дАртаньян и Железная Маска - часть 2

д’Артаньян и Железная Маска или два года спустя

Третья книга «Виконта де Бражелона» рассказывает о том, как Арамис замыслил подменить Короля Людовика XIV на его брата-близнеца Филиппа, который спрятан от всех в Бастилии и принуждён надевать железную маску всякий раз, когда его навещают тюремщики, чтобы забрать еду или сделать уборку в камере. Этот секрет Арамис узнал от своей хорошей знакомой герцогини де Шеврёз. Этот же секрет помог Арамису стать генералом Ордена Иезуитов, что давало ему власть над всеми посвящёнными в таинства Ордена. План замены Короля Арамис вынашивал не только с целью защиты своего друга и покровителя, суперинтенданта финансов Николя Фуке, сокрушить которого поставил своей целью неутомимый министр Короля Жан-Батист Кольбер, но в большей степени для того, чтобы стать теневым фактическим главой Франции, вынашивая в том числе и планы занять престол Папы Римского. Для этих целей Арамис привлёк наивного Портоса, убедив его, что они выполняют тайное поручение Короля по нейтрализации самозванца, вследствие чего Король обещал в благодарность возвысить Портоса до звания герцога.
Между тем, молодой Король Людовик XIV воспламенился искренней любовью к бедной дворянке Луизе де Лавальер, состоящей в штате фрейлин у супруги его брата принцессе Генриетте. Его любовь началась с того, что он начал за ней ухаживать для отвода глаз от истинного флирта с самой Генриеттой, но, восхищённый искренностью и чистотой Луизы, а также случайно подслушав её признания о любви к нему, которое было предназначено лишь для ушей её подруг, Король полностью пренебрег своим увлечением свояченицей и все его мысли сосредоточились на Луизе. С помощью своего друга и придворного де Сент-Эньяна Король, используя различные ухищрения получил от Луизы высшие доказательства её любви, после чего их встречи стали регулярными и далеко не платоническими. Об этом узнал бывший жених Луизы, Виконт де Бражелон, который вызвал де Сент-Эньяна на дуэль, но трусливый придворный не явился на неё под предлогом того, что в это время он находился при Короле и выполнял его распоряжения. Отец оскорблённого юноши явился к Королю и высказал ему всё своё недовольство, упрекая его в том, что Король должен быть истинным отцом своим вернейшим подданым, поэтому чужая любовь должна оставаться неприкосновенной. Разгневанный Людовик распорядился арестовать Атоса, поручив это его лучшему другу д’Артаньяну, находящемуся на королевской службе в качестве капитана королевских мушкетёров. 
В двадцать второй главе книги я рассказал о том, как Король поручил д’Артаньяну арестовать графа де Ла Фер только за то, что он имел дерзость заступиться за поруганную честь своего сына, Виконта де Бражелона. Отважный гасконец предложил своему другу отправиться туда, куда он пожелает, совершенно игнорируя ту смертельную опасность, которой он сам в этом случае подвергся бы вследствие неисполнения приказа Короля, который, к тому же, имелся у него в письменном виде с собственноручной подписью Его Величества. Но граф настоял на том, чтобы д’Артаньян отвез его именно в Бастилию. Вот те две фразы, которыми наши верные друзья обменялись перед отъездом.
 — Но вы согласны со мной, вы согласны, что бог отомстит за меня, разве не так, д’Артаньян? – произнес Атос.
— И я знаю людей на земле, которые охотно ему в этом помогут, — добавил д’Артаньян.
Разумеется, вы догадались, что д’Артаньян, прежде всего имел в виду себя, а также верных Портоса и Арамиса.
Итак, наши друзья вновь были вместе, и их объединяла не только проверенная десятилетиями дружба, но также их общая ненависть к Королю, к Людовику XIV, который покусился на честь дворян, тогда как ему могла принадлежать только лишь их жизнь.
Быть может, наши читатели решили, что коль скоро д’Артаньяну удалось уговорить Короля отменить свой приказ об аресте графа де Ла Фер, эти слова утратили свой зловещий смысл? Позволю себе напомнить, что отнюдь не арест огорчал Атоса, а попрание юношеской любви его горячо любимого сына Рауля. То, как этот монарх бесчестным образом растоптал любовь, а с ней и честь и жизнь несчастного Рауля, не могло быть забыто после простого инцидента с приказом об аресте и с приказом об отмене ареста графа. Это – всего лишь фон, на котором поднималась буря негодования в сердце благородного Атоса.
Что до Арамиса, он давно уже был злейшим врагом Людовика XIV и вынашивал коварный, но эффективный план по подмене его не менее царственным братом Филиппом, который имел точно такие же права на престол, а, возможно, что и большие. Ведь известно, что право первородства среди близнецов являлось очень сложной юридической проблемой. Тогда как одни законники считали, что старшим сыном следует признать того, который первым появился на свет, другие настаивали на том, что лишь Король своим царственным семенем даёт жизнь дофину, то есть как бы вкладывает наследника в Королеву, и в этом случае то, что положено раньше, извлекается позже, и наоборот, что положено позже, извлекается раньше. Согласно этой логике, именно Филипп был зачат ранее Людовика, поэтому он имел больше прав на Корону Франции. Если бы не этот юридический казус, о котором, разумеется, знал Ришелье, Филиппа не потребовалось бы скрывать от народа, ведь в случае однозначного установления старшинства тот, кто был бы признан старшим, являлся бы первым наследником короны, а тот, кто, вне всякого сомнения, однозначно был бы признан младшим, оставался бы всего лишь наследником этого старшего брата, и мог претендовать на престол только в случае его смерти, если бы он не оставил наследника мужского пола. Таким образом, ни Кардинал, ни Король, ни человеческий суд не могли бы установить наверняка, кто из двух братьев обладал большими правами на французскую корону.


I. Ночной разговор

Вспомните, как Арамис похитил Филиппа, брата Короля, из Бастилии. После того, как Арамис, которого читатель также знает как шевалье д’Эрбле, епископа ванского, объяснил юному Филиппу всю ситуацию, которая, коротко говоря, состояла в том, что Филипп был родным братом Короля, был к тому же как две капли воды на него похож, и по всем человеческим и Божьим законом столь же полноправным претендентом на Корону Франции, как и его родной брат-близнец Людовик XIV, Арамис также пожелал увериться в том, что Филипп готов идти до конца, чтобы вернуть себе принадлежащие ему по праву рождения Корону, Францию и семью, право жить свободно, любить и быть любимым, а также право повелевать своими поданными. Всё это положил к ногам пораженного Филиппа Арамис, но за это право следовало бороться не на шутку. Хватит ли сил у юного Филиппа на это?
— Идем за короной Франции, — резко произнес Филипп.
— Это ваше решение, принц? — спросил Арамис.
— Да, и непреклонное.
— Вы будете великим монархом, монсеньор!
Это был памятный разговор между Арамисом и Филиппом, родным братом Короля, близнецом, которого так долго скрывали в Бастилии.
Мы забыли упомянуть о том, что Филипп очень хотел поинтересоваться у Арамиса о таинственной даме, которую он несколько раз встречал. Этой дамой была дочь маршала де Грамона, Екатерина Шарлотта де Грамон, герцогиня Валантинуа, княгиня Монако. Встречи эти уже описаны в романе «Княгиня Монако», и мы не будем утомлять читателя их пересказом. Отметим лишь то, что эти встречи глубоко запали в душу юного Филиппа, и он мечтал о том, чтобы снова увидеться с таинственной незнакомкой ничуть не меньше, а возможно, что и больше, чем о том, чтобы занять то высокое положение, которое для него предназначил этот таинственный господин д’Эрбле, называемый Арамисом, и, по всей видимости, занимающий пост епископа Ванского.
Итак, эти двое беседовали о будущем. Арамис хотел удостовериться в том, что Филипп пойдёт с ним до конца, пойдёт на кощунственное действие, связанное с арестом Короля и заменой его на его двойника, на его точную копию, на родного брата-близнеца, о существовании которого знали только Арамис, Королева, герцогиня де Шеврез и он сам. Этой великой тайне предстояло теперь распрямиться как сжатой пружине, которая с неимоверной силой должна была смести все препятствия и переустроить мир, быть может, не только во Франции, но и во всей Европе.
Удостоверившись в решительности спасённого узника, Арамис удостоверился, что Филипп достаточно хорошо запомнил все необходимые сведения. В своих записках он дал исчерпывающие характеристики всех тех, с кем Филиппу предстояло встретиться, ведь он должен был их узнавать и вести себя с ними естественно, так, как будто был давно с ними знакомым. Это была чрезвычайно большая нагрузка на память юноши, но по счастью он обладал великолепной памятью. Затем он кратко обсудил с Филиппом будущие планы.
— Вы снабдили меня заметками, к которым вы приложили портреты описываемых вами лиц. Они нарисованы с таким искусством, что ошибки быть не может. Ваши заметки я заучил наизусть, а портреты этих людей так прочно запечатлелись в моей памяти, что мне порой кажется, что я в действительности знаком со всеми этими людьми.
— Превосходно, Монсеньор!
— Принц, мой брат, не любит свою жену, Генриетту. Я же, Людовик Четырнадцатый, её когда-то немного любил, но это уже прошло, и теперь я люблю мадемуазель де Лавальер.
— Эту мадемуазель следует остерегаться в особенности и при первой возможности, но все же постепенно продемонстрировать охлаждение к ней, чтобы удалить её как можно дальше. Монастырь подойдёт. Лавальер искренне любит Короля. Любит вас, ваше величество. ныне царствующего монарха. И нет ничего труднее, чем обмануть наблюдательность любящей женщины.
— Я приложу все старания, чтобы сначала она меня приняла, а затем мы расстанемся.
— Да, так. Это решено. Знаете ли вы ваших министров?
— Кольбер и Фуке.
— Фуке и Кольбер. Фуке – первый и мы хотим, чтобы он им оставался. Кольбер – лишь жалкая тень.
— Кольбер некрасив, но умён. Он смертельный враг господина Фуке. Для него и для Франции будет лучше, если он отправится его в изгнание, но не сразу, чтобы он не смог этому противодействовать. Верно ли я понимаю свою задачу?
Восхищенный Арамис воскликнул:
— Именно так! А ведь я этого вам не говорил! Вы будете великим монархом, мой принц.
— С вашей и с Божьей помощью, я надеюсь.
— Больше всего, Ваше Величество, — Арамис скромно опустил глаза к ногам Принца, добавив тихо, — позвольте мне так величать вас… Больше всего, Ваше Величество, следует остерегаться господина д’Артаньяна, капитана королевских мушкетеров.
— Я помню его, он сопровождал Лавальер в Шайо; он изловил и доставил в сундуке королю Карлу Второму генерала Монка. Кроме того, он великолепно служил моей матери и даже оказал ей какую-то особую услугу, не без вашей помощи, насколько мне известно? И самое главное — он ведь ваш друг, не так ли? Почему же я должен опасаться его?
— Иные тайны приходится скрывать даже от лучшего друга, Ваше Величество. Мне порой кажется, что я даже с самим собой не бываю слишком откровенным. Но этот не касается вас, Ваше Величество, всё, что я вам говорю, истинная правда.
— Но ведь и обманывают всегда именно с такими словами, не так ли? Но я вам верю.
— Вы чрезвычайно проницательны, Ваше Величество. Действительно, не каждый, кто говорит, что говорит правду, действительно говорит правду. Спросите своё сердце.
— Я вам верю, господин Епископ, я лишь хотел понять, почему вы не привлекли на свою сторону вашего лучшего, как вы говорите, друга?
— Всему своё время. Я не настолько наивен, чтобы делиться с д’Артаньяном всеми планами, но и не настолько безумен, чтобы лелеять надежду скрыть от него надолго что-либо существенное. Рано или поздно он дознается до любой тайны, поэтому намного лучше будет, если он эту тайну узнает непосредственно от меня, но лишь тогда, когда не сможет или не захочет мешать нашим планам. Лучше – если и не сможет, и не захочет. Точнее, не захочет должно стоять вначале, поскольку в отношении этого гасконца я не рискнул бы говорить, что существует что-либо, чего он не сможет добиться. Но, поверьте мне, Ваше Величество, убеждения господина д’Артаньяна таковы, что мы не можем ожидать от него полного и безоговорочного согласия с нашими планами.
— В этом вопросе я вам полностью доверяю, господин Епископ.
— В этом вопросе, прежде всего, но и в остальных вопросах, я надеюсь, также.
— Безусловно. Но мы недостаточно обсудили мою линию поведения по отношению к господину Фуке. Как мы с ним поступим?
— Он суперинтендант финансов, это его вершина, пусть в этой должности и останется, хотя метит он, безусловно, выше.
— Куда уж выше? Неужели он также метит в короли?
— Как знать, Ваше Величество? Его девиз «Куда только ни взберусь!» разве не говорит сам за себя?
— Но ведь и положение Короля – не самое высокое положение под луной. Не скажу, что Папа Римский важнее, но в определенной степени…
— Существуют люди, Ваше Величество, которые планируют стать Папой, даже не будучи кардиналами в настоящее время, — сказал Арамис и покраснел, — Впрочем, ведь и это положение не самое высокое.
— Вы имеете в виду – стать самим Господом, прости мне, Господи, мои слова?
— Одному еврейскому мальчику удалось и это, — усмехнулся Арамис, — но я имел в виду иное. Есть люди в Европе, которые обладают властью, поверьте мне, намного более сильной, чем власть Папы или любого Короля, хотя они, разумеется, не столь заметны, или вовсе незаметны. Но мы не будем сейчас обсуждать эту тему.
— Хорошо! Итак, господин Фуке, суперинтендант финансов… Но разве он не первый министр?
— Не совсем. Должность первого министра в настоящее время вакантна.
— Столь неопытному Королю, каким буду я, необходим, конечно же, первый министр.
— Дело не в названии должности, а в истинном положении человека. Должность выставляет человека на всеобщее обозрение, тогда как истинный добрый друг, наставник и советник может быть не виден посторонним, и это даёт ему некоторые преимущества, вы не находите? Нужен ли будет Вашему Величеству истинный друг?
— Мой единственный и истинный друг — вы, других не требуется. Если я говорил о должности, то лишь для рутинных дел.
— Не бывает рутинных дел у Короля, как не бывает их у первого министра. Есть лишь дела, которые он может в крайнем случае доверить другим, и есть дела, которые необходимо делать лично, и их, таких дел, намного больше.
— Постараюсь запомнить и этот урок, господин епископ.
— У вас появятся, разумеется, многие люди, которые – все они – будут уверять вас в своей преданности. Целая Франция! Но столь же преданного, как я, полагаю, среди них не найдётся.
— Вполне достаточно вас. Итак, моим первым министром будете вы, д’Эрбле.
— Пожалуй, эта должность облегчит наше общение. Но не делайте этого чересчур быстро, Ваше Величество. Это – одно из таких событий, которые может объяснить д’Артаньяну слишком многое. Но даже если подобное событие не объяснит ему всё, это его озадачит, а д’Артаньян ненавидит быть озадаченным. Любую тайну он непременно хочет раскрыть, и уж если он в неё вцепится… Да, впрочем, и при дворе такой стремительный взлет малоизвестного епископа породил бы излишние толки и подозрения.
— Ришелье, ведь тоже был епископом.
— Ришелье был кардиналом. Великим кардиналом.
— Вас ожидает та же последовательность. Сначала кардинал, затем – первый министр.
— Пожалуй, и вправду будет намного лучше соблюдать проверенную временем последовательность, — сказал, кланяясь одновременно и пряча улыбку, Арамис, — если я стану первым министром лишь после того, как вы сделаете меня кардиналом.
— Надеюсь, что шапка кардинала будет у вас, самое позднее, через два месяца, господин епископ. Через три месяца вы будете первым министром, и я надеюсь, что у вас есть что-то ещё, о чём вы забыли попросить, или отложили на более удобное время. Лучше будет, если вы попросите это сейчас, поскольку так будет спокойнее и мне, и вам. Вы не оскорбите меня, если попросите больше, но если ограничитесь лишь тем, что уже сказано, вы крайне огорчите меня.
— Мы будем помогать друг другу возвышаться, Ваше Величество...
Молодой человек резко поднял голову и посмотрел в упор на своего собеседника.
— Так вы претендуете на престол святого Петра.
— Пожалуй, я высказался не вполне ясно.
— Яснее некуда, и это вполне меня устраивает, господин д’Эрбле. Почему бы нет? Я не знаю никого, более достойного этого престола, нежели вы, и поэтому ничто не помешает мне приложить для этого все усилия. Только достаточно ли будет усилий Короля Франции?
— Франции сегодняшней, может быть и недостаточно, но той Франции, которую мы с вами, Ваше Величество, сделаем завтра – поверьте мне, та будущая Франция легко решит этот вопрос. А поскольку Франция – это и есть вы, Ваше Величество, то я полагаю, что у меня весьма неплохие шансы.
— Так и есть, господин д’Эрбле. Мне уже неловко называть вас епископом!
— Обращение «господин д’Эрбле» – вполне годится.
— Я счастлив и горд, что понял ваш замысел до конца, господин д’Эрбле и одобряю его полностью. Вы будете кардиналом, затем я назначу вас первым министром, потом вы расскажите мне, что следует сделать, чтобы вас выбрали папой; и я это сделаю в точности. Какие вам нужны гарантии?
— Вы уже их дали мне, Ваше Величество, ваши слова – лучшая гарантия. Точнее, мне не нужны никакие гарантии, достаточно, что вы меня понимаете.
— Понимаю ли я вас? О, я вас понимаю, как никто другой! Но продолжим. Итак, Людовик XVI, мой брат… Он исчезнет?
— Для всех – нет, ибо вы займёте его место. На деле же – да. Всё готово, план исключительно надежен. Он ляжет спать в свою кровать, а проснется в той кровати, в которой вы провели так много лет, и куда вы уже никогда не возвратитесь. Вы же проснётесь в его кровати, которая теперь навсегда станет вашей.
— Значит, насилие.
— Похищение, Ваше Величество. Безболезненное, бесшумное, на благо государства. Мы похитим его вместе с его кроватью, он, возможно, даже не проснётся. Бесшумный и чрезвычайно надёжный механизм опустит его кровать вместе с частью пола в нижнюю комнату, где мы осуществим замену, после чего тот же механизм вернет кровать на её прежнее место. То, что произойдёт дальше с Людовиком, вас не должно беспокоить, ему не будут причинять никаких неудобств, кроме ограничения его перемещений в пределах известной вам комнаты. Он проснется в тюрьме, в той самой камере, куда он так безжалостно заточил вас. С этого момента Королем Франции будете вы, и Франция расцветет под вашим мудрым управлением и с моей скромной помощью в качестве советчика и друга.
— По рукам, господин д’Эрбле!
— Позвольте же мне, ваше величество, почтительно преклонить пред вами колени и поцеловать вашу руку.
— Это всё – не ранее чем завтра, а сегодня просто пожмите мою руку и обнимите меня, господин д’Эрбле! Будьте добры ко мне, будьте моим отцом.
Арамис вздрогнул всем телом. Никогда прежде это слово он не относил к себе, и поразился до глубины души, что оно может быть отнесено к нему. Голова его пошла кругом, ему показалось, что в его сердце зародилось ранее незнакомое ему чувство отеческой нежности к этому юноше, голова его закружилась. Однако, он быстро взял себя в руки. Он неожиданно вспомнил, что много раз слышал обращение «отче» по отношению к себе, служителю церкви. Поэтому он подавил желание принять юношу в отеческие объятия, и вместо этого перекрестил его, промолвив еле слышно:
— Благословляю вас, сын мой! Да пребудет Господь наш небесный с тобой во всём, и да свершится воля его. Аминь.
Они вернулись в карету, которая помчала их к Во-ле-Виконт.

II. Подозрения Д’Артаньяна

Д’Артаньян, как помнят читатели моего романа «Виконт де Бражелон», обнаружил, что Арамис потребовал и получил у портного образчики тканей, из которых шились специально для праздника костюмы Короля. Кроме того, Арамис получил в свое распоряжение эскизы этих костюмов. Из этих двух известных фактов д’Артаньян легко вывел заключение о том, что Арамис намеревается иметь точные копии всех костюмов Короля на предстоящем празднике. Обрядить кого-то в костюм Короля – это была неслыханная дерзость, причем и не во в правилах Арамиса было бы развлекаться подобным образом. Всё, что делал Арамис, обязательно имело какой-то смысл, это относилось даже в его многочисленным амурным подвигам. Ещё менее реальным было бы намерение Арамиса обрядить в эти костюмы тривиальные манекены. Следовательно, этот кто-то, обряженный Королем, должен был бы служить какой-то конкретной цели Арамиса.
Но ведь Короля все знают в лицо! Возможно, этот человек в костюме Короля мог бы некоторое время изобразить Его Величество при условии, что на нем была бы маска, но, во-первых, в этом было бы мало смысла – изображать Короля на маскараде, где присутствует и сам Король, во-вторых, едва ли можно было бы ожидать, что этот ряженный может как-то существенно повлиять на политику – а Арамис занимался только политикой и ничем больше – чтобы позднее Король не смог бы отменить любое подобное дерзкое распоряжение.
Следовательно, во-первых, Король должен будет отсутствовать на том представлении, где ряженный Арамиса будет его изображать, во-вторых, надо сделать так, чтобы и позднее он не отменил сделанных распоряжений. Следовательно, распоряжения эти должны были бы быть таковы, чтобы о них позднее никогда не зашла речь, во-вторых, они должны были бы каким-то образом способствовать борьбе Арамиса против Кольбера. Впрочем, Кольбер – не та величина, на которую Арамис стал бы тратить чужие миллионы или собственные месяцы жизни, а речь шла именно о такой длительной подготовке чего-то особенного. Если не против Кольбера, тогда за кого-то более сильного, разумеется, за господина Фуке. Но господин Фуке был такой фигурой, с которой нельзя сотворить чего-то значимого, чтобы об этом не слало известно Королю, и чтобы Король никогда не поинтересовался причинами сколько-нибудь существенных последствий в изменении его судьбы.
— Думай, д’Артаньян — воскликнул капитан мушкетёров самому себе и стал ещё более яростно накручивать левый ус.
— Итак, — продолжал он рассуждать сам с собой, — Возникает двойник Короля, а Король на время исчезает. Любопытно! Но что же потом? Если Король исчезает лишь на время, смысла в этом нет ровным счетом никакого. А если Король исчезает навсегда, тогда двойник должен быть настолько похож на оригинал, что даже родная мать не отличит одного от другого? Стоп! Знавал я одну семейку с братьями близнецами! Но что же в этом случае получается? У Короля был брат-близнец? И об этом не сообщили Франции? На такое мог решиться только один человек, только великий кардинал Ришелье мог столь дерзко посягнуть на царственного наследника, чтобы изъять его из светской жизни. Но ведь именно этот человек и был там, в нужное время и в нужном месте! А как мог он скрыть эту тайну? Как скрывают все подобные тайны – все, кто мог об этом знать, должны были исчезнуть, или замолчать навсегда.
Д’Артаньян хлопнул себя по бедру и воскликнул:
— Кажется, мы подбираемся к разгадке? Так, что же мог знать о такой государственной тайне? Король-отец, с этим всё понятно, по велению Ришелье он замолчал бы, а теперь он уже ничего не сможет сообщить никому. Королева-мать, она ещё жива, но едва ли она кому-то об этом скажет. Возможно, её и не посвятили в эту тайну, или убедили, что второй младенец погиб. Повитуха, врач, и другие обязательные свидетели. При рождении старшего сына Короля присутствуют многие, всех не заставишь замолчать. Разве что их выставили прочь сразу же после рождения первого младенца, а рождение второго прошло при закрытых дверях. С повитухой, конечно, расправились, или упрятали туда, откуда она ничего никому не расскажет, например, в Бастилию. Впрочем, возможно, она стала и кормилицей, и воспитательницей второго младенца. Ла Порт – он мёртв, и уже не важно, знал он что-либо, или нет. Решительно я не понимаю, как мог Арамис узнать эту тайну!
При этих словах д’Артаньян задумался на пару секунд, после чего снова хлопнул себя по бедру, на этот раз намного сильнее.
— Я все-таки непроходимый тупица! — отпустил он себе нелицеприятный комплимент. — Мари Мишон! Герцогиня де Шеврез, которую этот ловелас называл белошвейкой Мари Мишон, эта наперсница и интимная подруга Королевы Анны, она могла знать, и от неё же мог знать и Арамис. Уж если женщина и не хранит свои тайны, то разглашает она их только тому, кого любит. Арамис, безусловно, не рассказал бы герцогине ничего и вдесятеро менее важного, но сама герцогиня могла если и не рассказать Арамису всю правду, но рассказать достаточно для того, чтобы остальное он узнал сам без её помощи. Что ж. Ситуация проясняется, не будь я д’Артаньян! Сегодня следует поговорить с Арамисом и прощупать его на эту тему.
И д’Артаньян направился к Арамису незамедлительно. Придумывать повода для визита он не стал, поскольку на правах более чем тридцатилетней дружбы он в подобных поводах не нуждался. Он хотел было открыть двери без доклада, однако, вспомнив, что все-таки посещает епископа, велел доложить о себе. Арамиса он и застал в великолепно обставленной комнате, предоставленной ему господином Фуке.
После дружеских пожатий, перешедших в объятия и разговорах о пустяках настала та самая минута, когда и посетитель и посещаемый поняли, что им есть о чем серьезно поговорить, так что разговоры о погоде, об охоте, и даже воспоминания о славных былых военных кампаниях уже неуместны, настало время для серьёзной беседы. Однако, понимая это, оба они говорили, как ни в чем не бывало, с тем беззаботным выражением лица и тем самым легкомысленным тоном, каким говорят мужчины в курительных комнатах, когда не чувствуют над собой никакой власти – ни женского ушка, ни начальственных глаз, ни соглядатаев, ни завистников.
— Вот мы и встретились в таком примечательном месте, в этом потрясающем дворце в Во, — сказал д’Артаньян.
— Что вы скажете об этом месте, д’Артаньян. Вам нравится здесь?
— Бесподобно! Я не привык к такой роскоши, не то, что вы, Арамис.
— Вы мне льстите, д’Артаньян! Я всего лишь скромный аббат, или мушкетер, выбирайте, что вам нравится больше, я и сам до сих пор не решил. И эти два человека во мне каждый по-своему также скромны, как и вы, д’Артаньян. Эта роскошь и в моей жизни встречается редко.
— Пусть так! – Согласился д’Артаньян, все же припоминая обстановку в доме ванского епископа, решив, что не стоит спорить по пустякам. Вполне вероятно, что Арамис нарочно заговорил о своей скромности, чтобы втянуть д’Артаньяна в пустопорожний спор и отвлечь от главной темы, поэтому д’Артаньян невозмутимо продолжил. – Приходилось нам ночевать и под открытым небом, и в окопе, как такое забыть? Но господин Фуке, все-таки удивительный человек! Такой роскошный замок затмевает даже королевский дворец. Как только он умудрился его построить в столь быстрые сроки, и так замечательно обставить? Здесь, по-видимому, работала сотня архитекторов?
— Милый д’Артаньян, я уже говорил вам, что я не силён в математике. Для меня сотня или несколько десятков – это одно и то же.
— Это очаровательный человек, этот Фуке, не так ли? — продолжал д’Артаньян.
— Очаровательный, именно так!
— В высшей степени. Говорят, Король поначалу был холоден с ним, но с некоторого времени смягчился.
— Всякий, кто узнаёт господина Фуке поближе, начинает относиться к нему лучше.
— Вы, Арамис, знаете его как нельзя лучше, ведь вы – один из его ближайших друзей! Хотел бы и я иметь таких друзей.
— Для меня Фуке – не больший друг чем вы, д’Артаньян, и никогда не станет чем-то большим, — возразил Арамис, — но если вы полагаете, что Фуке – мой друг, тогда он и ваш друг также! Ведь говорится, что друзья моих друзей – мои друзья.
— Никогда не слышал такой поговорки, но даже если бы и так, то правда ли будет, сказать, что все друзья одного человека, скажем вас, Арамис, непременно должны быть друзьями между собой?
— А как же иначе? воскликнул Арамис.
— Не будем о нас. Как вы знаете, у Короля много друзей, среди них и господин Фуке, и господин Кольбер, но эти два господина не являются друзьями друг другу.
— А вам? – мягко спросил Арамис. – Кого из этих двоих вы скорее назвали бы своим другом?
— Помилуйте, Арамис! Никого из них! В числе моих друзей нет финансистов. Интендант финансов, или тем паче суперинтендент – это слишком много для простого гасконца.
— «Слишком много для Атоса, и слишком мало для графа де Ла Фер» — как говорил наш благородный Атос, — улыбнулся Арамис.
— Верно! Кстати, где он сейчас, вы не знаете?
— Наверное, у себя, в Блуа, или в Бражелоне.
— И то правда.
Д’Артаньян встал, подошел к своему другу, взял его за обе руки, и, глядя ему в глаза, произнес:
— Арамис, именем нашего дорогого Атоса, именем нашей непобедимой четверки, во имя нашей славной молодости спрашиваю вас, продолжаете ли вы хоть немного любить меня?
Арамис мгновенно сделался серьёзным и ответил:
— Вы могли бы не спрашивать, д’Артаньян, как не спрашиваю о том же самом вас я. Если нужна моя жизнь за вашу, или просто по какой-либо причине, берите её. Ведь и вы, не раздумывая, сделали бы то же самое! К чему эти странные вопросы?
— Потому что я хотел бы задать вопрос тому Арамису, который, не задумываясь, отдал бы за меня жизнь. Сделайте мне одолжение, скажите, для чего вы брали образцы тканей костюма, в котором будет одет на празднестве Король?
Арамис вновь обрел свою беспечность и отвечал в самом весёлом расположении духа:
— Дело в том, что без образцов ткани портрет Его Величества можно написать хорошо, но невозможно написать превосходно, а господин Фуке никогда не сможет удовлетвориться словом «хорошо», когда речь идёт о любезности Королю. Только «превосходно».
— Арамис, это правда для всех, но только не для меня, — с грустью сказал д’Артаньян.
— Право, д’Артаньян, откуда такое недоверие?
— Полагаю, что господин Фуке не в курсе вашей задумки с образцами тканей для портрета?
— Напротив, он целиком поддерживает эту идею. То есть эта идея принадлежит ему.
— Будьте честны со мной. Что вы затеяли?
— В настоящий момент я и господин Фуке затеяли лишь одно – угодить нашему Королю.
— Дорогой Арамис, какими бы ни были ваши замыслы, рано или поздно я их узнаю.
— Значит, дорогой друг, — подхватил со смехом епископ, — пока ещё рано.
— Нет, дорогой Арамис. Это значит, что это может состояться слишком поздно.
Д’Артаньян грустно покачал головой.
— Дружба, дружба! — сказал он. — Она так легко приносится в жертву ради интриг.
— Не говорите так о нашей дружбе, — ответил епископ твердо. — Она не из того, что может быть принесено в жертву чему-либо.
— Взгляните, Арамис, как она обветшала. Вы используете Портоса без его ведома, не посвящая его в ваши планы. Ну, это, возможно, к лучшему.
— Вот видите?
— Я сказал «возможно», но я не уверен, поскольку не знаю ваших планов.
— Господи! Какие ещё планы?
— Вы обманываете меня, а я в ответ подозреваю вас в обмане.
— Так отбросьте ваши подозрения!
— Так отбросьте вашу скрытность, Арамис!
— Её нет!
— Хотелось бы верить.
— Могу вам сказать лишь, что если порой я недостаточно откровенен с вами, то это — не моя тайна, и что вам от этого не будет никакого ущерба. Напротив, вы от этого только выиграете, и обязательно получите вашу долю.
— Вот это-то меня и настораживает, Арамис! Я не люблю, когда от моего имени делают ставки в игре, о которой я не знаю.
— Даже если эти ставки делаются не на ваши деньги? – усмехнулся Арамис.
— Даже так, даже если они делаются от моего имени и мне во благо! – возразил д’Артаньян.
— Мы просто улаживаем наши маленькие дела и устраняем наши маленькие неприятности, — возразил Арамис.
— Господин Кольбер? — спросил д’Артаньян.
— От вас ничего не скроешь, д’Артаньян! – подхватил Арамис с облегчением, но он не мог скрыть презрительную усмешку, мелькнувшую своём лице.
— Это слишком мелко для вас, и для Фуке.
— Что же выше этого?
— Что или кто? Вы сами знаете. Назвать ли?
— Назовите!
— Арамис, вы замышляете против Короля. Скажите мне, в чем ваш замысел, и тогда мы обсудим…
— Я ничего не предпринимаю.
— Мы обсудим, как вам выйти из этой интриги.
— Интриги? Против Короля! — вскричал епископ с деланным возмущением.
— Если не интрига, то преступление.
— Боже мой! — принужденно рассмеялся Арамис, но овладев собой резко спросил, — Если бы и так, тогда на чьей стороне вы бы были, д’Артаньян?
— На вашей, Арамис!
— То есть вы согласились бы мне помочь?
— Лучше! Я помешал бы вам, чтобы спасти вас от вас же самого!
— Вы с ума сошли, д’Артаньян! Но, по счастью, вы ошибаетесь, и ничего такого не происходит.
— Из нас двоих я в более здравом уме, чем вы.
— И вы… — продолжал Арамис, — вы можете заподозрить меня в подготовке убийства Короля?
— В отношении этой персоны преступлением является не только убийство, но и всякая попытка ограничения его в его свободе или в его действиях! — жестко сказал мушкетер.
— Уверяю вас, д’Артаньян, Его Величеству ничто не угрожает. Я вас уверяю, что из замка Во он вернется в Лувр столь же свободным, каким был до своего отъезда.
Д’Артаньян пожал плечами.
— А на территории замка… — продолжал он с показным равнодушием.
— И на территории замка, и везде в пределах своего королевства. Король Франции – у себя дома в любом замке Франции, в любом доме или в любом дворце.
— Или даже в крепости? — холодно спросил д’Артаньян.
— А в крепости – как нигде более, — ответил Арамис, и ни одна мышца его лица при этом ни дрогнула.
— Вы правы, Арамис. Я просто слишком утомился при переезде. Забудем этот разговор, — сказал д’Артаньян примирительным тоном и вновь обнял Арамиса.
— Конечно, мой друг! Отдохните! Вам нужен отдых.
«Кто бы мне его дал!» — подумал про себя д’Артаньян.
«Если есть на свете человек, на которого усталость не оказывает никаких воздействий, то это — д’Артаньян» — подумал Арамис.
— Я провожу вас к Портосу, ведь вы, по-видимому, соскучились и по нему тоже? – сказал Арамис, переводя разговор на другую тему.
— А разве у него отдельная комната? – удивился д’Артаньян. – И далеко она от вашей?
— Если бы Портос храпел чуть тише, или если бы у меня под старость сон не стал столь тревожным и чувствительным к малейшим звукам, мы, безусловно, поселились бы в одной комнате, или в смежных комнатах, но…
— Понимаю! — рассмеялся д’Артаньян с самым беззаботным видом.
Портос встретил д’Артаньяна с распростертыми объятиями. Излив свои жалобы на чрезвычайную хрупкость мебели и посуды у господина Фуке, Портос воздал должное его поварам и садовникам.
— А что вы скажите о планировке замка и об обстановке? – поинтересовался д’Артаньян.
— Она восхитительна! – простодушно ответил Портос.
— Не по вашим ли чертежам здесь кое-что устроено? Например, покои Короля? – продолжал д’Артаньян.
— По моим чертежам? — удивленно спросил Портос. — Ах, да, вы об этом? Эта инженерная работа в крепости? Что ж, признаюсь, мы с Арамисом… То есть я кое-что предложил господину Фуке, на что он с радостью согласился.
— Я и не сомневался в этом, дорогой Портос! — ответил д’Артаньян, при этом лицо его светилось радостью и полным одобрением слов Портоса.