Третий сын
Первую дочь он заделал — он сравнивал себя с секс-машиной и запрещал кому-либо говорить «зачал», — когда отбывал последние месяцы срока за угон автомобиля. С Иркой проблем не было: она охотно таскала харчи и раздвигала ноги на свиданках — Игорь хвастался об этом сокамерникам и мусолил подробности своей интимной жизни, повторяя, что Ирка привязана к нему, как бездомная кошка, которую подкармливает какая-нибудь одинокая дура. Ирка же сочетала в себе сразу обеих: и обездоленную, и нетраханную. И той, и другой она была с детства: сначала с ней никто не дружил в детском саду, затем её игнорировали мальчики в школе, хотя она, гордо вскинув подбородок, утверждала, что, влюблённая в Игоря, отшивала всех сама.
Они жили по соседству, и каждое утро из окна угрюмой пятиэтажки Ирка наблюдала, как Игорь в компании «подобных ему отморозков» (ах, как любила это слово упокоившаяся тёща) пил пиво, восседая на скрипучих детских качелях, будто на троне. Иногда, если настроение располагало, Игорь махал стеснительной девчонке, и тогда Ирка, краснея от стыда, пряталась за занавеской. Но в один момент он исчез, и качели скрипели уже от порывистого ветра. Ирка не знала, что его посадили: вернее, знала, но не хотела верить, бормоча под нос «это ошибка, он хороший». А после, когда вина Игоря стала очевидна даже для такой наивной клуши, как она, Ирка нашла оправдание для несостоявшегося возлюбленного: он был вынужден. Был вынужден избить парнишку и забрать у него телефон. Но, к счастью её матери, помешательство на Игоре закончилось также внезапно и быстро, как и началось: Ирка поступила в университет и погрузилась в учёбу.
Затхлые чувства вспыхнули вновь, когда Ирка списалась с Игорем на сайте знакомств. Она, тихая и замкнутая обладательница диплома филолога, зарегистрировалась там в надежде встретить скорое двадцатипятилетие не с престарелой матерью и её орущим котом, а с любимым мужчиной.
По фотографии, на которой Ирка скромно стояла у входа библиотеку, в которой работала, Игорь узнал её сразу: она не изменилась; разве что у неё выросли сиськи, и юбка не пережимает талию, словно спасательный круг. Слов он не подбирал и спросил в лоб, не та ли она красотка из пятого дома. У Ирки, откровенно скучающей в переписках с завсегдателями сайта, вспыхнули щёки. Она ответила короткое «да» и бросилась изучать анкету вопрошающего. Её не смутили даже ошибки в его сообщении, хотя она без сожалений прерывала общение с теми, кто хаотично расставлял запятые или писал её имя с маленькой буквы. А, когда Ирка приблизила фотографию собеседника, у неё ёкнуло сердце: именно в шрам, возвышающийся над бровью, она когда-то влюбилась.
Разговор завязался молниеносно. Они вспомнили общих знакомых, посмеялись над побегами Ирки за занавеску, а затем Игорь сказал то, что она мечтала услышать в пятнадцать лет: он любил её. На вопрос, почему не признался тогда, Игорь пояснил, что не хотел портить её отношения с матерью; давил на жалость, уверяя, что он не пара ей, что тогда, что сейчас. Игорь не скрывал, что сидит в тюрьме: глупость за глупостью приводила его на скамью подсудимых, его «благородство» не позволило оставить незнакомую беззащитную девушку в руках ублюдка, и он подрался с ним. О чём Игорь тактично умолчал, так это о том, что он напал на незнакомую беззащитную девушку, объединившись с ублюдком, а после избил соучастника и угнал машину девушки. Впрочем, обнажи он перед Иркой все свои грехи, она простила бы ему их и приняла бы его уже с новыми.
Они поженились через три месяца переписки. Иркина мать умерла, не узнав, что вместо весёлой свадьбы у её единственной дочери будет роспись в тюрьме, а первую брачную ночь (и последующие тоже) Ирка будет вспоминать с болью и отвращением: в ушах навсегда застынет гогот Игоря, что крови вылилось столько, будто он не девственницу трахнул, а свинью зарезал.
Через девять месяцев после росписи Ирка родила девочку. Игорь, который к тому времени уже освободился, как настоящий отец надрался с друзьями юности и выкинул из окна пятого этажа орущего кота почившей тёщи. Ирка простила ему и пьянку, и размазанный по асфальту труп животного, который лицезрел весь посёлок.
Три года Игорь держал себя в руках. Пил, но не до слюней, пытался работать: правда, его отовсюду выкидывали как нашкодившего котёнка, но то были происки завидующих ему коллег и страх начальства, что он займёт их кресло. Но рождение второй дочери окончательно сорвало его «крышу».
Сначала он обвинял Ирку в изменах, утверждал, что её шлюшья натура порождает таких же будущих шлюх: «Как жопа уменьшилась, так пошла вразнос! Ещё бы! На жирную тебя никто не покушался!». После переключился на дурные гены: «Это тебе от твоей мамаши какая-то херня досталась!». И в конце концов сказал, что уйдёт от неё, если она притащит в его дом ещё одну бабу. Игоря вовсе не беспокоило, что «семейное гнездо» они свили в её квартире.
Ирка терпела. Сжав зубы, днём она работала в библиотеке, а по вечерам мыла полы в своём же подъезде, пока Игоря, расстроенного очередным несправедливым увольнением, утешала бутылочка пива. Обязательно холодного. А если Ирка или старшая дочь забывали убрать пиво в холодильник, то по возвращении главы семейства их ждала «рыбалка» — так Игорь называл подзатыльники, которые отвешивал жене и дочерям.
Уйти от него она не могла. Ирка не столько боялась Игоря, сколько жалела: озлобленным его сделала тюрьма. Прогнившие морально сокамерники, надзиратели, пользующиеся своей властью, — все они превратили некогда хорошего Игоря в «домашнего боксёра». Так Ирка говорила сочувствующим ей подружкам. На работе о семейных делах она не распространялась. Тётки «советской закваски» не поймут и осудят: в их головах прочно сидит мысль, что невиновные за решётку не попадают, и надзиратели над заключёнными не издеваются. Или, если всё же «советских тёток» сломала современность, они посоветуют обратиться в полицию, что тоже не было выходом.
Ирка уже обращалась. Трижды. В последний раз, когда она писала заявление, сотрудник отдела едва сдерживал тяжёлый вдох. А всё потому, что Ирка была одной из сотен, тысяч женщин, столкнувшихся с домашним насилием и впавших в «стокгольмский синдром»: они, умываясь слезами и кровью, оставляли заявление, требуя «посадить ублюдка», а на следующий день возвращались, чтобы забрать его. Они попадали в воронку, из которой не могли выбраться, из которой никто — ни родители, ни друзья, ни полиция, ни сам Господь бог — не мог их вытащить. Она засасывала их всё глубже и глубже, и они — эти несчастные женщины с гематомами на лице и шрамами по всему телу — вытаскивали руку из болота насилия не для того, чтобы их оттуда вытянули, а для того, чтобы вцепиться, иногда намертво, в своих детей: чтобы захлёбываться и тонуть вместе с ними.
Четвёртое заявление Ирка написала дома, но до участка не донесла: узнала, что беременна. Оно пролежало в ящике письменного стола неделю, прежде чем она отдала его младшей дочери в качестве бумаги для рисования, а после выкинула с остальным мусором.
К третьей беременности жены Игорь отнёсся равнодушно. Всё, чем он занимался на протяжении полугода, сквозило равнодушием и пугающим молчанием. И хотя Игорь не бесновался — не оскорблял и не дрался, пока Ирка не выползала из роддома, на пятом месяце она решила подстраховаться: сказала, что её тянет на сладкое, а это верный признак того, что родится мальчик. Она ляпнула, не подумав: не то хотела порадовать Игоря, не то сама грезила о сыне, — её вообще манили не шоколадки, а бетон, безмолвно призывавший то нюхать его, то лизать, однако, увидев загоревшиеся глаза Игоря, Ирка прикусила язык, готовый вот-вот выдать, что приметы порой ошибаются. А когда Игорь занял у соседа денег на татуировку, посвящённую будущему наследнику, и вовсе захотела его отрезать.
Октябрьский ветер дул в спину, поторапливая счастливого папашу домой. Игорь опустил руку, согревающую его сердце, лишь, когда не сумел повернуть ключ левой рукой.
Квартира встретила его запахом сгоревших котлет и хохотом старшей дочери. Она прыгала на одной ноге, весело крича:
— Папа! Папа пришёл!
Игорь скинул кроссовки в коридоре.
— Не жужжи, — он чмокнул её в лоб. Она, уткнувшись на секунду носом в его прокуренную толстовку, закашлялась.
Игорь направился на кухню. Дочь попрыгала за ним.
— А мы с мамой сегодня у доктора были!
— Ммм, — он взял со стола нож и потянулся к хлебнице. Котлеты в сковороде не вызывали аппетит. — Бутерброд будешь?
— Буду! — девочка плюхнулась на табурет. Нож пилил батон, точно бензопила — дерево. — Ой, а что это у тебя? — она потянулась к плёнке на его руке.
Игорь отскочил.
— Хочешь, чтобы я отрезал тебе пальцы? Хочешь бутерброд со своими пальцами, да?
Дочь в ужасе отшатнулась, вжалась лопатками в стену.
Игорь шмякнул кусок колбасы на хлеб.
— Мать твоя где? Спит небось опять?
Она кивнула.
— Спит.
— Конечно, — фыркнул Игорь и впихнул бутерброд в маленькую руку дочери, — что ей ещё делать. Дел же у неё нет! — последнее предложение он произнёс нарочито громко, надеясь, что Ирка услышит.
— Мама сегодня плакала.
— Поменьше дурости будет по телевизору смотреть, — Игорь вцепился зубами в бутерброд и уселся на пуфик.
— Доктор сказал, что у меня будет ещё одна сестрёнка, и мама заплакала.
Игорь впился в дочь взглядом, отчего она, опустив глаза, притворилась, что увлечена колбасой.
Он проглотил недожёванный хлеб.
— Что доктор сказала?
Дочь не отвечала, и Игорь отвесил ей подзатыльник.
Всхлипывая, она повторила:
— У меня будет сестрёнка.
Игорь подорвался с места. Споткнувшись о пуфик, он, матерясь, пнул его ногой и, схватив со стола нож, направился в комнату, где спала Ирка. Дочь побежала за ним.
Ирка лежала на продавленном диване в обнимку с младшей дочерью. Игорь смотрел, как вздымается семимесячный живот жены; слушал, как сопит девочка, прильнувшая к груди матери.
Игорь схватил младшую дочь за волосы и стащил с кровати. Она заревела, и Игорь толкнул её в руки старшей дочери.
— Игорь, что происходит, — Ирка пыталась разлепить глаза.
— Вышли нахер отсюда! — велел он дочерям. Старшая дочь, прижав к себе сестру, вылетела из комнаты. — На сладкое тебя, значит, тянет, — сказал он жене, — мальчик, значит, родится, говоришь.
Он выставил нож перед собой. Глаза Ирки округлились.
— Игорь, пожалуйста, не надо.
— Сейчас мы вскроем твой киндер-сюрприз и посмотрим, кто там: мальчик или девочка.
Под пронзительный крик матери девочки бросились к соседям.
*
Игоря посадят на пятнадцать лет. В тюрьме он будет с той же нежностью смотреть на татуировку, как в день, когда её сделал.
Девочки, за неимением родственников, готовых их забрать, отправятся в детский дом.
Врачам не удастся спасти ни Ирку, ни ребёнка.
Это был мальчик.
Свидетельство о публикации №222101401084
Пятнистая Нэко 14.10.2022 17:20 Заявить о нарушении
Хельга Делаверн 14.10.2022 17:38 Заявить о нарушении