дАртаньян и Железная Маска часть 2 главы 1-2

I. Ночной разговор

Вспомните, как Арамис похитил Филиппа, брата Короля, из Бастилии. После того, как Арамис, которого читатель также знает как шевалье д’Эрбле, епископа ванского, объяснил юному Филиппу всю ситуацию, которая, коротко говоря, состояла в том, что Филипп был родным братом Короля, был к тому же как две капли воды на него похож, и по всем человеческим и Божьим законом столь же полноправным претендентом на Корону Франции, как и его родной брат-близнец Людовик XIV, Арамис также пожелал увериться в том, что Филипп готов идти до конца, чтобы вернуть себе принадлежащие ему по праву рождения Корону, Францию и семью, право жить свободно, любить и быть любимым, а также право повелевать своими поданными. Всё это положил к ногам пораженного Филиппа Арамис, но за это право следовало бороться не на шутку. Хватит ли сил у юного Филиппа на это?
— Идем за короной Франции, — резко произнес Филипп.
— Это ваше решение, принц? — спросил Арамис.
— Да, и непреклонное.
— Вы будете великим монархом, монсеньор!
Это был памятный разговор между Арамисом и Филиппом, родным братом Короля, близнецом, которого так долго скрывали в Бастилии.
Мы забыли упомянуть о том, что Филипп очень хотел поинтересоваться у Арамиса о таинственной даме, которую он несколько раз встречал. Этой дамой была дочь маршала де Грамона, Екатерина Шарлотта де Грамон, герцогиня Валантинуа, княгиня Монако. Встречи эти уже описаны в романе «Княгиня Монако», и мы не будем утомлять читателя их пересказом. Отметим лишь то, что эти встречи глубоко запали в душу юного Филиппа, и он мечтал о том, чтобы снова увидеться с таинственной незнакомкой ничуть не меньше, а возможно, что и больше, чем о том, чтобы занять то высокое положение, которое для него предназначил этот таинственный господин д’Эрбле, называемый Арамисом, и, по всей видимости, занимающий пост епископа Ваннского.
Итак, эти двое беседовали о будущем. Арамис хотел удостовериться в том, что Филипп пойдёт с ним до конца, пойдёт на кощунственное действие, связанное с арестом Короля и заменой его на его двойника, на его точную копию, на родного брата-близнеца, о существовании которого знали только Арамис, Королева, герцогиня де Шеврёз и он сам. Этой великой тайне предстояло теперь распрямиться как сжатой пружине, которая с неимоверной силой должна была смести все препятствия и переустроить мир, быть может, не только во Франции, но и во всей Европе.
Удостоверившись в решительности спасённого узника, Арамис убедился также, что Филипп достаточно хорошо запомнил все необходимые сведения. В своих записках он дал исчерпывающие характеристики всех тех, с кем Филиппу предстояло встретиться, ведь он должен был их узнавать и вести себя с ними естественно, так, как будто был давно с ними знакомым. Это была чрезвычайно большая нагрузка на память юноши, но по счастью он обладал великолепной памятью. Затем Арамис кратко обсудил с Филиппом будущие планы.
— Вы снабдили меня заметками, к которым вы приложили портреты описываемых вами лиц, — сказал Филипп. — Они нарисованы с таким искусством, что ошибки быть не может. Ваши заметки я заучил наизусть, а портреты этих людей так прочно запечатлелись в моей памяти, что мне порой кажется, что я в действительности знаком со всеми этими людьми.
— Превосходно, Монсеньор! — ответил Арамис.
— Принц, мой брат, не любит свою жену, Генриетту. Я же, Людовик Четырнадцатый, её когда-то немного любил, но это уже прошло, и теперь я люблю мадемуазель де Лавальер, — продолжал Филипп.
— Эту мадемуазель следует остерегаться в особенности и при первой возможности, но все же постепенно продемонстрировать охлаждение к ней, чтобы удалить её как можно дальше. Монастырь подойдёт. Лавальер искренне любит Короля. Любит вас, Ваше Величество, ныне царствующего монарха. И нет ничего труднее, чем обмануть наблюдательность любящей женщины.
— Я приложу все старания, чтобы сначала она меня приняла, а затем мы расстанемся.
— Да, так. Это решено. Знаете ли вы ваших министров финансов?
— Кольбер и Фуке.
— Фуке и Кольбер. Фуке – первый и мы хотим, чтобы он им оставался. Кольбер – лишь жалкая тень, — уточнил Арамис.
— Кольбер некрасив, но умён. Он смертельный враг господина Фуке. Для него и для Франции будет лучше, если он отправится его в изгнание, но не сразу, чтобы он не смог этому противодействовать. Верно ли я понимаю свою задачу?
Восхищенный Арамис воскликнул:
— Именно так! А ведь я этого вам не говорил! Вы будете великим монархом, мой принц.
— С вашей и с Божьей помощью, я надеюсь.
— Больше всего, Ваше Величество, — Арамис скромно опустил глаза к ногам Принца, добавив тихо, — позвольте мне так величать вас… Больше всего, Ваше Величество, следует остерегаться господина д’Артаньяна, капитана королевских мушкетеров.
— Я помню его, он сопровождал Лавальер в Шайо; он изловил и доставил в сундуке королю Карлу Второму генерала Монка. Кроме того, он великолепно служил моей матери и даже оказал ей какую-то особую услугу, не без вашей помощи, насколько мне известно? И самое главное — он ведь ваш друг, не так ли? Почему же я должен опасаться его?
— Иные тайны приходится скрывать даже от лучшего друга, Ваше Величество. Мне порой кажется, что я даже с самим собой не бываю слишком откровенным. Но это не касается вас, Ваше Величество, всё, что я вам говорю, истинная правда.
— Но ведь и обманывают всегда именно с такими словами, не так ли? Но я вам верю.
— Вы чрезвычайно проницательны, Ваше Величество. Действительно, не каждый, кто говорит, что говорит правду, действительно говорит правду. Спросите своё сердце.
— Я вам верю, господин епископ, я лишь хотел понять, почему вы не привлекли на свою сторону вашего лучшего, как вы говорите, друга?
— Всему своё время. Я не настолько наивен, чтобы делиться с д’Артаньяном всеми планами, но и не настолько безумен, чтобы лелеять надежду скрыть от него надолго что-либо существенное. Рано или поздно он дознается до любой тайны, поэтому намного лучше будет, если он эту тайну узнает непосредственно от меня, но лишь тогда, когда не сможет или не захочет мешать нашим планам. Лучше – если и не сможет, и не захочет. Точнее, не захочет должно стоять вначале, поскольку в отношении этого гасконца я не рискнул бы говорить, что существует что-либо, чего он не сможет добиться. Но, поверьте мне, Ваше Величество, убеждения господина д’Артаньяна таковы, что мы не можем ожидать от него полного и безоговорочного согласия с нашими планами.
— В этом вопросе я вам полностью доверяю, господин епископ.
— В этом вопросе, прежде всего, но и в остальных вопросах, я надеюсь, также.
— Безусловно. Но мы недостаточно обсудили мою линию поведения по отношению к господину Фуке. Как мы с ним поступим?
— Он суперинтендант финансов, это его вершина, пусть в этой должности и останется, хотя метит он, безусловно, выше.
— Куда уж выше? Неужели он также метит в Короли?
— Как знать, Ваше Величество? Его девиз «Куда только ни взберусь!» разве не говорит сам за себя? Фактически он уже сейчас управляет королевством, но только лишь через деньги, и пока не имеет права считаться первым человеком в государстве. Однако, самый богатый человек, к тому же генеральный прокурор – это очень немало. Так что амбиции Фуке высоки.
— Но ведь и положение Короля – не самое высокое положение под Луной, не так ли? — спросил Филипп. — Не скажу, что Папа Римский важнее, но в определенной степени…
— Существуют люди, Ваше Величество, которые планируют стать Папой, даже не будучи кардиналами в настоящее время, — сказал Арамис и покраснел. — Впрочем, ведь и это положение не самое высокое.
— Вы имеете в виду – стать самим Господом, прости мне, Господи, мои слова?
— Одному еврейскому мальчику удалось и это, — усмехнулся Арамис, — но я имел в виду иное. Есть люди в Европе, которые обладают властью, поверьте мне, намного более сильной, чем власть Папы или любого Короля, хотя они, разумеется, не столь заметны, или вовсе незаметны. Но мы не будем сейчас обсуждать эту тему.
— Хорошо! Итак, господин Фуке, суперинтендант финансов… Но разве он не первый министр?
— Не совсем. Должность первого министра в настоящее время вакантна.
— Столь неопытному Королю, каким буду я, необходим, конечно же, первый министр.
— Дело не в названии должности, а в истинном положении человека. Должность выставляет человека на всеобщее обозрение, тогда как истинный добрый друг, наставник и советник может быть не виден посторонним, и это даёт ему некоторые преимущества, вы не находите? Нужен ли будет Вашему Величеству истинный друг?
— Мой единственный и истинный друг — вы, других не требуется. Если я говорил о должности, то лишь для рутинных дел.
— Не бывает рутинных дел у Короля, как не бывает их у первого министра. Есть лишь дела, которые он может в крайнем случае доверить другим, и есть дела, которые необходимо делать лично, и их, таких дел, намного больше.
— Постараюсь запомнить и этот урок, господин епископ.
— У вас появятся, разумеется, многие люди, которые – все они – будут уверять вас в своей преданности. Целая Франция! Но столь же преданного, как я, полагаю, среди них не найдётся.
— Вполне достаточно вас. Итак, моим первым министром будете вы, д’Эрбле.
— Пожалуй, эта должность облегчит наше общение. Но не делайте этого чересчур быстро, Ваше Величество. Это – одно из таких событий, которые может объяснить д’Артаньяну слишком многое. Но даже если подобное событие не объяснит ему всё, это его озадачит, а д’Артаньян ненавидит быть озадаченным. Любую тайну он непременно хочет раскрыть, и уж если он в неё вцепится… Да, впрочем, и при дворе такой стремительный взлет малоизвестного епископа породил бы излишние толки и подозрения.
— Ришелье, ведь тоже был епископом.
— Ришелье был кардиналом. Великим кардиналом.
— Вас ожидает та же последовательность. Сначала кардинал, затем – первый министр.
— Пожалуй, и вправду будет намного лучше соблюдать проверенную временем последовательность, — сказал, кланяясь одновременно и пряча улыбку, Арамис. — Будет лучше, если я стану первым министром лишь после того, как вы сделаете меня кардиналом.
— Надеюсь, что шапка кардинала будет у вас, самое позднее, через два месяца, господин епископ. Через три месяца вы будете первым министром, и я надеюсь, что у вас есть что-то ещё, о чём вы забыли попросить, или отложили на более удобное время. Лучше будет, если вы попросите это сейчас, поскольку так будет спокойнее и мне, и вам. Вы не оскорбите меня, если попросите больше, но если ограничитесь лишь тем, что уже сказано, вы крайне огорчите меня.
— Мы будем помогать друг другу возвышаться, Ваше Величество...
Молодой человек резко поднял голову и посмотрел в упор на своего собеседника.
— Так вы претендуете на престол святого Петра.
— Пожалуй, я высказался не вполне ясно.
— Яснее некуда, и это вполне меня устраивает, господин д’Эрбле. Почему бы нет? Я не знаю никого, более достойного этого престола, нежели вы, и поэтому ничто не помешает мне приложить для этого все усилия. Только достаточно ли будет усилий Короля Франции?
— Франции сегодняшней, может быть и недостаточно, но той Франции, которую мы с вами, Ваше Величество, сделаем завтра – поверьте мне, та будущая Франция легко решит этот вопрос. А поскольку Франция – это и есть вы, Ваше Величество, то я полагаю, что у меня весьма неплохие шансы.
— Так и есть, господин д’Эрбле. Мне уже неловко называть вас епископом!
— Обращение «господин д’Эрбле» – вполне годится.
— Я счастлив и горд, что понял ваш замысел до конца, господин д’Эрбле и одобряю его полностью. Вы будете кардиналом, затем я назначу вас первым министром, потом вы расскажите мне, что следует сделать, чтобы вас выбрали Папой; и я это сделаю в точности. Какие вам нужны гарантии?
— Вы уже их дали мне, Ваше Величество, ваши слова – лучшая гарантия. Точнее, мне не нужны никакие гарантии, достаточно, что вы меня понимаете.
— Понимаю ли я вас? О, я вас понимаю, как никто другой! Но продолжим. Итак, Людовик XIV, мой брат… Он исчезнет?
— Для всех – нет, ибо вы займёте его место. На деле же – да. Всё готово, план исключительно надежен. Он ляжет спать в свою кровать, а проснется в той кровати, в которой вы провели так много лет, и куда вы уже никогда не возвратитесь. Вы же проснётесь в его кровати, которая теперь навсегда станет вашей.
— Значит, насилие.
— Похищение, Ваше Величество. Безболезненное, бесшумное, на благо государства. Мы похитим его вместе с его кроватью, он, возможно, даже не проснётся. Бесшумный и чрезвычайно надёжный механизм опустит его кровать вместе с частью пола в нижнюю комнату, где мы осуществим замену, после чего тот же механизм вернет кровать на её прежнее место. То, что произойдёт дальше с Людовиком, вас не должно беспокоить, ему не будут причинять никаких неудобств, кроме ограничения его перемещений в пределах известной вам комнаты. Он проснется в Бастилии, в той самой камере, куда он так безжалостно заточил вас. С этого момента Королем Франции будете вы, и Франция расцветет под вашим мудрым управлением и с моей скромной помощью в качестве советчика и друга.
— По рукам, господин д’Эрбле!
— Позвольте же мне, Ваше Величество, почтительно преклонить пред вами колени и поцеловать вашу руку.
— Это всё – не ранее чем завтра, а сегодня просто пожмите мою руку и обнимите меня, господин д’Эрбле! Будьте добры ко мне, будьте моим отцом.
Арамис вздрогнул всем телом. Никогда прежде это слово он не относил к себе, и поразился до глубины души, что оно может быть отнесено к нему. Голова его пошла кругом, ему показалось, что в его сердце зародилось ранее незнакомое ему чувство отеческой нежности к этому юноше, голова его закружилась. Однако, он быстро взял себя в руки. Он неожиданно вспомнил, что много раз слышал обращение «отче» по отношению к себе, служителю церкви. Поэтому он подавил желание принять юношу в отеческие объятия, и вместо этого перекрестил его, промолвив еле слышно:
— Благословляю вас, сын мой! Да пребудет Господь наш небесный с тобой во всём, и да свершится воля его. Аминь.
Они вернулись в карету, которая помчала их к Во-ле-Виконт.

II. Подозрения Д’Артаньяна

Д’Артаньян, как помнят читатели моего романа «Виконт де Бражелон», обнаружил, что Арамис потребовал и получил у портного образчики тканей, из которых шились специально для праздника костюмы Короля. Кроме того, Арамис получил в свое распоряжение эскизы этих костюмов. Из этих двух известных фактов д’Артаньян легко вывел заключение о том, что Арамис намеревается иметь точные копии всех костюмов Короля на предстоящем празднике. Обрядить кого-то в костюм Короля – это была неслыханная дерзость, причем и не в правилах Арамиса было бы развлекаться подобным образом. Всё, что делал Арамис, обязательно имело какой-то смысл, это относилось даже к его многочисленным амурным подвигам. Каждое обольщение Арамисом какой-то дамы не только доставляло ему удовольствие, но и обязательно приближало его к намеченной и одному ему известной цели. Ещё более странным было бы намерение Арамиса обрядить в эти костюмы тривиальные манекены всего лишь для того, чтобы эти манекены могли бы позировать художнику для картины. Удивить Короля, преподнеся ему сюрприз, состоящий в том, что он увидит своё изображение на каких-то картинах, одетым в те же самые костюмы, которые будут на нём в эти дни? Подобной чепухой Арамис не стал бы заниматься ни при каких обстоятельствах. Зачем же он дал такое объяснение д’Артаньяну? Разумеется, затем, чтобы скрыть истинные свои намерения, а они таковы, что Арамис ни в коем случае не желал бы открывать их ему. Само по себе это уже является достаточной информацией, информацией к размышлению, как называл это д’Артаньян.
Арамис не мог быть озабочен тем, чтобы наряжать манекены, следовательно, этот кто-то, обряженный Королем, должен был бы служить какой-то совсем другой конкретной цели Арамиса. Как минимум, эта цель состояла в том, чтобы быть похожим на Короля сзади, сбоку или издалека. Или в маске! Вот что! Арамис готовится к тому, чтобы кто-то изображал Короля на маскараде в маске? Постойте-ка, это полная чепуха! Ведь на маскараде Король не будет одет в одежды Короля, он переоденется. Итак, Арамис обрядит кого-то в костюм Короля с целью, чтобы этого кого-то приняли за Короля. Предположим, что в сумерках? Тогда для чего точность воспроизведения костюмов? И зачем несколько костюмов, если достаточно одного? Наверное, на тот случай, чтобы независимо от того, к какой именно костюм будет одет Король, двойнику была бы предоставлена возможность одеться так же? Едва ли Арамис хотел бы показать такого двойника самом Королю. Невероятная дерзость! Такую шутку Людовик XIV не оценит, её, может быть, оценил бы Генрих IV, но не нынешний Король. Изобразить Короля, но не перед Королём? Это уже не дерзость, это – заговор!
Но ведь Короля все знают в лицо! Возможно, этот человек в костюме Короля мог бы некоторое время изобразить Его Величество при условии, что на нем была бы маска, но вариант с маскарадом уже обдуман и отметается. Во-первых, в этом было бы мало смысла – изображать Короля на маскараде, где присутствует и сам Король, во-вторых, едва ли можно было бы ожидать, что этот ряженный может как-то существенно повлиять на политику! А Арамис занимался только политикой и ничем больше! Ряженный – это не уровень Арамиса. Даже если ряженный как-то кратковременно на что-то повлияет, то позднее Король отменит любое подобное дерзкое распоряжение, да ещё и накажет шутников!
Следовательно, во-первых, Король должен будет отсутствовать на том представлении, где ряженный Арамиса будет его изображать, во-вторых, надо сделать так, чтобы и позднее он не отменил сделанных распоряжений. Следовательно, распоряжения эти должны были бы быть таковы, чтобы о них позднее никогда не зашла речь, во-вторых, они должны были бы каким-то образом способствовать борьбе Арамиса против Кольбера. Впрочем, Кольбер – не та величина, на которую Арамис стал бы тратить чужие миллионы или собственные месяцы жизни, а речь шла именно о такой длительной подготовке чего-то особенного. Если не против Кольбера, тогда против кого? Выше противников нет. Если не «против», тогда «за». За кого же? За кого-то более сильного, разумеется, а более сильный сейчас Фуке. Итак, Арамис готовит карнавал ради господина Фуке? Но господин Фуке был такой фигурой, с которой нельзя сотворить чего-то значимого, чтобы об этом не стало известно Королю, и чтобы Король никогда не поинтересовался причинами сколько-нибудь существенных последствий в изменении его судьбы! Что-то не сходится!
— Думай, д’Артаньян — воскликнул капитан мушкетёров самому себе и стал ещё более яростно накручивать левый ус.
— Итак, — продолжал он рассуждать сам с собой, — Возникает двойник Короля, а Король на время исчезает. Любопытно! Но что же потом? Если Король исчезает лишь на время, смысла в этом нет ровным счетом никакого. А если Король исчезает навсегда, тогда двойник должен быть настолько похож на оригинал, что даже родная мать не отличит одного от другого? Стоп! Знавал я одну семейку с братьями близнецами! Но что же в этом случае получается? У Короля был брат-близнец? Был и есть? И об этом не сообщили Франции? На такое мог решиться только один человек, только великий кардинал Ришельё мог столь дерзко посягнуть на царственного наследника, чтобы изъять его из светской жизни. Но ведь именно этот человек и был там, в нужное время и в нужном месте! А как мог он скрыть эту тайну? Как скрывают все подобные тайны – все, кто мог об этом знать, должны были исчезнуть, или замолчать навсегда.
Д’Артаньян хлопнул себя по бедру и воскликнул:
— Кажется, мы подбираемся к разгадке? Так, кто же мог знать о такой государственной тайне? Король-отец, с этим всё понятно, по настоятельному совету Ришельё он замолчал бы, а теперь он уже ничего не сможет сообщить никому. С того света письма не доходят. Королева-мать, она ещё жива, но едва ли она кому-то об этом скажет. Возможно, её и не посвятили в эту тайну, или убедили, что второй младенец погиб. Повитуха, врач, и другие обязательные свидетели. Их легко убрать. При рождении старшего сына Короля присутствуют многие, всех не заставишь замолчать. Но они нужны лишь для того, чтобы засвидетельствовать рождение младенца, после этого они расходятся, чтобы сообщить об этом всем и отпраздновать событие. Итак, их выставили прочь сразу же после рождения первого младенца, а рождение второго прошло при закрытых дверях. С повитухой, конечно, расправились, или упрятали туда, откуда она ничего никому не расскажет, например, в Бастилию. Впрочем, возможно, она стала и кормилицей, и воспитательницей второго младенца. Ла Порт? Он мёртв, и уже не важно, знал он что-либо, или нет. Решительно я не понимаю, как мог Арамис узнать эту тайну!
При этих словах д’Артаньян задумался на пару секунд, после чего снова хлопнул себя по бедру, на этот раз намного сильнее.
— Я все-таки непроходимый тупица! — отпустил он себе нелицеприятный комплимент. —Аглая Мишон! Герцогиня де Шеврёз, которую этот ловелас называл белошвейкой Аглаей Мишон, а потом по ошибке назвал её Мари Мишон! Мари – это её истинное имя! Эта Мари де Шеврёз, герцогиня, наперсница и интимная подруга Королевы Анны, она могла знать многое, и она предпочитала знать всё! И от неё же мог знать и Арамис. Уж если женщина и не хранит свои тайны, то разглашает она их только тому, кого любит. Арамис, безусловно, не рассказал бы герцогине ничего и вдесятеро менее важного, но сама герцогиня могла если и не рассказать Арамису всю правду, но рассказать достаточно для того, чтобы остальное он узнал сам без её помощи. Что ж. Ситуация проясняется, не будь я д’Артаньян! Сегодня следует аккуратно поговорить с Арамисом на отвлечённые темы, чтобы прощупать его ненароком и на эту тему.
И д’Артаньян направился к Арамису незамедлительно. Придумывать повода для визита он не стал, поскольку на правах более чем тридцатилетней дружбы он в подобных поводах не нуждался. Он хотел было открыть двери без доклада, однако, вспомнив, что все-таки посещает епископа, велел доложить о себе. Арамиса он застал в великолепно обставленной комнате, предоставленной ему господином Фуке.
После дружеских пожатий, перешедших в объятия и разговоры о пустяках настала та самая минута, когда и посетитель и посещаемый поняли, что им есть о чем серьезно поговорить, так что разговоры о погоде, об охоте, о дамах и даже воспоминания о славных былых военных кампаниях уже неуместны, настало время для серьёзной беседы. Однако, понимая это, оба они говорили, как ни в чем не бывало, с тем беззаботным выражением лица и тем самым легкомысленным тоном, каким говорят мужчины в курительных комнатах, когда не чувствуют над собой никакой власти – ни женского ушка, ни начальственных глаз, ни соглядатаев, ни завистников.
— Вот мы и встретились в таком примечательном месте, в этом потрясающем дворце в Во-ле-Виконт, — сказал д’Артаньян.
— Что вы скажете об этом месте, д’Артаньян. Вам нравится здесь?
— Бесподобно! Я не привык к такой роскоши, не то, что вы, Арамис.
— Вы мне льстите, д’Артаньян! Я всего лишь скромный аббат, или мушкетер, выбирайте, что вам нравится больше, я и сам до сих пор не решил. И эти два человека во мне каждый по-своему также скромен, как и вы, д’Артаньян. Эта роскошь и в моей жизни встречается редко.
— Пусть так! – Согласился д’Артаньян, все же припоминая обстановку в доме ванского епископа, решив, что не стоит спорить по пустякам. Вполне вероятно, что Арамис нарочно заговорил о своей скромности, чтобы втянуть д’Артаньяна в пустопорожний спор и отвлечь от главной темы, поэтому д’Артаньян невозмутимо продолжил. – Приходилось нам ночевать и под открытым небом, и в окопе, как такое забыть? Но господин Фуке, все-таки удивительный человек! Такой роскошный замок затмевает даже королевский дворец. Как только он умудрился построить его в столь быстрые сроки, и так замечательно обставить? Здесь, по-видимому, работала сотня архитекторов?
— Милый д’Артаньян, я уже говорил вам, что я не силён в математике. Для меня сотня или несколько десятков – это одно и то же.
— Очаровательный человек, этот Фуке, не так ли? — продолжал д’Артаньян.
— Очаровательный, именно так! — согласился Арамис. — И меценат. Он поддерживает художников, писателей, поэтов и скульпторов.
— Которые восхваляют его в своих творениях? — уточнил д’Артаньян.
— Этого Фуке от них не требует, — возразил Арамис.
— Но и не возражает? — продолжал подшучивать д’Артаньян. — Чудесный человек! Щедрый, вежливый, и весьма умный! А главное – богатый! Ведь без богатства щедрость бесполезна, вежливость незаметна, поскольку обязательна, а ум бессилен!
— Ум позволил ему обогатиться, — уточнил Арамис. — При этом ведь он никого не разорил.
— Такое возможно? — удивился д’Артаньян. — А я-то по наивности полагал, что приобрести деньги можно только получив их у кого-то другого! Причём, если взамен предлагаешь что-то такой же стоимости, в том числе и собственные труды, и услуги, обогатиться не получится, так что любое богатство, как я наивно полагал, основано на отъёме денег у тех, у кого ты можешь их отнять. Ограбить богатого сложно, поскольку он располагает большими возможностями для защиты своего богатства, а вот взять понемногу у очень многих – это верный путь! Кажется, ведь он подвизался на поприще выкупа у казны права сбора налогов? Это неплохой путь к обогащению. И весьма разумный. А что разумно, то похвально. Я в восторге от Фуке!
— Напрасно иронизируете, друг мой, — возразил Арамис. — Если государство должно существовать, с этим вы не будете спорить, и если оно может существовать только за счёт налогов, то должен же кто-то их собирать? Если их не зазорно собирать даже самому Королю, разумеется, посредством своих чиновников, то не зазорно это же самое делать и тому, кто по доброте душевной стремится избавить Его Величество от этих хлопот, принимая эти труды на себя. Разумеется, какая-то часть собранных налогов должна компенсировать издержки такого сборщика, это резонно. Но в конце концов сборщик предоставляет казне все деньги и сразу, а собирает их по крохам на протяжении долгого времени. Фактически Фуке кредитует казну, то есть самого Короля.
— В высшей степени занимательно и очень убедительно! — воскликнул д’Артаньян. — Годится как канва эссе в защиту сборщиков налогов! А вы, Арамис, тоже занимаетесь литературой? Под каким псевдонимом? Корнель? Мольер? Ла Фонтен?
— Если бы у меня был литературный талант, я бросил бы все остальные занятия и удалился бы в глушь, трудился бы в спокойной обстановке и наслаждался звуками и видами природы где-нибудь в провинции, — ответил Арамис.
— Да, где-нибудь в Туре, — согласился д’Артаньян, намекая на поместья герцогини де Шеврёз.
— Почему бы и нет? — ответил Арамис. — Хотите, как-нибудь вместе совершим увеселительный тур в Тур?
— Король не даёт мне отпуска, — возразил д’Артаньян. — Во всяком случае в ближайшее время. Но ваше предложение заманчиво. Только уж если мы поедем, то не для того, чтобы собирать налоги. Оставим эти хлопоты господину суперинтенданту финансов. Говорят, Король был весьма любезен с ним вплоть до самой смерти Мазарини, после чего он вдруг охладел к нему, но Фуке покаялся в своих несущественных финансовых проступках, которые делал по приказу и с ведома кардинала, за что Король лишь слегка пожурил его и полностью простил? Так что холодность Его Величества по отношению к этому вельможе испарилась, как и не бывала, и теперь они – лучшие друзья?
— Я слышал что-то такое, но не вникал в эти дела, — солгал Арамис, — Я ведь весь отдался службе на поприще служения Господу. Вы знаете, что в былые времена я был больше мушкетёр, чем аббат, теперь же я настолько стал священнослужителем, что от мушкетёра во мне остались одни воспоминания. Так что я не лезу ни в политику, ни в войну, ни в финансы. Мои собеседники – это такие же как я слуги Божьи, а также некоторые кающиеся грешники, рассказывающие мне скучные истории о своих скучных прегрешениях и страждущие прощения от имени Господа. Всем им я обещаю лишь то, что буду молиться за их спасение вместе с ними, вот и вся моя деятельность. Но вы правы, я что-то такое слышал, будто бы, как говорят, Король поначалу был холоден с Фуке, но, кажется, с некоторого времени смягчился. Всякий, кто узнаёт господина Фуке поближе, начинает относиться к нему лучше.
— Вы, Арамис, знаете его как нельзя лучше, ведь вы – один из его ближайших друзей! — согласился д’Артаньян. — Хотел бы и я иметь таких друзей.
— Для меня Фуке – не больше чем добрый знакомый. Если я иногда и зову его другом, то лишь в ответ на его чрезвычайную любезность и снисходительность ко мне. Во всяком случае он для меня никак не больший друг чем вы, д’Артаньян, и никогда не станет чем-то большим, — возразил Арамис. — Но если вы полагаете, что Фуке – мой друг, тогда он и ваш друг также! Ведь говорится, что друзья моих друзей – мои друзья.
— Никогда не слышал такой поговорки, но даже если бы и так, то правда ли будет, сказать, что все друзья одного человека, скажем вас, Арамис, непременно должны быть друзьями между собой?
— А как же иначе? — воскликнул Арамис.
— Не будем о нас. Как вы знаете, у Короля много друзей, среди них и господин Фуке, и господин Кольбер, но эти два господина не являются друзьями друг другу. — продолжал д’Артаньян.
— А вам? – мягко спросил Арамис. – Кого из этих двоих вы скорее назвали бы своим другом?
— Помилуйте, Арамис! Никого из них! — возразил д’Артаньян со смехом. — В числе моих друзей нет финансистов. Интендант финансов, или тем паче суперинтендент – это слишком много для простого гасконца.
— «Слишком много для Атоса, и слишком мало для графа де Ла Фер» — как говорил наш благородный Атос, — улыбнулся Арамис.
— Верно! Кстати, где он сейчас, вы не знаете?
— Наверное, у себя, в Блуа, или в Бражелоне.
— И то правда.
Д’Артаньян встал, подошел к своему другу, взял его за обе руки, и, глядя ему в глаза, произнес:
— Арамис, именем нашего дорогого Атоса и нашего необъятного Портоса, именем нашей непобедимой четверки, во имя нашей славной молодости спрашиваю вас, продолжаете ли вы хоть немного любить меня? —спросил д’Артаньян очень серьёзно.
Арамис мгновенно сделался серьёзным и ответил:
— Вы могли бы не спрашивать, д’Артаньян, как не спрашиваю о том же самом вас я. — ответил он. — Если нужна моя жизнь за вашу, или просто по какой-либо причине, берите её. Ведь и вы, не раздумывая, сделали бы то же самое! К чему эти странные вопросы?
— Потому что я хотел бы задать вопрос тому Арамису, который, не задумываясь, отдал бы за меня жизнь. Сделайте мне одолжение, скажите, для чего вы брали образцы тканей костюма, в котором будет одет на празднестве Король? — спросил капитан и снова пристально взглянул в глаза Арамису.
Арамис вновь обрел свою беспечность и отвечал в самом весёлом расположении духа:
— Дело в том, что без образцов ткани портрет Его Величества можно написать хорошо, но невозможно написать превосходно, а господин Фуке никогда не сможет удовлетвориться словом «хорошо», когда речь идёт о любезности Королю. Только «превосходно».
— Арамис, это правда для всех, но только не для меня, — с грустью сказал д’Артаньян.
— Право, д’Артаньян, откуда такое недоверие? — спросил Арамис наигранно обиженным тоном.
— Полагаю, что господин Фуке не в курсе вашей задумки с образцами тканей для портрета? — продолжал свой допрос на правах дружбы д’Артаньян.
— Напротив, он целиком поддерживает эту идею. — ответил Арамис и тут же понял, что проговорился и решил сделать уточнение. — То есть эта идея принадлежит ему.
— Будьте честны со мной. Что вы затеяли? — мягко, но настойчиво потребовал д’Артаньян.
— В настоящий момент я и господин Фуке затеяли лишь одно – угодить нашему Королю, — не сдавался Арамис.
— Дорогой Арамис, какими бы ни были ваши замыслы, рано или поздно я их узнаю, — ответил д’Артаньян, пожимая плечами.
— Значит, дорогой друг, — подхватил со смехом епископ, — пока ещё рано.
— Нет, дорогой Арамис. Это значит, что это может состояться слишком поздно.
Д’Артаньян грустно покачал головой.
— Дружба, дружба! — сказал он. — Она так легко приносится в жертву ради интриг.
— Не говорите так о нашей дружбе, — ответил епископ твердо. — Она не из тех вещей, которые могут быть принесены в жертву чему-либо.
— Взгляните, Арамис, как она обветшала! — продолжал д’Артаньян. — Вы используете Портоса без его ведома, не посвящая его в ваши планы. Ну, это, возможно, к лучшему.
— Вот видите? — сказал Арамис с улыбкой. — Вы сами признаёте за мной право не посвящать Портоса в подробности дела, которое делается ради его же пользы!
— Я сказал «возможно», но я не уверен, поскольку не знаю ваших планов, — возразил д’Артаньян.
— Господи! Какие ещё планы? — воскликнул Арамис, изображая удивление.
— Вы обманываете меня, а я в ответ подозреваю вас в обмане.
— Так отбросьте ваши подозрения!
— Так отбросьте вашу скрытность, Арамис!
— Её нет!
— Хотелось бы верить.
— Могу вам сказать лишь, что если порой я недостаточно откровенен с вами, то это — не моя тайна, и что вам от этого не будет никакого ущерба, — ответил Арамис. —  Напротив, вы от этого только выиграете, и обязательно получите вашу долю.
— Вот это-то меня и настораживает, Арамис! Я не люблю, когда от моего имени делают ставки в игре, о которой я не знаю!
— Даже если эти ставки делаются не на ваши деньги? – усмехнулся Арамис.
— Даже так, даже если они делаются от моего имени и мне во благо! – возразил д’Артаньян.
— Мы просто улаживаем наши маленькие дела и устраняем наши маленькие неприятности, — возразил Арамис.
— Господин Кольбер? — спросил д’Артаньян.
— От вас ничего не скроешь, д’Артаньян! – подхватил Арамис с облегчением, но он не мог скрыть презрительную усмешку, мелькнувшую своём лице.
— Это слишком мелко для вас, и для Фуке.
— Что же выше этого?
— Что или кто? Вы сами знаете. Назвать ли?
— Назовите!
— Арамис, вы замышляете против Короля. Скажите мне, в чем ваш замысел, и тогда мы обсудим…
— Я ничего не предпринимаю.
— Мы обсудим, как вам выйти из этой интриги.
— Интриги? Против Короля! — вскричал епископ с деланным возмущением.
— Если не интрига, то преступление.
— Боже мой! — принужденно рассмеялся Арамис, но овладев собой резко спросил, — Если бы и так, тогда на чьей стороне вы бы были, д’Артаньян?
— На вашей, Арамис!
— То есть вы согласились бы мне помочь?
— Лучше! Я помешал бы вам её исполнить, чтобы спасти вас от вас же самого!
— Вы с ума сошли, д’Артаньян! — с ужасом воскликнул Арамис, однако тут же овладел собой. — Но, по счастью, вы ошибаетесь, и ничего такого не происходит.
— Из нас двоих я в более здравом уме, чем вы.
— И вы… — продолжал Арамис, — вы можете заподозрить меня в подготовке убийства Короля?
— В отношении этой персоны преступлением является не только убийство, но и всякая попытка ограничения его в его свободе или в его действиях! — жестко сказал мушкетер.
— Уверяю вас, д’Артаньян, Его Величеству ничто не угрожает. Я вас уверяю, что вы собственными глазами увидите, что из замка Во-ле-Виконт он вернется в Лувр столь же свободным, каким был до своего отъезда.
Д’Артаньян пожал плечами.
— А на территории замка… — продолжал он с показным равнодушием.
— И на территории замка, и везде в пределах своего королевства. Король Франции – у себя дома в любом замке Франции, в любом доме или в любом дворце.
— Или даже в крепости? — холодно спросил д’Артаньян.
— А в крепости – как нигде более, — ответил Арамис, и ни одна мышца его лица при этом ни дрогнула.
— Вы правы, Арамис. Я просто слишком утомился при переезде. Забудем этот разговор, — сказал д’Артаньян примирительным тоном и вновь обнял Арамиса.
— Конечно, мой друг! Отдохните! Вам нужен отдых.
«Кто бы мне его дал!» — подумал про себя д’Артаньян.
«Если есть на свете человек, на которого усталость не оказывает никаких воздействий, то это — д’Артаньян, — подумал Арамис. — К счастью, он ничего не знает и ни о чём не догадался».
— Я провожу вас к Портосу, ведь вы, по-видимому, соскучились и по нему тоже? — сказал Арамис, переводя разговор на другую тему.
— А разве у него отдельная комната? — удивился д’Артаньян. — И далеко она от вашей?
— Если бы Портос храпел чуть тише, или если бы у меня под старость сон не стал столь тревожным и чувствительным к малейшим звукам, мы, безусловно, поселились бы в одной комнате, или в смежных комнатах, но…
— Понимаю! — рассмеялся д’Артаньян с самым беззаботным видом. — Так я пойду его навестить.
— Ступайте, д’Артаньян, и передавайте ему привет от меня, — ответил Арамис и перекрестил своего друга жестом, подобающим его высокому сану.

Портос встретил д’Артаньяна с распростертыми объятиями. Излив свои жалобы на чрезвычайную хрупкость мебели и посуды у господина Фуке, Портос воздал должное его поварам и садовникам.
— А что вы скажите о планировке замка и об обстановке? – поинтересовался д’Артаньян.
— Она восхитительна! – простодушно ответил Портос.
— Не по вашим ли чертежам здесь кое-что устроено? Например, покои Короля? — продолжал д’Артаньян.
— По моим чертежам? — удивленно спросил Портос. — Ах, да, вы об этом? Эта инженерная работа в крепости? Что ж, признаюсь, мы с Арамисом… То есть я кое-что предложил господину Фуке, на что он с радостью согласился.
— Я и не сомневался в этом, дорогой Портос! — ответил д’Артаньян, при этом лицо его светилось радостью и полным одобрением слов Портоса. — Арамис уже сказал мне, что он внёс кое-какие улучшения в проект замка Во-ле-Виконт, но просил, чтобы на этих чертежах стояла ваша подпись.
— А, так вы знаете обо всём! — обрадовался Портос. — Да, по какой-то причине Арамис считает, что священнику не пристало вмешиваться в строительство светских зданий, но он отлично разбирается в архитектуре. Он попросил меня предложить эти изменения от моего имени. Если сказать честно, я даже и не понял толком, в чём они состоят, а Фуке, кажется, даже не стал вникать в них.
— Разумеется, дорогой друг, вы поступили правильно, — ответил д’Артаньян. — Надо заботиться и об удобстве проживающих в замке, и о престиже священнослужителя. Ваша помощь в этом деле незаменима. Но побережём деликатные чувства Арамиса, не напоминайте ему об этом, как и о нашем разговоре на эту тему.