Русский исход - отрывок из романа

ГЛАВА 1

Аты-баты, все ребята из стройбата

До восемнадцати лет Андрею Литвину казалось, что весь мир лежит у его ног. Ну, не лежит, так ляжет. Дескать, вы еще меня узнаете. Если б молодость знала…Где много желаний, там и разочарования.

После призыва в армию его словно окунули головой в бочку с холодной водой. Жизнь преподносила ему первые уроки: дескать, очнись, парень! Таких молодых и дерзких — пруд пруди. И тут у него все чаще зарождались смутные сомнения: может, он вовсе и не пуп земли с его «умом и талантом», а букашка, которую могут раздавить? И юношеские дерзкие мечтания могут закончиться так, как полеты иных самолетов над Бермудским треугольником — в пике и неизвестности. В общем, в восемнадцать до него стало доходить, что борьба за существование – это не такая уж и выдумка Дарвина или классиков марксизма-ленинизма, авторитет которых зашатался с началом перестройки.

Столкновение с суровой советской действительностью разрушало все стереотипы в сознании Андрея. Ну да, знал он, что ему, призывнику, будет поначалу нелегко. Это ладно. Но не так же уныло, да еще на пороге армейской жизни. Вселенская тоска, да и только — от одной мысли, что предстоит служить в стройбате. Лом, лопата и траншеи… Бери больше – кидай дальше. Вот и вся «романтика». Это тебе не прыжки с парашютом или танковый марш-бросок.

Когда на четвертые сутки его и вместе с другими новобранцами вез обшарпанный автобус-развалюха по ночной оренбургской степи, стало уж совсем грустно и безразлично все вокруг. Апатия взяла верх. Хотя его будущим сослуживцам было весело четвертые сутки…

Их было сорок «разбойников» из Таджикистана во главе со своим «Али-Бабой», которого звали Файзулло, или просто Файз. Им предстояло два года тянуть армейскую лямку.

Призывников-азиатов на сборных пунктах в основном забирали «покупатели» (офицеры и сержанты), приезжавшие за пополнением из строительных частей Советского Союза. Андрею же хотелось попасть в настоящие войска – конечно же, в «десантуру», морскую пехоту. На худой конец, неплохо бы оказаться в танковых войсках. Но то ли первой, то ли второй степени плоскостопие и еще какая-то медицинская закорючка в личном деле окончательно поставили крест на радужных мечтах парня, подорвав его веру в «справедливость». Он понял, что не станет вторым Рэмбо. С распростертыми объятиями новобранца ждал стройбат.

Художественные произведения соцреализма повествовали о подвигах современных танкистов, десантников, артиллеристов. О скучных буднях военных строителей фильмы не снимали, книг не писали. Об этом могли рассказать лишь дембеля во дворе, вернувшиеся из «армейки» и смакующие по вечерам в кругу друзей жуткие истории о том, как старослужащие, сержанты и прапорщики издеваются над солдатами-первогодками.

И уже в унылой и нескончаемой степи Андрей спустился с небес и понял, что «жизнь заканчивается». А ведь стремился в армию-то… Сам хотел. Чтобы стать настоящим мужчиной, а не рабочим на стройке. И вспомнил он рассказ соседа Рудика, служившего в Казахстане, печальный рассказ о том, как их рота ежедневно после работы носила камни. Каждому солдату вручали по булыжнику, который нужно было пронести пять километров до армейского дома. В чем смысл такой «гимнастики», Андрей уже не помнил: вроде что-то там возводили у казармы – баню или столовую. Неважно. Но призывник уже мысленно представлял, как он, изможденный, будет после работы нести пудовый камень по прихоти командиров… Рабы Древнего Рима не могли получить более изощренного приказа-наказания от своих господ.      

Длинная дорога до части, сначала в загаженном вагоне с разбитыми стеклами, потом в старом автобусе студенту филологического факультета казалась вечной.
Земляки, среди которых в основном были таджики, а также один кореец и два белобрысых «русака», шутили, курили анашу, пили «водяру» и забивали насвай.

Андрей же от стресса и апатии не смотрел даже на воду, хотя потрескались губы и от духоты першило в горле. Какое там пить или есть! Когда в окружавшей его «примитивной компании» поговорить-то не с кем ни о Шекспире, ни о творчестве Солженицына или тем более Достоевского. Что с них возьмешь — некоторых архаровцев, спустившихся с памирских гор, еще вчера сотрудники военкоматов буквально отловили в дальних кишлаках. Иные новобранцы по-русски знали несколько слов: «здорово», «дай» и «как дела». Где найти пищу для ума, если интеллектуальное развитие окружающих оставляет желать лучшего… Как жить? В общем, мир «рушился» на глазах.

Впереди за окном «ЛиАЗа» внимание Андрея привлек лежащий за горизонтом яркий красно-желтый круг. Фантастически здоровущая луна, словно солнце в закате, лежало в степи и, как маяк на море, указывала путь.

            Вместо тепла зелень стекла,
            Вместо огня дым.
            Из сетки календаря выхвачен день.
            Красное солнце сгорает дотла,
            День догорает с ним.

«Красиво», — отметил призывник, глядя на оранжевый диск, постепенно уходящий ночной поступью все дальше и дальше от автобуса. Но и эта красивая картина не могла надолго отвлечь от унылых мыслей. «Не до красот… Тоска смертная… И чего не послушал мать — взял бы отсрочку от армии! Ну, пошел бы служить после университета. Какая разница… И все-таки я настырный, как мама говорит», — корил уже себя Андрей за упрямство.

Тут же он вспомнил, как двое земляков «затерялись» по пути, забыв про гражданский долг, который должны были отдать своей Родине, Советскому Союзу. Убежали. Один куда-то пропал на вокзале в Оренбурге, другой вышел из вагона на станции в Средней Азии и не вернулся. «Из сопровождающего нас капитана рагу сделают, когда тот доложит, что двух призывников «потерял» по пути. Как пить дать – сделают рагу, — рассуждал Литвин.— Да и фиг с ним, мне-то что… Я долг Родине отдам».   

В часть добрались к полуночи. Как только новобранцы с рюкзаками и мешками после долгих четырех дней пути улеглись ночевать на холодный казарменный пол, сделанный из цементно-стружечной плиты, Андрея бросило в пот. «Со скотом лучше обращаются», — подумалось лежащему на цээспэ. Ужас. Неужели происходящее — это реальность, которую не отключишь, как картинку в телевизоре? И это происходит с ним, а не с кем-то другим. «Ущипнуть себя что ли?— не верил он своим глазам.— Нет, точно не кино». А тут еще какой-то бывалый солдат переспрашивал новобранцев, прерывая «сомнамбулический» отдых на холодном цээспэ:

— Лезгины есть?.. Нет? Ты откуда, брат? 

— Да… русский я. Из Таджикистана.

— Есть лезгины?

— Нет, кажется, — ответил Литвин и повернулся на бок, положив под голову рюкзак, подумав: «И чего это никто не спрашивает, есть ли русские?!». 
На второй день после построения, расположившись на траве у колючей проволоки и доедая с земляком-таджиком последние шоколадные конфеты, которые положила в дорогу мама, Андрей вспомнил дом, Душанбе, и его пробила слеза... Он тут же отвернулся, чтобы сосед не видел эту минутную слабость. «Мужчины не плачут – мужчины огорчаются», — почему-то вспомнилась фраза из известного фильма про войну. Добродушный земляк протянул ему конфету, чтобы успокоить: мол, ничего, прорвемся. Да, детство прошло. Начались суровые будни в кирзовых сапогах — и зимой, и летом одним цветом…

В армии Литвин, забыв про домашний уют и покой, понял, что закон джунглей, где по Дарвину выживает сильнейший, никто не отменял при развитом социализме, о котором ему еще вчера твердили на уроках. И слово «бараны» было самым безобидным в наставлениях старослужащих, учивших уму-разуму бестолковых «духов», особенно когда рекруты постигали азы военной премудрости на плацу и во время утреннего марш-броска…

За долгие два года жизни в суровом мужском коллективе маменькин сынок «для связки» слов и предложений научился вворачивать правильные междометья и крепкие выражения (чтобы понимали окружающие). Бить в морду, если кто отказывался мыть полы. Не щелкать «забралом» в кругу друзей при раздаче пищи. При любом удобном случае, если рядом не было офицеров, «давить на массу» — спать на стульях, в тесных вагончиках, в красной комнате или у костра зимой. В общем, парень погрубел и превратился в подобие ленивца, в животное, которое только и думало о том, как бы пожрать и поспать — заветная мечта амебного солдатского существования. Идеалы, амбициозные планы, интеллигентность — все это осталось там, на «гражданке»…

Время остановилось. Но остановилось как-то по-особенному. Каждый день — дежавю: подъем, зарядка, завтрак, работа… Солдат крутился, словно белка в колесе. Нельзя сказать, что от «белки» был какой-то толк. Но колесо крутилось. Оттого надо было бежать, чтобы тебя не затоптали другие «белки», «волки», «медведи» или «ослы», бегущие за тобой. Казалось, этой кутерьме не будет конца, рабству в сапогах.
Два года в стройбате показались ему вечностью. Бесконечные утренние разводы, переезды с «точки» на «точку», отбои, подъемы, поверки… Самым ужасным из всей казарменной жизни для молодого организма — подъем в шесть утра, когда снятся самые сладкие грезы про «гражданку»…
               
Переезд на «точку»

На второй год службы Андрей досматривал очередной полуденный сон, лежа на скамейке в прорабском вагончике. Слава Богу, по выходным командование было далеко, за десятки километров. И «точка» жила вольницей, пока на огороженный клочок степи не приезжал комбат или другие старшие офицеры. Солдаты занимались своими делами — кто спал, кто изготавливал «генеральские» аксельбанты или пришивал эффектную окантовку к погонам на дембель, а иные подались в самоволку в близлежащую деревню. Были и такие, кто тайком срывал с секретной техники ракетчиков таблички из рандоли, чтобы украсить дембельскую форму или альбом — библию солдатской жизни. Самым распространенным явлением было украшения из желтого металла на дембельской парадке. Буквы «СА», вырезанные из рандоли, было обыденным явлением у готовившегося на дембель «деда». Писком солдатской моды были какие-нибудь аксельбанты, которым генералы позавидуют.

Армейским галантерейным «магазином» в глубокой оренбургской степи у стройбатовцев было отдельно стоящее здание, где стояли огромные железные ящики, накрытые брезентом. Находчивые «деды» находили на стенках этих ящиков таблички из рандоли, отдирали их и вырезали нужные формы – буквы «СА», накладки для дембельских альбомов и прочие украшения, похожие на позолоту.

Но однажды приехал комбат и «бутик» прикрыл. Оказалось, солдаты сдирали рандолевые таблички с дорогущего оборудования, «мозгов» для баллистической ракеты, которую должны были поставить на дежурство после реконструкции шахты. Блоки управления без этих табличек были просто грудой железа. Комбат лично обходил все помещения, облазил все лежанки на территории части, осматривал вещи каждого солдата, чтобы найти золотистого цвета пластинки, некогда бывшие инструкцией по эксплуатации ценнейшего оборудования. Частично вырезки рандоли были найдены, но восстановить «мозаику» так и не удалось. Поэтому командованию пришлось заказывать таблички, обратившись министерство обороны. Скандал был большой. Вот стройбатовцы подрывали оборону, которую создавали собственными же руками.      

В воскресенье военным строителям можно было спокойно «давить на массу», потому что на «точке» практически не велись никакие работы. Гражданские специалисты, несмотря на свои огромные зарплаты в 500-700 рублей, особо не стремились гнать план, а солдатам как дешевой рабсиле лишний раз лезть в обновляемую для ядерной ракеты шахту не очень-то и хотелось. Да и поймать» очередную дозу радиации не хотелось. Вон у электрика Сафарова после того, как полгода покрутился в шахте, волосы на голове можно было без расчески собирать пучками, словно зелень с грядки. Даже дергать не надо. Сами лезли. Последствия радиации мог почувствовать каждый, кто часто спускался в вертикальный туннель, где до этого годами залегал многометровый монстр — усмиритель неуемных аппетитов вашингтонских «ястребов».
Так продолжал править бал «Сатана», как «окрестили» грозную баллистическую ракету на Западе. Хоть и многотонного летающего «зверя» сняли с дежурства, чтобы военные строители сменили интерьер его «логова» для нового атомного постояльца, но за десять лет невидимая радиация проникла во все защитные слои глубочайшей шахты — в толстенный полиэтилен, железо, бетон, широкую земляную насыпь... Все эти защитные пласты солдаты меняли вручную, без спецодежды, предотвращавшей облучение. Ежедневно получая невидимые бэры, зиверты излучения, парни в зеленых робах, форме ВСО (военно-строительного отряда), сами не зная того, совершали под землей подвиг. Невольно разрушая свое здоровье губительными ионами, они укрепляли мощь великого Советского Союза. Радиация, словно вампир, забирала силу и кровь молодых и здоровых.

Размер «логова» ядерного чудовища впечатлял каждого, кто пытался увидеть дно в пусковой шахте ракеты. В реконструируемом громадном «колодце» пахло не серой, а краской, дымом от сварки и веяло подземным холодом. Сколько же летающих ядерных «посылок» для дяди Сэма страна Советов подготовила под землей!   

Один лишь взгляд в бездонную темноту огромной ракетной шахты вызывал у солдата-новичка неподдельный интерес, переходивший в тихий ужас. В такие моменты всем своим естеством человек ощущал себя песчинкой в мире глобального геополитического противостояния с воинствующим Западом. И твое букашечье дело – быть винтиком этой грозной военной махины. Если скажет страна – будешь цеплять стропила крана для переброски арматуры с места на место, долбить ломом мерзлую землю, маршировать на плацу, несмотря на плоскостопие или эпилепсию... Архипелаг ГУЛАГ хоть и смягчил свой режим, видоизменился, но оставался мощным инструментом государственного подавления человека, его воли и личности… И потому на отдаленной «точке» солдаты пользовались моментом — по воскресеньям можно было расслабиться.      

Сладкий зимний сон прервался громким стуком в дверь. «Литвин, срочно в казарму! — раздался испуганный голос гонца.— Комбат приехал — строит всех». 

В одно мгновенье дрема исчезла. Схватив шапку, опухший от сна солдат вылетел из натопленного вагончика и помчался по утоптанным снежным дорожкам мимо шахты. Из ржавых и гнилых теплушек то тут, то там начали выскакивать заспавшиеся стройбатовцы. Комбат, как всегда неожиданно, нарушил воскресную идиллию…

Большая часть роты уже стояла на пролетке. Полковник Рыжков нагрянул ураганом. Как обычно, взялся проверять, соблюдается ли устав. И, конечно, крыл всех трехэтажным матом. Переворачивая матрацы, он выбрасывал из-под них спортивную форму, кальсоны, карты, «заначки» — и прочие неуставные вещи. Опоздавшие бойцы прибывали и ошарашено пялились на внеочередной спектакль, устроенный полковником-верзилой. Похоже, полковник все еще продолжал искать рандоль, надеясь найти у провинившихся стройбатовцев очередные «улики». 

— Сынок, ты почему опоздал? Да я тебя… — смотрел бешеным взглядом офицер-жердяй на опоздавшего полутораметрового Бердыева.

— Я…я-ааа...— единственное, что мог ответить плохо понимавший по-русски солдатик, держа у виска правую руку, отдавая честь комбату-каланче.

— Вставай в эту сторону! — раздался повелительный бас.

— Е-еесть! — просипел опоздавший недоросток.   

Все были уверены, что садистские наклонности у комбата проявились еще в
Семипалатинске, где он был командиром роты в дисциплинарном батальоне, эдакой исправительной колонии для солдат… Дисбат оставил на лице и в душе офицера большую жирную печать, а слово «сынок» в его устах звучало как «сосунок»...
Однажды комбат для профилактики завел командира роты в его же кабинет, и все солдаты слушали, как «Рыжий» крыл почем зря капитана за какие-то проступки. Затем щуплое тельце командира роты бултыхалось от ударов начальника о фанерную перегородку казармы. И все поняли: полковник в очередной раз делает «отбивную» из щуплого капитана — с этим психом лучше не спорить. 

Андрей вспомнил, что Марату из Казани комбат присвоил ефрейтора после того, как сломал челюсть. Повысил, так сказать, в звании за мучения на больничной койке. Лишь бы Татарин не настучал прокурору или «особисту». И комбата за рукоприкладство, конечно, не наказали. «Долговязый хрен, — подумал Литвин.— Трус. Это ты перед нами герой. Да со своими офицерами как с рабами. А перед тем майором из особого отдела прогибаешься, как официант перед клиентом: чего изволите-с…».

Выстроившиеся в две шеренги солдаты, стоявшие по стойке «смирно», ждали окончания экзекуции.

После пятнадцатиминутной нравоучительной тирады перед строем, получив садистское наслаждение от данной ему власти, полковник на вершине своего матерного экстаза скомандовал:

— Левой половине казармы – в машины! Напра-во! Грузить кровати и матрацы! Остальным – навести порядок в помещении! Разойтись! 

На этот раз все обошлось без объявления нарядов и отправки на «кичу», то бишь на гауптвахту. Значит, нужны были рабочие руки.

Через час зеленые «Уралы» уже везли солдат по бесконечной оренбургской степи на новую «точку». Февральский ветер обдувал молодые лица, не обещая скорого тепла. Куда везут? Зачем? Никто не знал и не догадывался. Да и не все ли равно?!

Разношерстной многонациональной компании не привыкать к такому обращению. Ведь без паспорта ты не русский, узбек или татарин, не студент и даже не гражданин, а раб, которым может командовать самый зачуханый прапорщик. Все покорно выполняли приказ и обреченно смотрели на исчезающую вдали казарму.   

Приехав через два часа на очередную «точку», военные строители начали разбивать палатки. Соседние казарменные постройки уже были заполнены другими постояльцами.
Первые дни переселенцы и днем, и ночью теснились у буржуек, которые установили в двух больших палатках. Даже после утреннего построения, когда надо было идти на работу, многие старались вернуться в свой палаточный дом, чтобы скоротать время у теплой железной печурки с коптящей трубой. Ну а те, кто не решался ослушаться командиров, разжигали костры возле траншей, которые приходилось долбить ломами.
Особенно жалостливо смотрелись узбеки, туркмены, таджики, не привыкшие к суровым холодам. Их щуплые фигурки, одетые в замусоленные и местами черные от костров бушлаты, старые шинели, качались при сильных порывах ветра, а каждый взмах лома или лопаты, казалось, вышибет из юного джигита душу. При ударе о мерзлый грунт звучало звонкое бряцанье холодного металла, разлетались мелкие кусочки земли и льда. Логика армейского начальства сродни мракобесию создателей ГУЛАГа: зачем нужен экскаватор, когда на рытье траншей можно отправить роту бездельников. Да и то сказать — два солдата из стройбата заменяют экскаватор.   

В один из дней перед вечерней поверкой военные строители собрались в палатке, где старшина установил на втором ярусе кроватей походный черно-белый телевизор с антенной. Это было 15 февраля. Все смотрели программу «Время». Показывали сюжет о выводе войск из Афганистана: советские солдаты ехали на «броне» по мосту через Аму-Дарью.

— Всё, Афган закончился, душары, — тихо произнес старшина, обращаясь к сослуживцам.

— А у меня там брат служил, — вспомнил Литвин.

— Жив?

— Да. Ранен только был.

— Чувак, тебе повезло, что ты туда не попал…

Все, как завороженные, смотрели на экран. Длинная вереница советских войск возвращалась домой. Солдаты ехали на бронетехнике, а встречающие их на Родине местные жители улыбались.

Пропустив замыкающих многокилометровой колонны, к телекамере подошел командующий 40-й армией генерал Борис Громов. «За мной ни одного советского солдата, офицера, прапорщика нет. На этом девятилетнее пребывание завершилось. Надо сказать, что завершилось оно успешно», — сказал офицер. 


Тайная встреча в Абботтабаде

В доме на окраине Абботтабада глава резидентуры ЦРУ в Пакистане и Афганистане Милтон Бирден ожидал важного гостя. За спиной разведчика был богатый опыт работы в ФРГ, Гонконге, странах Африки. За четыре года пребывания на территории бывшей британской колонии он привык и к местным обычаям, и к азиатскому климату.

Февральское солнце лишь напоминало о летней жаре. Плюс двенадцать градусов за окном – норма для здешней зимы. Тем не менее, американец взял за правило покончить со всеми важными делами до полудня. Летом он порой впадал в дремотное состояние из-за обеденного пакистанского пекла.

Перед утренней встречей с известным арабским террористом разведчик уже думал об отпуске и поэтому с нетерпением ждал гостя, периодически наведывающегося в его пакистанское жилище.

И вот сносно говоривший на английском хозяин дома сообщил американцу долгожданную новость:

— Господин, ваш человек пришел.

— Впусти его! — скомандовал Бирден.

— Слушаюсь, сагиб!

В комнату вошел высокий, худощавый бородач в белом тюрбане и поприветствовал встречавшего, протянув обе руки.    

— Ас-саляму алейкум, уважаемый! Здравствуйте! — уважительно произнес уставшим голосом гость.

— Хай! Гм…— начал было приветствовать по-своему американец, но решил продемонстрировать знание мусульманских обычаев: — Ва алейкум ас салям. Присаживайтесь!

Едва собеседники уселись на ковер, в помещении появился хозяин, поставил заварник с горячим зеленым чаем и, поклонившись, удалился. 

— Как вы, уважаемый Усама, добрались до Абботтабада? — обратился Бирден к гостю, наливая из чайника.   

— Альхамдулиллах! — араб сделал характерный жест омовения руками, произнес традиционное для правоверного мусульманина «бисмиллях» и продолжил разговор.— Спасибо. Добрался гораздо быстрее... Ха-ха-а. Шурави ушли. Теперь правоверным в Афганистане дышать свободнее — они должны быть хозяевами на своей земле.
Оба визави громко засмеялись, понимая, что речь идет о недавнем выводе советских войск.

— Прошу вас, угощайтесь! — напомнил встречающий о накрытом дастархане.
Выслушав подробности о том, как добрался арабский гость до пакистанского города, разведчик задал ему неожиданный вопрос:

— Не думаете ли вы, что афганцы теперь сложат оружие? 
Араб недоуменно посмотрел на американца, который продолжил свою мысль:

— Ни русские, ни англичане не смогли усмирить боевой дух этого народа. Да что говорить – даже Александру Македонскому афганцы не покорились. В истории, кажется, такое удалось лишь Чингисхану, который после убийства племянника приказал уничтожить там все живое, включая кошек и собак.

— Кто не будет волком, того съедят волки. Каждый раз вы удивляете меня своими познаниями, господин Бирден. Вы нетипичный американец… Но не будем говорить о прошлом этой страны. Оставим историю ученым мужам. Что касается священной войны с неверными в Афганистане, то она завершается (альхамдулиллах!). Оружие, конечно, никто не сложит. Спросите у любого афганского мальчишки, расстанется ли он (даже за ваши зеленые доллары) со своим «калашниковым»? Конечно, нет. Разве только для того, чтоб купить новый автомат. С оружием спать спокойнее. Ха-ха…Этот народ воевал всегда, и наличие «калашникова» в доме – надежная гарантия защиты от пришельцев. Так что одному Аллаху известно будущее этой земли…Ясно, что оно будет без шурави. 

Бодрое настроение гостя передалось хозяину. На две-три минуты разговор прервался, и собеседники аппетитно поедали виноград, хурму, восточные сладости, разложенные на подносах. Американец первым нарушил молчание:

— Вы, кажется, тоже изучали экономику и бизнес, дорогой Усама. Хотя, ваши ум, рассудительность — это природный дар… Как показало время, вы не только хороший финансист, но и умелый организатор. Я бы даже сказал — замечательный. Не каждый способен аккумулировать в своих руках огромные финансы, поступающие со всего мира, и грамотно распоряжаться ими в борьбе с иноверцами… Ваше бюро услуг («Мактаб аль-Хидамат») и пожертвования мусульман очень здорово помогли и вам, и нам в борьбе с Советами. А каковы ваши планы на ближайшее будущее, уважаемый Усама? Мысли о всемирном халифате не покидают вас? — поинтересовался у араба Бирден.

— На все воля Аллаха… Шурави ушли из Афганистана (машаллах!), оставив Наджибулле кучку советников. Думаю, муджахидин справятся с правительственными войсками без труда. Что касается меня… В мире немало стран, где правоверные должны установить законы шариата. Если угодно Аллаху (иншаллах!), я отправлюсь туда, где нужна моя помощь. Джихад продолжается… Это мой долг мусульманина.

— Надеюсь, вы не забыли и о нашей помощи… После вторжения русских в Афганистан специально для вас мы закупали советские ракеты, АК-47, гранатометы в Китае и Египте, чтобы повстанцам было легче воевать и использовать оружие врага. Думаю, общими усилиями мы сделали важное дело для освобождения афганской земли от коммунистов.

— О, да-а.. И за «Стингеры» мы вам благодарны (альхамдулиллах!). Они помогли нам уничтожить немало советских вертолетов, чтобы шурави не чувствовали себя в афганском небе, как дома. Если бы у муджахидин с самого начала были эти комплексы, мы бы вышвырнули кяфиров из страны за полгода. Как шутят мои люди, настоящему воину нужен лишь Коран и «Стингер»,— с усмешкой произнес араб.
Бирден вспомнил о том, как начинались поставки американских переносных зенитно-ракетных комплексов после одобрения конгрессом плана по увеличению военной помощи афганскому сопротивлению. Зенитные комплексы доставлялись из США по морю, потом перевозились автотранспортом в лагеря подготовки моджахедов в Пакистане. Вспомнил и то, как американские инструкторы обучали «повстанцев» стрелять ракетами-убийцами в окрестностях пакистанского города Руалпинди, откуда ПЗРК пришлось отправлять в Афганистан вьючными караванами и машинами.

— «Стингер» стал предметом особых отношений США и Пакистана. Поставки зенитно-ракетного комплекса укрепили наши отношения. Вооружить моджахедов «Стингерами» было непросто — надо было убедить Зия-уль-Хака, чтобы он без проблем согласился на транзит оружия через пакистанскую территорию. Ведь из автомата советских «крокодилов» в воздухе не собьешь, — продолжил размышлять вслух разведчик, набивая себе цену.— Как только мы дали повстанцам это уникальное оружие и научили из него стрелять, авиация Советов понесла ощутимые потери. А каждый зенитно-ракетный комплекс стоит недешево – 67 тысяч долларов. Мы поставляли это оружие сотнями. 

— Муджахидин сразу оценили и «Стингеры», и вашу щедрость, поэтому берегли эти комплексы. Верблюд возит на себе золото, а ест колючку… Воину, потерявшему «Стингер», отрезали голову.      

— Правда, все-таки наши враги смогли захватить пусковые установки, — напомнил арабу собеседник.

— Не сразу. Только когда русским надоело, что их вертолеты сбивают…

— Да, дорогой Усама, вам будет что вспомнить в старости… Но неужели вы оставите своих братьев мусульман на произвол судьбы в такой переломный момент?

— Уважаемый господин Бирден, этому кяфиру Наджибулле осталось недолго сидеть на троне в Кабуле, — уверенно подчеркнул гость.— Он не падишах и даже не президент Дауд. Кучку неверных, которые пытаются сохранить эту власть, воины Аллаха сметут за год. Другой вопрос: как афганцы поделят власть, которую отберут у красного Наджибуллы, если даже при Советах они грызлись, как собаки…

— Я сейчас говорю не только об Афганистане.

— А о чем же? К чему весь этот разговор?

— Я хочу сказать о том, что и на другом берегу Пянджа живут мусульмане. И они тоже должны быть свободными от коммунистов.

— А я-то думаю, к чему вся эта прелюдия… Зачем вам это?.. Вы же теперь дружите с русскими? У них перестройка, Горбачев…Кто откусывает слишком большой ломоть, может подавиться.

— Есть и другая арабская поговорка: когда лев стареет, шакалы над ним смеются. Мы не должны забывать о своих интересах в этом регионе.

— Вы хотите, чтобы мои муджахидин бросились с автоматами в атаку на кяфиров, у которых за рекой танки, самолеты и ракеты? Или вы думаете, что я не отличаю инжир от навоза?

— Ну, что вы… Это уже слишком… Считаете, наше правительство выделяло миллиарды долларов афганскому сопротивлению из филантропии? Или для того, чтобы установить в Кабуле демократию? — говоривший внимательно посмотрел на реакцию собеседника в тюрбане.— Конечно же, нас не устраивает присутствие советских солдат, где бы то ни было. Но мы не ожидали, что наша помощь афганскому сопротивлению закончится победой, дорогой союзник. Занимаясь поставкой вооружения, обучением повстанцев в пакистанских лагерях с помощью наших инструкторов, мы не предполагали, что выиграем джек-пот. Удача повернулась к нам лицом. Теперь ставки повысились.

— Говорите яснее. Худшие слова – лишние слова, — попросил араб, используя по привычке свои поговорки.— Не надо туманных образов

— Хорошо. Мы так же, как и вы, против коммунистов. Как сказал президент Рональд Рейган, СССР – это империя зла. И ее надо уничтожить изнутри. Но одними «калашниковыми» тут не обойтись. Если мусульманам помочь сбросить цепи коммунизма, то Советский Союз распадется. Ваши братья по вере станут хозяевами на своей земле.

Один наш ученый, общественный деятель описал 198 ненасильственных способов борьбы с авторитарными режимами. Впрочем, есть среди них и противозаконные, поэтому понятие «ненасильственные» - условное. Ведь революцию можно делать и малой кровью. Не правда ли? А для того, чтобы устроить мятеж, организовать беспорядки, всего-то нужно убедить народ, что его угнетает власть. И люди устранят несправедливость.

Таджики, узбеки, туркмены, казахи и другие порабощенные этносы должны вспомнить о том, что они не мифический советский народ, не шурави, а адепты пророка Мухаммада. Оккупация народов южных республик русскими должна закончиться, как это произошло в Афганистане. Нужно сделать так, чтобы законы шариата восторжествовали на той стороне Пянджа.

— Господин из Соединенных Штатов стал последователем пророка Мухаммада (да благословит Аллах его и род его)? — на секунду закатив глаза вверх, араб сделал жест омовения лица руками и с улыбкой взглянул на визави.

— Ха-ха… Нет, конечно, но в борьбе с Советами все средства хороши, — пояснил американец.

— Разделяй и властвуй. Где-то я об этом уже слышал…Я вам не верю. Зачем вы всех ссорите друг другом? Чтобы получить свою прибыль в очередной войне? Зачем вы размещаете повсюду свои военные базы? Кому нужны «гости» с оружием?

Устанавливайте свои порядки в Европе! Живите в своем христианском мире! Не трогайте нас. Не открывай дверь, которую ты не в силах закрыть! – добродушное на первый взгляд лицо бородача вмиг перекосилось и начинало выражать еле скрываемую неприязнь.

В этот момент араб на минуту застыл, и родинка на правой щеке белого человека показалась ему средоточием ничтожества, заносчивости американского мышления и образа жизни, который США пытаются навязать миру. С презрением вглядываясь в европейские черты лица англосакса, саудит всем нутром ненавидел это мнимое превосходство белого человека над собой…

Но ему и его моджахедам пока нужны союзники в установлении законов Аллаха там, где живут мусульмане. И никто еще не смог усомниться в силе американских долларов, за которые можно купить не только оружие, но и продажных чиновников в любой стране, чтобы достичь своих целей.

Понимая эту зависимость от заокеанских партнеров и власти доллара, гость начал остывать, стараясь скрыть свою неприязнь к вынужденному союзнику-кяфиру из-за океана. 

— О-оо… Не стоит так горячиться, — начал успокаивать гостя тихим монотонным голосом разведчик. Куратор из ЦРУ явно не ожидал от своего подопечного такой скрытой агрессии.

«Уж не возомнил ли он себя независимым и незаменимым? Тут что-то не так», — мелькнуло в голове американца. 

— Я помогаю вам в священной войне не с тем, чтобы мы смотрели друг на друга врагами, — начал он сглаживать подспудный конфликт с арабом.— Вы же учились в университете и должны понимать, что это геополитика. Если мусульман или христиан не защитят наши войска, то к ним придут Советы со своим Марксом и Лениным. Выбирайте, что лучше – шариат или призрак коммунизма. Мы же не мешаем вам верить в Аллаха…

— Для того, чтобы спокойно качать нашу нефть… Оторваться от привычки тяжело.

— Пусть так. Но прибыль от продажи черного золота оседает и в королевской семье Саудовской Аравии. Да и ваш клан тоже не бедствует, в отличие от менее влиятельных в королевстве. Эр-Рияд и Вашингтон – хорошие партнеры… Бизнес есть бизнес.

Выждав паузу, разведчик продолжил:

— О’кей. Давайте не будем уходить в сторону от нашего разговора. Предлагаю вам, как всегда, подходить к делу прагматично. Не стоит обсуждать действия американского правительства. Изменить обстоятельства не в наших силах. Мы всего лишь пешки в этой большой шахматной игре. Но мы здесь решаем одну общую задачу – как ослабить влияние Советов. Безусловно, мусульмане должны нам в этом помочь. 
Араб сделал глоток зеленого чая и, поставив на ковер пиалу, произнес:

— Хорошо. Не будем отвлекаться… Чего же вы от меня добиваетесь, мистер Бирден?

— Нам опять нужна ваша помощь, уважаемый Усама, — деловым тоном продолжил разговор собеседник.— Мы подготовили для ваших братьев за кордоном оружие и кое-какую религиозную литературу. Но из-за ненужной междоусобной борьбы в Афганистане страдает общее дело – трудно работать в условиях, когда полевые командиры никак не поделят сферы влияния и опийные плантации... Не скрою: у нас проблемы с доставкой груза в Таджикистан.

Мы не хотим терять времени на поиск очередного канала. Пропал уже второй караван, который мы отправляли на север. Требуются ваша поддержка… и надежная гарантия, что товар дойдет до адресата. Для переправки через Пяндж люди есть, контрабандисты на той стороне ждут товар. А вот доставить груз из Пакистана до советской границы… Я хочу, чтобы это сделали ваши подопечные.

— У меня не так много свободных людей. И для того, чтобы караван дошел до границы, нужно договориться не с одним вождем, полевым командиром.

— Я понимаю. Уверен, вы это сделаете, — настойчиво продолжал Бирден и с усмешкой добавил: — А мы в долгу не останемся… К тому же, не будем препятствовать, например, тому, что с вашей помощью увеличатся поставки афганского героина через границу СССР…

— Вы же знаете, что деньги от продажи наркотиков идут на священную войну с неверными... — начал объяснять араб, раздражаясь тем, что этот цэрэушник осведомлен обо всех его делах. 

— О-оо, да, да…Я ничуть не осуждаю вас, — читая мысли визави, парировал Бирден.— Даже, напротив…  Если бы мы были в Латинской Америке с ее обширными плантациями коки, то разговор с вами был бы другой. Нас не интересует судьба героина, который попадает в Россию или Европу. Подсядут ли на иглу очередные наркоманы в Амстердаме или в Москве, мне безразлично. Мы не будем проводить спецоперации по уничтожению маковых полей в Афганистане... 

— Хорошо-хорошо… Дорога на север под контролем Масуда, — стал пояснять саудит.— Мне доложили, он вел переговоры с шурави... С Ахмад Шахом могут быть проблемы. Ведь «панджшерский лев» осторожен, и ему проблемы с северными соседями, которые ушли с его земли, не нужны. Одно дело героин, другое — оружие, подрывная литература. Советам это может не понравиться… Масуду сейчас лишняя головная боль ни к чему.

— Поэтому мы и обратились к вам. Ваш авторитет среди повстанцев непререкаем. Думаю, Ахмад Шах не встанет на пути у того, кто помог его стране освободиться от неверных. Неужели мусульмане не могут договориться друг с другом?

— Хорошо. Я займусь этим вопросом. Старый верблюд не подведет. Помочь правоверным – святое дело. Я все организую (иншаллах!) и оставлю вам для связи своего помощника. Вероятно, мы с вами долго не увидимся... 

— О, дорогой Усама, возможно, я также буду отсутствовать здесь какое-то время… — предвкушая начало отпуска, американец загадочно улыбнулся.— Лучше пить кока-колу в Неваде, чем зеленый чай в Абботтабаде.

— Как говорят европейцы, о вкусах не спорят. Но я тоже люблю кока-колу, — сказал араб и сделал глоток зеленого чая из пиалы.— Что касается каравана, то не стоит торопиться с его отправкой.   

— Конечно. Не будем рисковать. Но это нужно сделать в течение двух-трех недель.
Надо обговорить маршрут и прочие детали. У меня еще одна просьба, уважаемый Усама. Не говорите вашим людям, которые пойдут с караваном, о целях этой экспедиции. О маршруте и других обстоятельствах должны знать только мы с вами. 

— Вы могли об этом не напоминать, мистер Бирден.

— С вами приятно иметь дело. Что ж, наша встреча длится уже более двух часов. Все нюансы отправки груза мы обговорим позже. А пока вам, наверно, нужно отдохнуть.

— Да.

Прощаясь, араб добавил:

— Если я вам понадоблюсь, то в ближайшее время найдете меня в моем доме в Абботтабаде.

Гость привычно произнес басмалу и отправился к стоящему в десяти метрах от дома джипу. Американец знал, что араб едет в свой особняк, который находился под наблюдением пакистанских спецслужб. Кураторы из ЦРУ зорко следили за всем происходящим вокруг крупнейшей фигуры исламского радикализма, финансиста из Саудовской Аравии и идеолога священной войны против неверных.

«И чего этот человек добивается в жизни? – размышлял Бирден после ухода своего собеседника, глядя ему вслед. — Подумать только!.. Сын миллиардера прозябает в этой забытой Богом стране. Каждый был бы рад такому богатству, свалившемуся ему на голову при рождении… А он бросил родину и отправился на войну с какими-то «неверными». Миллионы долларов тратит на джихад. А что получил? Ранение в ногу, диабет и беспокойную жизнь. Разве игра стоит свеч? Много ли ему еще осталось? Приобрел столько болезней, скитаясь по горам и пустыням… А мог бы спокойно жить, как обычный арабский шейх в окружении красавиц из своего гарема… Ведь родился с золотой ложечкой во рту… Хитрый саудит! Так и пытается уйти из-под контроля… Да-а. За этими фанатиками нужен глаз да глаз, надо держать их на коротком поводке, чтоб не натворили бед…». 


Дембель неизбежен, как крах империализма

В конце апреля в оренбургской степи потеплело, и у военных строителей забрали бушлаты и шинели. Казалось, весна окончательно вступила в свои права. Но не тут-то было. Решение штаба воинской части о переходе на летнюю форму было поспешным. В ночь на 1 мая выпал снег.

Лежа на втором ярусе кровати, Андрей проснулся от жуткого холода. Припоминая вечер, он четко осознавал, что после отбоя ложился спать в одежде. И, согревшись под двумя армейскими одеялами, все-таки заснул. «Значит, ночью похолодало! Так и задубеть можно», - осознал проснувшийся солдат. Полушерстяные одеяла не держали тепла. Он чувствовал, что превращается в бревно. Руки и ноги почему-то не слушались. С трудом повернув голову налево, он увидел облепивших буржуйку земляков. Литвин понял, что если сейчас не очутится у печки, то утром уже не спустится на землю, а окажется на небесах.

Опираясь локтями о свою и соседнюю кровати, он медленно спустился со второго яруса. Ноги не слушались, как будто затекли. «Отлежал что ли их?! Странно, впервые такое», — недоумевал солдат. Но онемение не проходило. Словно на шарнирах, не отрывая ступни от пола, он едва проволочил ноги до тепла. Никогда молодой человек не преодолевал так долго три метра. Здоровяк Хайруддин протянул кружку, из которой шел пар:

— Бзан! — предложил выпить чаю земляк.

— Рахмат, — едва произнес по-таджикски «спасибо» Андрей и сделал глоток.
Литвин почувствовал, что внутри него медленно побежал маленький ручеек. Удивившись такому открытию, юноша посмотрел на свое замерзающее тело. «Странные ощущения. Что за чудеса? Как такое может быть? Не понял: чай горячий или холодный?» — обхватив ладонями алюминиевую кружку, солдат на минуту задумался, теплая она или нет. Удивленно посмотрел на земляков. Таджики, отогревшиеся у буржуйки, понимающе заулыбались. Мелкие покалывания пальцев, обхвативших алюминий, говорили о том, что все-таки в кружке горячая жидкость.

«Оттаяв» через десять минут у железной печки, Андрей дрожащим голосом многозначительно произнес на таджикском: «Хунук!» (холодно). В ответ раздался глухой хохот земляков: дескать, это тебе не Таджикистан, где тепло круглый год.   
Утром, после развода, на котором солдат поздравили с Первомаем, вся часть без шинелей и бушлатов дружно отправилась по майскому снежку на работу. Вместо того, чтобы рыть траншеи, многие задворками вернулись в палатки. Летняя форма ВСО, «хэбэ» явно не располагала к выполнению нормативов на холоде. И сбежавшие с рабочих мест солдаты в двух армейских палатках вновь облепили теплые буржуйки, подбрасывая дровишки в ржавые печурки. Зимы в начале мая никто не ожидал.       

                ***               

Военных строителей иногда пугали тем, что злостных нарушителей устава за серьезные проступки могут отправить в дисциплинарный батальон. К примеру, за мордобой, без которого не обходился ни один день. Но в армии если не бьешь ты, то бьют тебя. В пылу драки Литвин боялся покалечить или ненароком убить человека. Однажды заставляя одного доходягу мыть полы, ну и пустил в ход кулаки. Было противно. Но самому-то «влом» махать шваброй. Вот и дал бедолаге в глаз. Легонько, вполсилы. Так у того тут же появился второй «фингал». Как же ему было жалко того сослуживца: «Дурак! Че ж ты не слушаешься, балбес? — произнес Литвин, глядя в глаза замученного такой жизнью сослуживца.— Тебе ж привычно. А я-то не буду. Западло». После этого Андрей зарекся распускать кулаки без веской причины. Во-первых, жалко слабаков. Во-вторых, можно и в дисбат загреметь. 
«Западло» – это понятие оттуда, из «зоны», откуда были многие солдаты.

Как-то в часть прибыл набор призывников из Мордовии. Этим рекрутам в основном было по 25-27 лет. Попробуй с такими справься. Они и старше, и лагерную баланду видели не раз – более половины мордовских новобранцев, несмотря на возраст, побывали в местах не столь отдаленных. Потому, случись какой-никакой мордобой, для усмирения таких ухарей командиры могут не только на «губу» посадить, но и подальше — в дисбат. Особо разбираться в том, кто виноват, кто виноват, не будут. Главное для командования – удержать в узде молодцов с наколками в крестах и колоколами на груди. 

Лагерная субкультура, тюремный сленг прочно вжились в суровый быт стройбата. «Параша», «парашник», «парашничаешь» — эти слова чаще всего звучали в казарме, столовой, на улице. Говорить на тюремном жаргоне вчерашние школьники привыкали быстро. Впервые услышав в свой адрес слово «парашник», Андрей сильно обиделся. А оказалось, что это невинное словцо означает всего-навсего «человек, который много ест». И называть в шутку жующего сослуживца «парашником» или «духом» стало привычным делом. Никто не обижался. Тюремный лексикон прочно прописался не только в стройбате, но и во всем гарнизоне, где были и «летуны», и связисты, и танкисты.

Последние полгода до демобилизации длились очень долго. Литвин готовился к дембелю, не веря в свое счастье. Парадка, дембельский альбом ждали его уже давно. Но после двух лет службы его репутация, как и многих сослуживцев, в глазах командира батальона была «подмочена» настолько, что по-хорошему, в срок уволиться не представлялось возможным. Реноме большинства солдат оставляло желать лучшего.

Тем не менее, проштрафившиеся за годы службы дембеля один за другим покидали воинскую часть. В начале июля Литвин находился по делам в штабе, расположенном в ближайшем городе. Как только комбат уехал на «точку» начальник штаба майор Задорожный быстро позвал Андрея в кабинет.

Лишь в особых случаях человек может ощущать поворотные моменты своей жизни, эту волну, прилив сил и ожидание приятных известий. Почему-то срабатывает шестое чувство. Подсознание опережает здравый смысл, и теплый приток крови у висков сулит тебе судьбоносную перемену. Не было перед этим ни разговора, ни слова, ни полуслова, но Литвин ощутил свежий ветер перемен. Дыхание свободы…
О чем будет разговор? Литвин нутром чуял: о дембеле.

Солдат подозревал, что начальник штаба, увольняя солдат, своей выгоды не упускал. Видимо, с каждого дембеля имел барыши, проворачивая какие-то финансовые махинации с бухгалтерскими бумагами. Да и за хорошую отчетность начальство похвалит… Но по большому счету Андрею было наплевать на эти штабные делишки. Главное – уйти, убраться отсюда поскорее. Дают – бери, бьют – беги. Не упускай своего.

Майор слыл настоящим мужиком. Наверно, про таких служак писал Лермонтов: «Полковник наш рожден был хватом: Слуга царю, отец солдатам...». Не гнушался Задорожный выпить и с солдатами, и с офицерами, если предлагали. А что еще делать в далекой оренбургской Тмутаракани? Майор был добряк, весельчак. Не служил, не отбывал «наказание», как многие, а просто жил. Он из той породы русских мужиков, что находят приятные моменты и в армейских буднях.   

Подписывая обходной лист, майор неожиданно спросил:

— Деньги есть?

— Да, десятка, — ответил Литвин. И уже приготовился вынуть ее из кармана. «Может, я еще должен этому долбанному стройбату? — промелькнуло в голове Андрея.

— Многие же с долгами демобилизуются. Единицы уезжают домой с заработанными деньгами». Но неожиданно начштаба достал два червонца и протянул их:

— На тебе на билет.

— Нет-нет, что вы, товарищ майор. Спасибо!

— Да бери ты!

— Нет, я не люблю быть должником.

— Ну, как хочешь. Давай! Удачи тебе, сынок! — и протянул руку дембелю.

— Спасибо, товарищ майор. Разрешите идти?

— Да. Иди еще распишись в бухгалтерии!

— Есть!

Литвин радостно выскочил из кабинета. «Не верится! Ущипните меня! — говорил он себе.— Как-то быстро все произошло… Вот я скотина, подумал плохо про Задорожного». Тут он вспомнил, с какими проблемами сталкивались предыдущие дембеля. Зверюга-комбат задерживал на два-три месяца увольнение тех, кто ему досаждал за два года службы. Недавние самовольщики, хулиганы и бездельники были словно на иголках, когда дисциплинированные сослуживцы увольнялись. Ожидание милости комбата в виде увольнения в запас — жалкое зрелище. Самые стойкие сорвиголовы от бессилия становились «шелковыми» и поникшими духом.

«Прощай, армия! – первое, что мелькнуло в голове у Андрея при пересечении колючего забора воинской части.— Прощай жизнь в кирзовых сапогах! Нет, не верится, как я смог выжить два года в казарме. Целых два года за колючей проволокой, как в концлагере. Пока мои однокурсницы грызут гранит науки. Эх, девчонки... Два года без вас... Два потерянных года в этой гребаной оренбургской степи. Безразмерная тюрьма на краю света. Как же я тебя ненавижу, тебя, жизнь в кирзачах… Нет слов... Одни междометья. Ух, как меня распирает... И офицерье... Как говорится, в лучших произведениях русской классики, ненавижу всеми фибрами засраной вами души. Прощай неволя в погонах. Все. Де-ееембель... Не надо теперь вставать в шесть утра. Отосплюсь…». Эйфория и сумбур в голове парня не прекращались долго.

«Я выдержал этот экзамен: не скурвился, не упал в грязь лицом, не предал, ни на кого не настучал, — продолжался поток дембельской мысли.— Никого не убил ради того, чтоб выжить в этом бардаке под названием «Cтройбат». Слава Богу, что все обошлось. А ведь за последний год мог запросто сорваться и попасть в дисбат, как Валерка из Мордовии. Пронесло! Фу-уууу…Свобода-аааааа! Ха. Дембель неизбежен, как крах империализма — прям, в самую точку».

Так несло его мысли по легкому июльскому ветерку после двух лет армейской службы и на четвертый год перестройки. После того, как колючая проволока забора воинской части осталась за спиной, даже скучная степь улыбнулась его свободе и прощалась с временным постояльцем.

Казалось, счастью нет предела. Но оно было с привкусом горечи, какой-то обиды. Невеселые мысли тоже приходили на ум. Сколько времени потеряно зря на бестолковых ПХД (парко-хозяйственных днях), стройках, на которых солдаты долбили ломами мерзлую землю. Или эти утренние физзарядки в лютую стужу по плацу в штанах и майке… Кому и зачем нужны простуженные и больные защитники Родины? Вся эта армейская дурь убивала в человеке личность и приводила в уныние… Совковая дурость в квадрате, сконцентрированная в немыслимом количестве глупость командиров — все это на крохотном пятачке громадной страны не вызывали у солдата чувств патриотизма к одной шестой суши. 

Ему уже не хотелось думать обо всем плохом. Обдуваемый теплым степным ветром, демобилизованный военный строитель продолжал молча, но горячо смаковать на тему предстоящей свободы. Его улыбка была устремлена в будущее с его манящей неизвестностью, тайными мечтаниями и перспективами. Но уходящие страхи подспудно сдерживали внешнее проявление радости (пока не снята опостылевшая военная форма, хоть и парадная, рано делать выдох двухгодичной усталости). «Это сладкое слово «Дембель», — не унимались мысли, и хотелось летать.— Ха-ха. Меня ждет «гражданка». Не верится. Я уволился из армии! Ура-а-а-а!!! Позади два года стройбата. Бли-и-ин! У-уу….Не верю. Не верю».

Закоснелое озлобление на армию постепенно выветривалось воздухом свободы. Литвин думал, что наступил конец ежедневной борьбе за существование. Ну, разве может быть нормальная жизнь в казарме? Туда нельзя, сюда нельзя. Чем стройбат лучше тюрьмы? И тут, и там несвобода. И тут, и там зэки. До армии и материться-то толком не мог. Стройбат научил бить по морде, обкладывать трехэтажным сослуживцев, сачковать, когда некоторые «пашут», тырить с друзьями дармовую тушенку со склада, чтобы наесться мяса. «Дембель! Родной мой, как же долго я тебя ждал! — обращался он, словно к другу.— Ну, хватит, Литвин! Успокойся! Надо о будущем. У-у-уу! Да здравствует университет! Хочу учиться!».

«Злой и примитивный ты стал за эти два года», — неожиданно посмотрел на себя со стороны другим взглядом. Самокритика длилась недолго. Ведь теперь он был одет не в «хэбэ» или форму ВСО, а в «парадку», чувствуя себя если не орлом, то никак не дрессированным хомячком.

Поводов обозлиться на армию было немало… Главный появился спустя четыре месяца после призыва. На почте в штабе солдат получил телеграмму: «Приезжай срочно! Умер дедушка. Похороны 10 декабря. Мама». А было уже 12 декабря. Срочная телеграмма не могла идти три-четыре дня. «Как могла задержаться на два дня срочная телеграмма? – недоумевал он. – Должна дойти быстро…». Литвин начинал соображать, что ни на какие похороны ему уже не успеть. Не успеет проститься с любимым дедом. Дедом, который был для него всем. Он воспитал Андрея почти с пеленок. Дед не чаял души во внуке, которого любил больше других. Может, потому что тот рос без отца…

Прочитав в который раз телеграмму в казарме, Литвин отправился в штаб, чтобы выяснить, почему ее отдали так поздно. По двусмысленному выражению лица почтальона, старослужащего солдата, бросившего какую-то банальную фразу, понял, что «постаралось» начальство: дескать, нечего новобранцу давать отпуск. Не заслужил — пусть этот «дух» солдатскую лямку тянет.

Андрей ощутил себя беспомощным человечишкой, эдаким Акакием Акакиевичем, но в безжалостной советской реальности. С подкатившим к горлу комом он начал осознавать, что армия — это государство в миниатюре. И здесь сконцентрировано все самое гнусное, что может быть в стране под названием СССР. Хуже только тюрьма. Впрочем, если учесть, что в воинской части у половины солдат за спиной судимость, отличий от «зоны» не так уж и много…

Был бы он свободен – рванул бы изо всех сил в деревню, проститься с человеком, которого больше не увидит. Поклонился деду, который всегда был терпелив в наущении нашкодившего сорванца. «Почему я не могу проститься с дедушкой? – думал тогда Андрей. – Почему эти подлые люди в офицерской форме так бездушно поступили? Неужели у них нет родных?».

Ездить на побывку домой могли лишь избранные. Как, например, водитель комбата Санька Тополь, каждый месяц мотавшийся домой, в Ставрополье. Естественно, без подарков для командиров он не возвращался…

«Почему они поступили со мной так подло? Почему-у?», — рыдал Литвин за продуктовым складом и не торопился идти на вечернюю поверку. К горлу подступил ком, мешавший дышать. Из-за бесконечных слез болели глаза. «Кипели» мозги. Андрей вдохнул полной грудью — и появились хрипы в горле и носу. Хотелось взорвать весь этот никчемный мир, где лишь подхалимство, жестокость и несправедливость. «Был бы у меня под рукой автомат, то разрядил бы в них весь рожок…», — злобно подумал он о своих командирах. Но оружие в стройбате не дают...   

…И вот спустя два года, два долгих года он понимал: какое это счастье – свобода. Андрей вспомнил и друга Рудика, который еще до призыва стращал юношу стройбатом, где тоже служил. В те дни дембель нашел на лавочке нарды с выжженной на коробке надписью: «Ниче ни ценится так дорого, как свабода!». Какой-то умелец, видать, прочувствовал, это на себе. И уже фраза с грамматическими ошибками не вызывала надменный смех из-за неграмотности доморощенного мастера-мудреца.    
Тяготы и лишения армейской жизни научат многому.