Дежавю

     Вроде,  в этом психическом состоянии, называемом «дежавю»,  Иечка никогда раньше замечена не была, но происшествия последних лет заставили её призадуматься.
      В те, уже, похоже, канувшие в глубокую Лету, годы  можно было вот так просто, вовсе не располагая несметными суммами, отправиться в прямом и переносном смысле в тесной компании ещё таких же, охочих до впечатлений и не очень  состоятельных,  но не слишком притязательных, зато очень выносливых  людей  колесить по приоткрывшейся, как оказалось, ненадолго, Европе.
     Однажды,  напутешествовавшись вдоволь по европам, возвращалась Иечка из автобусного турне домой то ли после посещения Бенилюкса, то ли после осмотра замков Луары, то ли после обозрева норвежских фьордов    по нескончаемым автобанам Германии. Уныло взирала она из окна на утомительное однообразие и размеренность всего, проносящегося мимо, и зачастую это занятие длилось  много долгих часов. Но запланированные остановки, конечно, осуществлялись  для реализации  неотложных нужд.
     Публика в автобусе сладко дремлет. Единственный, кто бдит – это наша Ия. Ну, и ещё водитель. Ну, и ещё периодически просыпающийся сопровождающий.
      Дороги в Европе усыпляющие. И бдительность тоже, что плохо.  Гладкие, ни единой рытвины или канавы, или на худой конец, кочки. Ровная гладь: спи спокойно, дорогой товарищ…
     Но желудок  своим периодически доносящимся  бульканьем напоминает, что пора бы   дать ему работу, а то заняться нечем -- скучно. Видимо, не одну Иечку посетило это чувство, потому как народ зашевелился и стал пристальнее глядеть в окно и принюхиваться, не потянет ли  вкусным дымком от жареных сосисок  с капустой из какого-нибудь предназначенного для таких транзитных туристов заведения.
     А тут ещё и красота начала простираться за окном – как оказалось, знаменитое озеро Бодензее, которое на самом деле называется Констанцским – боже, даже не выговоришь, разве что напишешь. Все приободрились,  фотографируют,  но мысль о вурстах с зауэркраутом туристов не покидает, и  надежды  на её свершение они не теряют.
     И, о радость! Автобус съезжает с трассы, паркуется на просторной площадке на самом берегу озера, вдоль которого тянется длинное стеклянно-алюминиевое сооружение совершенно определённого назначения.
Из плотно набитого автобуса вываливаются счастливые туристы: потягиваясь, они  разминают увядшие члены и направляются трапезничать чем немецкий бог послал. Время на приём пищи, как всегда, строго ограничено – впереди ещё сотни километров.  Выстроившись вдоль стойки, народ активно набирает аппетитно выглядящие  блюда, и, оживлённо разговаривая, получает долгожданное наслаждение от еды.
     Иечка к народу  никогда не присоединяется. И не потому, что брезгует обществом или блюдами, а просто не любит она предаваться этому занятию в спешке, ежеминутно глядя на часы. Она задумчиво выпивает сок или кофе со сладеньким, и на выход.
     День солнечный, тихий, тёплый. У невысокой бетонной ограды она садится на скамейку, достаёт из сумочки сигареты, зажигалку: вот теперь…  Да, теперь хорошо.  И время в запасе есть: народ тщательно пережёвывает немецкую кухню, обильно запивая её пивом, и можно пока посмотреть по сторонам, повкушать картины природы.  Водитель  молча, но тщательно  моет автобус – там с этим строго: в заляпанном или даже просто пыльном автобусе в город не впустят.
     Вдруг до Иечкиного слуха доносится громкий рёв.  Она устремляет взор на дорогу, с которой один за другим соскальзывают, рыча, мотоциклы и плотной цепочкой паркуются вдоль дорожки.  Иечка начала их считать, но вскоре бросила: то ли десять, то ли пятнадцать. Но это была картина маслом: представьте себе десяток сверкающих, отливающих серебром Харли-Дэвидсонов, а на них в атласных чёрных кожаных облегающих комбинезонах  лихие-удалые  всадники.  Они легко соскакивают со своих взмыленных, фыркающих коней и сейчас, видимо, тоже устремятся в заведение. Все наездники молодые, высокие, стройные, прямоспинные – загляденье! На головах – эффектные шлемы, которые они как-то неохотно снимают…
Иечка на секунду отвлеклась от созерцания этого зрелища, но вновь оборотивши взгляд на эту группу, просто окаменела: под снятыми шлемами сверкали белоснежные гривы седых волос, загорелые лица, живые глаза. Женщин среди них было не меньше половины! Это было настолько неожиданно, что глаза всей площади немедленно приковались к этой картине.
     После обеда автобус снова отправился в путь. Долго это зрелище не давало Иечке покоя, вызывая  вопросы и наводя на мысли…

     Прошло несколько лет.  Любопытно, что после изнурительно-бесконечного тура каждый раз Иечка давала страшную клятву больше никогда в такие поездки не отправляться.  Но шло время, опять наступало лето, опять заострялись желания, рождались идеи,  для  осуществления  которых опять требовался автобус.
      И она опять отправлялась по неожиданно-ставшей-теперь-недружественной  Европе, которую она так любила, что  любит и сегодня.  Вопреки… Опять был тур типа вышеперечисленных, по тем же, как оказалось, дорогам.  Опять на горизонте показалось Бодензее, опять совершилась желанная остановка, был выпит тот же сок  или кофе, и закончилась трапеза сигаретой.  Плюс  остро заиграло воспоминание  о харли-дэвидсоновском десанте, о тех серебряных головах, привинченных к стройным, затянутым в сверкающие на солнце комбинезоны телам.
      На сей раз рядом с Иечкой примостилась автобусная соседка, и Ия, сгорая от неудержимого желания поделиться нахлынувшим, стала ей восторженно-детально описывать случившийся эпизод. Рассказывая, Иечка сидела на бетонной ограде, глядя  на безмятежную вечную водную гладь с искрящимися, дробящимися солнечными бликами на едва колышущейся воде… Периодически поглядывая на собеседницу, Ия была настолько поглощена своим рассказом, что, погрузившись в воспоминания, не замечала, не воспринимала ни окружающий её сегодняшний мир, ни  его звуки. Она продолжала  с упоением описывать все детали, когда соседка  неожиданно встрепенулась, недоуменно-вопросительно посмотрела на Иечку, тыча куда-то пальцем.  В растерянности прервав рассказ, Иечка повернулась  и обомлела:  один за другим  на площадь с рёвом врывались всё те же харли-дэвидсоны с обнажившимися под шлемами седыми головами.
     Вот вам и дежавю! Как это? Что это? Почему это? Как могло случиться такое совпадение и времени, и места, и всех деталей?
     Иечку так и подмывало к ним подойти и об этом поведать, но сробела. О чём по сей день сожалеет. Может, в следующий раз… Хотя…Пожалуй ... А всё-таки…
    
     Или вот другая история, которая сначала поразила Иечку своей неожиданностью, потом порадовала своим ходом, и наконец, кажется, даже чему-то научила.
     Когда она жила свои коммунальные годы недалеко от Кировского театра, Ия то и дело встречала на улице два  создания, не запомнить которые было невозможно. Это были две девчушки-подростки: уже не дети, но ещё не девушки. Самым примечательным в их внешности были огромные шапки, которые они носили на голове круглый год, и только поравнявшись с ними, становилось понятно, что это волосы. В центре огромного курчавого купола пряталось узенькое личико с удивлёнными глазами. Тонюсенькие, стройнюсенькие, хорошо одетые (что было нечастым явлением в те времена), в их облик прекрасно вписывалась изящная скрипочка. Порознь Ия никогда их не видела, что немудрено, ведь это были близнецы. Они всегда куда-то  деловито-стремительно шагали: то ли в музыкальное училище, то ли в консерваторию, бывшие неподалёку.
 
     Прошло почти полвека разноокрашенной событиями жизни.  Иечка давно жила в другом районе, старые проблемы решались, новые зарождались – в общем, всё как у всех. 
     В один прекрасный день время сплющилось и повернулось вспять: навстречу Ие рука об руку шли всё те же два идентичных создания: тонкие, стройные, хорошо одетые, но всё же в их облике чего-то важного недоставало – ах, скрипочек!  Иечка поравнялась с ними, непроизвольно замедлив шаг, но ни на что большее не решилась: то ли от растерянности, то ли от смущения не хватило духу. Они разошлись под удивленные взгляды близняшек, которых с тех пор Иечка именовала «двушками».
     «Дура, -- корила себя потом Иечка. – Как ты могла пройти мимо? Надо было их остановить и всё рассказать  и обо всём расспросить. Ну, или в зависимости от их реакции хотя бы констатировать факт вашего полувекового знакомства…»
     Очень, очень она сожалела о том, что смалодушничала, ведь, скорее всего, она теперь  их больше  не увидит. Ну, разве что ещё через пятьдесят лет.  Однако спустя время, Иечка опять мельком их заметила неподалёку от дома. Теперь Ия догадывалась, что двушки обитают где-то неподалёку,  и нужно только дождаться удобного момента…
     Который не заставил себя слишком долго ждать.
     Обременённая образовавшимся свободным временем, Иечка решила попробовать себя в живописи в районной изостудии, где существовали разнообразные кружки для людей непреклонного возраста. И в один прекрасный день Иечка столкнулась с двушками в гардеробе, где она  уже не упустила ни их, ни шанса поведать занятную историю.   
     Оказалось, что обе  живут в доме  напротив, у каждой есть дети, внуки, любимая работа.  Была в детстве скрипка, потом рояль, а кончилось всё вокалом – десятилетия пели они в знаменитом хоре, объездили весь свет с гастрольными концертами.  Особая гордость – фотография Дмитрия Хворостовского, обрамлённого знакомыми курчавыми головками с ослепительными улыбками.   Они всё такие же, как полвека тому.  Только ещё лучше. С Иечкой они мгновенно подружились и стали как родные.  Ия была рада совершённому ею шагу навстречу. А ведь могла пройти мимо и лишить и себя, и девчонок большой радости – ведь ничто,  согласитесь, так не греет, как общие воспоминания.

     Желая закрепить успех, Иечка приняла ещё одно решение:  однажды она всё-таки подошла к женщине, которую  видела тогда, в лихие девяностые, стоящей у входа в метро с кипой раздаваемых газет. Женщина упорно стояла часами в любую погоду, в любое время года, под дождём,  на ветру, в темени, холоде,  беспросвете.  По прошествии десятков лет Иечка опять  увидела её там же, но теперь женщина  стояла  в надежде продать какие-то вещи.
     Приобретя опыт, наша Ия к ней решительно подошла  и рассказала, что помнит её вахту 90-х годов. Внешне женщина ничуть не изменилась. Рассказала, что она дипломированный специалист, была замужем, родила трёх детей. И вдруг узнала, что муж ей изменяет.  Он, вроде, каялся, хотел вернуться, но её пересилила гордыня,  и она даже от алиментов отказалась.  Представляете, в девяностые, с тремя малыми детьми?  Это обстоятельство и вытолкнуло её на улицу.  А теперь детей вырастила, выучила, на ноги, как говорится, поставила.  Но счастья в её облике нет как нет.
     А на днях, когда Иечка, торопясь куда-то, бежала к метро, она снова увидела стоящую там  женщину. Замедлив шаг и  поздоровавшись, она  успела ей на ходу бросить: «Наташенька, знаете, о Вас рассказ собираются написать!» Но Иечка не поняла, чего больше она мельком увидела в глазах женщины – радости или боли.
     Чуткой Иечке взгрустнулось: может, не надо ворошить прошлое  ни в себе, ни тем более, в ком-то другом? Ведь всем известна ставшая банальной истина, что прошлое мертво, а будущее туманно. Вот и живи сегодняшним днём. И всё.  Но ещё сильнее она расстроилась из-за своей рушившейся концепции, что продемонстрировать память о человеке из прошлого должно быть приятно для обеих сторон. Увы…
     Но Боженька, или его величество Случай,  часто подменяющие друг друга, всё же, видимо, к ней благоволил,  неведомо за что и почему, ибо не успела она дойти до эскалатора, как услышала окликнувший её мужской голос.  Оглянувшись, увидела, но это не значит, что узнала, высокого красивого мужчину. Он представился, напомнил о себе.  Они не виделись почти двадцать лет. Разговорились. Он не отрывал от неё восхищённого взгляда, а она сияла от радости, потому что оказалась права: дежавю – вовсе не блажь, а радость. Он попросил её номер телефона и тут же настрочил  эсэмэску: «Счастлив нашей встречей.» Вот как-то так…