меня не убежишь».

"Ну что ж, Олежек, рассказ окончен?
Коротко, без лишних эмоций и прикрас, которые я саму же могу дописать"
- Да, да, да, это ты умеешь, - сказал Олег, рассмеялся и встал собираясь уйти. На прощанье сказал:
Приходи завтра, ты же знаешь где я живу. И мы с Маруськой отпразднуем нашу встречу с тобой. А ты подаришь ей эту книжечку – "История французского шансона".

Он ушёл. А Шарль Азнавур остался со мной. Навсегда поселился в моём сердце. И колдует, колдует, колдует... Ведь никто лучше него не сумел бы избавить сердце от тоски и разных печалей, да и зажечь новую любовь. Каждый раз слушая его, я нахожу в своей душе то, самое лучшее, которого там раньше не было...