Сергей Эйзенштейн. В плену грозного царя

Аналитические записки.



«В поздние годы Эйзенштейн узревал в бисексуальном андрогине сверхчеловеческую сущность». Евгений Берштейн («Эйзенштейн, сексуальность, декаданс»).



«Идеи Фрейда оказали столь сильное влияние на Эйзенштейна, что проблемы с собственной сексуальностью он оценивал в значительной мере сквозь призму сублимации, к которой он не без основания относил типичное для него «торможение перед целью...». Михаил Ямпольский («Сублимация как формообразование, заметки об одной неопубликованной статье Сергея Эйзенштейна»).

-----




...Возможно, Иван Грозный был «подставной фигурой» для Эйзенштейна (известно, что линия Грозный-Курбский воспроизводит коллизию реальных отношений Эйзенштейна и Александрова), возможно, это была одна из его масок.

Так же, как в случае с «эрзацем Анастасии» —  Федором Басмановым.



«Опричный лейтенант» — так характеризует Федора Эйзенштейн  23 марта 1942 года.

«Расторопный, дельный, преданный и не надо ему еще особенного наворачивать».

А уже 23 мая все меняется.

У Федора появляются «голубиные глаза», «неземная сила», иезуитская проницательность (Федор раскрывает Ивану тайну смерти Анастасии), отношения с Иваном изменяют конфигурацию, приобретают новый «мистический» смысл.

Федор — эрзац Анастасии теперь не только в «фактическом и историческом» смысле, но и в моральном, «возвышенном».

(Теория эрзаца — фетиш Эйзенштейна).

Федор «принимает» в себя душу Анастасии.
Несет ту же абсолютную чистоту — «уста младенца», голубиность.
Эйзенштейн в восхищении от внешности исполнителя главной роли — М. Кузнецова.
Лепка образа Федора Басманова удалась по словам Э. прекрасно.
И на следующий день С.М. приглашает Кузнецова к себе домой.
Эйзенштейн и Кузнецов сходятся на мысли, что есть пробел в роли. Выясняют: не хватает отношения Ивана к (Федору).
Эйзен снабжает сценарную запись темпераментной ремаркой: «Проклятье! Именно этого, что надо обойти, надо чтобы любил»...
Дорабатывает образ Федора он на следующее утро после этой встречи, вставляя комплиментарные строчки в адрес Кузнецова:
«Федор силен, когда он неземной, а у подлеца Кузнецова это в облике получается»...


«Знамение «сползания» Федора с «неземного» уровня — костюм «Анастасии» на нем, а не высшие функции Анастасии в нем! («Что-то произошло между ними и подменило линией Вотрена линию Серафиты»).

Серафита -«священно» объединяет в себе мужское и женское.

Что же (по замыслу Эйзенштейна) — Федор стал медиумом, проводником души Анастасии? «Носителем» ее души?


Во второй серии Иван относится к Федору как к сообщнику, но довольно грубо: «Место свое знайте, Басмановы!».
Но и Федор уже «не тот».
Он так же предан, но восторга в глазах нет, ни разу за всю вторую серию он не посмотрит на царя прежними чистыми глазами; у него появляются «собственные интересы».

Утрата первоначального высшего назначения (заменять «Анастасию») приводит в конце концов к маске и костюму, лишь иронично парадирующих «Анастасию»

«У Кузнецова в черном кафтане, [с] темными подклеенными волосами при светлых глазах чисто «эзотерический» вид (Seraphite!); похож на боттичеллиевского Джулиано Медичи!».

«Назавтра я пошлю Мишу Кузнецова изучать глаза барса для роли Федьки Басманова. Серые глаза Кузнецова вполне для этого годятся«; «Федор «силен», когда он «неземной» — а у подлеца Кузнецова это в облике получается» (из черновых записей С.М. Эйзенштейна).

(Seraphite Бальзака —  идеально красивое существо, юно/дева)

Вектор найден.
Федор Басманов предстает как архетип муже-женского, олицетворением концепции единства и борьбы полярностей.


Фильм «Иван Грозный» — насквозь пронизан эзотерической символикой (масонские символы-росписи на стенах, ритуальный танец \ пляска хлыстов, языческое приношение в жертву князя Владимира в храме и т.д.).


В мае (раньше) Эйзенштейн делает зарисовки к сцене с Елизаветой Английской (роль которой должен был исполнить Михаил Ромм).
У её «ухажера» прическа, локон, свисающий на лицо, как у Кузнецова.
Также встречаются другие рисунки, на которых отчетливо запечатлена манера Кузнецова «косить» глаза (напр. Кентавр, 11 ноября 1942г.).
Не говоря уже об откровенном шарже, на котором последний запечатлен в образе андрогина, с надписью «бяка» и инициалами «М.К.». И рядом сердечко, пробитое стрелой не наискосок, а вертикально, сверху-вниз — метафора гомосексуального коитуса.


Еще один Кентавр, с огромными глазами и кудрявыми волосами.
Красивый юноша с голубыми глазами, с характерным изломом черных бровей.
Та или иная деталь внешности выводилась на первый план.
Подчеркивались то волнистая прядь, то глаза, то изгиб рта.
Басманов на эскизах окончательно принимает облик Михаила Кузнецова со всеми характерными особенностями.

Актер и образ в сознании создателя слились воедино.


Существует портрет Эйзенштейна, нарисованный рукой Кузнецова и дорисованный самим Эйзенштейном. С надписью «В день особенной тоски. Польский Сочельник», 24 декабря 1942 г. (четыре года спустя ровно в тот же день Эйзенштейн запишет свои язвительные строки) и автографами двух художников.


Кузнецов вспоминал, что «уходил от Эйзенштейна» отяжеленный знаниями.


«Эйзенштейн мог рассказывать о чем угодно, и это было не только интересно, но и полезно»...

Он назвал это «эйзенштейновским университетом».

«Эйзенштейн очаровывает сходу, он удивляет, он пленяет, он притягивает. Он заставляет желать встречи с ним неоднократно. И от него всегда уходишь, как бы тяжелее делаясь, потому что он что-то тебе дает, что ты уносишь с собой, и некоторое время чувствуешь, что стал от этой ноши тяжелее. Эйзенштейн мог рассказывать о чем угодно — о военных действиях и об истории живописи, о литературе или даже об астрономии. И это всегда было не только интересно, но и полезно» (из воспоминаний Михаила Кузнецова).




Возникла мысль попробовать Кузнецова на роль Пушкина, в декабре 1943 г. Эйзен возвращается к идее снять фильм о поэте.



«У тебя же глаза голубые, а волосы мы выкрасим!»


Возражения Кузнецова Эйзенштейн отмел начисто.


«Ты неверно о себе судишь, ты не бытовой, а романтический актер!»




«Я не помню, почему он решил, что я романтический актер, — видимо, в тот день я репетировал в большом эмоциональном накале.

Однажды он очень удивил меня, заявив, что хочет попробовать меня на роль Пушкина — он ведь надеялся снять когда-нибудь фильм о Пушкине. Я спрашиваю:

— Сергей Михайлович, что же у меня общего с Пушкиным?

— Ты же не знаешь. У него же глаза были голубые! А волосы мы выкрасим.

— Но я и крупнее его! — (Хоть я и был тогда худой.)

— Не важно, — смеется Эйзенштейн, — я рядом с тобой поставлю какого-нибудь длинного парня, и ты будешь Пушкин. Вася, — спрашивает у гримера Горюнова, — можем мы сделать из Кузнецова Пушкина?

— По-моему, можно, — отвечает Горюнов.

И они стали что-то рисовать-прикидывать»…



Пушкин был кумиром Эйзенштейна. Наум Клейман: «Пушкин был его богом, его родителем».



«Любой актер должен быть счастлив, если ему предназначается роль Пушкина. Эйзенштейн надеялся, что Кузнецов к этой роли вернется. Внешне из Кузнецова можно было сделать Пушкина, каким мы его знаем по портретам Тропинина и Кипренского. Но он не допускал себя до такого размаха».

Н.Клейман



Известно, что Эйзенштейн был самолюбив и обидчив. А Кузнецов относился без должного почтения. Был норовист и дерзок.


«Чувствуется, что у этого актера остался какой-то неприятный осадок и внутреннее несогласие» — пишет исследовательница.


Да, Кузнецов настойчиво доказывал, что он «не эйзенштейновский актер», что он был «ведомым», что он чувствовал себя, как «в золотой клетке», при безусловном восхищении личностью Эйзенштейна.


Известно, что Эйзенштейн отождествлял себя с Иваном Грозным.
Та сцена, где Грозный целует в губы Федора, не является ли и здесь Грозный маской? ..



«Эдмунд Уилсон записывает в дневник слова Эптона Синклера, который признался, что не сразу разобрался в странной сексуальной ориентации Эйзенштейна: в Голливуде его окружали 16 мальчиков «этого сорта», в Мексике вокруг него вились 27 подобных типов. В письме Мари Сетон от 5 апреля 1950 года Синклер даже объяснял конфликт между Эйзенштейном и своим шурином как шок, испытанный благовоспитанным (т.е. консервативным и гетеросексуальным) аристократом от манер (левого) художника-еврея, к тому же гомосексуалиста» (Seton 1952: 516).



«Мы знаем, что у него был действительно очень длительный и, я бы сказал, мучительный роман с Александровым, который кончился предательством. И Эйзенштейн много раз сам намекал на это, и вся сюжетная линия отношений Курбского с Иваном Грозным именно об этом».

«У Эйзенштейна был какой-то юноша, ему очень преданный во время съемок «Ивана Грозного». Но это, как я понимаю, было не очень долго и не очень близко».

Н. Клейман.


«...лирика рисования Эйзенштейна это самое непосредственное выражение его эмоций, его фантазий, его души
и то как он находил безошибочную линию, почти как Матисс.
он одним жестом буквально передавал движения, объем, характер
это как раз отчасти попытка изучить визуальное проявление эмоций вне слова».

Н. Клейман



Но он предпочитал сублимировать свою гомосексуальность в искусство —  «иначе я всего лишь Оскар Уайльд».


Фрейдизм стал для Эйзенштейна безопасным «спусковым крючком», но «фактически та сексуальная энергия, которая струится от его рисунков, песен, шуток, рассказов и фильмов, больше всего напоминает сексуальность еще не созревшего мальчика,— весьма сексуально озабоченного, НО ЭМОЦИОНАЛЬНО НЕ ГОТОВОГО НИ К КАКИМ ДЕЙСТВИЯМ И ЖИВУЩЕГО В МИРЕ СОБСТВЕННЫХ ФАНТАЗИЙ".


«Эйзенштейн в повседневной жизни, насколько я знаю по воспоминаниям многих людей, был гораздо более непосредственным, чем он представляется нам сейчас — таким постоянно рефлексирующим интеллектуалом. Он во многом ребенок, очень во многом. Причем иногда он был трудным ребенком для себя самого. О нем можно сказать: вечный ребенок».

Наум Клейман.



Эйзенштейн отмечал патологический характер своего чувственного темперамента.

Немало его рисунков посвящены садомазохистским сексуальным играм.
Он утверждал, что режиссер, как «sublimant», стоит в одном ряду с мясником и хирургом...


2015г.



МЕТКИ: Киноискусство, Эйзенштейн, записки об искусстве, экспрессионизм