Война... крейсер Варяг

Историческая повесть
                Вряд ли в России найдётся хоть один человек    
                из старшего поколения не слышавший о               
                крейсере «Варяг», вступившего в 1904 году в
                неравный бой с японской эскадрой. 

     Война с Японией?!.. Куда смотрит государь? – возмущались жители Петербурга. Вспыхнувший в столице народный энтузиазм, как снежный ком  покатился по стране. И уже не только в военных кругах, но и в обществе – не шёпотом – громко, пошли разговоры: мол, пора проучить этих макак. И Россия воодушевилась... (Вставить после обложки)               
               
                Война... крейсер «Варяг»
               
               
        «27-го января 1904 года. Вторник. Утром пришла  телеграмма с известием о бомбардировании 15 японскими судами Порт-Артура и о бое с нашею эскадрой. Потери незначительные. Мамa осталась у нас пить чай. После обеда к нам приехали Николаша и Стана».
                Из дневника императора Николая II               
                И ни слова ещё об одном бое в тот же роковой день
                – бое крейсера «Варяг» и канонерской лодки «Кореец»               
                с японцами в Чемульпо. Странно!
                От автора

Вступление 
               
      – Нет, вы слышали, бабы? Кажись война с япошками началася, будь она не ладна! – сокрушался народ в церквях и на рынках российских городов в начале февраля 1904 года .
      – Наши касатики с «Варяга» и «Корейца» давеча героически схватилися с япошками в Корее, и потопли. – Ах ты, Господи! Да как же так случилося? А где подмога? Порт-Артур недалече же. – Кака подмога? Брательник сказывал Порт-Артур тож спасать  надобно. – Японцы обнаглели, кораблёв и туды понагнали ужасть как много, и тож напали. Пару кораблёв наших повредили. – Ох, люди добрые, нешто и впрямь война началася? – А, поди, знай, може и началася. – Ну всё у нас через ж… делается. Тьфу! 
      Бабы охали, мужики кряхтели, дымили самокрутками и бурчали: – Времечко трудное нонче. Дай бог узкоглазые в наши края бы не попёрли…

      В переполненных Соборах шли молебны, на улицах  раздавались оглушительные крики «ура», трогательные возгласы единодушного патриотического подъёма духа и негодования против дерзости японцев. Масса желающих рвалась добровольцами идти на фронт. Пожертвования на благое дело текли рекой. Толпы вечно недовольных студентов всё чаще стали собираться возле Зимнего дворца распевая – на сей раз не революционные песни, а «Боже царя храни». Прижимая к сердцу руки, растроганные царь, царица и царевны из окон Белой залы, приветствовали баламутную молодёжь, а дочери императора посылали в толпу воздушные поцелуи.
      Император был счастлив. Несмотря на рост экономики, в последнее время в стране всё чаще стали возникать манифестации недовольных условиями жизни рабочих: симпатии народа к нему несколько увяли, потеряли былую восторженность. Чтобы снова завоевать любовь своих подданных государю требовалась «маленькая победоносная война».  И – удача! Япония идеально подходила для этих целей: и престиж свой поднимет и, – царь машинально пощупал шрам на голове, – он припомнит японцам тот случай в 1891 году, где в городе Оцу с ним дурно поступили. 
     Николай ll подолгу не отходил от окна.
     Живущая недалеко от царского дворца генеральша Богданович, глядя на эти патриотические манифестации, ворчала: – Сегодня пришли с чувствами, завтра придут с протестами». И как в воду глядела!.. С поражениями на фронтах патриотический подъём народа сменился раздражением и унынием.
     С началом Русско-Японской войны Россия вошла в период трагических для себя событий.

Ультиматум Японии
   
       А обстановка на Тихоокеанском пространстве к началу двадцатого столетия была и впрямь сложная, полная тайн и ошибок…         
      Необозримые российские просторы нависли над соседними странами и, словно грозовые тучи, были готовы обрушиться мощным ливнем, грозя в любой момент  утопить их. Это пугало и Запад, и Восток. А Россия и вправду требовала для себя более значительного влияния в Дальневосточном регионе. И как результат, не без участия Великобритании и Соединённых штатов, всячески ставящие русским «палки в колёса», к концу девятнадцатого столетия отношения в китайско-корейском вопросе между Россией и Японией, в конце концов, значительно ухудшились.
     Последние два-три года японцы вели переговоры с Россией, одновременно ведя  скрытную подготовку своей армии и флота к войне с ней. В октябре 1903 года Япония закупила у Италии крейсера и до их подхода всячески тянула время на переговорах с русскими, выставляя им всё новые и новые требования. Россия терпела, но тоже не спешила нарушить пусть и не дружеские, но пока мирные отношения с небольшим островным государством на Востоке. Однако кроме терпения и бесконечных встреч на уровне посланников, она не проявила особой проницательности и государственной мудрости: Россия покорно следовала зигзагам японской политики. Временное затишье в отношениях с агрессивным соседом она не использовала для пополнения своих войск и флота на Дальнем Востоке и Порт-Артуре. Между странами шли утомительные переговоры. Наконец, решив основные свои задачи по укреплению военной мощи, Япония не выдержала первая.
      В декабре 1903 года она направила России очередные витиеватые по форме требования относительно Южной Маньчжурии : мол, «чувствует себя вынужденной просить российское правительство рассмотреть предложения в этом смысле». Россия согласилась, но при условии создания в Корее нейтральной зоны, которую уже занимала Россия и письменного заявления со стороны Японии, что эта территория находится за пределами японских интересов.         
     Тут уж японцы не согласились. Они подняли в своей стране волну патриотических народных возмущений: ах, мол, нас обижает северный сосед!  Все газеты и ранее-то пестрели негативными статьями об этом соседе, теперь же пропаганде войны с ней отводились все первые страницы. Народ страны Восходящего Солнца кипел от возмущения, жаждал наказать русских не жалея собственной жизни. В общем, японский народ был готов и к войне, и к жизненным тяготам, и к похоронкам. В середине января 1904 года Япония выставила России ещё более жёсткие требования.
      Не трудно себе представить подогреваемый англосаксами накал и без того напряжённых отношений между странами.   
      Ближайшие советники российского государя-императора (не все, конечно) вдруг пришли к неутешительному выводу. Ведь с точки зрения военного министра Куропаткина и наместника царя на Дальнем Востоке Алексеева, мол, Япония не позволит себе воевать с Российской империей, некоторые сановники задавали вполне естественный вопрос: тогда почему японцы, ещё недавно считавшиеся слабыми, вдруг выставляют нам эти требования?..   
     «Зазвездилась Япония, ох… зазвездилась… Нос задрала. Охринела, что ли? – восклицали в правительстве одни, – возомнила, понимаешь ли, из себя чёрте что… Право же, смешно, господа… Слон и моська», – добавляли другие. Третьи – наиболее осторожные и умеющие в политике отделить «зёрна от плевел», напомнили и тем, и другим: «Господа, забыли вы о японо-китайской войне, в которой, как вы говорите,  слабые,«охриневшие» японцы в 1895 году нанесли Китаю сокрушительное поражение и добились от него отказа от всех прав на Корею, включая Ляодунский полуостров и Маньчжурию».
     И это была правда!
     Но, правда и в том, что гордились японцы победами недолго: Германия, Россия, Франция заставили Японию отказаться от части полученных привилегий и передать Ляодунский полуостров в аренду России.   
     «Ах, так!», –  решила в конце девятнадцатого века уязвлённая Япония… И под патриотические лозунги в стране, американские кредиты и нашёптывание англичан о ненависти к России, начала новую волну милитаризации и, конечно, на этот раз, направленную строго против России.
     21 января под флагом вице-адмирала Старка порт-артурская эскадра вышла в учебный поход.   
     На следующий день, не зная истинных намерений русских, руководство Генерального штаба Японии решило не рисковать и напасть на русские корабли первыми, одновременно высадив десант в Корее.      
     Тем временем переговоры в Петербурге, утопая в мелочах, продолжались. Изображая на лицах слащавые улыбки, кланяясь, льстя русским дипломатам, японцы терпеливо ждали ответ на свои последние требования.
     Однако не сознавая надвигающейся беды, российский император Николай II не испытывал  ничего кроме презрения к вздорной Японии, которая, по его мнению, как мартышка кривляется перед зеркалом, не боясь отображения  в нём огромной, бескрайней российской империи.
     – Слепые, что ли? Да разве рискнёт эта нация «макак» напасть на мою армию? – за вечерним чаем, своим тихим, без особых эмоций, говаривал он супруге, урождённой немецкой принцессе Виктории Алисе Елене Луизе Беатриссе Гессен-Дармштадтской, сокращённо Александре Фёдоровне, а более ещё – Аликс.
     – А как же, дорогой Ники, та маленькая, так нужная тебе победная война, – спрашивала супруга.
     – Случится она тогда, Аликс, когда того захочу я – российский император, – намазывая на печенье айвовое варенье, всё тем же безразличным голосом отвечал самодержец. – Ах… ах… как это правильно, дорогой, – с некоторым акцентом, согласилашалась бывшая немецкая принцесса. 
     Пропустим все утомительные дипломатические стычки, однако последние предложения  Японии, больше похожие на ультиматум, требовали от России в январе 1904 года ответа. Но император не спешил: в начале января он нанёс визит родне жены в Гессен-Дармштадте, затем в Потсдаме  посетил кузена Вильгельма, потом недурно поохотился в Польше и, возвратившись в Петербург,  большим балом в Зимнем дворце открыл январский сезон зимних праздников. Ужины, спектакли, приёмы… Напрасно японский посланник  срочно требовал аудиенции Его величества, ему сообщали – император занят, очень занят.
     Министр иностранных дел граф Ламздорф ходил в эти дни нервный и весьма встревоженный. Ещё недавно он получил от бывшего военного министра Куропаткина, в настоящее время руководившего войсками на Дальнем Востоке, заверение, отрицавшее всякую возможность войны с Японией. Примерно тоже самое сообщил и наместник императора на Дальнем Востоке Алексеев.  И он – глава министерства иностранных дел успокоил царя. Но поведение японских дипломатов всё больше и больше его настораживало. Ламздорф переживал: опасение возможного обострения отношений вплоть до их разрыва, терзало его.
     Министр вынужден был срочно созвать Государственный совет с приглашением высших военных и государственных чиновников, чтобы убедить царя согласиться с последними японскими предложениями. Император нехотя, но дал согласие присутствовать на этом заседании.          
      – Ультиматум России… Угрожать мне… Как же так, господа! Что они себе позволяют! Где армия, флот… – сразу же вспылил самодержец, чем весьма удивил присутствующих, привыкших видеть самодержца тихим и спокойным.
     – Ваше императорское величество, – ответил чиновник из военного ведомства, – не секрет, российская империя обладает значительным перевесом в военной силе, это так, но разбросанность наших армейских частей и флота с запада на восток, огромные расстояния и отсутствие в необходимых объёмах транспортных сообщений не позволяют нам сегодня вступить в военную конфронтацию с Японией. Из всех соседствующих стран с Приамурским краем и Квантуном, только Китай не имеет достаточной военной силы, способной угрожать нам. Япония и впрямь может стать опасным противником нашим войскам.
       – Позволю себе заметить, ваше величество, – негромко произнёс представитель генштаба. – Япония, как не прискорбно – опасный противник – верно, но это в том случае, пока мы не укомплектуем достаточными силами дальневосточные районы. И надо честно сказать, сегодня их на Востоке и впрямь недостаточно: в Приамурском военном округе, в Маньчжурии и на Квантуне на сегодняшний день число войск составляет чуть более шестидесяти пяти тысяч человек. Этого мало, ваше величество.  Нужно перебросить флот, дополнительные войска, и провести мобилизацию населения Приморского края. И тогда, – говорил уже, опасность не будет уже столь явная. Но, ваше императорское величество, нам нужно время! Ради этого нужно оттягивать начало военных действий, коль таковые будут иметь место.   
    – И что, или кто мешал раньше перегруппировать войска и флот? Кто?!.. Зал притих.
     – Мне докладывал министр финансов, что с 1881 года по настоящее время только на флот мы израсходовали, точно не помню, но более одного миллиарда рублей.
    – Миллиард триста, ваше величество, – подсказал Сергей Юльевич  Витте –  до недавнего времени бывший министром финансов. – А перегруппировать войска и флот раньше не было на то особых причин.
    – Вот так, вечно опаздываем, – огорчённо пробурчал император.   
    Сергей Юльевич посмотрел на царя и с огорчением подумал: «Жаль, наш император не унаследовал от своего отца твёрдого характера и способности решительно принимать решения.  Господи, – от огорчения Витте даже перекрестился, – способности Николая толи из-за нехватки общей культуры, толи – явного тяготения к мнению многочисленной западной родни, так и не привели императора к государственному мышлению. Жаль, жаль, жаль…».
     Старые царедворцы знали: привязанность Николая – сына Александра III, к мелочам, к деталям, мешают ему охватить широкий спектр проблем. Знал об этом и Витте. «Близорукий… А ещё его предрассудки… Витте покачал головой. – Боже мой, как часто они у императора превращаются в идеи фикс. И при всём том, император любит свой народ, искренне желает ему процветания и светлого будущего».
      Размышления Витте прервал звук отодвигаемого стула и голос нынешнего министра финансов. 
    – Бюджет флота сто двенадцать миллионов рублей, ваше императорское величество. Куда ещё больше, – дал справку преемник Витте Эдуард Плеске.
    – Вот-вот! Денег вполне достаточно… Что скажет морское ведомство? Прошу, господин Сахаров? Мнения Куропаткина Алексея Николаевича и нашего наместника в том районе мне в общих чертах известно. Они меня периодически информируют о положении дел на Дальнем Востоке.
    – Ваше императорское величество, на сегодняшний день в списках нашего флота числится тридцать девять крейсеров, сорок два броненосца, пятнадцать канонерских лодок, сто тридцать три миноносца и более ста тридцати прочих судов вспомогательного назначения…
     – А на Востоке?
     – Семь эскадренных броненосца, ваше величество. Крейсеров – больших, малых и минных – тринадцать, более четырёх десятков миноносцев…
     – Интересно, а у японцев состав флота вам известен?
     Исполняющий обязанности военного министра Сахаров несколько замялся, раздумывая, говорить ли царю истинный состав флот Японии на Тихоокеанских просторах или… Впрочем, подумал он: «Не я руководил военным министерством», а потому, откашлявшись, стал докладывать.   
     – Японский флот, ваше величество, на 1904 год весьма вырос. По нашим сведениям у них числится: броненосцев разного назначения десять, крейсеров – двадцать пять, миноносцев – пятьдесят, канонерских лодок – семнадцать.
     – Но как, каким образом Япония так быстро увеличила свой флот, господа! – воскликнул недовольный император.
     – Недавний союз с Америкой и их кредиты, ваше  императорское величество, – подсказал протеже императора на должность министра финансов Коковцев. – И, заметьте, ваше величество, деньги не исчезли в карманах японских чиновников и генералов, как зачастую происходит у нас, а материализовались в японские боевые корабли и пушки. 
     Царь обвёл хмурым взглядом присутствующих, раздражённо пригладил усы, скромную бородку и огорчённо, но так, чтобы все слышали, произнёс: – Велика моя земля, а опереться не на кого!
     После этих слов его внешний вид – богобоязненный и благочестивый изменился, принял озабоченное выражение и, как бы, – потускнел. Слегка поникшая осанка, правильные черты лица, сразу изменившиеся до одутловатости, и потухший взгляд синих глаз тридцатишестилетнего самодержца заставили присутствующих насторожиться и на время прекратить споры.
      Не обращая внимания на возникшую вдруг тишину, император встал с кресла, подошёл к окну, отдёрнул штору и на какое-то время задумался.      
      «Удивлён требованиям японцев. Со слов Куропаткина, микадо некрасив, фигура мешковатая, но умён, чёрт узкоглазый. Обладает сильным характером. Как же он решился на конфронтацию с Россией?!.. Странно… Что делать?.. Согласиться с требованиями японцев?!.. А как же маленькая, победоносная война… Народ шумит, требует за такую наглость наказать Японию. Вот и мой кузен император Вильгельм о том же писал мне несколько лет назад: «Дрожайший Ники, на тебя, мой любезный друг, как на российского царя возложена миссия «защитить крест»  и старую европейско-христианскую культуру от нашествия монголов, буддизма и всего прочего». Не довольствуйся одними лишь письменными увещеваниями…». Хм… тоже намекает на решительные действия».
     Николай тяжело вздохнул. «Вон и соответствующую гравюру прислал в подарок с изображением аллегории европейских держав и архистратига Михаила – духовного заступника России. К тому же, Вилли, коль начну я войну первым, обещает защитить меня от возможных нападений Европы и помочь разрешить в пользу России вопрос о возможных территориальных аннексий. Правда, тут же намекает мне, что Германия совсем не будет против тоже приобретения гавани в том районе: мол, тебе, мой друг, это вовсе не помешает. Хитрый кузен… Ни такта, ни  скромности, одна напыщенность. Это, пожалуй – раздражает».
     При всёй своей природной скромности, нерешительности и, что греха таить – некоторой ограниченности ума, скрываемое под привычной маской каменного, ледяного спокойствия, тем не менее, Николай считал, что ему как государю российскому не пристало получать наставления от германского императора, пусть и родственника.
     «Так, что же делать,  согласиться с ультиматумом? – стоя у окна, мучительно размышлял царь. – Спросить у Аликс?».  Император непроизвольно посмотрел по сторонам и увидел устремлённые на него взгляды присутствующих, и – тишина!  Тишина в зале его насторожила. Николай вернулся за стол. 
     – Продолжим, господа! Ответьте мне, – гипотетически, что могут сделать японцы, начни они против нас военные действия? Прошу, Матвей Иванович.
     – Истинные планы Японии нам неизвестны, ваше императорское величество. Можно только предположить, не более. Япония может напасть на Квантун, Владивосток, занять Корею и оттуда начать наступление на Мукден, – ответил Ламздорф.
    – Не будем забывать ваше императорское величество и о Сахалине, а также устья Амура, – дополнил кто-то из генералов.
    – Надо признаться, картина не радостна, господа. Надеюсь, этого мы не допустим, – произнёс самодержец. – Прошу, господин Ламздорф, не торопиться с решениями в данном вопросе, но и идти на уступки не следует.
      После длительных дискуссий и споров министры и приглашённые сановникм, всё-таки, убедили своего императора пойти на уступки и согласиться со всеми ультимативными требованиями японцев. 
      И вот, дорогой читатель, сейчас мы подошли к главному! Следите за датами.
      23 января 1904 года (неизвестно, утром ли, в обед ли, или ночью, разница между Петербургом и Токио шесть часов) министерство иностранных дел России телеграфом передало русскому посланнику в Токио графу Розену официальный текст согласия России с требованиями японского правительства, который  нужно было срочно передать в МИД Японии.   
     Но тут свои поправки внёс его «величество случай» (если, конечно, это случай, а не что либо, другое)…  На международном телеграфе в Нагасаки этот важный документ по каким-то  причинам задержали, и посланник в Японии граф Розен его получил только 25 января 1904 года, тут же, передав текст согласия в МИД Японии. Но было уже поздно!
      За день до этого, ещё не зная о согласии русских, в Токио также собрался государственный совет, на котором  присутствовал император Японии.
     Свой доклад начальник генерального штаба маршал Аритомо Ямагата начал с почтительного поклона в сторону императора.
     – Ваше величество, господа, время победоносного наступления на Россию пришло. Наш план опирается на неподготовленность российской империи к войне и слабость наличных русских войск на Дальнем Востоке. По имеющим у нас агентурным сведениям русские могут иметь на дальневосточном театре боевых действий не более шестидесяти пяти – семидесяти тысяч человек. Наша армия составляет более трёхсот тысяч штыков. Хочу сразу сказать, что дальнейшее накапливание русских в Манчжурии, если и будет увеличиваться, то должно происходить весьма медленными темпами.
     – Вы в этом уверены, маршал? – с некоторым сомнением спросил микадо .
     – Уверен, ваше величество! На этом настаивает и генерал-лейтенант Кодама Гэнтаро, который полтора года назад изучил дальневосточный край русских. Он утверждает, что слабое железнодорожное сообщение не позволит русским быстро сосредоточить на Маньчжурском театре большие силы. Тем более, не зная наши планы, русские будут обязаны выделить значительные силы для защиты Владивостока и Сахалина.
      Император усмехнулся. – Кодамо Гэнтаро… Это тот, кто утверждает: «в политике, как и в битве, острый топор лучше тупого кинжала». Наверное, он прав, господа. Но топор – это в прошлом… Вряд ли им победишь в наше время, – и император опять усмехнулся, и, тут же, поморщился, приняв серьёзный вид.
      – Одно дело наша победная война с Китаем, другое – Россия. Думаю, перечисленных вами одних этих преимуществ будет недостаточно. Не забывайте, господа – это Россия с её непредсказуемостью, необозримыми просторами и населением, преданного своему царю и церкви.    
     – Вы правы, ваше императорское величество! Именно огромные расстояния России будут играть нам «на руку».  Она имеет только одну железнодорожную ветку, соединяющую западную её часть с восточной. Следовательно, резко пополнить войска на Дальнем Востоке ей не представляется возможным. Помимо всего, генеральный штаб также исходит из превосходства нашего флота над русскими эскадрами Тихоокеанского флота. Это даёт нам возможность уже в начале войны путем уничтожения части русских кораблей приобрести господство на море и тем самым обеспечить беспрепятственную переброску наших войск на азиатский материк. Силы русского флота будут ослаблены распылением, связанным с необходимостью одновременной защиты Порт-Артура, Чемульпо, Владивостока и Сахалина. Помимо того, мы учитываем, что устаревшая материальная часть Тихоокеанского флота русских не имеет возможность своевременно ремонтироваться за отсутствием должного количества судоремонтных баз, доков и запасных частей в порт-артурской гавани. Ваше императорское величество, мы уверены в своем превосходстве и на море, и на суше. Обеспечение десантных и морских операций возлагаются на эскадры адмиралов Того и Уриу. Первый должен уничтожить русскую эскадру в Порт-Артуре, второй – высадить десант в Чемульпо и потопить немногочисленные русские корабли. Нападение на эти порты мы произведём одновременно, и не будем сразу объявлять России войну: фактор внезапности поможет нам без лишних потерь захватить Порт-Артур.
     – А что с Кореей? – поинтересовался император.
     – Видите ли, ваше величество, горная и малодоступная местность Восточной Кореи требует от нас высадки десанта не только в Чемульпо, но и в Цинампо, что, кстати, приблизит нашу армию к району для последующего наступления вглубь Манчжурии. Высадив десант в Чемульпо, наши войска несколькими партиями войдут в Сеул. Корейский император уже в курсе и возражать против ввода наших войск не будет.   
     – А как же иностранные корабли! И Чемульпо, и залив, насколько я помню, являются нейтральной зоной. Что скажет Великобритания, Америка, Франция, имеющие в Чемульпо свои корабли? – без особой строгости в голосе сказал микадо. – Да и итальянцы тоже молчать не будут, – добавил он.
     – Министерство иностранных дел Англии, ваше величество, дало понять нашим дипломатам, что не будет возражать против наших действий, и этого достаточно. Старший стационер рейда, английский командир Бэйли об этом информирован. Ваше императорское величество, нельзя упустить такой благоприятный для Японии момент, надо первыми напасть на русских.
     – Господа, кто-то из европейцев говорил: – Начать войну легко – трудно её закончить!
     – Почему же трудно, ваше величество, – закончить можно – победой, – поклонившись императору, уверенно заявил маршал Ямагата.
     Император задумался. Наконец, он произнёс: – В любой войне побеждает сильнейший! И это, – надеюсь, будут наши доблестная армия и флот.
     В зале раздались патриотические возгласы, слившиеся в один сплошной гул, чему удивился император. Маршал Ямагата вскочил, замахал руками, прося у присутствующих соблюдать тишину и проявлять уважение к императору. Наступила тишина.
     –  И, всё-таки, уважаемые члены Государственного совета, – произнёс император, – не торопитесь с принятием общего решения, с которым я, уверяю вас, соглашусь. Подумайте хорошенько.
     Император покинул зал заседаний.
    Споры в зале разгорелись сразу после резкого выступления генерала Мурата.
    Шестидесяти шестилетний Цунэзёси Мурат, самурай, член верхней палаты парламента, разработчик первой японской винтовки, а главное – любимчик императора, а потому позволявший себе многое, за что другим стоило бы в лучшем случае должности, с первых же слов насторожил присутствующих.
     – Господа, постараюсь быть краток, но должен предупредить вас: излишний патриотизм не всегда полезен в военном деле и – это факт. Не увлёк бы он Японию в катастрофу. Да, наша тревога на активные действия России в Корее  вызывает тревогу и не малую. Однако все призывы некоторых правящих сфер, – генерал бросил взгляд в сторону группы высокопоставленных сторонников войны, – о безусловной необходимости начать войну с Россией, не ведут ни к чему кроме риска. Мы же знаем, как Россия поглощает своих соседей. Знаем, как она съела Турцию, Кавказ, Сибирь… Теперь она поедает Маньчжурию и, ещё не прожевав её, уже запустила свои когти в Корею. И я боюсь, господа, аппетиты нашего соседа могут привести к непредсказуемым результатам. Не стали бы и мы…
     – Подавится, – послышалось из зала. – Не сгущайте краски, генерал!
     – Господин генерал, – произнёс один из членов Совета, – Япония требует от России одного – признания ранее заключённых с нами соглашений и тех последних требований к ней. И всё!.. В противном случае, Японию будет трудно удержать от войны.       
     – Чем дальше ждать, тем труднее выиграть кампанию, – раздался недовольный голос со стороны группы сторонников войны. – Так что, вы, господин Мурата, предлагаете?
     Старый генерал ответил не сразу. Задумчивым взглядом он обвёл своих коллег и только после этого произнёс: – С русскими лучше не воевать – лучше договориться. Для отвращения войны надо явить акт великодушия и очистить от своих войск Маньчжурию. Китайское население никогда не простит нам прошлой войны с ними. Взамен – потребовать от русских свободы действий в Корее.
      – Ещё чего…  – закричали из зала, – Корею мы и без согласия России возьмём.    
      Разразился яростный спор. 
      И, всё-таки, после долгих обсуждений и споров Совет принял решение: официально не объявляя войны, немедленно начать военные действия против России. 
      Именно тогда и было решено послать телеграмму японскому посланнику Курино в Петербург о разрыве дипломатических отношений. При этом Курино должен был убедить русских, что разрыв дипломатических отношений, якобы, вовсе не означает начало войны, это позволит Японии выиграть время.
      Как мы знаем, именно так и сделал барон Курино 24 января 1904 года. Одновременно с этим, сухопутные войска и флот получили приказ о начале военных операции против русского флота и сухопутных войск. И уже на следующий день японцы начали повальный захват русских пароходов в водах Желтого моря, в Корейском заливе и Цусимском проливе. Пароходы «Екатеринослав», «Мукден», «Россия», «Аргунь» и другие, а также находившиеся в портах Японии «Малайя» и «Маньчжурия», стали первыми жертвами. Совет также приказал флоту атаковать русские корабли в Порт-Артуре и Чемульпо. Только благодаря туману один их русских пароходов «Сунгари» успел проскочить опасную зону и прибыть в Чемульпо.   
      24 января, чрезвычайный посланник  Японии в Петербурге барон Синъитиро Курино в сопровождении своего военного атташе Акаси Мотодзиро (оставшегося, кстати, в приёмной) вручил министру иностранных дел России графу Ламздорфу официальную ноту японского правительства о прекращении переговоров и одностороннем разрыве дипломатических отношений.   
     Ламздорф весьма удивился этой ноте, кстати, высказанной японским посланником в ультимативной форме, и огорчённо произнёс: – Как же так, мы полностью удовлетворили ваши требования! Не находите, господин Курино, подобное заявление странным?   
     При этих словах русского министра на короткий миг губы японского дипломата  удивлённо дрогнули: ему не было известно, что русское правительство согласилось с их требованиями.  «Странно, – мелькнуло у него в голове. Однако, проявляя восточную невозмутимость, продолжая стоять с каменным выражением лица, Курино ответил: – Хочу дополнить, господин граф! Разрыв дипломатических отношений между нашими странами вовсе не означает начало войны. 
     – Мало верится, господин Курино в подобное дополнение. Это же война, господин барон? Вы хотите с нами воевать?
      С тем же выражением лица и надменной интонацией, присущей жителям страны Восходящего Солнца, японский посланник произнёс:
      – Господин граф, поверьте мне, я очень сожалею о нашем разрыве отношений, но на момент принятия этого решения, видимо, моему правительству не было известно о вашем положительном ответе на наш последний проект договора.
     Японский посланник задумался, после чего добавил: – Как неизвестно, по-видимому, и по сегодняшний день и час.
     – Вот как! Ни вы, ни ваше правительство ещё не ознакомились с нашим положительным решением по оному договору? Странно, очень странно… И какие действия собирается предпринять ваше правительство?
     – Господин Ламздорф, мне не известны планы моего правительства на будущее. Прощайте!
     На следующий день во дворе японской миссии в Петербурге запылали костры: горели документы миссии. И вскоре, японский посланник и его сотрудники покинули столицу российской империи, предварительно уплатив столичной телеграфной компании за последние две недели десять тысяч рублей.
     27 января 1904 года без объявления войны (как впрочем и в июне 1894 года, когда Япония вероломно напала на Китай) японские корабли под командованием вице-адмирала Того Хайхачиро ночью произвели первый обстрел русской эскадры на внешнем рейде Порт-Артура. Снаряды японцев существенно повредили несколько  русских кораблей, а днём того же дня корабли другой эскадры под командованием  контр-адмирала Урио Сотокити завязали бой с крейсером «Варяг» и канонерской лодкой «Кореец» в корейском порту Чемульпо. Оба корабля были затоплены экипажами.   
     Только через несколько дней после наглого нападения на Порт-Артур (по уверениям японцев случайного) и Чемульпо, Япония сообщила миру, что она находится в состоянии войны с Российской империей.
    Война между Россией и Японией началась! И началась она с обороны Порт-Артура, длившаяся триста двадцать девять дней. В начале января 1905 года оборона завершилась полным провалом и сдачей российского гарнизона. К тому же с гибелью нового командующего Тихоокеанского флота адмирала Макарова и его штаба в марте 2004 года на броненосце «Петропавловск», подорвавшегося на мине, ухудшилось положение и на море. 
      А пока, циркулярной телеграммой МИД России русский посланник в Японии граф Розен вместе с миссией был незамедлительно отозван из Токио, и эта телеграмма дошла до Токио без задержек.
      Провожали русского посланника японцы торжественно. Все министры, включая главу правительства обожаемого микадо, кланялись низко, говорили много, приклеенная улыбка не сходила с их лиц. 
     Первое время европейская и прочая пресса в своих изданиях высказывала слова сочувствия России по поводу вероломного нападения Японии, но очень быстро маски сочувствия были сброшены: всё реже стали звучать слова сожаления. И пошли легенды о самурайской доблести, сказочных японских мечах и священном ветре Камикадзе, когда-то спасшего Страну Восходящего Солнца от монгольских захватчиков. Американские и лондонские газеты запестрели статьями, где всё чаще встречались выражения: наши солдаты, наши корабли, хотя речь шла о японских войсках. А американский президент сообщил: «Япония ведёт нашу игру» и что, он будет доволен победой Японии, ибо она ведёт для Америки и Англии полезную войну. Он также заявил, что не допустит помощи России со стороны других стран, и тут же предупредил: если Франция и Германия попытаются помочь русским, то Соединённые Штаты немедленно станут на сторону Японии и пойдут «так далеко, как это потребуется в её интересах». Во как!    
     Ах, дорогой президент Теодор Рузвельт, никак забыли вы, как Екатерина Великая когда-то помогла вашим предкам в гражданской войне, послав корабли к вашим берегам… 
     Теперь понятно, почему в японских госпиталях позже появились американки, помогавшие японским женщинам-медсёстрам ухаживать за ранеными японскими солдатами. Американки еще не догадывались о страшных последствиях нападения этих самых японцев в будущем на Пёрл-Харбор, унёсших в 1941году тысячи жизней американских солдат… Не знали и японские женщины о мести американцев, сбросивших через сорок лет на их города ядерные бомбы, унёсших сотни тысяч жизней жителей страны Восходящего Солнца. Но это, читатель, будет ещё не скоро! А пока…            
      Уже в конце января 1904 года все российские газеты опубликовали царский  манифест о начале военных действий с Японией. В Енисейской губернии началась мобилизация: из многих российских регионов через эту территорию потянулись вагоны с войсками и грузами, вереницы подвод... Храпели уставшие лошади, из вагонов раздавались залихватские куплеты: «Едем, братцы, к Порт-Артуру, чтоб содрать с японца шкуру». Ха-ха-ха!
     Подле газетных тумб, да, собственно, везде, где были развешены листовки с текстом царского указа, особенно в первые дни, собирались толпы людей. Обязательно находился грамотный, а чаще – студент, который с выражением читая текст, часто делая паузы, потому как за его спиной раздавались откровенные нецензурные слова в адрес подлых японцев.
      – А ну, тихо все, – польщённый вниманием к своей особе, начинающим баском покрикивал  парень на взрослых. А вновь подошедшие граждане требовали читать с самого начала. Глашатай нехотя, но начинал читать сызнова.  –  Ладно, слушайте, граждане, об чём пишет государь наш батюшка.
 
     «ВЫСОЧАЙШИЙ МАНИФЕСТ БОЖИЕЮ ПОСПЕШЕСТВУЮЩЕЮ МИЛОСТИЮ,
 МЫ, НИКОЛАЙ ВТОРЫЙ, ИМПЕРАТОР И САМОДЕРЖЕЦ ВСЕРОСИЙКИЙ,               
Московский, Киевский ... и прочая, и  прочая, и прочая.               
Объявляем всем Нашим верным подданным:               
     В заботах о сохранении дорогого сердцу Нашему мира, Нами были приложены все усилия для упрочения спокойствия на Дальнем Востоке. В сих миролюбивых целях Мы изъявили согласие на предложенный Японским Правительством пересмотр существовавших между обеими Империями соглашений по Корейским делам. Возбужденные по сему предмету переговоры не были однако приведены к окончанию, и Япония, не выждав даже получения последних ответных предложений Правительства Нашего, известила о прекращении переговоров и разрыве дипломатических сношений с Россиею…
      – Ишь, подождать не могут, тоже мне прынцы, – послышались выкрики из толпы. – Гнать их надоть взашей.
       – Не предуведомив о том, что перерыв таковых сношений знаменует собою открытие военных действий, Японское Правительство отдало приказ своим миноносцам внезапно атаковать Нашу эскадру, стоявшую на внешнем рейде крепости Порт-Артура.
      По получении о сем донесения Наместника Нашего на Дальнем Востоке, Мы тотчас же повелели вооруженною силою ответить на вызов Японии. Объявляя о таковом решении Нашем, Мы с непоколебимою верою в помощь Всевышняго и в твердом уповании на единодушную готовность всех верных Наших подданных встать вместе с Нами на защиту Отечества, призываем благословение Божие на доблестныя Наши войска армии и флота.
     Дан в Санкт-Петербурге в двадцать седьмый день января в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот четвертое, Царствования же Нашего в десятое.
     На подлинном, Собственною Его Императорскаго Величества рукою, подписано:
                НИКОЛАЙ"
     Люди слушали, опять ругали басурманов-японцев, долго не расходились и до хрипоты спорили о сроках войны. Патриоты предрекали быструю расправу над Японией. – Дык, а куды эти япошки денутся супротив нас! – соглашались россияне.   
     Однако всё пошло как-то не так!
      Причины задержки российского дипломатического ответа, отправленного в Токио 24 января 1904 года, для историков и по сей день является загадкой. Что это – случайность или спланированная Японией диверсия? К тому же, из-за поломки телеграфа (что тоже весьма странно), с середины января отсутствовала связь с дипломатическими миссиями России в Сеуле, Чемульпо и других городах Кореи. Также не было связи Сеула с Порт-Артуром, а потому, о разрыве дипотношений с Японией в Сеуле и Чемульпо известно не было.
      Не имея приказа главы русской миссии в Корее Павлова, крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец» не могли заблаговременно покинуть рейд и выйти в открытое море. И это сыграло роковую роль в дальнейших событиях.

Порт-Артур
                      
    Проводив 1899-й год от Рождества Христово, отжевав сочиво, и после поста успев основательно разговеться, начало двадцатого столетия жители России встретили весело и беззаботно. И на то были основания: экономика страны неуклонно шла вверх, на территории неспокойной Европы и необъятных просторах России не раздавалась пушечная пальба, не велись сражения. И не мудрено: длительное время ни одна пушка в Европе не могла выстрелить без согласия на то российского самодержца, а потому 1900-ый год, хоть и начался с нелюбимого всеми понедельника, зато обещался быть мирным и спокойным. В Новый год гремели праздничные салюты, люди дарили друг другу подарки, веселились на балах, на улицах детвора штурмовала снежные крепости, хулиганила, швыряя в прохожих снежки. Галантерейные купцы потирали руки, подсчитывая новогоднюю прибыль. 
       Газеты, помимо рекламы (куда же без неё), в эти дни скупо сообщали о событиях в мире и стране: «Землетрясение в Тифлисе разрушило десять деревень и погибло около тысячи человек; в Богемии и Моравии бастуют семьдесят тысяч горняков; Хаузер сменил Муллера на посту федерального президента Швейцарии; в Индии сильнейший голод; В Китае сто тысяч повстанцев переместились в провинцию Чжили…      
     Обыденно и скучно, господа! А потому подобные сообщения, тем более в начале января у граждан не вызывали особых переживаний. Прессу, если и читали, то наспех, а после бормотали: «Да ну, нам-то, зачем знать об этом!». Хотя, одна небольшая статья в «Кронштадтском вестнике», посвящённая строительству в китайском Порт-Артуре базы для стоянки Тихоокеанского флота, кой кого заинтересовала. По словам одного из руководителей проекта строительства этой самой базы, работы, мол, ведутся совсем уж медленно, не качественно, и он требовал от военного ведомства прислать в Порт-Артур достойных российских офицеров. И так…

     Июль 1900 года… Душно. Ночью прошёл дождь. Влажный, липкий полуденный воздух… Дышать трудно. На пересечении трёх улиц, образовавших в старом квартале Порт-Артура небольшую площадь, в тени большого дерева возрастом под стать кварталу, раскинувшего во все стороны свои похожие на щупальца осьминога корявые ветви, в окружении нескольких человек славянской внешности, стоял молодой человек. Прикрыв глаза, он громко, с надрывом декламировал стихи, держа в одной руке соломенную шляпу, другой – отчаянно жестикулировал во время чтения, не забывал при этом подтягивать полотняные брюки, сползающие с его тощей фигуры. Его внешний вид не вызывал сомнения, – волонтер-студент, прибывший с друзьями на поезде из Петербурга. Стихи студента были так себе, но парень так феноменально плохо их читал, что именно этим и привлекал к себе внимание немногочисленных слушателей и проходивших мимо прохожих. Со стороны литературные потуги студента были смешны: славяне   слушали и хихикали, ни черта не понимающие местные, восхищённо цокали языками.
      Громкий голос любителя стихов с ужасной интонацией привлёк внимание вышедших из расположенного неподалёку ресторана китайского дельца Тифонтая двух мужчин, один из которых был в форме морского офицера, второй – военного инженера, державшего в руках трость. Мужчины остановились, тот, что в кителе, вытирая платком от пота шею, удивлённо посмотрел на своего товарища.
     – Не обращайте внимания, это студент из Петербурга. Их тут несколько человек. Мода у столичной молодёжи пошла… Решила помочь стране. Побросали учёбу в университетах и рванули на строительство нового российского города у «чёрта на куличиках». Теперь, вот, пытаются привить здешним жителям столичные штучки горланить на улице. 
     Мужчины продолжили свой путь. Они шли не спеша, часто останавливались, и тот, что в форме инженера – франтоватый, небольшого роста с аккуратными усиками на живом подвижном лице, что-то говорил и говорил. Внешний вид этого франта портил большой с красноватым оттенком нос, и это было комично. Легко можно было представить себе ситуацию, в которой подобная  внешность смахивала бы на человека пьющего: под Новый год – на деда Мороза, в обычные дни – на пьяницу.
     Изящной тростью инженер показывал своему визави на то или иное чем-то значимое городское строение и подробно, а главное – с удовольствием, рассказывал его историю. Несмотря на примерно одинаковый возраст, второй мужчина явно отличался от своего товарища. И дело не только в более крупной комплекции, пышных усах и бородой, вся его внешность: раскачивающаяся походка, присущая морякам, манера говорить, немногословность, выдавала в нём человека спокойного, уверенного в себе и трезвого в своих рассуждениях:  другими словами, знающего себе цену.    
    Обходя поблёскивающие под лучами полуденного солнца не успевшие впитаться в землю после ночного дождя лужи, морской офицер недовольно бурчал: – Боже, какая духота и грязь! Это и есть, Сергей Васильевич, ваш Невский проспект… А посуше нет дороги?   
    – Можем рикшу взять, не хотите?
    – Покорно благодарю, считаю издевательством ездить на человеке, впряжённого в коляску. Не по-христиански это как-то, сударь.
    – Ну, нет, так нет.
    Слегка скривив губы, морской офицер промолчал.
    – А наши офицеры этим не брезгуют. Иногда выйдут ночью пьяные из ресторации «Ставрополь» и давай «скачки» на рикшах устраивать... Нет, а как им  развлекаться ещё?.. Основная часть офицеров живёт без семей, – скучно. Семейным-то легче: в период осенних дождей и сильных ветров, сели на пароход, и в Японию маханул. Там и климат помягче, и продукты подешевле.
     Видя, что разговор на эту тему его визави неприятен, инженер сменил тему.    
     – Так вы говорите духота…  Ха… Привыкайте! Здесь погода переменчивая: то жара, то сплошные ливни. Вы ещё зиму не видели: снега нет, морозы, сильные ветра…  А на море – тайфуны!  А по поводу дорог… Вы, милостивый государь, дорогой Владислав Фёдорович, имейте терпение. Несмотря на всё это – мы строимся. Да-с – строимся! Хотя, со слов военного инженера господина Величко, чей проект воплощается в жизнь, темпы строительства могли бы быть и получше… С чем однако я не согласен. Да-с… При таком слабом финансировании – не согласен. Я, милостивый государь, определённый опыт в этом уже имею. До приезда сюда работал на строительстве Либавского порта и порта Дальнего. И там, и там тоже большие стройки: миллионы идут на оборудование доков и пристаней, нам – что останется. Этак мы, вообще, можем остаться без нормальных доков, так и будем использовать кессоны. 
     – Либава – порт «Императора Александра Третьего», – уточнил офицер.
     – Именно так! В честь императора назвали.
     Инженер огорчённо вздохнул и мечтательно произнёс: – Вот на стройку в  Либаве Петербург денег не жалеет. Боюсь, скоро нам вообще не будет хватать этих самых  рубликов. Надеюсь, вы знаете, что весь наш проект по улучшению крепости с акваторией, а это ни много ни мало около девяти вёрст, оценён более тридцати двух миллионов рублей. Правый фланг укреплений находится на юге и упирается в горный массив Ляотешаня… Да, собственно, что я вас затрудняю мелочами, вскоре сами всё узнаете.
     – Сумма весьма значительная, – уходя от прямого ответа, произнёс морской офицер.
    – Только поступает она, милостивый государь, далеко не в полном объёме. Вот над чем господину Величко стоит поломать голову, а не жаловаться на темпы строительства.  Впрочем… – инженер махнул рукой, – не наше это дело. Вот дороги – согласен, точно надо строить и ремонтировать. Но сие не есть главное: главное, как можно скорее закончить реконструкцию сухого дока для крупных кораблей, углубить внутренний рейд и прочее. А потом «руки дойдут» и до дорог, дайте время.
    – И это правильно, Сергей Васильевич, – согласился офицер. – Флот без… Но инженер его перебил.
    – Вы бы видели этот Порт-Артур года два назад... Посёлок с населением около четырёх тысяч человек, вся прелесть которого в наличии малозамерзающей бухты.  А теперь… Вот посмотрите, господин Руднев, – инженер тростью махнул в сторону новостроек, – как за считанные месяцы вырос новый город. А железнодорожный вокзал, на который вы совсем недавно прибыли, не пример ли?
     В знак согласия Руднев развёл руками. – Согласен, конечно.
     – А позвольте полюбопытствовать, Всеволод Фёдорович, как долго вы путешествовали по просторам матушки России?
     – Вся дорога от Москвы до Порт-Артура в скором поезде заняла чуть поболе тринадцати суток. Билет, конечно, не дешёвый – двести семьдесят два рубля, но оно того стоит – обслуживание прекрасное. Одно плохо – духота в вагоне. Зато сочная зелень сибирских лесов и полей за окном за время путешествия меня поразила. Красота-то какая у нас в России! Я-то привык к другим просторам – морским. Но виды после Харбина, Мукдена и прочих китайских городов меня расстроили – голые жёлто-серые холмы и горы, покрытые карликовыми кустарниками, убогие фанзы китайских деревень, а ближе к Порт-Артуру местность меня совсем уж не впечатлила: скалистые, раскалённые зноем горы. В общем, Сергей Васильевич, вынужденное двухнедельное безделье меня, честно скажу, утомило, и поверьте – устал я.   
     – Я вас понимаю! С другой стороны, разве можно было раньше представить себе такой срок поездки? Месяцы уходили…
     Офицер вздохнул. – Это меня и успокаивает. Он кивнул в сторону рейда и, впечатлённый морским простором, несколько смущённый впечатлением от увиденного, произнёс: – Вот природа… Чтобы не делалось на море – всё живописно, всё нравится. И мне, кажется, всю жизнь можно смотреть на это – не надоедает. Конечно, сие не океанские просторы… И умолк. Затем добавил: – Надеюсь, и эти  просторы позволят нам иметь годный для флота порт.
      – Да как сказать. Особых преимуществ пока нет. Если внешний рейд широкий и глубокий, то узкий проход, соединяющий с внутренними акваториями  –  мелкий, к тому же подвержен сильным восточным и южным ветрам. Плюс эта узкая чёртова горловина… Во время отливов глубина вообще опасна для крупных кораблей. Нужны большие дноуглубительные работы. Преимущество порта одно – почти не замерзает, холодной зимой море покрывается только тонкой ледяной коркой. 
     – Ну, это не мешает движению кораблей.
     – Хорошо и то, что гористая местность вокруг Порт-Артура позволяет иметь выгодные оборонительные укрепления. К тому же порт имеет построенные ещё китайцами, какие-никакие, судоремонтные мастерские, небольшой сухой док для малых судов, и прочие механизмы. Конечно, всё это требует капитальных реконструкций. И что плохо – во время войны Китая и Японии многое разрушено.   
     – Да уж, заметил, работы здесь много: флот не может развить боевую деятельность без доков, ремонтных мастерских,  безопасного фарватера, складов для хранения боезапаса, продуктов, казарм… – сделал заключение Руднев.
     –  С ремонтом, действительно, беда, господин капитан второго ранга.  Обещанные нам станки, без малого около полусотни, пока вообще не поставлены. Обычный лист обшивки мы вынуждены заказывать в Шанхае, а коль – война!.. А ещё, проблема – вода. Для питья она крайне низкого качества и опасная из-за частых холерных вспышек. И все это понимают, а ассигнование на водоснабжение всё равно постоянно откладывается. Так что вам на своей должности не придётся скучать, уж это я вам обещаю.
     – А то, что за дом, – штаб? – прикрыв рукой глаза от солнца, всматриваясь вдаль, поинтересовался Руднев. 
     –  Нет, что вы, – усадьба нашего наместника господина Алексеева и, заметьте, пожалуй, лучшая в Старом городе. Вы ещё не представлялись ему о прибытии?
     – Завтра планирую.
     – Там есть прекрасный сквер, не забудьте его посетить. А вон там, – левее, здание Русско-Китайского банка. Его организовали для строительства железной дороги, который учредил общество по строительству магистрали. Говорят, сия идея принадлежала господину Витте. Акции общества могут покупать и русские, и китайцы. Между прочим, Владислав Фёдорович, хочу похвастаться: я – ваш покорный слуга, состою в акционерах банка, куда и вам, господин Руднев, предлагаю вступить.
     – Идея заманчива, конечно. Освоюсь на новом месте, подумаю.
     – Подумайте, подумайте… Российские предприниматели просто так «на ветер деньги не бросают» – чувствуют перспективу барышей!  А за этими стройками, отсюда не видно – реальное училище, и целая улица жилых домов. Людям продают земельные участки. Начальство на эти цели денег не жалеет: стройтесь, бросайте корни, граждане…  Говорю же, скоро не узнаем город.
      – А где казармы и здание флотского экипажа?
      – Как где?  Вон там, – инженер махнул рукой в стороны гор, – есть пресноводное озеро, и там выстроены казармы для солдат и здание флотского экипажа для моряков. А недалеко от них корпуса инженерного ведомства, в коем я имею честь состоять. Места в том районе сравнительно неплохие, не зря его облюбовали флотские офицеры, вовсю себе дома строят.   
    Мужчины остановились перед очередной лужей, по которой только что, едва не застряв колесом в вязкой грязи, проехала гружёная телега, запряжённая двумя понурыми, уставшими лошадьми. Судя по окрикам, возница был русским и при виде офицеров, сняв с головы свой картуз, кивнул в знак приветствия.
     – Это он с вами здоровается, господин Руднев. Любят строители моряков. Нас – инженеров стараются не замечать, потому как брак их замечаем, и не платим за халтуру. Вы скоро на своей должности с этим столкнётесь, уверяю вас.
     – Так уж плохо всё?
     – Да нет, но хотелось бы лучше.
     – Казнокрадство, поди, процветает?
     Инженер как-то сразу стушевался, и Рудневу даже показалось, что от его вопроса Сергей Васильевич покраснел, однако выдавил из себя: – Да, как сказать – не без этого, конечно. Вы ещё познакомитесь с неким китайским купцом Тифонтаем, держащего трактир, который мы только что имели честь посетить, и он же поставляет в порт продукты. А ещё вы познакомитесь с господином Гинзбургом, ведающего поставками угля и оборудования. Оба – тёмные личности, скажу я вам.
      Выбирая  место посуше, перепрыгивая через небольшую лужицу, Руднев всё же угодил одной ногой в грязь. Чертыхнувшись, он посмотрел на своего спутника и в сердцах пробурчал: – И почему Порт-Артур? Весьма странное название для этой забытой богом деревни.
     – Люйшунь – старое название городка. А почему вдруг английское название…
Здесь полной ясности нет. Со слов старожилов, где-то во второй половине прошлого века в гавани чинился английский корабль, которым командовал некий лейтенант Уильям Артур. После этого на своих картах британцы стали помечать это место Порт-Артур. Почему – никто не знает… Так и пошло…
     Обойдя ещё одну лужу, мужчины вышли на сухую дорогу. Словоохотливый инженер продолжил разговор. – Вы, господин Руднев, приехали сюда в самый разгар строительства. Хлебнёте ещё проблем, смею вас заверить. Подрядчики работают медленно, халтурят… Цены на объекты кратно завышают… Глаз да глаз за ними нужен. Наш комендант крепости генерал-лейтенант Стассель, по мне так, с ними слишком любезничает. Мало чем от него отличается и командующий эскадрой адмирал Старк. Отсюда и проблемы, проблемы… Так что, милости просим, господин Руднев, включайтесь в работу! Кстати, хочу дать совет: ни боже мой, не поддайтесь чарам наших главных местных дам: Вере Алексеевне – супруге господина Стасселя, и Марии Ивановне – благоверной нашего вице-адмирала Старка: не принимайте сторону ни одной из них. 
    – А что так?
    – Страшнее обиженной женщины зверя нет. У них идёт борьба за лавры первой дамы Порт-Артура и, сами понимаете, – покровительство одной, не перекроет скрытую месть другой.   
    – Постараюсь воспользоваться вашим советом, Сергей Васильевич. Говорите, проблемы со строительством… Я с генералом Стасселем вчера уже встречался и, должен вам сказать, Анатолий Михайлович особых проблем в строительстве не видит.
      – А что он ещё может сказать? Говорят, он креатура самого генерала Куропаткина…
    Руднев не стал  вдаваться в подробности взаимоотношений среди сотрудников. Он скептическим взглядом обвёл улицу: серые одноэтажные дома, редкие автомобили, воняющие выхлопными газами, многочисленные рикши, запряжённые китайцами, и огорчённо, с глубоким вздохом, произнёс: – Честно скажу вам Сергей Васильевич, я без удовольствия принял своё назначение на эту береговую должность. Я – морской офицер, всю жизнь проведший в море, и вдруг – душная, прокуренная канцелярия…
     – Ну, что вы  моряк и без формы видно, – походка у вас в развалочку. Кстати, Всеволод Фёдорович, знакомы вы с нашим главным начальником Порт-Артура господином Алексеевым, он тоже в море провёл немало лет.         
     – Знаком, конечно. Я когда-то ещё лейтенантом под его началом служил. Был с ним в заграничных плаваниях на крейсерах «Африка» и «Адмирал Корнилов», где Евгений Иванович, будучи ещё капитаном первого ранга, был командиром. Подозреваю, он и вспомнил обо мне… – недовольно произнёс Руднев.
    – А правда, Всеволод Фёдорович, говорят наш адмирал Алексеев внебрачный сын самого императора Александра Второго, брата Александра Третьего? – на всякий случай посмотрев по сторонам, спросил Сергей Васильевич.
    – Говорят… да сие мне точно не известно. Мало ли чего болтают в народе. Зато я наверняка знаю про его слабость рассказывать неприличные анекдоты. Затем
усмехнулся и с иронией добавил: – В этом у него талант… 
    – Анекдоты – эка невидаль! Этим талантом и я владею, – произнёс инженер и, вздохнув, прошептал: – И чего моя маменька по молодости не встретила хотя бы самого завалящего венценосного кавалера?!.. 
    Последнюю фразу инженера Руднев не расслышал. А инженер продолжил расспрашивать прибывшего из столицы Руднева.
     – А говорят, первым предложил царю занять Порт-Артур господин Муравьёв.  Или Витте?    
    – Кто первый, говорите… В Петербурге до меня доходили слухи, якобы, занять этот порт, действительно, предложил императору тогдашний министр иностранных дел господин Муравьёв, доказывая царю, мол, не мы, так англичане его заберут. Император согласился. Кстати, Сергей Юльевич Витте, будучи министром финансов, уж не знаю по какой причине, как-то без особого энтузиазма относился к этой затеи.
     – Ну, по поводу министра Витте я, господин Руднев, не в курсе, а что именно  Муравьёв в ноябре 1997 года убедил государя занять этот порт, известно всем. А как иначе, Всеволод Фёдорович: немцы в то время заняли Циндао, французы – порт Юнань, англичане захватили бухту Вей-Хай-Вей на северном побережье Шандуня и как мухи, пардон, говна, кружили вблизи Порт-Артура, выискивая удобный предлог для высадки своих десантов… Всем нужен был в этом районе незамерзающий порт. Вот контр-адмирал Дубасов в марте следующего года и привёл из Владивостока эскадру на рейд, а пароход «Саратов» высадил на берег две сотни забайкальских казаков и дивизион полевой артиллерии.   
     – Как я понимаю и китайское, и японское правительство сие не очень обрадовало.
     – Верно! Местное начальство поначалу-то возмутилось и не соглашалось на передачу, но Дубасов под «прикрытием» корабельных орудий без всяких дипломатов самолично провёл переговоры с местными генералами.  И, что уж там – не секрет, вручил генералам взятки золотой монетой, после чего китайский гарнизон покинул крепость, оставив нам пушки вместе с боеприпасами. Государь император по такому случаю издал указ, в котором объявил высочайшую благодарность адмиралу Дубасову, всем чинам эскадры и сухопутных войск.
       Инженер посмотрел по сторонам и доверительным тоном добавил: – Но хочу сказать, сам-то адмирал весьма критически отзывался по поводу порта, называя его мышеловкой. И, действительно, в него сложно зайти, сложно выйти… Узкий и неглубокий фарватер… Слишком много времени для этого требуется броненосцам, да и то только во время приливов. Да, вы сами в этом убедитесь, Всеволод Фёдорович.
      – А что с населением? Как оно восприняло наш приход?
     – Население… Поначалу-то испугались помня японскую резню во время войны, и покинули город, но, убедившись, что русские не собираются творить злодеяния, через несколько дней вернулись. Китайцы вообще-то народ послушный, раз их начальники согласились, перечить не стали. Скажу больше – довольны… А чего им быть недовольными – появилась работа, снабжение… Каждую неделю в порт заходят гражданские пароходы с грузами, воинскими частями, служащими и мастеровыми. Выгружают массу товару разного. В городе выросло население, одних русских не меньше шести тысяч и становится всё больше. Кирпичные, известковые, табачные фабрики... Чем плохо?  Дома строятся, типография газеты «Новый край» открылась, заработала конечная железнодорожная станция. Восстанавливается малая верфь, арсенал… Ресторации, трактиры… Что и говорить, жизнь оживилась. Какое тут недовольство? Опорная база российского Тихоокеанского флота, как ни как! 
     Инженер помолчал, и добавил, – Вот, сколько информации я вам успел сегодня выложить, Владислав Фёдорович!
     – Благодарю, Сергей Васильевич! Да… перспективы впечатляют, – не совсем радостно, произнёс Руднев. – Работы и впрямь непочатый край. Я вчера успел осмотреть порт со стороны моря с борта катера и удивился: сначала увидел длинный горный хребет, круто обрывающийся в море, затем унылые скалы без всякой растительности и, верите ли, Сергей Васильевич, на меня повеяло тоской и унынием. Я даже тогда подумал: боже, куда меня занесло?
      – Что вы, Владислав Фёдорович, какое уныние… Зайдите, к примеру, на вершину Золотой горы и перед вами откроется прекрасный вид на весь Порт-Артур и залив – дух захватывает! Так что, не переживайте, привыкните.
     Вскоре Руднев и его спутник подошли к порту. Взгляду открылась панорама с мало различимыми тёмными пятнами боевых кораблей на внешнем рейде и грозными обводами корпусов на внутреннем. В самом порту, у причалов, стояли два плавучих крана, буксиры тащили гружёные баржи, по акватории порта двигались небольшие сухогрузные пароходы, сновали катера и джонки. Привычный портовый шум дополнял звон склянок, трели корабельных свистков, короткие и резкие гудки судовых тифонов. У причалов, где местные рыбаки выгружали свой улов, громко галдя, барражировали стаи птиц, выхватывая мелкую рыбу из плетёных корзин. Нещадно  коптя дымовыми трубами, на внутренний рейд входил большой сухогруз.
     Налюбовавшись привычной деловой жизнью порта, мужчины продолжили свой путь. Вскоре они подошли к дому, выделенный администрацией для нового старшего помощника порта. 
     Когда-то принадлежащий какому-то китайскому мандарину, дом был разукрашен драконами и прочими фигурами древней китайской мифологии, и больше напоминал небольшой дворец.
     – Судя по вашему жилищу, вам, как я понимаю, недолго быть холостяком?
     – Обживусь, а там, надеюсь, и семья прибудет. А вас, Сергей Васильевич, милости прошу почаще навещать меня.
    На этом мужчины расстались.
    Руднев открыл калитку. Тень от деревьев во дворе создавала пусть и не желанную прохладу, но прикрывала голову от палящих солнечных лучей. Новый хозяин дома снял мундир, передал его вышедшему навстречу слуге, и с удовольствием сел на скамейку в тень.
     Офицеры и сотрудники штаба администрации порта встретили нового старшего помощника не сказать чтобы неприязненно, но с некоторой долей осторожности. И причина была: должность соответствует уж никак не меньше капитана первого ранга, а то и адмирала, а тут – всего-то второго ранга. «Блатной…», –  решили многие. Однако совсем скоро даже лёгкий флёр недоверчивости к новому руководителю испарился: Руднев умел работать и располагать к себе людей.
     Должность старшего помощника командира порта, – хлопотная, требующая постоянного присутствия на объектах строительства, всецело поглотила Руднева.   С утра до вечера он встречался с разными строительными и снабженческими подрядчиками. И совсем скоро убедился в правдивости слов своего знакомого инженера: не все подрядчики работали честно. Казнокрадство действительно процветало, и не на последнем месте здесь были именно Гинзбург и китаец Тифонтао.
     Ну, китаец, ладно – бог с ним, но наглость прожженного дельца Гинзбурга, в конце концов, вывела Руднева из терпения. Он записался на приём к главному начальнику и командующему войсками Квантунской области и морскими силами Дальневосточного флота генерал-лейтенанту и вице-адмиралу Алексееву. В это время последний как раз пышно праздновал получение очередного звания генерал-адъютанта.
      Это был неглупый человек, довольно смелый, высокий импозантный мужчина, никогда не имевший собственной семьи. Однако, как покажет время, стратегическим видением происходящих событий он не обладал.
     Встреча состоялась. Изложив последнему факты коррупции мошенника Гинзбурга, в конце беседы, и к своему удивлению, Всеволод Фёдорович услышал от новоиспечённого генерал-адъютанта странные слова:   
    – Как своему бывшему сослуживцу, господин капитан второго ранга, советую вам успокоиться и в дела Гинзбурга не вмешиваться, ибо это может принести большие неприятности и вам, и мне.
     При этом напряжённый взгляд его маленьких глаз пристально следил за реакцией подчинённого, который, по-видимому, порывался что-то ему возразить. На широком лбу наместника обозначились две глубокие морщины, явные предвестницы растущего недовольства. Однако честный, бесхитростный взгляд своего бывшего лейтенанта успокоили его. С нотками притворного благодушия, совсем тихо, почти шёпотом, он добавил: – У нас с вами, господин Руднев, разница в годах двенадцать лет и, как старший товарищ, я поделюсь неким секретом. Этому, как вы изволите говорить, проходимцу Гинзбургу, покровительствует «его императорское высочество» сам великий князь Кирилл Владимирович… Надеюсь, вам не надо объяснять далее… И облегчённо вздохнув, Алексеев многозначительно поднял указательный палец вверх, намекая на царскую непогрешимость. Морщины на его лбу тут же разгладились, взгляд потеплел и он, давая понять, что аудиенция окончена на прощание соизволил даже протянуть Рудневу свою руку.
     Пожимая руку Алексеева, Руднев на прощание попросил его уделить ещё несколько минут. – Что-то ещё, господин Руднев? – без особого желания поинтересовался Евгений Иванович.
    – Я бы хотел обратить ваше внимание на шпионаж в Порт-Артуре, порою до наглости открытый.
    – Вот как! Что вы имеете ввиду?
    – Помимо японцев, одетых под китайцев, в городе промышляют шпионы и других национальностей, прежде всего англо-американцы, коих по моим приблизительным подсчётам ни как не меньше двухсот пятидесяти. Под всякими вывесками самым беззастенчивым образом они собирают важные в военном отношении сведения.
    – Постойте-ка, все английские и американские подданные высланы за пределы Квантунской области, разве это не так? Вы не знали?
    – И, тем не менее, они есть в Порт-Артуре.
    – Ну, и каким образом иностранцы собирают военную информацию?
    – Ночные оргии офицеров гарнизона крепости и флота в ресторанах, азартная карточная игра, дома терпимости… чем не благодатная почва для иностранных разведок, ваше высокопревосходительство.
    – Ну, не знаю, не знаю… Так ли это! Возможно, некоторые иностранцы приняли другое подданство, а потому – для нас недоступны. А что касается японцев, то… – Алексеев пожал плечами, – нелёгкая, скажу прямо, задача. Наших агентов к ним не пустишь, разрез глаз не тот, сами понимаете. Да и потом, японцев в Артуре не так уж и много, каких-то, коль память мне изменяет, семь сотен человек. На сорок две тысячи жителей – совсем немного. При том, что из них семнадцать тысяч наших подданных, болтающих языками, где не попадя. Уж извольте следить за своими подчинёнными, дабы лишнего не болтали и документы не разбрасывали на видных местах. Всего доброго, господин Руднев.
    Известие о связях Гинзбурга с царским родственником неприятно удивило Руднева. Он уже имел некоторое представление о царском родственнике: кутила, прожигатель жизни, частый посетитель злачных мест в Петербурге и в Порт-Артуре. Напялив мундир капитана второго ранга гвардейского экипажа, Кирилл Владимирович при посещении кораблей повсюду расточал зуботычины, нагоняя страх на матросов и офицеров. «Видимо, царский родственник – новоявленный офицер, был как-то связан с Гинзбургом, а иначе, откуда у этого кутилы деньги на кутежи?», – решил Владислав Фёдорович.
     Самое удивительное, что, несмотря на трудности, Рудневу, всё-таки, удалось убедить генерал-адъютанта уволить воровитого Гинзбурга. На какое-то время крупное воровство пошло на убыль. А ёще Руднев выявил в окружении Алексеева английского агента полковника разведки «Интеллидженс сервис» некого Ньюмана. Перед лицом неопровержимых фактов Алексеев был вынужден издать приказ о высылке господина Ньюмана за пределы Порт-Артура и Квантунской области.
      Серой лентой для Всеволода Фёдоровича замелькали однообразные дни. Невзирая на трудности жизни: дороговизну продовольствия, опасность в связи с частыми холерными заболеваниями, суровой зимы и свирепыми вьюгами, он решил перевезти в Порт-Артур семью. Весной 1901 года семья приехала.   
     С её прибытием личная жизнь Руднева стала радостнее, ведь с ним были жена и мальчики, к тому же приезд семьи избавил его от надоевшего ресторана китайца Тифонтая. Дом Рудневых стал местом частых встреч офицеров, сотрудников, и просто местных жителей. Но тут в городе вспыхнула очередная холерная эпидемия.   
     Руднев стал членом созданной в городе санитарной комиссии. Используя ситуацию, он добился выделение средств на улучшение в городе и кораблях качества питьевой воды. Эпидемия была ликвидирована. И, словно в награду за тяжёлый и опасный труд, в декабре 1901 года Владислав Фёдорович получил звание капитана первого ранга. По такому случаю, семья Руднева купила билеты на пассажирский пароход, курсирующий между Японией и Порт-Артуром.
     За время перехода Руднев обратил внимание на часто встречавшиеся в море японские военные корабли. Все они были окрашены в неприметный серый цвет, в то же время как русская эскадра блистала ослепительно белой окраской, видимой издалека. А ещё семья Рудневых проехалась по японской узкоколейной железной дороге. Владислав Фёдорович с интересом наблюдал из окна вагона поля японских крестьян, хоть и очень скромных размеров, но поразительно аккуратно обработанных. Учитывая специфику своей работы, он посетил некоторые заводы и мастерские и уже как специалист мог убедиться в талантливости японских техников и мастеров.   
     По приеду домой, о своих наблюдениях Руднев доложил своему непосредственному руководству, а по поводу окраски кораблей в защитный, более неприметный цвет, он сообщил даже Алексееву, но тот не придал этому факту никакого значения.   
      С июля 1902 года Руднев по совместительству стал исполнять обязанности  директора лоции и маяков Желтого моря. Работа его увлекла, он активно участвовал в гидрографических исследованиях, в результате которых были внесены многие поправки в лоцию и карты.
      Большая загруженность и плодотворная работа на всех должностях сделала старшего помощника командира порта весьма авторитетным и уважаемым офицером в Порт-Артуре. Однако популярность Владислава Фёдоровича не нравилась ни генерал-адъютанту Алексееву, ни самолюбивому вице-адмиралу Старку и его заместителям. Не сговариваясь, все искали случай удалить популярного офицера из порта. И такой случай вскоре представился.
     Ещё ранее, весной 1902 года в Порт-Артур пришёл крейсер «Варяг», которым командовал капитан первого ранга Бэр: грубый, жестокий в обращении с подчинёнными, особенно с матросами, человек. Не менее жестоким был и его старший помощник Крафт. Однажды с кран-балок сорвался и затонул крейсерский катер. Толи это была случайность, толи сделали намеренно доведённые до отчаяния матросы, сказать трудно. Но командир счёл это «злым умыслом» и доложил командованию. Тотчас прибыло руководство эскадрой, приказав   экипажу выстроиться на верхней палубе и выйти из строя тех, кто виновен в потоплении катера. И каково же было удивление начальства, когда вся  команда чётко сделала шаг вперёд. Командование эскадры доложила об этом случае в Петербург, и оттуда пришёл приказ освободить Бэра от командования «Варягом» «по болезни». Впрочем, Бэр от этого не пострадал, позже его зачислили на высокую должность в царскую свиту.
      Вот тогда наместник императора Алексеев нашёл способ «сплавить» Руднева из порта. Приказом по морскому ведомству в конце декабря 1902 года его назначили командиром крейсера «Варяг», что означало понижение в должности. Сотрудники порта, большей частью инженеры-механики, в память о совместной работе подарили Рудневу серебряную братину  весом около восьми килограммов. 
      В первые же дни новый командир крейсера своим приказом запретил рукоприкладство офицеров по отношению к рядовому составу, а на офицерском совещании сказал: - Пусть матрос чувствует, что вы для него не только начальники, но и воспитатели. Такой совет не понравился некоторым офицерам: – Это что ж такое, и ударить не смей? Опасные затеи, опасные!
     И через несколько дней старший помощник Крафт нарушил приказ, за какое-то нарушение ударил  матроса, что глубоко возмутило Руднева. Он немедленно отдал приказ о списании старшего помощника с корабля. Вместо него командование эскадрой назначило капитана второго ранга Степанова. Но и этот офицер вскоре  поднял руку на матроса. После жёсткого разговора с новым старпомом, Руднев предупредил последнего, что в случае повторении подобного и он будет списан с корабля.    
     А в воздухе уже пахло грозой. Нет, не весенней с тёплыми солнечными лучами и робким цветением первых самоцветов, – совсем другой – политической – мрачной и тревожной. Осенью 1903 года, учитывая напряжённую обстановку на Дальнем Востоке, Руднев отправил свою семью в Петербург, а сам полностью погрузился в руководство кораблём.
     Новый командир «Варяга» стал требовать от экипажа профессионального исполнения своих обязанностей. На крейсере шли постоянные тренировки, по указанию командующего эскадрой вице-адмирала Старка производились учебные стрельбы в открытом море во время посещения портов Китая, Японии, Кореи и патрулирования районов.
    В начале октября 1903 личный состав «Варяга» в числе других экипажей и войск порт-артурского гарнизона участвовал в военном параде, организованного наместником Алексеевым, и это не сильно понравилось японским властям, обиженным на представителя российского царя, обещавшего, согласно ранней договорённости, вывести российские войска из Маньчжурии.  Толи Алексеев забыл, толи специально, но делать этого он не торопился.
     16 декабря 1903 года, загрузившись углём, крейсер покинул Порт-Артур, направившись с разведывательным заданием в Корею в порт Чемульпо. Густо дымя четырьмя высокими трубами, оставляя за кормой буруны, «Варяг» набрал скорость. Чем дальше корабль уходил в море, тем яростней били волны в его борта. В двух десятках миль от Порт-Артура, на траверзе скалы Энкоутер, верный своим принципам, несмотря на холод и сильный ветер, Руднев провёл на «Варяге» учебные стрельбы из всех видов бортовых орудий, включая пулемёты. На следующий день «Варяг» прибыл к месту назначения. При постановке на якорь корабль обменялся салютами с корейской береговой батареей. В это время на рейде стояли канонерская лодка «Гиляк», английский крейсер II класса «Сириус», японский крейсер III класса «Чиёда» и северо-американская канонерская лодка «Виксбург».
      На следующий день Руднев поехал в Сеул, где встретился с главой русской миссии Павловым, последний передал ему некоторые сведения о деятельности японцев в Корее. На взгляд дотошного Руднева, сведения эти были весьма поверхностными, без деталей и не отражающие истинного состояния дел в Корее. Руднев разослал своих офицеров по крупным  станциям Сеульской и Фузанской железных дорог, где они увидели особенное оживление японцев.
     23 декабря крейсер снялся с якоря, взяв курс на Порт-Артур. Впечатление, оставшееся у Руднева после встречи с Павловым, создало у него мнение, что российский посланник был типичным чиновником-формалистом, мало  интересующимся событиями в Корее, особенно теми, которые свидетельствуют об угрозе России со стороны Японии.
     Обратный переход, хоть и короткий, но вымотал экипаж: всё время дул сильный северо-западный ветер, декабрьский мороз покрыл льдом весь бак и левый борт, которые пришлось сбивать ото льда. 
    По прибытию в порт Руднев тотчас отправился на «Петропавловск» к командующему эскадры вице-адмиралу Старку. Владислав Фёдорович в докладе отметил подозрительную активность японцев в Корее.
    – Не верьте, – для отвода глаз, господин Руднев.  Японцы проявляет активность с одной целью – повлиять на переговоры в Петербурге, не более того. На этот счёт имеются точные сведения. А вы, господин Руднев, немного передохните и готовьтесь следовать обратно в Чемульпо. Смените крейсер «Боярин» и будете находиться там в качестве российского стационера .
     Ну вот, читатель, вы немного узнали о командире крейсера «Варяг» капитане первого ранга Рудневе. И рассказ наш начался с Порт-Артура, откуда крейсер  вышел навстречу своему последнему бою, и куда он больше никогда не вернётся! 

Переход крейсера

 Жёлтое море штормило. Жутко завывая, в такелаже путался ветер. Тяжёлые волны били в корпус и, переваливаясь с борта на борт, корабль зарывался носом в набегавшие раз за разом волны. Разбиваясь о полубак и надстройки, потоки воды захлёстывали палубу и доходили до иллюминаторов ходовой рубки где, образуя мириады брызг, с шумом скатывались обратно. Стряхивая с себя десятки тонн воды, ста двадцати восьми метровый корпус корабля дрожал, вспарывал морскую стихию двумя винтами, но упорно шёл вперёд. 
     Четырех трубный бронепалубный крейсер  1-ого класса «Варяг» под самый Новый год направлялся в корейский порт Чемульпо.
 …Построенный в Филадельфии всего за двадцать месяцев американской фирмой «Вильям Крамп и К», крейсер, водоизмещением более шести с половиной тысяч тонн, несмотря на успешные ходовые испытания, имел конструктивные недостатки. При проектной скорости двадцать четыре узла, корабль после трёхлетней эксплуатации её выдавал в коротком режиме. Помимо всего были и другие просчёты при строительстве. Из-за спешки взять крупный российский заказ фирма Крампа подписала с русскими не совсем для себя выгодный договор, а потому за любое не соблюдение условий была вынуждена платить штрафы. И их было достаточно. Но в октябре 1899 года корабль, все-таки», был спущен на воду. Спуск прошёл благополучно, без повреждений корпуса. Особых торжеств не было.
 Приглашённый по такому случаю Алеутский и Северо-американский православный архиепископ отслужил молебен, посол России граф Кассини и бывший военно-морской атташе генерал-майор Мертваго (ну и фамилия) пожелали новому кораблю долгих лет службы на благо России, разбили бутылку шампанского о борт корабля и, собственно, на этом и разошлись.
 Потом началась достройка, установка оборудования, швартовые и ходовые испытания. Бесконечные претензии к верфи к качеству работы механизмов, споры с дирекцией по срокам и штрафам, и опять испытания. Однако всему приходит конец: в конце концов, крейсер покинул берега Америки. 
В начале мая 1901 года, завершив более чем 5000-мильный путь, под гром  салюта со стенки Купеческой гавани, «Варяг» отдал якорь на Большом Кронштадском рейде. Через две недели крейсер почтил своим присутствием император Николай II. Восхищённый грозными обводами, выкрашенного в белый цвет корпуса, высокими корабельными мачтами, а главное – бравым видом экипажа, выстроенного на палубе, растроганный самодержец пожелал простить американцам «некоторые конструктивные недочёты», в результате чего штрафных санкций к американцам Россия не применила. «Да бог с ними! Россия не мелочна!»,   решил император…   
      Очередной мощный поток накрыл палубу, корабль вздрогнул, нехотя погрузился в морскую пучину, затем не спеша вынырнул, под вой норд-оста отряхнулся, сбросил с себя тяжёлую ношу, и опять погрузился в воду, – и так до бесконечности.      
 «Собачья вахта»  закончилась, вахту принял старпом. В полутьме носовой рубки, слегка подсвеченной слабым фосфористым свечением приборов, облокотившись на компасную тумбу, старший помощник Степанов разглядывал в бинокль начинающий слегка сереть горизонт с редкими огоньками идущих навстречу судов. Возле штурманского стола копошился младший штурман мичман Нирод, недалеко от него, уткнувшись в иллюминатор, зевая, стоял старший штурман лейтенант Беренс. Отгоняя сон, лейтенант изредка делал круговые движения руками, приседал, тёр мочки ушей и, видимо, судя по его шевелящимся губам, проклинал этот надоевший шторм.
Не отрывая глаз от окуляров, обращаясь к рулевому, старпом недовольно произнёс: – Горелов, не спи! Одерживай, не рыскай, опилки тебе в нос. Держи курс.
– Есть, не рыскать, есть опилки мне в нос, вашбродь, – ухмыляясь, буркнул рулевой, приглаживая усы.
– Похами мне, Горелов, похами. Ишь, моду взяли, и слова не скажи… Мичман Нирод, что с барометром? Присутствующий в рубке подвахтенный матрос второй статьи Поликарп Воскресенский не удержался, и уже хотел было прыснуть со смеху, но вовремя спохватился, закрыв свой рот ладонью.
– Давление стоит на месте, не падает, Вениамин Васильевич, – отозвался мичман. 
Очередная волна захлестнула иллюминаторы. С шипящим шумом вода потекла вниз на палубу наружного мостика, опоясывающего рубку.  В районе шпигатов она забурлила, сливные трубы не справлялись, и вода угрожающе подошла к комингсам, грозя просочиться внутрь рубки.
     – Не мешало бы добавить пару шпигатов, Вениамин Васильевич, – произнёс старший штурман Беренс. – Не доработали конструкцию американцы, торопились…
     – Да только ли это, господин лейтенант, – добавил, тяжело дыша из-за своей полноты, поднявшийся на мостик старший механик Лейков. – Кораблю, считай, года четыре, а хвалёные водотрубные котлы системы Никлосса еле тянут и, вообще, – капризны и ненадёжны, трубки текут. Мои механики сутками на палубу не выходят на палубу дохнуть свежего воздуха: то одно, то другое… Нет, чтобы установить огнетрубные Бельвиля или Ярроу… Те, конечно, тоже не подарок, но давно освоены… А новые… Новые, где прикажете ремонтировать?  Где?.. Нормальной базы для ремонта в Порт-Артуре нет, только строится. Молчу уже про Чемульпо… А доки… Во Владике всего один док, в Артуре тоже, и тот без реконструкции малопригоден. А флот, к хренам собачьим, понагнали немалый!
     – Ну, завёлся… И чего вам не спится, Николай Генрихович? –  буркнул Беренс и, желая как-то осадить механика с его вечным нытьём, добавил: – А где обещанные проектные двадцать четыре узла, господин старший механик, а? От таких несправедливых слов Лейков взвился.   
    – Какие двадцать четыре?.. Говорю же – котлы! А насосы… А расход угля… При десяти-то  узлах сжигаем около шестидесяти тонн при проектной в пятьдесят две. А при такой погоде… да против ветра… Ещё два-три дня шторма и угля не хватит..
    – Николай Генрихович, хватит вам причитать! Что, все тридцать котлов ломаются? – съязвил Беренс.
    – Ну, все не все, а ломаются, от того и скорость падает, – пробурчал механик. – Молчу уже про подшипники на главных механизмах, металл ни к чёрту… Бога молю, что бы выдержали. А, поди, море совсем разгуляется, а подшипники накроются… Развернёт бортом и хана… Лучше малым ходом идти, всё меньше угля спалим.       
    – На малом ходу «Варяг» плохо руля слушается, – подал голос рулевой. 
    – А неча к Америке было привязываться, чего вот у немцев корабль не заказали…  На худой конец у себя бы построили, – продолжал сокрушаться механик.
    – Ладно вам, господа, недовольства высказывать, – произнёс старший помощник. – Строить корабли у нас дорого и долго.
     – Что долго – ладно, но почему дорого?.. Заклёпки из чистого золота, что ли… –  усмехнулся  Беренс.
     – Ну, почему дорого – не знаю, а долго…  – вставил старший помощник. – Наши судостроительные верфи вечно перегружены заказами. Нет, конечно, можно было в Германии и Швеции заказать, те умеют строить крейсера, но они запросили весьма большую стоимость. Нашему правительству показались эти затраты дорогим удовольствием. Американцы тут же расценки снизили…
– «А Балда приговаривал с укоризной: «Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной», – в сердцах произнёс Лейков. – Дёшево и сердито. Вам-то, командирам, что?.. Глазей вперёд, да штурвал крути! А мы – механики расхлёбываем эту экономию… Смотрите на машину как на грубую, сделанную из железа лишнюю вещь.
    Старший помощник промолчал, утешать механика не стал, но Беренс не удержался: – Кто на кого учился, там и сгодился, – высказался он вслед выходящего из рубки стармеху. – А, да ну вас, –  прежде чем закрыть дверь, успел ответить Лейков.   
    – Скоро Новый год, господа! 1904-й, бог даст, встречать будем в Чемульпо, – убрав бинокль в специальный ящик, успокоил офицеров Степанов. – Штурмана ему не нравятся, видите ли! Ну и нытик этот Лейков! Котлы, котлы… Будем стоять на рейде – приведёт в порядок свои котлы… 
    Широко зевнув, лейтенант Беренс язвительно произнёс: – Чемульпо – дыра беспросветная. А ну-ка, господин всезнайка, – обратился он к Нироду, – дайте нам справку по этой дырочке!
     Мичман нырнул в штурманскую, откуда вскоре донёсся шелест страниц.  Через минуту мичман сообщил: – Сведения старые. Порт Чемульпо, господин лейтенант, – незамерзающий, основан в 1883 году. В нём проживало на тот момент 4700 жителей. Других сведений нет.
      – А я что говорил… Со скуки помрём там. Одна радость, – лейтенант похлопал себя по горлу, – ресторация. Чиновники, которых мы везём в Чемульпо из Порт-Артура, пластом лежат в каюте. С лица аж зелёными стали… укачались, бедные. Жаловались мне: – Кошмар! И  как вы, моряки, переносите эту болтанку? Обещались на Новый год выставить мне ящик шампанского, коль живыми останутся.
     – Вы уж и нас с Вениамином Васильевичем облагодетельствуйте, уважаемый господин лейтенант, – из штурманского помещения подал голос Нирод – тихий и застенчивый молодой человек, имеющий, однако, графский титул.   
     – О, а вас-то, граф, за какие заслуги угощать? Секстантом научитесь пользоваться для начала, дальномер освойте. Вчера точку не ту выдали. 
     Но тут вмешался Степанов. – Напраслину не говорите, Евгений Андреевич. Мичман грамотный штурман, ну не успел координаты зафиксировать – тучи закрыли солнце. С кем не бывает. А от ответа, милостивый государь, не уходите. От дармового-то шампанского и я бы не отказался. Кстати, а что там с десантом охраны для миссии в Сеуле. Меня их командир лейтенант Климов заверил, что его подопечные сдюжат качку – народ бывалый. Беренс не ответил, он только пожал плечами.
     Оставив за кормой около трёхсот миль, «Варяг» благополучно пересёк Жёлтое море и 30 декабря, корабль поравнялся с островом Иодольми – последним перед входом на внешний рейд морских ворот Сеула Чемульпо. В рубку поднялся командир.
      Над заливом разыгрался снежный буран. Злые, короткие волны бешено бросались на  береговые скалы и, рассыпаясь на мельчайшие брызги, с шумом и пеной возвращались в родную стихию. В воздухе носились мириады мелких снежинок, которые больно хлестали в лицо вахтенных матросов, наблюдавших на палубе за обстановкой вокруг крейсера. Застопорив ход, подрабатывая винтами, «Варяг» остановился в ожидании лоцмана перед входом в узкий фарватер, ведущий к Чемульпо. Через некоторое время лоцманский катер подошёл к спущенному по борту штормтрапу. 
       Взяв лоцмана, окрашенный по приказу Руднева в защитный оливковый цвет «Варяг» дал самый малый ход. Осторожно, чтобы не наткнуться на мель и не пропороть днище о подводные скальные выступы, корабль втянулся в неширокий, не более двух кабельтов, фарватер.
     Пройдя опасные узкости, крейсер появился у входа на внутренний рейд этого корейского, полукитайского, немного японского портового города. Сквозь дневную серость рейда виднелись силуэты военных кораблей, да вдали, выделяясь тёмными пятнами, нависали невысокие прибрежные горы. 
      Акватория рейда не менее сложная, чем сам фарватер залива – весьма узок и неудобен, и даже опасен из-за множества мелей и большой разницы между высотой воды во время приливов и отливов. Зимы, как правило, здесь не слишком холодные, но бывает, что мелководная часть рейда иногда замерзает. Вот и сейчас, при температуре минус семь градусов водная поверхность на мелководье местами была покрыта тонким льдом.
       Разбросанные по всему рейду военные и гражданские суда, вместе с мелкими плавсредствами и упомянутыми уже мелями, очень усложняли маневрирование больших океанских кораблей. А тут ещё, шныряющие по рейду без всяких правил эти чёртовы китайские джонки с опущенными носами и приподнятой кормой и многочисленные японские плоскодонки с навешенными по бортам рисунками драконов и прочих чудищ... Причём, первые – весьма остойчивые, вторые – наоборот, набитые пассажирами или тюками с грузом, готовые в любой момент опрокинуться.         
      Небольшого роста, худенький, в обтрёпанном морском кителе и той же потёртости морской фуражке, лоцман был предельно внимателен. Он бегал с борта на борт по наружному мостику рубки и на своём языке визгливо орал в рупор, если очередная китайская шампунка-джонка норовила проскочить перед самым форштевнем крейсера. Однако указания рулевому матросу лоцман давал спокойным голосом, тщательно выговаривая английские слова, которые переводил лейтенант Беренс.  Убедившись в правильности их исполнения, кореец опять мчался то на один борт, то на другой. Несмотря на всю свою кажущуюся на первый взгляд суетливость, лоцман прекрасно ориентировался в обстановке.  Капитан первого ранга Руднев это видел, но, всё равно, нервничал: по морскому уставу за безопасность корабля и экипажа отвечал он – командир.
Наконец, грохоча цепью, тяжёлый якорь полетел в воду. «Варяг» встал на отведённое ему место. Заметно рассвело, с соседних кораблей стали слышны звуки. Рейд просыпался.   
Нещадно дымя, к борту крейсера подошёл лоцманский катер. «О, кей, кэптан! Удаси! – покидая рулевую рубку, угодливо кланяясь, попрощался лоцман. Мичман Нирод проводил корейца к штормтрапу.
Набросив поверх шинели дождевик с капюшоном, командир вышел на крыло рубки и, разглядывая обвисшие при безветрии флаги на мачтах и названия иностранных судов, прошептал: – Гляди-ка…  Стая ждёт команды фас… И уже громко стал диктовать вахтенному штурману:
– Как и в прошлый раз, мы не одни здесь, господа! Вижу, если я правильно помню силуэты кораблей итальянской постройки – крейсер 2-ого класса «Эльба». Дальше – англичанин – крейсер «Тэлбот», и тоже того же класса…
– Крейсера-то, господа, пожиже нашего будут, – высказался лейтенант  Беренс.   
Не обращая внимания на слова лейтенанта, командир продолжал осматривать акваторию рейда. – Судя по флагу и иероглифам, кабельтовых в трёх от нас, японец, – знакомый нам крейсер «Чиёда». О… а это кто такой? – всматриваясь вдаль, произнёс командир. – Вениамин Васильевич, не сочтите за труд подать мне бинокль, – и притворно вздохнув, проворчал: – Да, господа, зрение… Годы, годы… Сорок девятый…  Затем, глянув в бинокль, произнёс: – Ага, ещё один англичанин – крейсер «Кресси». Дальше не видно, корпус японца мешает.
– Американская канонерка «Виксбург», мы её прошлый раз видели, Всеволод Фёдорович… На мачте флаг виден, – с противоположного крыла ходовой рубки уточнил старший офицер. – Я смотрю, состав  кораблей на рейде почти не изменился с прошлого раза.
– Добавился «Боярин», а «Гиляк» был, – вставил лейтенант Беренс. – И зачем нас – разведчика морских просторов, превращают в стационера? Крейсер «Боярин» представляет меньшую боевую ценность для эскадры, чем наш… Ей богу, пути Господни неисповедимы!
Степанов бросил недовольный взгляд на старшего штурмана.
– Разговорчики! Господин Беренс, не соблаговолите ли проверить правильность заполнения вахтенного журнала. Полагаю, и без вас есть кому решать быть или не быть стационером, – строгим голосом сделал замечание старпом любимцу командира.   
Беренс нехотя направился в штурманскую рубку, пробурчав по ходу: – Сие будет исполнено тотчас… и уже совсем тихо, добавил: – господин, цербер.   
– Да уж, сделайте одолжение, господин лейтенант.      
Подле штурманского стола находился мичман Нирод. При виде Беренса, он зашептал ему на ухо: – Как вспомню прошлый поход, Евгений Андреевич, аж страх берёт… Особенно обратный переход в Порт-Артур… Не знаю как вы, но лично я тот переход буду помнить долго. Ураганный ветер, вьюга, мороз…  Этот переход тоже не сахар, но прошлый… Брр…
– Привыкайте, граф. Нянек на корабле нет.
– Да и вовсе я не жалуюсь, – возразил обиженно Нирод. – Просто хотел… Голос командира его прервал.   
       – Судя по флагам, в Чемульпо собрались представители чуть не всей Европы, ну и, конечно, Америка… Куда же без неё… Евгений Андреевич, позже перепишите остальные мелкие плавсредства, – возвращая старшему помощнику бинокль, приказал Руднев.
Со стороны иностранных кораблей послышались мало разборчивые выкрики: экипажи приветствовали матросов русского крейсера.
– С кораблей что-то кричат нашим матросам, – доложил младший штурман, – а что? – не слышно.
– А если бы и слышали? Что-то я не помню, мичман, чтобы наши матросы понимали английский или французский языки, тем более, – японский, – пробурчал старший помощник.
– Завтра увольнение, в трактирах наговорятся. Там любой язык понятен, – с насмешкой произнёс Беренс.
       – И то верно, господа. Понять экипаж можно: переход, шторм, тяжёлый труд, изнурительная болтанка… – заметил Нирод.
       – Напьются… Да дай бы бог без драк и крови… – заметил старпом.   
       Командир укоризненно посмотрел на своего старшего помощника. – Вот этого я и боюсь, Вениамин Васильевич. Надеюсь, с иностранцами, особенно с японскими матросами, до эксцессов не дойдёт. Не забывайте, господа, отношения у нас с Японией обострены до предела, если что… нас обвинят.
       – Современный?!.. – совсем тихо, чтобы не слышал командир, язвительно пробурчал старший штурман. – Кур возить с такими котлами. 
       – Собственно, напряжение вот-вот достигнет своего апогея, и вопрос даже не – если, а – когда! Я еле убедил адмирала Старка в необходимости перекрасить наш белый крейсер в защитный цвет, хотя начальник штаба эскадры Витгефт был категорически против: «Ни в коем случае! – запричитал он. – Разве можно демонстрировать неприязнь к японцам? Они могут насторожиться. Хватит того, что в Корее будет находиться русский самый современный корабль». Малейшая искра и может вспыхнуть война. Да-с, настоящая война, господа!
      После чего Руднев замолчал. В рубке притихли. Даже Беренс не вставил свои колкости в адрес японцев. Командир продолжил.
      – Вот и наш наместник адмирал Алексеев в своих депешах требует не провоцировать японцев, дабы Европа не назначила Россию агрессором, мол, в Петербурге идут переговоры. Нам приказано не вмешиваться в действия японцев.  Другими словами, конфликт может спровоцировать начало активных действий и для этого им любой инцидент сгодится, чтобы иметь на переговорах лишний козырь в руках. Но все понимают: не Россия, а Япония хочет высадить десант и захватить Корею.
– Ох уж это наша национальная черта – миролюбие?!.. И всего-то мы боимся,  и всем-то хотим угодить, лишь бы скандала не было, – пробормотал, но так, чтобы слышали все, лейтенант Беренс. – По мне, так дать по зубам этим узкоглазым и не спрашивать на то разрешения ни у кого. А помните, Владислав Фёдорович, газеты писали о визите нашего государя, тогда ещё цесаревича, в Японию в 1891 году?
– Ну…
В это время в рубку поднялся корабельный священник отец Михаил. Он поздоровался и, что делал часто, скромно встал у иллюминатора. – И вы, отец Михаил, не спите, – вместо приветствия, произнёс старпом. – Кто раньше встаёт, тому бог даёт, чадо моё любезное, – ответил батюшка. 
– Так вот, – продолжил Беренс. – В городе Оцу не с того ни с сего на нашего царевича напал полицейский и пару раз плашмя рубанул его саблей… Ну там шум, гам, переполох… Полицейские скрутили нападавшего, а наш Николай Александрович сидит весь в крови на крылечке какого-то магазина курит и успокаивает японцев: «Это ничего, только вы – японцы, не думайте, что сие происшествие может чем-либо изменить мои нежные чувства к вам и признательность мою за ваше радушие». Нет, ну как вам это нравится?!.. Из черепа цесаревича торчит осколок кости, ухо и рука повреждены, человек вот-вот потеряет сознание, а он твердит о нежных чувствах к японцам…
Видимо, знавший об этом случае батюшка, нравоучительно произнёс: – Право, господа, душа русского человека – светлое пятно в этом суетном мире! Да воздаст нам Создатель за терпение и миролюбие наше! Отец Михаил перекрестился. Осенили себя крестом и офицеры. Трижды перекрестились оба матроса.
       – Трудно с этим поспорить, господа, – неожиданно для всех тихо произнёс старпом. – Не зря ведь говорят – судьба каждого человека начертана самим Господом. Вот и поведение нашего императора в Оцу есть тому подтверждение: ранен, кровь хлыщет, ему бы возмутиться, скандал устроить, собственно, я бы так и поступил, а наследник твердит о нежных чувствах к японцам. А почему?..
      – Поди, и я бы скандал поднял, – поддержал старпома Беренс.
      – Даже не сомневаюсь, Евгений Андреевич. И потом, что это у вас, милостивый государь, за манера перебивать старших… 
      – Вениамин Васильевич, а и в правду – почему?..  – вмешался Руднев. – Даже интересно.
      Вместо Степанова ответил батюшка Михаил. – Почему, говорите… На роду императору нашему так писано, потому как, родился наш Николай Александрович шестого мая – в День памяти Иова Многострадальнего, жизнь и страдания которого описаны в Библии. Был сей отрок праведный и чуждый всякого порока: день и ночь молился, прославляя Господа.  И вот, решил, как-то раз, Бог проверить этого Иова так ли уж он любит его, коль наслать на него несчастья. И лишился Иов всего: богатств, детей, он весь покрылся язвами, но любви к Богу не потерял, продолжал прославлять его. Праведный Иов обратился к Богу и сказал: «Нагим вышел я из чрева матери моей, нагим возвращусь к матери своей земле. Господь дал, Господь и взял. Да будет Имя Господне благословенно!». И не согрешил Иов перед Господом Богом, и не произнес ни одного неразумного слова. Так и наш император, господа! Сие не каждому дано, а по делам и воздастся каждому.       
– Как же – воздастся – дождёшься… – пробубнил Беренс. – Вас, отец Михаил, послушаешь, так вывод напрашивается…
– Какой ещё вывод, отрок?
– Сами же сказали, мол, Бог лишил этого Иова всего нажитого, покалечил… Получается – императора ждёт следующий этап проверки на любовь к Всевышнему – потеря имущества и болезни, так что ли?!.. Да и имя Николай: ни кола, ни двора…
Не богохульствуйте, лейтенант! Никак не связано имя это с вашими последними словами о нём. Николай – почитаемое имя на Руси, святитель Николай есть покровитель моряков, к которому верующие в него обращаются в трудную минуту. 
– Разговорчики, господин лейтенант, – строго осадил подчинённого Степанов и, чтобы сменить щекотливую тему, ответил командиру по поводу дисциплины:    
– Обстановка понятна, Всеволод Фёдорович. Да за пятью сотнями с лишним душ проследишь разве. Не сомневайтесь, проведу соответствующую разъяснительную работу, матросы будут стараться, но, сами понимаете… Кто-то на берегу обязательно вдрызг накачается, кто-то и в драку влезет… Накажу, конечно. Включу в список штрафников…   
– Вы не один на борту, господин старший помощник, с вами два десятка офицеров в помощь вам… Батюшка Михаил… Совсем не мало, я скажу. Так уж вы постарайтесь… – усмехнулся командир, собираясь покинуть мостик. Уже открыв дверь, он обернулся, посмотрел на своего старшего офицера, и довольно строго произнёс: – Мне, кажется, я вас предупреждал уже, что вы, старший офицер, сверх меры увлекаетесь строгим наказанием низшего состава. Берите пример с нашего императора. Отец Михаил, не желаете со мной испить напитка божественного, кофе? – Отчего же, Всеволод Фёдорович, с большим удовольствием. Оба покинули рубку.   
– Не наказывай… А не наказывай, такого натворят… – как только за командиром и батюшкой закрылась дверь, пробурчал Степанов и, не скрывая недовольства, добавил: – А командир в курсе, что адмирал Старк, дабы избавиться от хлама списал на «Варяг» неумех деревенских, не видевших моря, и любителей Бахуса со всех кораблей в Порт-Артуре? Так те ещё ладно – полбеды, хуже – на борту не один десяток, так сказать, сознательных матросов…  Поначитаются писем из дома от родных и давай стращать остальных, мол, те голодают, нужду терпят, на царя хулу распространяют… Как тут не наказывать?.. 
Офицеры дипломатично промолчали. Наступила неловкая пауза. Через пару минут её опять нарушил Степанов.
 – А вы, Евгений Андреевич, – сухо произнёс старпом, – в присутствии командира язык бы свой попридержали. Причём здесь: ни кола, ни двора, дать по зубам узкоглазым… Нельзя же так, право!
– Милостивый государь, Вениамин Васильевич! Обидно же… Забыли про «Тройственный союз» с Францией и Германией? Все газеты в апреле 1895-ого пестрели статьями об этом. Мы вместе с союзниками  заставили тогда япошек отказаться от захвата всего Ляодунского полуострова.
Мичман Нирод тут же раскрыл справочник с описанием стран расположенных по берегам Жёлтого моря.
 – Ляоду;нский полуостров –  полуостров в северо-восточной части Китая (провинция Ляонин) между Ляодунским и Западно-Корейским заливами Жёлтого моря. Длина 225 километров, ширина от 80 до 130, – выдал он справку офицерам.
– Спасибо, Алексей Михайлович! Мы люди тёмные, – с притворной придурью произнёс Беренс. – Без вас-то мы бы и не узнали о таких ценных сведениях. Что и говорить – просветили нас бездарей, а то мы с господином старшим офицером ночами не спим – мучаемся, а где этот проклятый полуостров и какова его площадь? 
– Извините, господа, – покраснев, тихо произнёс мичман.
Беренс продолжил. – Так вот, господа! В январе 1898-ого  вице-адмирал Дубасов привёл на рейд Порт-Артура эскадру, и уже в марте в Пекине была подписана Русско-Китайская конвенция. Вот так вот! И Порт-Артур, и полуостров  нашим стали на двадцать пять лет.
– В нарушение, заметьте, господа. В некоторых либеральных газетах Петербурга писали, что мы силой заставили китайцев подписать договор аренды, поставив флот на рейде Порт-Артура.  Думаю, без крупных взяток китайским чиновникам тут не обошлось, – не то с осуждением, не то показать свою осведомлённость, высказал своё мнение молодой граф. 
– А хотя бы и так, господин мичман! Китайские чиновники сильно это дело любят, – вставил Степанов. – И наши бюрократы, ох, как не брезгуют тем же…
Беренсу не понравились слова Нирода. Посмотрев на мичмана-аристократа, он недовольно пробурчал: – Без договора, говорите… Подумаешь! Тоже мне либерал, – сынок маменькин! Затем через паузу добавил: – Есть прекрасные слова незабвенного героя Отечественной войны Дениса Давыдова. И лейтенант с выражением продекламировал: «Всякий маменькин сынок, всякий обирала, модных бредней дурачок, корчит либерала…».
Нирод обиженно отвернулся.   
– Не обижайтесь, граф. А по поводу взяток – вы правы. Если и дали, то хоть за дело, – согласился лейтенант. – Китайцы нам дополнительно выдали официальное разрешение на прокладку железной дороги к Порт-Артуру. Так и с Кореей надо было поступить.
– А что, и надо было. Тем более их король Коджон на нашей стороне. В девяносто шестом он около года скрывался от японцев в здании нашей миссии в Сеуле, только ленивый не писал в газетах об этом, – вставил Нирод.   
– Так о чём я и говорю, господа! – вспылил Беренс.  – В то время Япония не посмела перечить нам, сама предложила поделить Корею по 39-й параллели северной широты, а мы отказались от такой делёжки.
– И откуда, господа, вы черпаете все эти сведения? – поинтересовался старпом.
– Газеты, газеты, читаем господин старший помощник. Столица наша полна ими, а тут – в Порт-Артуре, «Новый край», к примеру, –   
– Вы Чемульпо имеете ввиду, господин лейтенант? – неожиданно спросил рулевой.   
– И его тоже! До столицы Сеула всего-то километров тридцать... Незамерзающий порт, морские ворота, поток грузов со всех стран… Чемульпо все хотят заполучить. У нас тогда хорошие козыри были. И простые корейцы, и король на нашей стороне… Более решительные и умелые действия, и…  Корея точно вошла бы в состав России. Нет ведь, не добили тогда, постеснялись, удовлетворились договором с японцами.  А теперь мы не должны их провоцировать… Господи, бред какой-то… О времена, о нравы! Тьфу…
      – Господа, хотел бы вам напомнить, что находитесь вы на ходовом мостике, а не в кают-компании за чашкой чая, – прикрикнул на подчинённых старший помощник. – Прошу прекратить полемику, не нам критиковать действия правительства, – не строго, больше для порядка, чтобы слышал рулевой, добавил он. – И нечего плеваться на мостике, Евгений Андреевич. Побойтесь бога, прошу вас.
     – Опилки тебе в нос, – закончив за старпомом фразу, прошептал рулевой подвахтенному и, прикрыв ладонями рты, оба засмеялись. 
Однако Беренс никак не мог успокоиться. – Господа, что Всеволод Фёдорович сказал: – «…дабы Европа не назначила Россию агрессором…». А кто как не пресса англосаксов настроенная против России в наших же русскоязычных газетах трубит об агрессивных действиях русских. Ведь врут же, врут! Потому я и хочу первым дать узкоглазым по мордам.
– Ну, это вы, милостивый государь, перегнули. А по поводу мордобоя… Дадим по мордам, не сомневайтесь, господин лейтенант. Правильно я говорю, Горелов?
– Вам виднее, вашбродь. А так, чё сказать… Коль надо и по мордам дадим, не не впервой, не сумлевайтеся.
Послав подвахтенного матроса поднять на мачте брейд-вымпел стационера, заполнив вахтенный журнал, сдав вахту очередной смене, под звон склянок, офицеры покинули рулевую рубку.
Не прошло и пару часов, как к Рудневу прибыл командир канонерской лодки «Гиляк», знакомый Всеволоду Фёдоровичу по Порт-Артуру.  Он коротко доложил, что в Чемульпо всё спокойно, и замолчал.  Рудневу не понравился такой короткий доклад и не скрывая раздражения, он задал вопрос: 
– А японцы, как они себя ведут? Что-то есть подозрительное?
Командир «Гиляка» махнул рукой и беспечно, едва не зевая, произнёс: – Да нет, особой активности не проявляют. Вот только телеграф что-то стал работать с перебоями, а так всё спокойно, Всеволод Фёдорович.
– Выяснили, по каким причинам перебои со связью?
– Говорят технические….
– А так ли это? Проверяли?
Командир «Гиляка» пожал плечами. – А как тут проверишь? Телеграф японский.
– А где командир «Боярина»? Сильно занят? 
    – Занят, видимо. С вашим приходом в Чемульпо «Боярин» готовится отбыть в Порт-Артур. У Сарычева сейчас дел по горло: уголь, снабжение… сами знаете. А по поводу обстановки в городе…  Мне кажется, японцы как-то странно ведут себя: как-то уж совсем тихо, совсем подобострастно, что ли…
– Кажется… Как-то… Вы бы ещё игральные карты пораскинули, дабы мысли японцев узнать – карты не врут, им не кажется… – с нескрываемой иронией произнёс Руднев. – Завтра я еду в нашу миссию в Сеул, что я должен доложить посланнику Павлову, как думаете? Мол, всё спокойно?..
– А что делать? Нам сказано вести себя тихо, не спорить с японцами.
– Ну, а личная инициатива как же? Поди, не в отечественном порту стоите – иностранном. Ладно, можете идти. К вечеру жду Сарычева, если не затруднит, передайте ему            
Командир канонерки попросил Руднева забрать почту в русской миссии и покинул борт крейсера.
Поездка Руднева в Сеул мало прояснила обстановку. Разговор с посланником был непродолжительным, Павлов спешил во дворец для запланированной ранее встречи с корейским императором Коджоном. В конце беседы посланник заверил командира крейсера, что пока всё тихо и нет особых оснований для беспокойства. Посланник дал ему указание, коль прибыли матросы, отправить казаков охраны в Порт-Артур на «Боярине». – Зачем их столько, хватит и матросов, – торопясь, на ходу, закончил встречу Павлов.
Из короткой встречи с главой миссии, заверенный Алексеевым, что войны с Японией не будет, Руднев понял: Павлов слабо знал реальную политическую обстановку в Корее.
Вернулся Руднев в Чемульпо встревоженный.
Новый год экипаж «Варяга» отпраздновал шумно и весело. Ровно в 12 часов ночи Руднев поздравил команду, пожелал всем благополучия и провозгласил здравицу в честь России и крейсера «Варяг». Матросы ответили дружным троекратным «ура!».
 После торжественного ужина зажгли елку и каждый, в том числе и командир, тянул жребий на получение призов. Затем начались пляски и концерт матросов. Вместе с офицерами командир оставался среди команды до конца праздника. После праздника, с разрешения Руднева, офицеры поспешили в кают-компанию для встречи нового года в своей среде...
Утром следующего дня, Руднев дал указание начальнику десанта лейтенанту Климову  следовать в Сеул и сопроводить туда же укачавшихся на переходе пассажиров.
Немного побродив по зданию и территории в сопровождении словоохотливого секретаря в старомодном сюртуке, Руднев осмотрел, ставшей некой достопримечательностью калитку, через которую корейский император несколько лет назад бежал от японцев под защиту русских дипломатов, и отбыл на вокзал. 
 Вскоре, взяв на борт около четырёх десятков забайкальских казаков охраны, крейсер «Боярин» покинул рейд. С документами, переданными русской миссией,  на следующий день в Порт-Артур ушла и канонерская лодка «Гиляк». Ближе к обеду того же дня на рейде появился немецкий крейсер «Нанза», постояв трое суток, тихо, незаметно, он покинул Чемульпо. 

Канонерская лодка «Кореец»

Пятого января, шурша тонкой коркой льда, недалеко от «Варяга» отдала якорь прибывшая из Порт-Артура канонерская лодка «Кореец». Дувший с утра ветер к этому времени стих, с неба посыпались снежинки, таявшиеся у самой водной поверхности. Ещё не совсем остывшая морская вода, подогреваемая из глубины, не давала январскому холоду разгуляться и плотно сковать внутренний рейд льдом. Из-за разности температур над рейдом парил лёгкий пар, и вскоре из марева выплыла шлюпка «Корейца». Громко прозвучала команда: –
– Табань. Суши вёсла.
Носовым кранцем она мягко ткнулась в борт «Варяга», пришвартовавшись к спущенному трапу. Командир «Корейца» капитан 2-ого ранга Беляев, поддерживаемый матросом, ступил на нижнюю площадку трапа и, держась за влажный фалреп, по скользким ступеням поднялся на борт крейсера. На палубе его встретил вахтенный офицер. Отдав честь, он  поздоровался с гостем и со словами: – Всеволод Фёдорович изволит ожидать вас в своей каюте, – чинно препроводив гостя в каюту командира корабля. Со шлюпки передали несколько мешков с почтой для экипажа «Варяга».
Сдав вестовому свою шинель, Беляев вошёл в каюту командира крейсера и, по-военному чётко, доложил о своём прибытии, вставшему с кресла Рудневу. Какое-то время  Всеволод Фёдорович с интересом разглядывал фигуру офицера с красивым овалом лица, на котором совсем уместно расположилась изящная бородка, глубоко посаженные глаза, очернённые не менее изящными бровями. Вот только уши офицера со сросшимися мочками были слегка оттопырены, чем портили общее впечатление от его внешности. Видимо Беляев привык к повышенному интересу к своей внешности и потому не мешал капитану первого ранга разглядывать себя. Руднев оценил выдержку коллеги. Улыбнувшись, он пригласил гостя сесть за стол, усевшись напротив. 
– Курите, Григорий Павлович, коль потребность в том имеется.
– Благодарствую, Всеволод Фёдорович! Накурился, с утра уже из ушей дым валит. Как тут, в Чемульпо?
– Как я понял, вас прислали вместо «Гиляка». А вообще, хочу сказать о странном решении нашего наместника господина Алексеева использовать ваш тихоходный корабль в качестве почтового судна для связи между Сеулом и Порт-Артуром. Странная у него логика, весьма странная… Я одно время командовал канонеркой «Гремящий» и знаю скорость кораблей этого типа… Хотя и понимаю – мера вынужденная: плохая работа телеграфа того требует. Да и лодки ваши надо куда-нибудь пристроить.
Беляев понимающе развёл руками, но позволил себе возразить Рудневу.
– Не соглашусь с вами, Всеволод Фёдорович в странности назначения моего «Корейца» в Чемульпо. На все иностранные порты крейсеров не хватит. А пушечные лодки – канонерки, прекрасно несут стационарную службу в Шанхае, Инкоу…      
– Ну не обижайтесь, это я так, к слову. Что я хочу сказать об обстановке в городе. Сами понимаете, я здесь всего несколько дней, и многого ещё не знаю. Но, со слов нашего посланника в Кореи господина Павлова, для беспокойства, вроде бы, нет особых причин.
– А кого больше в городе – корейцев, китайцев, или японцев? 
– Этого мне не ведомо, впрочем, и знать сие нет надобности, а вот японцев, по сообщениям иностранных коллег, много. Ежель что… Сила немаленькая, я вам скажу, коль учесть, что среди них есть военные отряды для охраны своих миссий и телеграфа. Это чудо прогресса тянется через Сеул до Фузана, Гензана, а далее через Японию, Китай и Россию соединяется со всеми пунктами земного шара. 
– Всё-таки, Всеволод Фёдорович, я воспользуюсь вашим любезным предложением, и закурю.
– Да, пожалуйста, курите. Руднев протянул руку к шкафу за своей спиной, достал бронзовую пепельницу. 
– Да, господин капитан первого ранга, телеграф и радиостанция – это не флагами семафорить… Когда я начинал флотскую карьеру о таковых способах и не слыхивали. Я двадцать пять лет отходил под парусами, а теперь на старости лет, извольте,  переучиваться, всякие там электрические штучки изучать. Но вы, Всеволод Фёдорович, обратили внимание, у меня на «Корейце» не демонтирован ещё парусный рангоут. Громоздкий он весьма: стеньги, гафели, гик и прочий в пожарном отношении опасный инвентарь. Зато на переходах пользуюсь им – экономия угля приличная.
– Короче, душу отводите. Как это прекрасно идти под парусами. Однако не только вы, а ваш покорный слуга тоже немало сотен миль прошёл, слушая завывание ветра в туго натянутых парусах. Ну, а по поводу связи… Наши судовые радиостанции ещё весьма слабы, сигналы даже до Порт-Артура не достают. Но думаю, и до нас, морских бродяг, вот-вот, прогресс дотянется.
– А с другой стороны, Всеволод Фёдорович, провод телеграфа легко обрезать… Чик, и связи нет. И что прикажете делать? 
– Верно, говорите. Надеюсь, инженеры, вот-вот, придумают более мощные радиостанции.
– О… на кораблях, с нашими-то бюрократами, мы не скоро это увидим.
– Что есть, то есть, не спорю. А ещё из Чемульпо до Сеула одноколейная железная дорога проложена. Право, Григорий Павлович, удобно – час, полтора и ты в столице Кореи.
– Рельсы убрал, и нет движения, – не то в шутку, не то всерьёз, произнёс Беляев.   
Руднев рассмеялся. – Ну, батенька, вы – пессимист, как я вижу.
– Есть немного.
– Однако к делу, господин капитан второго ранга. Что у вас с артиллерией?
– «Кореец» построен шведами в 1887 году. На борту два орудия калибром 203,2мм, одно 152.
– Три орудия большого калибра... Совсем неплохо для канонерской лодки. Когда я плавал на таких кораблях, орудия были меньшего калибра. Дальность...
– Здесь не совсем хорошо, Всеволод Фёдорович. Пониженные заряды… Дымный порох… От силы четыре мили и то, если нет сильного встречного ветра…
– Скорость корабля…
– Когда-то на «тихой воде» тринадцать миль выжимали. Но механизмы изношены, уголь низкого качества… Сами понимаете…
– М-да… С такими скоростями и быть почтовым судном… Плохо, конечно… Не лучше было бы использовать более быстроходные миноносцы? Ну, да бог с ней, скоростью. Зато у вас есть мощные орудия. Надеюсь, они в порядке?
– Так точно!
– Предписание адмирала Старка вы получили перед выходом.  Читали про нейтралитет с японцами соблюдать?
– Получил, конечно. Во, мать твою, дожили! Не дай бог обидим японца… А, как считаете, Всеволод Фёдорович, рискнут японцы начать против нас что-либо?
– Что-либо, говорите! С наступлением темноты японский крейсер «Тиёда» и без «что-либо» на ночь разворачивает свои орудия в боевое положение в нашу сторону… Каково, а?..  У орудий дежурит прислуга… Для каких целей, позвольте узнать? Японцы думают, мы не видим… И это называется международный нейтральный порт…
– Нейтральный… Хм… разве это остановит японцев. Один залп орудий и торпед этой «Тиёды», и мы на дне. Не успеем и пикнуть. Может и мне, Всеволод Фёдорович, на ночь демонстративно направлять свой главный калибр в их сторону? Пусть видят…  Если что, им тоже мало не покажется.
        Руднев взял в руки предписание командующего и зачитал из него выдержку: «…а потому не должно проявлять каких-либо неприязненных отношений, а держаться в сношениях вполне корректно и принимать должные меры, чтобы не возбуждать подозрений какими-либо мероприятиями…». 
– Вот и решайте, Григорий Павлович, надо ли вам дразнить японцев. А вот, что нам необходимо сделать, так это подготовить места на наших кораблях на случай экстренной эвакуации русских граждан и членов миссии с их семьями, но это мои предчувствия.
- Будет исполнено.
- К слову сказать, когда по прибытии сюда я был в Сеуле, господин посланник мне сообщил, якобы, морской министр Японии дал прямое указание командирам кораблей и войскам не проявлять агрессии по отношению к русским: нейтральный, как-никак, международный порт. Соответственно, Павлов предупредил меня, чтобы и наши экипажи вели себя корректно.
       Руднев задумался. – Мне кажется обстановка в Чемульпо на глазах меняется в худшую сторону. Японцы как пчёлы копошатся на берегу, и всё чего строят, строят… И день и ночь с их транспортов на берег выгружают уголь… И заметьте, Григорий Павлович, грузят женщины! Думаю – кореянки. 
      – Азиаты есть азиаты! – раскуривая трубку, закашляв, произнёс Беляев. – У них мужчина глава во всём. А женщина, так… И пыхнул вверх дымом.
      Руднев поморщился. – Мы совсем скоро в Чемульпо останемся одни с вами. Ну, ещё транспортные суда.  По указанию господина Павлова, «Боярин» забрал лишних, как он считает, забайкальских казаков из охраны миссии…
     – Не поспешил ли посланник? Надо ли ослаблять охрану? Не ровен час… 
     – Павлов считает шести десятков моряков вполне достаточно. Может он и прав: коль и начнётся что-то, спасёт ли охрана, будь и в сто человек? Наша с вами задача, коль будет указание посланника вовремя эвакуировать людей из Сеула.
     – Эвакуируем, конечно, – согласился Беляев и опять пару раз пыхнув дымом,  запустил густые кольца, которые, плавно, одно за одним, поднимаясь вверх, утыкались в подволок каюты и растворялись. 
     – Не дурно! – похвалил коллегу Руднев. – И вот ещё что, Григорий Павлович. Последнее время телеграфная связь работает всё хуже и хуже, сообщения иногда приходят с большим опозданием. Если вообще доходят до нас.   
      Беляев ухмыльнулся, намекая на свою оценку телеграфа. Руднев заметил ухмылку своего визави и огорчённо развёл руками.  – К сожалению, Григорий Павлович, ваш скепсис в отношении связи вполне уместен. Допускаю, что это происки японских сотрудников, обслуживающих станцию телеграфа. И вот ещё что! Выберите время и засвидетельствуйте своё почтение нашему вице-консулу в Чемульпо господину Поляновскому. Михаил Павлович вам более детально расскажет об обстановке в городе. На этом, пожалуй, закончим нашу беседу. Всего вам, доброго!
      Беляев встал. – Честь имею! Всего доброго, господин капитан первого ранга.
      В этот день на рейде в качестве стационера бросил якорь французский крейсер «Паскаль», также высадивший десант для охраны французской миссии.  На следующий день в Чемульпо пришёл американский транспорт «Сафир», и он высадил десант в распоряжение своей миссии, и на следующий день покинул порт. Вскоре с якоря снялся крейсер «Кресси».
      Жизнь в Чемульпо оживилась: зачастили гражданские пароходы, в основном Русско-китайского общества «Шилка» и общества Китайско-восточной железной дороги. Причалы оживились.    
      Участились «визиты вежливости» посланников, консулов и торговых представителей разных стран. Каждый из них считал своим долгом посетить свои корабли, и пока лишь выстрелы приветственных салютов нарушали обманчиво безмятежную жизнь на рейде.
Но вот восьмого января из Сеула Рудневу была доставлена срочная  телеграмма, в которой Павлов сообщал, что по сведениям короля Кореи в районе города Мокпхо замечены десять японских кораблей, по всей видимости, идущих в Чемульпо. Командиру «Варяга» предписывалось проверить данную информацию.
Рано утром следующего дня Руднев отправил канонерскую лодку «Кореец» для проверки этих сведений. Ближе к обеду на борт крейсера неожиданно поднялся сам посланник Павлов. Пообедав вместе с офицерами в кают-компании, попутно ответив на ряд их вопросов. Через несколько часов канонерка вернулась, следов японской эскадры обнаружено не было. Вздохнув с облегчением, Павлов поспешил отбыть в Сеул. 
     Внезапный выход «Корейца» и приезд из Сеула русского посланника поначалу вызвал переполох на борту крейсера «Чиёда», но тревога оказалась напрасной: «Кореец» вскоре вернулся, а русский посланник к вечеру покинул Чемульпо, и японцы успокоились.      
     Несмотря на отсутствие японской эскадры, обстановка в порту становились все тревожней. 

Обед на крейсере «Чиёда
 
      На следующий день, в целях минимизирования всеобщей нервозности и настороженности, командир «Чиёды» капитан первого ранга Мураками пригласил к себе на обед командиров всех кораблей, стоящих в Чемульпо. Особое внимание Мураками проявлял к командиру крейсера «Варяг», впрочем, он и с первых же дней знакомства оказывал русскому офицеру прямо-таки подобострастное отношение. Японец вкладывал в приветственные поклоны, присущие японской культуре, необыкновенное старание, сопровождая их характерным шипением в знак особого уважения. Все эти заискивания самурая, как окрестил его Руднев, конечно, смешили, но и настораживали. И это только подтверждало опасения Руднева в отношении скорой развязки.   
      После выпитых пары чашек саке, напряжённость среди гостей в кают-компании спала, послышались оживлённые речи и смех. Тогда слово взял командир «Чиёды». Владея английским языком, он заверил присутствующих в миролюбивой политики своей страны и в подтверждение этого перевёл гостям последние статьи японских газет, в которых говорилось о переговорах с Россией. После чего, раз за разом, поднимая чашки с алклголем, Мураками каждый раз заверял своих коллег в соблюдении его страной всех международных правил и совместных договоров. Мол, ему – японскому офицеру, весьма приятно быть в одном порту с представителями великих держав. Короче – не беспокойтесь, дорогие мои морские собратья! И подвыпивший японец каждый раз кивал в сторону Руднева, приглашая последнего выпить. Однако, видя, что русский командир лишь пригубляет из рюмки, Мураками попросил тишины и предложил выпить за русских моряков, чья преданность своему царю, как и у японцев императору, известна всем. – Господа, несмотря на нелёгкие взаимоотношения наших правительств, здесь – в Чемульпо, наша миссия имеет распоряжение Токио, предписывающее всем японским поставщикам в порту снабжать русские корабли всем необходимым, невзирая на политические разногласия между нашими странами. Вот я, господа командиры, и хочу выпить за нашу морскую дружбу. И японец посмотрел на командира «Варяга».
     Рудневу ничего не оставалось делать, как до дна опустошить рюмку саке.    
     Болтовня японца ещё больше насторожила Руднева. У него возникла мысль, а не хочет ли командир «Чиёды» в случае вооружённого конфликта  не дать «Варягу» покинуть рейд и захватить его как приз войны. А Мураками говорил и говорил, не давая другим высказаться по поводу военных приготовлений японцев.  Руднев хотел было задать подвыпившему японцу вопрос об этих самых приготовлениях, но никак не мог выбрать момент. Тогда он наклонился к уху командира французского крейсера Виктору Сене, сидящего рядом, собираясь                                поделиться с ним мыслями, но тот его опередил, прошептав: – Странно, сударь… Господин Мураками – японец, офицер, в конце концов, командир крейсера… и напился!.. Или… – Сене поднял палец, – он прекрасно играет роль сильно выпившего. Как думаете, сударь, зачем?.. 
      – Впечатление, что японец не хочет, чтобы мои корабли покидали рейд. Не на приз ли в случае войны он рассчитывает?
      – Похоже на то. Мой вам совет, коллега, уходите из корейских вод, пока не поздно, – откровенно посоветовал представитель солнечного Прованса.   
     – Пойми этих японцев, – тихо ответил Руднев. – Говорят о дружбе, а в Чемульпо и Сеуле спешно строят склады, бараки, почтовые конторы? В порту выгружаются продовольствие, уголь, взрывчатка… Вот хочу задать этому Мураками вопрос. 
     – Вы, господин Руднев, спросите ещё, почему японские солдаты и офицеры, переодетые в гражданскую одежду, небольшими партиями  прибывают в Чемульпо… Спросите, спросите… – посоветовал француз. – Но не думаю, что получите ответ.
      – А целая флотилия шаланд, буксиров и паровых катеров в порту… Для кого это всё?.. – добавил, сидящий по другую сторону от Руднева, изрядно захмелевший командир «Корейца» Беляев.
     Владислав Фёдорович строго посмотрел на него, но промолчал. Заметив укоризненный взгляд старшего по званию, как бы оправдываясь, Беляев пробормотал: – Всеволод Фёдорович, саке – такая гадость я вам доложу! И к-а-к её только пьют узкоглазые? Правда, корейская ещё хуже… Ту, во-о-ще, пить невозможно.   
      Руднев наклонился к Беляеву и прошептал ему на ухо: – Григорий Павлович, аккуратней с «узкоглазыми», здесь могут быть японцы, знающие наш язык.  И, вообще, не обязательно пить за все здравицы.
     – А я, г-господин капитан первого ранга, в-виноват, что у них глаза узкие? и морды слащавые. И, как не пить, когда этот М-мураками тост за тостом талдычит о дружбе…
      От досады, Руднев махнул на него рукой. – Ну, хоть закусывайте. 
      Руднев уже дважды пытался встать и вместо тоста задать свои вопросы организатору обеда, но его перебивали другие участники банкета. Наконец, возникла пауза.
      Командир «Варяга» поспешил встать. Заметив вставшего для тоста командира «Варяга», Мураками с трудом тоже встал. Нетрезво кивнув, он поднял руку, прося у гостей тишины. И только Руднев собрался было произнести первые слова претензий, как голова командира «Чиёды» склонилась, тело обмякло, и он завалился на стул. Однако природная японская вежливость заставила нетрезвого офицера императорского флота страны Восходящего Солнца соблюсти правила приличия. Он с трудом встал, что-то пробормотал в честь микадо и, видимо, для полного доказательства миролюбия своего правительства для убедительности попытался закончить свой тост словами: – И даже, господа офицеры, наша партия Сэйюкай, – японец замолк, наступила пауза. Казалось, хозяин стола сейчас заснёт… Но, нет – продолжил: –  а она у нас, – он помахал перед своим лицом пальцем, – самая в-влиятельная в Японии,  п-прошу это учесть, г-го-сп-ода, и та поддержала моё правительство, заявив о своём миро-лю-бии. Мураками  поднял чашку,  намереваясь выпить, и тут силы оставили его. Чашка полетела на палубу, он второй раз рухнул на стул, голова японца уткнулась в тарелку с остатками риса…   
      Мураками заснул. Тут же распахнулась дверь соседнего помещения. Оттуда выскочил дюжий японец, легко взвалил тело своего командира на плечо и вынес из помещения. Всё это произошло так быстро, что многие гости даже не заметили этого инцидента. Руднев и Сене переглянулись, как бы спрашивая: что это – хорошо разыгранный спектакль, или и вправду японец напился?
    – Не верю я, господин Руднев, – спектакль это. Зачем – не знаю… – прошептал француз.
     Очень быстро обед подошёл к концу. Не совсем трезвые командиры стали осторожно спускаться по трапу в ожидавшие под бортом «Чиёды» шлюпки и катера. Подвыпивший командир «Корейца» попытался пригласить Руднева к себе на корабль, но получил вежливый отказ.      
     Японский обед и поведение его хозяина окончательно убедило командира крейсера «Варяг» в неизбежности вооружённого столкновения с японцами.
      Вечером Руднев отправил в Порт-Артур и Сеул подробное донесение о подозрительном японском обеде и тревожной обстановке в городе и порту.
         
Размышления Руднева.

      В эту ночь Руднев спал тревожным сном. Ему снились какие-то странные образы в виде чертей с японскими рожами, где-то там – в преисподней, пытавшиеся запустить эти чёртовы котлы Никлосса. Давление пара в котлах не поднималось – текли трубки, чертяки ругались, визжали, а потом откуда-то притащили механика Лейкова и давай его поджаривать на сковороде… Тот пищит, руками машет, орёт, что он не виноват, – это, мол, американцы виноватые… А черти орут: «Банзай», – смеются и саке в огонь подливают… И так всю ночь.
      На следующее утро не выспавшийся Руднев без всякого настроения позавтракал у себя в каюте. После вчерашнего саке и беспокойной ночи, голова у командира крейсера побаливала. Без всякого аппетита проглотив варёное яйцо, с трудом прожевав бутерброд с пересоленной сёмгой, он выпил две большие чашки горячего чая. На несколько минут Всеволод Фёдорович откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза. Ему опять почудились черти, но толи чай подействовал, толи черти, дожарив механика,  всё-таки запустили свои котлы и успокоились, но неприятное ощущение в голове прошло. Представив своего старшего механика с обгоревшим задом, Руднев рассмеялся. Настроение поднялось. Продолжая ухмыляться, он позвал вестового и попросил принести кофе. 
     Расстегнув пуговицы кителя, Руднев с облегчением вытянул ноги. Солнечный свет из боковых иллюминаторов с откинутыми броневыми задрайками, отражаясь на полированной поверхности стола для совещаний, бросал блики на переборки. Привычная обстановка обширной каюты по большей части отделанной деревянными панелями, принайтованные к палубе изящными талрепами стулья вокруг стола, картины на переборках и прочая добротная мебель, придавала хозяину каюты столь же привычное состояние морского, считай… Всеволод Фёдорович опять усмехнулся, – вполне себе домашнего уюта… Он закрыл глаза. Нахлынуло тоскливое чувство чего-то приятного, давно забытого, и с удивлением пришёл к мысли, в чём убеждался не раз, что сила детских впечатлений столь велика, что взрослому легче вспомнить то, что с ним происходило в детстве, чем подробности недельной давности во взрослой жизни.      
     …Неприметный дом в Тульской губернии, где родился… Отец – капитан 1-ого ранга, герой русско-турецкой войны, умерший сорок лет назад. Брат, сестра… Переезд с матерью после смерти отца в Любань Новгородской губернии, учёба в местной гимназии… Как ни странно особой ностальгии по тем годам, вызывающих в человеке обычно грустные чувства и заставляющие собственное сердце учащённо забиться, практически не возникало. Вот только лицо мамы, умершей семь лет назад, на короткое время порой возвращали его в то счастливое беззаботное время. Образ жены Машеньки, с которой он связал свою судьбу шесть лет назад и милые мордашки его сыновей в обнимку с мамой весело смотрящих на него с фотографий, оставляли в нём нежные чувства к ним. А ещё, Всеволод Фёдорович  вспомнил интересный эпизод из того самого детства, причём, вспомнил подробно, с деталями свой разговор с родственником Федей, поведывавшего  ему – мальцу, один из эпизодов из своей морской жизни. 
    …Какой уж день в Севастополе идут сражения, – начал рассказывать малышу Фёдор. И  грохот бомбард, крики наступающих войск, стоны раненых солдат и матросов, всё смешалось в голове мальчишки в один мощный гул, заставляя его маленькое сердечко замирать в тревожном ожидании развязки сражения. Перед его глазами возник пороховой дым, плотной шапкой накрывший бухту и город, и мальчик закашлялся, глаза зачесались, словно туда и взаправду попал дым, хотелось заплакать. Он погрозил кому-то кулачком, от возмущения затопал ножкой и, растирая рукавом рубашки глаза, закричал: – Впелёд, за цаля, уля, уля… Мальчишка еле сдерживал себя, чтобы самому не броситься в атаку на французских уланов… И бросился бы, но услышал мамин голос: – Водя, сынок, пора домой! Не забыл, какой день сегодня? 19 июля – день твоего рождения, милый!
       – Ой, как не хочется… Погожу, маменька! Мы с Федей с колабликов стрелять сяс будем.
     И родственник, капитан-лейтенант Фёдор Фёдорович, недавно прибывший в гости, продолжил свой увлекательный рассказ о службе на фрегате «Херсонес», которым он командовал во время исторической обороны Севастополя. Как, помогая защитникам города, его корвет огнём своих пушек разил врага на Инкерманских высотах, как – такие же мальчишки, – Фёдор ткнул пальцем в Водю, – помогали раненым, носили им воду, собирали патроны и оружие на поле боя. 
     Водя слушал родственника и детское воображение рисовало ему поле боя, где он из баклаги поит водой раненых матросов, собирает патроны, а потом, по просьбе командиров под свист пуль разносит важные донесения… И воображение несло его дальше – туда – на Малахов курган, где находился герой всех сельских мальчишек адмирал Нахимов. И тут – чудо! Воде привидилось, что он и впрямь встретил дяденьку адмирала и тот  подзывает его к себе. – Откуда будешь, герой? – спросил Павел Степанович. – Как звать-величать?
     Опешивший Водя с трудом произнёс: – Владик Руднев. Из села Ятцкое мы.
     – Не слышал о таковом. Из какой губернии?
     – Тульской.
     – А папенька имеется, и кто он?
     – Капитан пелвого ланга. А мой папенька воевал с тулками, – похвастался Водя.
     – Ага, значит о долге перед Отчизной и чести родного флага, разумеешь. А на море бывал?
     – Не-а… С мальчишками лодку изловчились собрать и на озере плавали.
     – Вот и хорошо…
     И тут до Води опять донёсся голос, но уже папенькин. – Владик, немедля домой, и Фёдора забирай. Все ждут вас.
     И всё – видение исчезло. Водя расплакался. Зашептав сквозь слёзы: – Не попрощался с Нахимовым. Всхлипывая, он взял за руку родственника, и оба направились к дому...
     Открыв глаза, взрослый Владислав Фёдорович прошептал: – Нахимов… Синоп… Сражение с турками… Севастополь... Господи, и всё это было не так уж давно. 
     Затем с грустью он пришёл к мысли: «Наверное, у каждого человека в жизни есть свой Синоп, своё предначертание, ниспосланное Всевышним. Каждому дано право оставить след на Земле. Главное – в суете мирской не пройти мимо того главного события, где долг свой свершить сможешь. А коль не прошёл, биться с врагом надо до конца, и знать – не только за землю российскую кровь проливать будешь: за спиной дети, семья, и остальной люд великой России».
     Упоминание о детях, о семье, отправленной им в Петербург, заставили командира грозного крейсера тяжело вздохнуть…  И вот уже другие мысли полезли ему в голову.
      Размышления Руднева прервал стук в дверь. В каюту вошёл корабельный священник иеромонах отец Михаил. – Мир сему дому, – густым баритоном, произнёс он. – Позволите войти, Всеволод Фёдорович?
     – Весьма рад видеть вас, батюшка. Заходите земляк, присаживайтесь. Тихон… – крикнул Всеволод Фёдорович. – Чай, кофе, – спросил он у гостя.
     – Чай, конечно, коль предлагаете. Что-то вид у вас недовольный, грустный, никак о делах наших грешных думы терзают. Отец Михаил сел на стул напротив хозяина каюты.
     – Ох, устал я отвечать, Владислав Фёдорович, что хоть моя фамилия в миру Руднев, и родился я там где и вы, но я не родственник нашему командиру… Говорю им: Рудневых в Тульской губернии хоть «пруд пруди», – не верят. 
      Хозяин каюты рассмеялся. – Вот у меня, отец Михаил, никто не спрашивает, кем я прихожусь корабельному батюшке. И уже серьёзно произнёс: – Мысли у меня грешные, говорите?  Да нет… они скорее тревожные. Вот размышляю о техническом состоянии флота нашего, да с японским сравниваю.
      Дверь открылась, показалась голова ординарца.  – Чаю нам организуй, – попросил его Руднев.
     – Как ни грустно, отец Михаил, только вижу я преимущества японских кораблей над российскими и в скорости, и в вооружении, да боюсь уже, и в количестве. Как тут быть довольным? Оттого и думы мои грустные и тревожные.
     – Довольные всем люди – глупые или больные. Человек в разных ипостасях должен прибывати. Он, чай, не скотина безмозглая – переживать должен, – произнёс батюшка. Затем он перекрестился и нравоучительно добавил: – На то и есть зло, дабы добро понимать, так Господь устроил! И уже другой интонацией, тихо спросил: – Так уж и плохо совсем, Владислав Фёдорович? 
     – Причин много моего недовольства. Взять только один недостаток шестидюймовок Кане, сплошь установленных на российских кораблях чего стоит?!.. Понимаете, отец Михаил, у этих орудий при стрельбе сильно садятся подъёмные механизмы, отчего происходит большое разбрасывание снарядов. И дальномеры… их всего-то два у нас, и оба ручные с пределом измеряемой дистанции до пятидесяти кабельтовых. Их точность на этой дистанции – не бог весть, какая. Хотя, хотели нас обеспечить современными дальномерами Барра и Струда, даже стойки под них установили, но… очередь до нас не дошла, видимо, что скрывать, много у нас недостатков. И что обидно, –  с горечью продолжил Руднев: – японцы точно знают о наших недостатках и беспечности адмиралов: шпионов и в Порт-Артуре и Корее предостаточно. А возьмите прессу… Уму непостижимо, печатают в газетах, простите, всякую хрень.
     – Как же, им популярность нужна, продажа газет – дело прибыльное – бесовское. Не солгёшь – не заработаешь! А правда… кому она нужна, коль интриги там нет. 
     – Не все этим пользуются, но многие. На страницах японских газет, да и в русских тоже, печатают всяческие карикатуры на русских в виде огромного, злого и агрессивного медведя, а Япония изображается маленьким, этаким беззащитным зверьком или вызывающим жалость картинки с хрупким солдатиком, закрывающего своим телом ребёнка от кровожадных северных соседей. И что удивительно, наши доморощённые демократы не уступают японцам в клевете на свою страну. А где наша российская пропаганда, я спрашиваю, где? Русские в Корее и дороги строят, и кредиты дают, и короля их не дают в обиду, а Европа всё одно – русские ведут агрессивную политику. Да мы хоть сапоги японцам лизать будем, а всё равно для них мы звери таёжные.
      Разволновавшийся Руднев сделал паузу, прислушиваясь к шуму моря, доносившему из открытого иллюминатора, выкрикам торговцев, снующих на джонках между кораблями, крикам птиц, ныряющих за отходами, выбрасываемых с камбуза. Руднев говорил и говорил. Отец Михаил не перебивал его, только изредка вздыхал: чувствовал, накопилось в душе командира много того, чего не мог высказать другому. – И совсем уж… – после паузы произнёс Руднев, – беда приходит оттуда, откуда не ждали…   
      Речь Владислава Фёдоровича прервал Чибисов: внёс пузатый чайник с небольшой вазочкой с витиеватым рисунком, заполненной сухим печеньем, сахарницу с кусочками колотого сахара, и чашки с блюдцами. Расставив всё это на столе, он удалился.
      Недовольный, что его перебили, Руднев буркнул: – Прошу. Затем сам налил чай в обе чашки, пододвинул гостю вазочку и, всё ещё находясь в своих мыслях, вторично произнёс: – Прошу, отец Михаил.
      Батюшка поблагодарил, положил в чашку сахар, не торопясь размешал и, манерно оттопырив мизинец, налил себе чай в блюдце. Глядя на легкий пар, идущий из блюдца, задумчиво изрёк: – Неисповедимы дела наши, Владислав Фёдорович. Бог терпел и нам велел! Сие есть воля Господня!
     – Может и так, время покажет, – не вдумываясь в слова батюшки, произнёс Руднев, и продолжил: – Ну, и не грех сказать о нечестности наших купцов и чиновников… Я, морской офицер, прошедший службу на семнадцати кораблях неожиданно для себя был уволен с должности старшего помощника порт-артурского порта, и вдруг меня уволили… Назначили командиром «Варяга». Чем  я мешал этим купцам-подрядчикам и чиновникам? Плохо работал?.. Нет. Не ладил с подчинёнными? – совсем нет. И позволю себе сказать, – взятки мешал брать кое-кому.
     – Слаб человек и грешен. Там – наверху перед Господом эти нечестивцы будут держать ответ за грехи свои дьявольские. И врата Рая для них будут закрыты.
     – Весьма в том сомневаюсь. Что-то не помню я, чтобы Ева сразу покаялась за свой грех в Раю перед Господом. А ведь тоже яблоко умыкнула.
     – Адам за тот поступок осудил свою жену, по сути обвинив Самого Создателя! «Адам сказал: жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева я и ел».
     – Ну, да! Адам, вроде как, и не виноват получается, – не то с усмешкой, не то с иронией, – вставил Руднев.
     – Зло, которое, внушая, воздействовал на Еву змей, обольщая её, поселилось в душе женщины. А то зло имеет свойство заражать душу человеков. И оно перешло и на Адама, а от него и на многих. Говоря языком медицины – зло действует как инфекция.
       – Другими словами: с кем поведёшься, от того и наберёшься.
     – Можно и так сказать, а можно вспомнить псалмом царя Давида: «С преподобным – преподобен будеши, и с мужем неповинным – неповинен будеши, и со избранным – избран будеши, и со строптивым – развратишися».
     – А ведь верно сказано, отец Михаил: эта зараза – неизлечима веками.
     – Грешим мы, Всеволод Фёдорович, разговоры ведя подобные – грешим! Вы что-то о беде начали говорить…
     – О беде… Ах, да!
     Командир обеими руками потёр виски. Затем выбрал в сахарнице самый маленький кусочек сахара и вприкуску с ним сделал пару глотков чая. – Уж не знаю – беда ли, трагедия или диверсии…  Последнее время в экипаже идут нездоровые разговоры о трудностях в России. Якобы, царь плохой, правительство народ притесняет, офицеры – продажные… Мол, свободы нет, видишь ли.  Когда такое было, чтобы на флоте крамола завелась. Этак недалеко и до бунтов…   
     Священник ответил не сразу. Допил чай, достал платок, аккуратно промокнул им губы, произнёс: – Благодарствую, – и только после этого начал говорить. 
      – Мы с вами, уважаемый Владислав Фёдорович, воспитывались примерно в одно время, для нас почившие уже писатели Лесков, Достоевский, Тургенев, Островский и даже язвительный Салтыков-Щедрин, да и многие другие, не пустой звук. Они привили нам любовь к своему государству, императору, к православной религии – матери всех страждущих во все времёна на Руси. У них мы получали  понятие о чести и долге. Кого читает нынче молодёжь?.. Некого Максима Горького, чей дерзостный реализм шокирует молодёжную публику: – Ах, как модно, ах, как смело, ах, и я так хочу! Отсюда идёт начало богохульных рассуждений, отсюда и беспорядки в головах. Растёт, Владислав Фёдорович, другое поколение, и оно меня настораживает. Нет, многие их лозунги справедливы: обязательное народное образование, отмена телесных наказаний, больше справедливости и свобод… Церковь это поддерживает. Однако, как всегда, начинают они за здравие, заканчивают за упокой, и уже одних лозунгов им мало. Вот и появляются всякие воззвания, листовки с бесовскими словами, призывающие к поиску неких свобод, некому равенству. Утопической философией Томмазо Кампанеллы забьют себе головы и бредят «Городом Солнца». А того не разумеют, что сочинение итальянца, в тюрьме написанное, свет увидело четыреста лет назад, а мир по-прежнему не меняется. Законы божьи нельзя изменить манифестациями, да криками – человек эволюционно должен идти к своей мечте. Уф… что-то разговорился я. Поди, утомил вас.
     – Что вы, батюшка, хорошо говорите.
     – Ну, коль так, последнее скажу. Одна надежда на такие таланты как граф Лев Толстой. И пусть он не в ладах и с властью, и религией, но его глас ещё слышен в рядах молодёжи, пьянеющей от желания мнимой свободы.
     – Скажу больше, отец Михаил. Совсем недавно один из моих молодых офицеров получил из Петербурга письмо, где его маман отписала: некто из её  знакомых записался в тайную организацию «Союз за освобождение»,и там он читает нелегальный журнал «Освобождение», печатавшийся в Штуттгарде. Она пишет, – это довольно милая организация, там есть достойные люди. Они не требуют свергать царя, а хотят разумно ограничить самодержавие. И спрашивает у сына, может и ей вступить в эту организацию?
      – Что сказать вам, что посоветовать? Не нам сие решать. Мы с вами далеко от столицы выполняем свой долг перед Родиной. А как быть… Господь подскажет, что делать. Одно только скажу: несмотря ни на какие известия печальные от родственников, экипаж предан вам и выполнит любой ваш приказ.   
       Священник встал, собираясь уйти.
     – Собственно, я зашёл к вам, чтобы поинтересоваться, есть ли сведения из Порт-Артура или Петербурга: разные слухи по кораблю ходят.
     – Должен огорчить вас, отец Михаил – именно разные, но, думаю, наихудшие –более вероятны. Скрывать не буду – мы в западне. Коль на выходе с рейда встанет вражеская эскадра, корабли наши окажутся запертыми, выход в открытое море станет невозможен. И нам придётся идти на прорыв, но он сопряжён с неравным боем...  Погубим людей, потеряем корабли.
     – А почему медлим, не уходим, пока японцы не подошли?
     – Не имеем право без приказа. Вот, как раз завтра я и еду в Сеул к нашему главе миссии именно по этому вопросу.
     – Корабли взорвать на месте, дабы врагу не достались, экипажи эвакуировать… – как бы рассуждая, растерянно прошептал священник. 
     – Нет, отец Михаил, сие невозможно: русские моряки так не поступают, и потом, чего скрывать – взорвать, утопить без сражения корабль – трибунал командиру и проклятье экипажа.  Я бы не хотел повторить судьбу командира «Рафаила» Стройникова, – спустить флаг без боя. Помните, наверное, сей позорный факт?
      – Как не помнить. Батюшка перекрестился и со словами, – Наверное, вы правы! Пойду я. Храни вас, Господь, дай нам всем терпение, – вышел.
      Разговор со священником снял внутреннее напряжение с Руднева. Всеволод Фёдорович с удовольствием вздохнул полной грудью прохладный воздух, передёрнул плечами. Встал, закрыл иллюминатор.
     Он с неприязнью посмотрел на стопку документов, аккуратно сложенных перед ним на столе, нехотя взял один из них и, в какой уже раз, стал перечитывать предписание командующего порт-артурской эскадрой адмирала Старка.      
      “Предписываю вверенному вам крейсеру 28-го сего декабря 1903 года в полдень сняться с якоря и с 12-узловой скоростью следовать в Чемульпо, где принять обязанности старшего станционера. Имея в виду настоящее положение дел, предлагаю вам, как во время следования, так и во время якорной стоянки, соблюдать во всех отношениях крайнюю осторожность, в особенности усилить бдительность в ночное время. Как старший станционер, вверенный вам крейсер с приходом в Чемульп поступает в распоряжение посланника нашего в Корее, причем вам надлежит организовать постоянное сношение с миссией, чтобы, в случае замешательства или особых событий в Сеуле, быть в состоянии оказать должное и своевременное содействие к ее безопасности, для чего иметь наготове десант, который, однако, выслать лишь по особому требованию посланника, переданному не иначе как письменно или по телеграфу. По приходе вашем в Чемульпо предложить крейсеру 2 ранга “Боярин” принять из Сеула почту и с оставшейся на нем частью десанта вернуться в Порт-Артур; в случае, если десант, доставленный крейсером “Боярин свезен весь, крейсер вернется без него, как одинаково он должен вернуться с полным десантом, если таковой не свезен вовсе.
      Находящийся в Сеуле десант должен быть подготовлен ко всяким случайностям, и потому обратить на это внимание начальника десанта лейтенанта Климова, окажите ему должное содействие по заблаговременному снабжению десанта не только всем необходимым, но и по заготовлению некоторого запаса по всем частям, который мог бы обеспечить существование десанта и в то время, когда, быть может, он будет лишен возможности довольствоваться обыкновенным путем. Для этого необходимо, чтобы десант был снабжен провиантом и деньгами с вверенного вам крейсера.
      Обращаю внимание на то, что до изменения положения дел, при всех ваших действиях, вам следует иметь в виду существование пока еще нормальных отношений с Японией, а потому не должно проявлять каких-либо неприязненных отношений, а держаться в сношениях вполне корректно и принимать должные меры, чтобы не возбуждать подозрений какими-либо мероприятиями.
О важнейших переменах в политическом положении, если таковые последуют, вы получите или от посланника, или из Артура извещение и соответствующие приказания.   Вице-адмирал Старк».
      Слова «…держаться в сношениях вполне корректно…» Руднев дважды подчеркнул карандашом. – Легко сказать, – вспомнив по этому поводу не совсем уверенные слова старшего офицера Степанова, пробурчал он. Затем стал перечитывать дополнительные инструкции, полученные им перед самым отходом из Порт-Артура:
      «1) кроме исполнения обязанностей старшего станционера, состоя в распоряжении посланника, вам следует также заведовать десантом и охраной миссии;
2) не препятствовать высадке японских войск, если бы таковая совершилась до объявления войны;
3) поддерживать хорошие отношения с иностранцами;
4) ни в каком случае не уходить из Чемульпо без приказания, которое будет передано тем или другим способом;
5) крейсер посылается в распоряжение посланника, чтобы он имел возможность немедленно и скоро передать в Порт-Артур донесение, если бы действительно началось масштабное занятие Кореи японцами».
      И опять Руднев взял карандаш и жирно подчеркнул четвёртый пункт.
      Руднев не знал, что именно этот четвёртый пункт приказа не даст «Варягу» и «Корейцу» возможности вовремя покинуть место стоянки в Чемульпо.  Им придётся вступить в тот самый знаменитый бой с японской эскадрой. И это будет совсем скоро. А пока… А пока Рудневу опять вспомнилась фраза посланника Павлова, сказанное им в начале января: «Даже в случае разрыва дипломатических сношений войны между Россией и Японией не будет».
     Всеволод Фёдорович с сомнением покачал головой. Чтобы проветриться, он поднялся в ходовую рубку.
     Облокотившись на планширь наружного мостика рубки, командир с интересом разглядывал подошедший к трапу корабля, нещадно коптящий дымом катер, гружёный продуктами. Баталер Малышев, завидев наблюдавшего за процессом разгрузки командира, громче нужного стал материть выделенных для этих целей матросов.
– Аникин, мать-перемать, рожа твоя поганая, в деревне своёй будешь не спеша прогуливаться под ручку с барышней. В штрафную захотел, скотина?.. Старший офицер живо оформит… А ну, прытче, бегом, мать твою……
Стоявшего на мостике офицера заметили и корейцы на катера. Укутанные в ватные халаты, в смешных мешковатых брюках, завязывающиеся на две ленты, они приветливо замахали ему, а один – помоложе, закричал: – Руске, хоросё. Вери год!
Руднев рассмеялся, и ему ничего не оставалось, как в ответ тоже махнуть корейцу рукой.      
– Японе неть хоросё. Плёхо, совсем плёхо, – обрадовано заорал парень. В это время из небольшой рубки катера вышел пожилой кореец в наброшенном на белую рубашку чогори ватном халате, в широких белых брюках и в шляпе с полями из камыша. Он прикрикнул на орущего парня, поприветствовал офицера и учтиво ему поклонился. Затем подозвал баталера и, показывая в сторону портовых причалов, что-то ему стал говорить. Выслушав корейца, Малышев поспешил к командиру. Взбежав по трапу, ведущего к мостику, на котором продолжал находиться Руднев, запыхавшийся баталер выпалил: – Ваш высокобродь, кореец передал, мол, в порт подошёл японский транспорт с солдатами. И вот-вот начнут высаживаться на берег.  Десант, что ль, ваш высокобродь?
– Наверное. А что, кореец так свободно говорит на русском языке.
– Торговец он, ваш высокобродь… Да им кады нужно, на любом языке талдычить будут. Небось, не выгодно терять таких покупцов, как мы. А ещё, ваш высокобродь, энтот кореец передал, что его конкуренты – кули, по ночам таскают на  крейсер «Чиёда» продовольствие и много товару разного. Японцы приказали торговцам не болтать об том.
– Вот как? А больше ничего не говорил?
– Нет, ваш высокобродь.
–  Ну, хорошо! Ты, вот что, любезный, коль на то нет ничего серьёзного поменьше отправляй матросов к старшему офицеру в штрафники. Для того есть Устав, в котором имеются другие дисциплинарные меры. Понял?
– Будет исполнено, ваш высокобродь, – козырнув, немного удивлённо ответил баталер.      
 – Свободен.
Сообщение корейца о высадке небольшого отряда японских солдат было неприятным, но и не стало для Руднева чем-то неожиданным. На последнем совещаний у старшего по рейду командира английского крейсера Бэйли, такие предположения уже высказывались. Причём, присутствующий на том совещании командир «Чиёды» Мураками, как и на прошлом обеде, опять заверил всех, что Япония свято соблюдает международные правила и высадка десанта – спланированная и согласованная с корейским правительством акция. Никаких угроз для иностранных кораблей она не несёт.
Руднев чертыхнулся. «Топающие по причалам солдаты микадо в собственной амуниции, да ещё недалеко от тебя…  Брр… – картина не из приятных».
От холодного воздуха Руднев продрог. Зябко поёжившись, он покинул мостик. Спускаясь по трапу, в коридоре навстречу ему попался старший офицер.  Вспомнив наставления, высказанные баталеру пять минут назад, Руднев остановил Степанова.
– Вениамин Васильевич, недавно я просматривал записи в журнале взысканий и список штрафных матросов. Голубчик, так нельзя! Большая часть экипажа у вас числится в разряде штрафованных… А что, про уставные дисциплинарные взыскания уже забыли? Вы явно злоупотребляете штрафованием и отдачей нижних чинов под суд за пустяковые поступки. Прошу вас пересмотреть своё отношение в этом вопросе.
Стоявший с обиженным видом старпом, удручённо опустил свой взгляд, не смея возразить командиру. Руднев продолжил свой путь, но сделав шага три, обернулся и добавил: – Я не хочу иметь на своём корабле экипаж, в котором полно штрафников. Учтите это!
– Вишь, чистюля какой… Завтра выдача жалования, увольнение, – посмотрим, будет ли дисциплина без наказаний, – тихо, чтобы не слышал командир, недовольно пробормотал старший офицер.

Драка в трактире
      
     Харчевня «Конвачун» с болтающимися на ветру красными шарами, бумажными драконами и прочей мишурой в китайском квартале считалась самым посещаемым моряками питейным местом. Она привлекала не только доступными женщинами, но и относительной дешевизной и качеством подаваемых блюд. Здесь можно было сладко до отрыжки поесть, и выпить вдосталь до… впрочем, не будем уточнять. Матросы всех кораблей, стоящих в порту и рейде Чемульпо, в том числе «Варяга» и «Корейца», об этом знали и именно там закусывали. 
Почему закусывали, спросите вы, а не пили водку и сытно ели, к примеру? Да потому, что, получив долгожданное жалование, в первом же увольнении на предложение одного матросика из оружейной прислуги «Варяга» пойти промочить горло и пообедать, старшие товарищи его грозно поправили:   
«Слухай сюда, салага! Мочиться будешь в гальюне, обедать на корабле апосля молитвы, а мы обещали старшему офицеру…
Пожилой матрос огорчённо вздохнул. – Не пить…  А вот закусывать, об том уговору не было.  А как закусывать, коль не выпил стопку другую… Вот и приходиться… Служивый не стал договаривать, лишь вздохнул и хитро усмехнулся. – И помни, паря, главное – коль переборщил, до причала хучь на карачках, хучь ползком, но доберись. А заснёшь, твоя дурья башка лежать должна строго в направлении своего корабля. Таков закон! Офицеры пожурят, не без того, дадут наряды вне очереди, но серьёзно не накажут: человек перебрал немного, однако ведь стремился к дому, понимать надо.
Так и повелось. Как только выпадало увольнение, желающие сбивались в группы любителей закусить. Причём, слово это – «закусить», которое с точки зрения иностранных моряков, означало «надраться в дрызг», понравилось всем. И все иностранцы, сильно коверкая, старались произносить его по-русски, кроме чопорных англичан – те, вообще, держались особняком.   
Харчевня и на этот раз была почти полной. По залу носились китаянки, а может кореянки, чёрт их поймёшь – все на одно лицо. В своих светлых национальных нарядах – длинных широких юбках «чигори», подвязанных под мышками, в веревочных туфлях, в круглых чёрных шляпах с широкими полями официантки были похожи на нарядные куклы, коих дарят девочкам из обеспеченных семей. Они как угорелые метались между столиками, разнося порции риса, рыбу, политую соевым соусом, графинчики с корейской водкой соджу и китайской байдзю. Ну и, конечно, катили тележки, заставленные тарелками с фирменным блюдом чачанмйон – кусками тушёного мяса с лапшой, и  чапчхэ – блюдами с овощами, но без мяса: сытно, вкусно, и не дорого.
Китайская водка со вкусом соевого соуса и непонятным европейцам запахом, крепкая – до 70 градусов, корейская – подешевле и полегче –  до 45 градусов, но тоже, с непривычки нос затыкать желательно. В общем, и то, и другое, хрень необыкновенная, но другой-то нет. Как правило, в дни, когда морякам (без разницы какой страны) выдавали жалование, за порядком в зале следил сам хозяин. Он и сегодня сидел на лавке из ротанга, зорко наблюдая за официантками, не забывая улыбаться и низко кланяться всем посетителям без разбора, при этом, прицеленная к затылку китайца косичка, при каждом поклоне грозила отцепиться.   
Потоптавшись у входа, привыкая к клубам табачного дыма и шуму, трое моряков с «Варяга» осторожно обходя занятые столы, сели за свободный, сбросив свои чёрные бушлаты на длинную скамью у стены.
– Хелоу, комрады! Закусья, хоросё, – увидев русских, нетрезвыми голосами заорали итальянцы с дальних столов. Вслед за ними, замахав руками, закричали французы, но их заглушила, сидевшая недалеко от них компания моряков с английского крейсера «Тэлбот», громко затянув популярную народную балладу «Зелёные рукава». В этой балладе говорилось, якобы, молодая и очень красивая девушка не поддалась попыткам короля совратить её. И уж чем там дело заканчивалось, добился король девушки или нет, финал в песни каждый раз был разный: зависел  от количества выпитого и настроения компании. Жалостливую балладу заглушил вопль, больше похожий на рёв буйволов в прериях. Дабы заглушить англичан, сидящие недалеко основательно подвыпившие американские матросы, заорали свою песню. Англичане поднажали, американцы тоже поднатужились. Присутствующие в зале  с интересом стали ждать развязки этой хоровой дуэли. Они уже знали, раз американцы запели – жди драки. Однако вскоре песенная дуэль стихла. 
В зале воцарился привычный кабацкий шум, прерываемый истеричным хохотом женщин, пафосными и не очень тостами, выкриками выпивших посетителей… Временами всю эту какофонию звуков перекрывал сочный, заковыристый русский мат: моряки с канонерки «Кореец» отмечали день рождения своего товарища.
Вскоре официантки принесли русским морякам заказ. Старший машинист Карп Бондарь степенно перекрестился, пригладил усы и с достоинством произнёс:
– Ну, други мои! За батюшку царя, за матушку Рассею, и за нас, сермяжных! И, не морщась, выпил. После чего не спеша занюхал лепёшкой, и только потом слегка скривился. Со словами: – За стоячий такелаж, и за дружный экипаж, –  за ним опустошил чашку с корейской водкой кочегар Пётр Бабков. И оба насмешливо посмотрели на своего товарища – молодого, прыщавого парня, барабанщика Тихона. Затравлено глядя на старших, нюхая, морщась и кашляя, тот маленькими глотками давился соджей. 
– Боже, какая же гадость, Карп Петрович! Петь, как вы её пьёте, проклятую? – со слезами на глазах посетовал он.
Разглядывая зал, Бондарь сочувственно посоветовал парню: – Не нюхай ты её Изжеуров, не баба же. Чё нюхать, заткнул нос, и вперёд. Привыкай, Тихон, другой не будет.
 Притупив голод лапшой с мясом, опустошив первый графинчик, матросы заказали второй. И хотя Тихон уже заснул, и голова парня лежала в тарелке, его товарищи продолжали поучать парня.  Подняв палец, Карп Петрович, видимо, продолжая начатый разговор, не совсем трезво произнёс: – Матрос без мечты, салага, что собака без крыльев.
 – Точно, Карп! Хорошо сказал! – мотнув в знак согласия головой и тоже ткнув мозолистым пальцем вверх, согласился кочегар Бабков. – Ты, Тихон, слухай своих товарищев, – плохому не научат. Затем, посмотрев на спящего, добавил: – Чем больше матрос спит, тем меньше от него вреда. И  зачем-то погрозил в зал пальцем.    
Рядом с матросами «Варяга» сидели два француза и один – толи японец, толи китаец, но, судя по отсутствию на нём рубашки чогори – точно не кореец. Их столик стоял недалеко от входа и при каждом открытии двери потоки морозного воздуха врывались в прокуренный зал, заставляя их недовольно подёргивать плечами. Брезгливо морщась, французы давились местным алкоголем, сосед по столу – наоборот, при каждом глотке блаженно улыбался и что-то бормотал себе под нос.
Неожиданно настежь опять распахнулась входная дверь. Явно подвыпившая компания американских матросов ввалилась в ресторан. Из глубины зала раздался радостный вопль их сослуживцев:
 – Эй, Брукс, мы здесь.  Парни, идите сюда. Вновь прибывшие двинулись к ним, сметая на пути препятствия.
Первыми пострадали французы. Один из рослых американцев споткнулся и, не удержав равновесия, навалился на одного из них. Француз вместе со стулом грохнулся на пол, увлекая за собой соседа толи китайца, толи японца и скатерть со стола: послышался звон разбитой посуды. Американских парней это развеселило: они радостно заржали, пальцами показывая на распластавшихся на грязном полу в смешной позе французика и узкоглазого аборигена. 
Щупленький француз и его той же комплекции собрат по несчастью вскочили, стряхнули с одежды прилипшую лапшу и соус и встали в боевую позу, собираясь проучить обидчиков,  но, оценив неравенство сил, замерли, беспомощно оглядывая зал.
Хохот американцев усилился. Лицо французика постепенно стало наливаться кровью, его ладони сжались в кулаки. Назревала драка. – Ой, боюсь, боюсь, – заорал дюжий американец. Зал замер в радостном ожидании. Испуганно залопотали официантки. Горланя, и веселясь, нарушители спокойствия собрались двигаться дальше. 
Но тут из-за стола поднялись матросы с «Варяга».  Кочегар Бабков преградил им путь, сжав мозолистые руки в кулаки. Тоже сделал и Бондарь, при этом на его лице появилась счастливая улыбка.
– Ой, как хорошо, что ты не японец, приятель, мать твою! Да увидит меня старпом и услышит батюшка Михаил, как я ценю их наставления не бить японцев… Ну, ты… козёл американский, – схватив одного из обидчиков за плечо, набычившись и уже с угрозой произнёс Карп Петрович. – Здесь, мать твою, тебе не прерии, индейцев нету. Извиниться бы надо… 
Пьяно оглядев русского моряка, нарушитель спокойствия скривил губы в презрительной ухмылке и попытался было сбросить руку. Карп покачал головой, тоже ухмыльнулся, и со всей силы залепил американцу в челюсть. Без всякой тирады и улыбки кочегар Бабков влепил в ухо второму американцу.    
Опрокинув ближайшие столы, оба угнетателя североамериканских индейцев, как подкошенные рухнули на пол. Из носа одного из них потекла кровь, он орал и ругался, другой – подогнув колени к подбородку, лежал без движения.
При виде поверженных нахалов, суча кулаками, пытаясь изображать приёмы французского бокса, вокруг американцев запрыгали оба француза, а толи японец, толи китаец встал в одну из поз японской джиу-джитсы и застыл в ожидании врага. Издав боевой клич, их собутыльники из зала бросились на помощь. Завязалась драка. 
Обиженный француз, крякнув по-мужицки, влепил пощёчину в первую же оказавшуюся рядом с ним американскую рожу. Его удар очень удивил последнего. Ему хватило пары секунд, чтобы сообразить, что к чему, взять стул и опрокинуть его на голову француза. Любитель лягушек опять оказался на полу. Второй американец – рыжий, здоровый, больше похожий на краснокожего индейца, обрушил на голову любителя восточных единоборств свой кулак, отчего толи японец, толи китаец, не проронив ни звука, улетел под соседний стол. В пылу драки рыжий американец наступил на бедного французика своим тяжёлым ботинком. Француз заорал. К нему бросился его соотечественник. Тут уж и остальные посетители харчевни повскакали с мест. Началось побоище!
Дальнейшее, пострадавший француз помнил уже смутно: крики: «Жандармы!», обрывки фраз на русском языке: «Тихон, где второй лягушатник?», чьи-то руки, взвалившие его на свои плечи, солёные брызги на лице…
Наняв джонку, русские моряки доставили бедолагу-француза на крейсер «Паскаль». 
Жаль, но подобное развлечение для русских моряков стало последним, увольнения прекратились. И далеко не по этой причине.
 
Поездка в Сеул
                Понедельник, 25 января
      Ближе к полуночи, уставший за день Руднев появился в своей каюте. Сняв  китель, он передал его стоящему перед ним ординарцу.  – К утру, чтоб вычистил. Всё, Тихон, свободен, – устало приказал командир. Затем принял приготовленную ординарцем тёплую ванну. Сливать её он не стал, рассчитывая на утренний моцион. После чего Владислав Фёдорович настежь распахнул один из иллюминаторов и под судовые склянки, отбивших полночь, лёг в койку. Последний удар часов напомнил ему о завтрашнем  понедельнике: тяжёлом, полном тревоги и неизвестности.
     Спал он плохо: в голову лезли всякие нехорошие мысли и видения: снилась слащавая физиономия командира «Чиёды» Мураками, обед на его корабле, японские солдаты и всякая нечисть… Руднев совсем потерял сон. Пробовал считать до ста – не помогало, мыслями уносился в своё детство, представляя улицу в селе, дом, где родился, фруктовый сад; поодаль от дома, принадлежащий местному помещику тенистый парк с вековыми липами, скотный двор, конюшни… А ещё – пруд, где привольно жили гуси и утки, откуда его мама криками: – Водя, Водя… загоняла домой… – не помогало и это, сон не шёл, и он продолжал ворочаться. И, всё же, часам к четырём Морфей сжалился – командир крейсера заснул тревожным сном. Но вскоре задребежал телефон. Пока он спросонья решал, откуда шум, раздался звук свистка из переговорной трубы, соединяющей каюту с ходовым мостиком. Руднев вытащил пробку из трубы.
– Слушаю?
– Ваше высокородие, – послышался в трубе голос вахтенного. – Простите, тревожу вас, но господин старший офицер приказал поставить вас в известность.      
– Что случилось? Не тяните, говорите.
– Крейсер «Чиёда» исчез.
– Что?!.. Как исчез?..
– Видимо, ночью. Расклепал якорную цепь, связывающую с бриделем , и покинул рейд. Один томбуй  теперь болтается на поверхности. 
– Как так получилось? Вахта прошляпила?..
– Темно же было. Японец огней не зажигал.
Руднев задумался. Перед глазами снова возникла хитрая рожа Мураками. В голову опять полезли мрачные мысли: «Не зря он мне снился. Зачем покинул рейд, и почему ночью, скрытно… Странно… И японцы день и ночь копошатся на берегу: склады, бараки и еще что-то непонятное строят… Вторую неделю нет связи с Сеулом… Не к добру, не к добру это!».    
– Вот что! Передайте Вениамину Васильевичу, пусть с утра пошлёт нарочного на станцию телеграфа за корреспонденцией. Коль таковой опять не будет, заедет на вокзал и купит три билета на Сеул. Да, и предупредите лейтенанта Беренса, я беру его с собой.
– А кто второй, ваше высокородие?
– На усмотрение старшего помощника. И Руднев опять вставил пробку-свисток в трубу.
Кое-как, в полузабытье, дотянув до завтрака, он встал, погрузился в ванную. Прохладная вода его освежила. Приведя себя в порядок, Руднев наскоро позавтракал в кают-компании и поднялся в рубку, где узнал, что рано утром в порт вошёл российский транспорт «Сунгари», имея на борту триста двадцать тонн груза для коммерческих фирм и русской миссии в Сеуле. Командир транспорта передал Рудневу о приближении к Чемульпо крупных японских кораблей. Из-за плохой видимости всю эскадру он не разглядел, но что-то около десяти единиц насчитал.
А вскоре к борту крейсера подошла шлюпка с американского корабля «Виксбург». Офицер передал на борт крейсера пакет. Вскрыв его, Владислав Фёдорович с удивлением прочитал текст. Командир «Виксбурга» капитан второго ранга Маршалл сообщал ему об одностороннем разрыве дипломатических отношений Японии с Россией. В конце записки американец приписал, что данная информация не проверена и особого доверия лично у него – Маршалла, она не вызывает. – Этого только не хватало, – чертыхнулся Руднев. – Что с корреспонденцией?
– Её нет, – ответил вахтенный офицер.
– Катер на воду. 
– Катер у борта, Всеволод Фёдорович. Билеты до Сеула куплены, – доложил, поднявшийся на мостик, явно не выспавшийся старший помощник.
– Плохо, очень плохо. Увольнения экипажа на берег отменить. Офицеров это тоже касается.
Перед тем как сесть в катер, Руднев зашёл в радиорубку. При появлении командира радист попытался встать, но командир движением руки его остановил, спросив:    
– Ну, что? Что-нибудь есть из Порт-Артура? 
– Никак нет, ваше высокобродь. Триста миль до него… Мощности нашей станции хватает максимум на сто миль, хотя у нас стоит новейшая система «Попов-Дюкрете». Но странно, ваше высокобродь… Эфир забит японской речью, чего дотоле не было.
– Знать бы, о чём говорят… – в сердцах бросил командир и покинул рубку.
Командир крейсера не знал, что в этот день японцы захватили в Фузане русский пароход «Мукден», у острова Цусима – пароход «Екатеринослав», и не  догадывался, что в это время японский адмирал Уриу в эфире отдавал своей эскадре, приближающейся к Чемульпо, приказы по блокированию порта.
До отъезда в Сеул Руднев посетил командира крейсера «Тэлбот» Бэйли и поинтересовался у него причиной странного ночного передвижения «Чиёды».
 – Докладываю вам, по всей видимости, к Чемульпо приближается японская эскадра. Вам, господин Бэйли, в этой связи, не кажется ли странным поведение «Чиёды? Не поставив вас в известность, покинуть якорную стоянку… Уверен, его минные аппараты нацелены на нас.   
 – Что вы, что вы… Один «Чиёда» не решится на решительные действия, в этом я уверен. Да и у Мураками храбрости не хватит! А приход японской эскадры – факт  не проверенный, мало ли куда она направляется.
– Не скажите! Отсутствием храбрости японцы не страдают, – заметил Руднев.   
– Японцы разные бывают, господин Руднев , – уклончиво ответил Бэйли. – Но, скажу откровенно: причина действа «Чиёды» мне неизвестна.
Руднев бросил на англичанина подозрительный взгляд. «Врёт… – решил он. – Старшему на рейде без согласия которого не делаются никакие перемещения в акватории…  и он не знал?!.. И глаза его как-то странно смотрят в сторону… Не мог он не знать!».
Ответ англичанина убедил Руднева в наличии общих интересов у Бэйли и Мураками. Руднев догадывался: помимо американцев, Англия тоже принимает участие в создании японского флота. Какое, – время покажет.         
    
Ближе к полудню Руднев и сопровождающие его офицеры Беренс и Нирод подошли к пыхтящему парами паровозу, прицепленному к составу из трёх, окрашенных в зелёный цвет, вагонов. Преисполненный важности и своей значимости, подле паровоза стоял дежурный вокзала. Кореец часто бросал взгляды на привокзальные часы, небрежным кивком отвечал на приветствия проходивших мимо взнакомых, но при виде проходивших мимо него русских офицеров, поздоровался первым, почтительно склонив голову. Несколько в стороне от перрона Руднев заметил совсем недавно выстроенные пакгаузы, в которые кули  перетаскивали с конных подвод, вереницей стоящих у склада, тяжёлые мешки.   
На перроне царила привычная суматоха с присущим ей  вокзальным шумом: кричали лоточники, с тачками и без бегали носильщики, раздавались какие-то другие звуки, и всё это сливалось в общий гул, присущий перронам в последние минуты отхода пассажирских поездов.
Возле открытых дверей вагонов 2-ого и 3-его класса толпились пассажиры. Проводники – корейцы, проверяли билеты, для порядка покрикивая на особо нетерпеливых, желающих без очереди пролезть вперёд.
Офицеры подошли к вагону 1-ого класса. Учитывая не маленькую стоимость проезда в этом классе – около полутора вона (примерная стоимость тридцати килограммов риса), очереди здесь почти не было.  Двое, по виду, состоятельных корейцев  спокойно курили, вели беседу, и совсем не торопились – знали, без них поезд не тронется.
В вагоне было прохладно. Пройдя на свои места, офицеры не стали снимать свои чёрные двубортные шинели, а лишь расстегнулись.
Напротив них уже сидели двое пассажиров. Лет сорока худощавый кореец, которого за внешний вид можно было принять и за писателя, и за богемного художника из-за его длинных, зачёсанных назад волос. Рядом с ним сидела симпатичная кореянка. Мужчина был одет в элегантное серое пальто, наброшенное на вполне европейского покроя костюм явно не местного производства. Весь вид корейца контрастировал с одеждой совсем не бедных пассажиров этого вагона. Помимо всего, у мужчины была живая, чрезвычайно подвижная физиономия. Его спутница, со сложно определяемым возрастом, тоже была одета дорого и со вкусом европейской дамы. На её плечи была наброшена куртка с меховым воротником, ярким пятном на голове красовался берет алого цвета весьма гармонирующий с её накрашенными губами. Если бы не корейский железнодорожный вагон с корейцами, проводниками, суетой и шумом во время посадки, эта пара, скажем в Париже, мало чем отличалась бы от парижан.
Не обращая внимания на расположившихся напротив офицеров, корейцы оживлённо вели разговор на своём писклявом языке. Очевидно, кого-то изображая, мужчина смешно размахивал руками, а его спутница, прикрывая рот рукой, едва сдерживала смех. Наконец, видимо, подойдя к финалу своего рассказа, расхохотался и сам рассказчик. 
В это время в вагоне раздался голос проводника, скорее всего объявивший: «Поезд отправляется…» или что-то в этом роде, а со стороны перрона прозвучал гонг. В окно вагона было видно, как дав сигнал к отправлению, дежурный вокзала махнул кому-то рукой, после чего, заглядывая в окна вагонов, медленно зашагал по перрону вдоль поезда. Состав дёрнулся, громыхнул буферами, и покатил. 
Девушка что-то пролопотала корейцу, тот взглянул на соседей и, к изумлению последних, смешно коверкая слова, но вполне на понятном языке, поздоровался. – Здравствуйте, господа! Меня зовут Нгуен Во, а это – моя жена Ким. И тут же пояснил: – Нгуен Во с корейского – начало! Я старший в семье. Ким, по-нашему – золотая!
Офицеры почтительно кивнули, Беренс тут же спросил: – И где же вы, господин Нгуен, научились довольно сносно говорить по-русски? Кореец не успел ответить, его супруга что-то шепнула ему и поднялась, намереваясь покинуть компанию мужчин. Она сбросила мужу свою куртку и оказалась в тёплом шерстяном свитере, плотно обтягивающем её стройную фигуру. Офицеры встрепенулись. Лейтенант Беренс выдавил из себя: – М-да… и покачал головой. Мичман Нирод не удержался и от восхищения причмокнул. Руднев остался безучастным к прелестям женщины, лишь пожал плечами и равнодушно отвернулся к окну. Видимо равнодушие одного из офицеров обидело кореянку, она скривила милую гримаску, фыркнула, и направилась в сторону проводника. 
Польщённый восхищением офицеров внешностью своей супруги, кореец ответил: – Я журналист, господа.  На данный момент представляю газету умеренных реформаторов «Мансебо», если, конечно, вам такой печатный орган известен, – вы же недавно в нашем городе, насколько я знаю. Да, кстати!  Неделю назад я получил приглашение стать сотрудником в новой газете «Тэхан мэиль синбо», которую организовал англичанин. На английском языке газета будет называться «Korea Daily News».
 Смешно коверкая слова, часто делая ударения совсем уж в неожиданных местах, речь этого журналиста вызывала улыбку и у лейтенанта Беренса, и мичмана Нирода. Оба еле сдерживали себя, чтобы не расхохотаться и весьма удивлялись серьёзному выражению лица своего командира, невозмутимо разглядывавшего сквозь окно проплывавшие мимо пейзажи.      
– А случаем в газете «Новый край» в Порт-Артуре не печатались? Кажется, я встречал вашу фамилию на её страницах, – спросил Беренс. Кореец не успел ответить.
В это время, кланяясь и бормоча, очевидно, извинения, вошёл проводник. Он поставил перед пассажирами пузатый фарфоровый чайник с холодным чаем и небольшие пиалы и, также что-то бормоча, не поворачиваясь спиной к пассажирам, вышел.
– Да, господин офицер, печатаюсь и там. Я долго работал в ваших краях на Дальнем Востоке, а в 1896 году,  если не ошибаюсь в мае месяце, побывал в вашем Нижнем Новгороде на промышленной выставке. Грандиозное зрелище, господа! Россия скоро обгонит Европу. А ещё…
– А сколько же лет вашей супруги, господин Нгуен? – совсем некстати перебил его мичман.
Журналист не удивился бестактному вопросу – видимо привык,  и с готовностью ответил: – Ким не на много моложе меня, господин офицер. Кореянки часто выглядят моложе русских сверстниц.
Несмотря даже на смешную речь с неправильными ударениями, в голосе журналиста чувствовалась нескрываемая гордость за свою жену-красавицу. Руднев недовольно посмотрел на Нирода, собираясь сделать ему замечание,  но словоохотливый журналист в это время продолжил. – А ещё, господа офицеры, я своими глазами видел вашего императора, да близко так – вот как вас.
– Вы были в Петербурге? – удивился Нирод.
– Да нет, видел его только на той выставке в день её открытия. В тот день как раз запускали трамвай. Ждали царя, народу собралось, ой как  много. А когда царь появился, начались беспорядки, – всем хотелось увидеть своего императора.  Но конные казаки и жандармы никого близко не подпускали к царственной особе, а я стоял в первом ряду и хорошо разглядел его небольшую фигуру.
– Так вы, господин журналист, интервью у самодержца российского взяли?
Нгуен огорчённо вздохнул: – Если бы! Говорю же, жандармы не пускали, в сажени от меня ваш царь прошёл. Видел его, как вас сейчас. Я потом на фуникулёре пошёл кататься, тоже – занятная вещь. Из руководства вашей страны я встречался в Японии только с военным министром Кур… курат… курок….– у него трудная фамилия, – запнулся на фамилии журналист.
– Куропаткин, – подсказал Беренс. – Где это вы с ним встречались?
– Да-да, именно так. В июне прошлого года в Осака проходила промышленная выставка. Я и туда был послан редакцией.
     – Ну и как? Вам понравилась выставка? – поинтересовался мичман.
          – Скажу честно, господа. Вы – русские, недооцениваете рост промышленности этой страны. Выставка очень затратная для правительства Японии, но оно было вынуждено пойти на это – внешние рынки нужны не только России. Нет, конечно, такого массового посещения, как в Нижнем Новгороде у них не было, зато товаров современных было значительно больше. Ваш Куро…, ну, в общем, министр, находясь с визитом в Японии, естественно, посетил выставку. Мы с ним встретились в отделе частных хозяев, где все товары можно было купить на месте. На стендах масса фарфоровых изделий, посуды, одежды, обуви… А для женщин: духи, косметика, уборы… И все не очень дорого. Ваш министр покупал там подарки. Я у него вроде переводчика был. Увидите его, не сочтите за труд, привет от меня передать.
          – А со своим императором вы часто встречались, господин Нгуен? – поинтересовался лейтенант Беренс.
      – Да как сказать… часто… Встречался, конечно. Если вам, господа офицеры интересно, расскажу немного истории. Когда в 1863 году скончался наш король ван Чхольджон, он не оставил наследника. И вдовствующая королева предложила возвести на трон дальнего родственника короля – Ли Мёнбока, позже получившего храмовое имя Коджон. Поскольку новый король был несовершеннолетним, сначала страной управлял его отец Ли Хаын, потом его жена королева Мин. После поражения Китая от Японии, Кореей уже открыто стала руководить японская администрация, что заставило королеву и её окружение искать помощи у США, а потом у России. Это вынудило японцев, считавшие Корею уже своей территорией, пойти на крайние меры. В октябре 1895 года японский посланник с помощью корейских солдат, тренировавшихся у японских инструкторов и наёмников, убил королеву. Наш король фактически оказался в плену. Через какое-то время стало понятно, что та же участь ждёт и самого ван Коджона. Тогда наш король бежал в вашу русскую миссию, воспользовавшись тайным коридором, ведущего в русскую миссию, где провёл почти год.   
– Не позавидуешь вашему императору, – участливо произнёс мичман.
На этом разговор прервался. Поезд набрал полный ход. В окне замелькали запорошенные снегом невысокие горы, затем показались деревни с плетёными стенами домов с плоскими крышами, крытые соломой и для надёжности, укреплённые травяной верёвочной сеткой. 
  Отвернувшись от окна, Владислав Фёдорович поинтересовался у корейца: – А кто же построил вам железную дорогу?
– Построили японцы, господин офицер, в 1899 году. Хотя американцы первыми предложили проложить её из Сеула в Чемульпо. Я, господа, в качестве журналиста освещал отправку первого поезда, потому и знаю. Дорога однолинейная, длиной немного больше тридцати километров. Причём поначалу она не доходила до самого Сеула, а заканчивалась на левом берегу реки Ханган. Пассажиры переправлялись дальше на пароме. Но через год был построен мост.
– На паровозе, вроде бы, я заметил американскую табличку.
     – Правильно, господин офицер. Чтобы не обижать янки правительство взяло у  них кредиты и закупило американские паровозы и вагоны. Железная дорога – вещь удобная.  Из Чемульпо до Сеула на поезде теперь можно доехать за полтора часа, а на корабле, когда по реке Ханган ходили маленькие рейсовые пароходы, дорога отнимала семь-восемь часов, а пешком – целый день.
     – Удобно конечно, полтора часа и ты в столице, – согласился Руднев.
     – Хочу похвастаться, господа. Совсем недавно я по своим делам проехался и по вашей железной дороге, между Москвой и Владивостоком.
     – «Транссиб», – подсказал Нирод.
     – Да, кажется так. Не весь конечно путь, только часть…
     – «Транссиб» – детище нашего министра финансов Витте, – тут же дал справку мичман. – В казне, как всегда, денег на стройку не хватало, так, где-то лет десять назад, точно не помню, он ввёл монополию на алкогольные напитки. И что вы думаете… В казну рекой потекли денежки, – дорогу достроили.
     – Русские люди любят выпить, и не мудрено – с вашими-то холодами… Видимо, денег на строительство много пошло… Ваши просторы нас – корейцев, поражают, господа!   
– И не только вас, – заметил Руднев. И через короткую паузу поинтересовался: – Позвольте полюбопытствовать, господин журналист, а кроме американских кредитов, о которых взахлёб пишет либеральная пресса, для Кореи Америка ещё что-нибудь сделала?
– Да, трудно так уж сразу сказать, – замялся кореец. Одно могу сказать: американцы пытаются выжить из Кореи японцев – основных своих конкурентов. В Сеуле они провели водопровод, электричество… Не получив право на строительство железной дороги, два американца лет шесть назад добились от нашего императора, любившего всякие новшества, разрешение на строительство трамвайных линий в Сеуле. Год строили, и в день рождения Будды состоялся запуск первого маршрута.
– Вы и там присутствовали? – удивился лейтенант Беренс.
– Нет, господин лейтенант. Я в то время колесил по вашему Дальнему Востоку.   
Так вот, конечно, жители пришли в ужас – залезть в грохочущий мастодонт, да ещё платить… Нет уж…  Так янки – вот уж выдумщики: в конце маршрута стали выдавать призы.
 – И как… дело пошло?
 – Если бы! Так получилось, что под колёса трамвая попал маленький мальчик, начались волнения корейцев.
 – Почему, – спросил Нирод.
– На первых трамваях водителями были японцы, а билеты продавали корейцы. Кто-то пустил слух, мол, японцы специально это сделали… В общем, ночью жители Сеула сожгли несколько трамваев. Думаю, не без участия подданных микадо обошлось здесь. Жители знают, японцам невыгодно влияние Америки в Кореи. Правда, позже всё наладилось: американцы закупили новые трамваи и обучили корейцев их водить. 
 – Кстати, – обращаясь к Рудневу, произнёс журналист, – я вспомнил, господин капитан первого ранга, где я вас мог видеть.
– ?!..
– На английском крейсере «Тэлбот», где совсем недавно проходило одно из совещаний с привлечением прессы. Я потом в газету дал статью о полном взаимопонимании моряков иностранных кораблей в порту Чемульпо, в том числе, с экипажем японского крейсера «Чиёда». Вы – с крейсера «Варяг»?
 Всеволод Фёдорович кивнул. – Руднев, – представился он. – Позвольте представить вам, – он указал на своих подчинённых, – лейтенант Беренс и мичман Нирод. Выбритый и раздушенный, при виде красивой женщины, лейтенант Беренс тут же принял франтоватый вид. Он манерно подкрутил кончики усов и в знак приветствия почтительно склонил голову. В связи с отсутствием достойных усов,  мичман только учтиво поклонился.  Журналист с готовностью пожал им руки. 
– Я продолжу, господин Руднев. Я говорил уже, корейцы хорошо к вам, русским, относятся. Поверьте мне, они знают, кто такие японцы. Жестокость, с которой их войска относились к мирным жителям китайского Люйшуня во время недавней японо-китайской войны, ещё жива в их памяти.
– Люйшунь, а где это, – спросил Беренс. – Да, интересно, – добавил Нирод. Лейтенант с усмешкой произнёс: – Что, ваше сиятельство, и вы даже не знаете? Странно, странно, господин граф!
 Мичман не успел обидеться, журналист пояснил. – Господа, Люйшунь – всем известный Порт-Артур.  Ещё раньше это китайское поселение носило название Машицзинь. Но в четырнадцатом веке император Джу Ди переименовал его в Люйшунькоу. Позже название сократилось до Люйшунь.
     – Вы, господин Нгуен, прямо кладезь знаний, и истории, в том числе, – уважительно произнёс Руднев.
– Спасибо за оценку моих скромных познаний, господин Руднев, – свою историю знать надо всем. Так вот, о жестокости воинов микадо… В середине девяностых годов прошлого века, когда японские войска вошли в город, этот Люйшунь стал, пожалуй, самым трагичным местом за всю его историю. Под предлогом, якобы, они обнаружили в городе трупы пленных японцев, было убито около двадцати тысяч мирных жителей, в том числе женщин и детей. В живых оставили только около четырёх десятков человек, которые должны были очистить улицы города от трупов. На их шапках по приказу японского командования было написано: «Этих не убивать». И вот представьте себе, господа, целый месяц, оставшиеся в живых жители, собирали тела своих сограждан и складывали в одну огромную кучу, которую, облив маслом, японцы подожгли. Огонь горел в течение десяти дней. Япония наложила на Китай о-о-громные контрибуции, забрала остров Тайвань и весь Ляодунский полуостров вместе с Порт-Артуром. Поначалу-то вся Япония радовалась такому успеху своей армии и флота. Микадо пораздавал своим генералам ордена, почести, но тут возразили и ваша Россия, и Германия, и Франция. Японцам пришлось вернуть Порт-Артур и его залив Китаю. Ну, дальше вы знаете историю этого города.
– И Германия, и Франция, да, как я понимаю и англичане, были не прочь отхватить куски от Китая, – продолжил Руднев. – Что оставалось России – потерять залив и город? Нет, конечно! Чтобы не допустить захват Порт-Артура ни теми, ни другими, в залив вошла русская эскадра. А потом и договор аренды с Китаем подписали.
Беренс и Нирод переглянулись, их командир говорил то, о чём оба спорили на переходе крейсера в Чемульпо.       
– Было бы полезно о зверствах японцев рассказать экипажам, и не только российским. Так ведь, Всеволод Фёдорович? – впечатлённый рассказом корейца, произнёс Беренс.   
Не менее потрясенный историей расправы японцев над китайцами, командир в знак согласия кивнул, – Наверное, вы правы, лейтенант. Коль случится такое, они и с нашими людьми то же самое сотворят.
– Звери, – согласился Беренс. 
– Надеюсь, с вами такое не случится, – продолжил журналист. – В отличие от японцев ваши поселенцы четыре года назад на месте, где раньше были разбросаны маковые плантации, заложили город Харбин. А  грандиозная стройка КВЖД, – весьма огромный плюс китайской экономике. 
 Смешной выговор, жестикуляция журналиста на этот раз вынудили и Руднева улыбнуться. Чтобы совсем уж не рассмеяться и не обидеть корейца, он опять отвернулся к окну, буркнув: – Харбин… На пользу ль, всё это? – давая понять, что разговор окончен. Зато лейтенант Беренс напротив, продолжил расспросы журналиста. – Господин Нгуен, а что вы скажите о недавнем сообщении вашего правительства, распространившего Декларацию о нейтралитете. С чего бы это вдруг такая поспешность? 
– Поспешность, говорите… – не сразу ответил кореец. – Верно, господин лейтенант. Недавно в газете, действительно, была публикация этого документа... Но, как сами понимаете, и нашего императора, и правительство понять можно. Не секрет – Россия так и не смогла договориться с Японией о превращении северных районов Кореи в нейтральную зону.  Так ведь?
Беренс пожал плечами. – Откуда нам знать причины этого. Думаю, переговоры не шли из-за разногласий среди наших министров. А как оно на самом деле – кто знает. 
– Вот японцы и заручились поддержкой Великобританией и её союзников, и Япония теперь имеет большое влияние в нашей стране. А почему? Экономика, господа… К 1903 году наш экспорт на их острова составил более одиннадцати миллионов иен, а из Японии к нам – около восьми. Иены – популярная у нас валюта.
– Теперь понятно, почему японцы вам железные дороги строят, – съязвил Беренс.
– И не только, господин офицер, но и телеграфные линии. Японские инструкторы и солдат корейских обучают.
Руднев заинтересовано посмотрел на журналиста, затем, спросил:  – Так, если – нейтралитет, откуда же столько японских солдат на берегу и кораблей на рейде Чемульпо и Порт-Артура?
– Японцы хитро поступили. Они ещё до объявления нами нейтралитета наводнили Корею своими войсками под видом простых жителей. Так что японская военная машина уже запущена, господа офицеры.
– И вы, господин журналист, считаете, что война Японии с Россией неизбежна? – неожиданно задал вопрос лейтенант Беренс. – А то наши газетчики из «Нового края», известные врали, – тут, вспомнив, что вопрос задаёт корейскому журналисту, лейтенант запнулся. Кореец усмехнулся. – Продолжайте, господин лейтенант. Это правда – врали известные встречаются и у нас, не без этого.
– Они печатают о тревожном положении в отношениях с Японией. Виданное ли дело – мы и Япония!
     Нгуен задумался. Он забарабанил двумя пальцами по собственной коленке и после непродолжительной паузы произнёс: – Год назад в печати промелькнуло сообщение о предоставлении Америкой крупного займа Японии на военные нужды. А получивши деньги, надо делать то, на что они даны.
 Журналист картинно развёл руки и добавил: – Бизнес, господа, не знает моральных границ дозволенности.
– Это уж точно! Есть же русская пословица: «Кому – война, а кому – мать родная», – зевая, произнёс Руднев.
     – Янки из всего должны извлекать прибыль, – согласился журналист. Затем он с большой долей иронии задал русским офицерам вопрос: – Так, как вы думаете, господа, начнут японцы с вами воевать?
     Офицеры не ответили. Оба одновременно посмотрели на своего командира.
– Скоро мы ответим на этот вопрос, господа. Для этого и едем в Сеул, – хмуро произнёс Руднев.
– А я думаю – да – начнут! – уверенно заявил журналист, и слегка дрогнувшим голосом добавил: – И чем это закончится – неизвестно!   
– На протяжении многих лет, включая тринадцать лет царствования отца нынешнего императора, Россия не вела войн, – огорчённо вставил мичман Нирод.   
– Господин журналист, даже не верится: неужели и впрямь мы будем воевать с японцами?
     – Вы – русские, мешаете самураям чувствовать себя в Корее самостоятельными. Утром я был в порту. Не странно ли – японский крейсер «Чиёда» ночью вдруг покинул рейд. Зачем? И где он? Направился к своим?.. Не менее странно и другое… Международный телеграф работает с большими перебоями, а последнее время совсем не работает, на улицах Чемульпо толпы возбуждённых японцев… Вам это ни о чём не говорит?.. Скажу честно, господа офицеры, не обижайтесь, но, мне странно видеть отсутствие у вашего руководства подозрений по поводу враждебных действий японцев. – Строительство японцами одних только угольных и продовольственных складов, бараков… В порту появляются всё больше шаланд, буксиров и паровых катеров… На ваших глазах японцы высадили часть своих войск в Чемульпо. И вы ещё сомневаетесь?
     Нирод и лейтенант Беренс бросили настороженный взгляд сначала на корейца, затем на командира.
     Руднев молчал. «Говорить на эту тему с незнакомцем…  Корейцем… Да ещё журналистом… Увольте!», – решил Всеволод Фёдорович.
     – Думаю, вы сгущаете краски, господин Нгуен, – осторожно произнёс Всеволод Фёдорович. 
    – Что там «Чиёда»?.. – в разговор включился мичман. – Мало ли зачем он вышел… Сбросить отходы из фановых танков, к примеру. Через пару дней крейсер может вернуться опять на место,. А телеграф и впрямь может поломаться – техника же! Нет, нет, господа, Япония слишком бедна, чтобы воевать с нами. А плавсредства– не аргумент, нужны всегда, и в любое время.
    – «Чиёда», говорите… Странно, господин журналист, что вы так подробно осведомлены. Уж не шпион ли вы?
    – Был бы им – больше слушал, а не болтал, – усмехаясь, заметил Нгуен.
    – Да, действительно, крейсер ночью покинул порт. Всё это похоже на демонстрацию с целью напугать нас, не допускаете такой вариант, господин журналист, – предложил свою версию Беренс.
     Кореец пожал плечами. – Как вам сказать, господин лейтенант… даже не знаю!
     – Господин Нгуен, неужто японское влияние в вашей стране случилось только благодаря их мнимому военному превосходству? Мы тоже сильны и много хорошего сделали, и делаем для вашей страны, – произнёс Руднев.
– Это так, господин Руднев. Я писал статьи о тысячах корейцев, которым ваше правительство дало работу на строительстве железных дорог. И манжуры, и монголы, и китайцы из Тяньцзина и Чифу, собственно, все простые люди, уж корейцы точно, дружески относятся к вам, русским.  Многие ещё помнят зверства японцев в японо-китайскую войну. Но, что сделаешь… Одна часть корейцев имеет родственные связи с японцами, другая искренне считает, что японская помощь в модернизации страны рано или поздно приведет к возрождению Кореи. Глупцы…Живут старыми догмами и ветхими традициями. 
На короткое время журналист замолчал, но увидев взгляды офицеров, направленные в его сторону, продолжил: – Некоторая часть населения поддерживает японцев только из соображений личной выгоды.  И тех и других, прямо скажем, не очень много, но…
– Остальным всё равно, – вставил Беренс.
– Да, можно и так сказать, господа. «Пусть гром разрушит скал гряду, глухой рождённый не услышит…». Ли Хван, господа, – поэт шестнадцатого века. Видимо, во все времена люди одинаковы в своём невежестве.
На некоторое время разговор опять прервался. Вагон плавно раскачивался из стороны в сторону. Журналист обеспокоенно посмотрел вдоль прохода между рядами пассажирских сидений в сторону проводников, но увидев супругу, беседующую со знакомой пассажиркой, – успокоился, приветливо помахав ей рукой.
Пауза затянулась. Профессиональная привычка журналиста в компании с незнакомыми людьми не молчать, а интересоваться и задавать вопросы, вынудила его продолжить разговор.
– Раз уж мы, господа офицеры, начали разговор на политические темы, хотелось бы его продолжить.
Беренс и Нирод оживились. – Почему нет, господин Нгуен Во. Как мы видим, вы прекрасно владеете политической ситуацией. 
– Профессия обязывает, господа. Корея для вас,  русских, так же далека как планеты на небе, и корейская земля, и реки лишь небольшой довесок в сто восемьдесят тысяч квадратных вёрст к вашей обширной территории. Чего совсем не скажешь о Японии…
Кореец обратил внимание на заинтересованные взгляды русских офицеров. Даже их командир и тот повернулся в его сторону.
– Известный японский политик граф Окума и по сей день не скрывает своих воинствующих призывов в прессе. Надеюсь, вашим представителям в Токио они известны?
Руднев хмыкнул, и усмехнулся. Его подчинённые простодушно пожали плечами.
– Окума пишет: «Сегодня наши землевладельцы сеют хлеб на скалах. У японцев нет земли, где мы могли бы работать. Нам необходимо перебраться на материк. Ради будущих поколений японцам нужно бороться с русскими не на жизнь, а на смерть».
 Дополнительная территория, господа офицеры, для японцев глоток свежего воздуха и император Мэйдзи верит, что его народ вынужден сражаться за спасение страны Восходящего Солнца. Он воспитывает своих подданных в патриотическом духе и самураи готовы умереть ради своего императора. Японские солдаты и моряки не просто пойдут в бой, а всё японское общество выступит на войну. И все эти призывы чуть не ежедневно печатаются в японской прессе.
Журналист сделал паузу и опять задал вопрос офицерам: – Ну, как вы считаете, господа, начнут японцы войну с вами?
– Ну, уж, прямо-таки, весь народ, – возразил лейтенант Беренс. – Не рискнут они, смею вас заверить воевать с нами, господин журналист. Наш флот совсем не уступает японскому. Он строится и растёт числом. Думаю, русская армия тоже поболе будет японской. 
– Но ваши силы в отличие от японских разбросаны на огромные расстояния. К тому же, уж простите меня за критику, но я не понимаю, зачем надо было тянуть железную дорогу в тысячу двести вёрст через всю Манчжурию, как бы в финансовом плане это не было выгодно? Это же – мышеловка! Кстати, и сократили-то на пятьсот вёрст всего. Да, к тому же, этим вы только озлобили Японию.
Руднев нахмурился. Было видно, слова корейца ему были неприятны.
– Вынужден признать вашу правоту, господин Нгуен. Уже в 1900 году, когда в Китае вспыхнуло восстание, восставшие разрушили часть построенной линии. Мы потеряли год времени, истратили массу лишних миллионов…
Кореец сочувственно произнёс: – Я вас понимаю, господин Руднев.
– А вскоре мы убедились, что перевозка морским путём дешевле. Железная дорога себя не оправдывает. Кроме пассажиров, почты и самого ограниченного количества наиболее ценных товаров, по этой магистрали крупные транзитные грузы не идут. 
 И Руднев хотел продолжить, но мичман его опередил.
– Нет, нет… Здесь я лично с вами не согласен, господин Нгуен, – запальчиво возразил Нирод.
 – Во как! – насмешливо произнёс Беренс. – Ваше сиятельство, господин граф,  мичман флота Его императорского величества, ваше мнение очень интересно и правительству, и нам с господином капитаном первого ранга. Так ведь, Всеволод Фёдорович?
Руднев улыбнулся. – Да уж будьте так любезны, господин мичман, высказать нам своё личное мнение, – также с нотками иронии поддержал командир своего лейтенанта. – По-про-шу высказаться.   
Кореец, видимо, понял насмешки старших офицеров, и тоже улыбнулся. Нирод стушевался. – Я хотел сказать, что новая дорога крайне важна для России…
– Правильно, господин мичман, – поддержал молодого офицера журналист. – Ну и продолжали бы тянуть по своей территории, а не вкладывать деньги в чужую страну. Господин Руднев привёл яркий пример ненадёжности железной дороги по чужой территории – никакие договора и охрана не поможет. И уж совсем простите меня, что лезу не в свои дела, но зачем закапывать финансы и дразнить противника в лице Японии.
Журналист посмотрел на внимательно слушающих его русских офицеров, и добавил: – Вам хватило спора с Японией и с лесными концессиями в Маньчжурии, где ваш царь не пошёл на уступки. Вот вам ещё один повод для начала войны. Прошу меня извинить, господа, за мои рассуждения!
Его собеседники поначалу не отреагировали на укоризненные слова корейца, но после короткой паузы Руднев, всё-таки, не выдержал: – К чему теперь досужие разговоры, господа! Строить по китайской территории железную дорогу и не идти на уступки японцам по поводу лесных концессий, может быть и не лучшее решение, и не исключаю – ошибка, но так решил наш император! Не нам критиковать его решение.    
В это время вернулась супруга журналиста. Разговор затих и прервался: мерный перестук колёс убаюкивал, все задремали.
Минут через сорок поезд замедлил скорость и медленно подошёл к железнодорожной платформе вокзала Сеула. Офицеры попрощались с  журналистом и его женой, пожелав им счастья в семейной жизни, а Руднев вдруг добавил: – Передайте вашей супруге, господин Нгуен, что она очень красивая женщина. Кореец тут же перевёл его слова супруге. Ким взглянула на хмурого офицера…  и покраснела.

 Посланник Павлов
                25 января 1904 года. Сеул
       Дневной свет, проникающий сквозь шторы в кабинет главы русской миссии в Кореи – тусклый и мрачный, раздражал. К тому же через открытую форточку втягивался дым от курева моряков, охраняющих территорию миссии. В довершении всего, было весьма прохладно, и привычный кабинет казался Павлову неуютным, каким-то чужим, будто он, только что, в него въехал. Раздражали Александра Ивановича и мрачные мысли, провоцируя в душе тревогу. Впрочем, тревожные предчувствия не покидали его все последние после Нового года январские дни. 
Посланник   с тоской оглядел свой роскошный кабинет и совсем не удивился, что его взгляд не зацепился ни на одном ещё совсем недавно милыми сердцу предметах. Его не радовали ни высокие напольные вазы, подаренные ему самим императором Коджоном, которые он раньше с удовольствием разглядывал, изучая тончайшие рисунки, нанесённые на поверхности этих корейских произведений искусств; ни картины на стенах с утренними рассветами и загадочными облаками на вершинах гор; ни вырезанные из дерева фигуры животных…  Взгляд отрешённо скользил мимо множества  безделушек, выставленных на камине… И только картина Василия Верещагина «Прогулка в лодке» на мгновение остановила его взгляд. Изображение трёх японок в лодке на озере, невольно навеяли ему мысль об их соотечественниках, угрожавших России военным столкновением. И российскому дипломату эти милые девушки уже не казались нежными и желанными… От огорчения Павлов тяжело вздохнул.
Тревожное состояние, мучавшее его последние три недели, а прошедшие три дня особенно, не добавляли посланнику оптимизма, мол, всё пройдёт, всё  успокоится. В раздражении он позвонил в колокольчик. Тишина… секретарь не появился. Хозяин кабинета звякнул ещё пару раз, – результат тот же. Секретарь появился только минут через пятнадцать, а когда он вошёл в кабинет, беспечно размахивая папкой в руке, то не соизволил извиниться.
– Вы не могли бы, Денис Игнатьевич, порасторопнее быть? – с нескрываемым неудовольствием произнёс Павлов. – Ну, докладывайте! Есть сообщения с телеграфа?
Сказать, что секретарь был примером исполнительности, а уж, тем более, работоспособности, никак нельзя. Да – не глупый, да – порядочный, но совершенно бестолковый за что бы не брался. А ещё – гениально ленив. Однако…  эта черта в характере у него от Господа бога, а не приобретённая по жизни. Есть люди с редким качеством, дарованным свыше,  несмотря на все их недостатки, обиды и претензии со стороны к этим людям не прилипают… И не мудрено: добродушно улыбающийся, неизменно спокойный в силу своей же лени, он не обращал внимание на упрёки в свой адрес. Таким и был секретарь русского посланника Денис Игнатьевич. И сам Павлов, и сотрудники миссии, и охрана, и даже многие придворные корейского императора, благо его дворец находился сразу за территорией русской миссии, относились к Денису Игнатьевичу весьма благожелательно. Собственно, будучи помощником торгового представителя, секретарём Павлова он стал недавно, подменив на время уехавшего в отпуск штатного секретаря.
Вот и сегодня в непринуждённой позе секретарь стоял перед начальником в своём неизменном старомодном зелёном сюртуке со стоячим воротником и с начищенными рядами пуговиц. Этому сюртуку было уж никак не меньше двадцати лет, и он плотно обтягивал  совсем не стройное тело своего владельца, подчёркивая, тем самым, выпуклый в одну в одну сторону живот, в другую – оттопыренную нижнюю часть тела, проще – задницу. Конечно, Денис Игнатьевич был смешон по форме, но внутренне – добродушный и честный: по мелочи не воровал, а к крупному он отношения не имел.         
– Думаю, и не будет, Александр Иванович. Обрыв же телеграфных проводов… Хотя коллеги из соседних миссий говорят никакой это не обрыв, японцы специально перерезали провода. Вот твари! А задержался я, Александр Иванович, по причине  небольшой прогулки по городским кварталам. В городе необычное оживление. По улицам с радостными лицами бродят толпы живущих в городе японцев. Над многими домами появились японские флаги. Японцы что-то орут, поминутно скандируя: – Банзай! Видимо радуются солдатам микадо, прибывшим из Чемульпо.
– Солдаты… Откуда они?
– В Чемульпо высадились. Я по пути зашёл в лавку знакомого корейца, он мне по секрету сообщил, что в Чемульпо высадились японские солдаты и часть из них уже в столице. Они располагаются в домах недалеко от казарм корейских воинских частей.
     – Простые корейцы всё знают – мы нет, – пристукнув ладонью по столу, недовольно произнёс Павлов. – Что ещё сообщил ваш кореец?
– Сообщает, командиром у них некий Ясуцуна Когиши. Солдаты пока ведут себя вежливо, корректно. На долго ли их вежливости хватит – вопрос?..
Павлов подошёл к окну со злостью захлопнул форточку, чертыхнулся, и сел в кресло возле рабочего стола.
– Александр Иванович, пока я был в городе, тут вот донесение вам передали от нашего вице-консула в Чемульпо Поляновского.
Секретарь положил на стол сложенный вдвое лист. – Я прочитал его. Консул пишет о том же, что и мой кореец. А ещё, якобы, японский крейсер «Чиёда» после выгрузки солдат, ночью неожиданно покинул якорную стоянку. Зиновий Михайлович пишет также, что наши моряки вели себя беспечно во время высадки японцев: стирали одежду, вешали её для сушки на верёвки и, вообще, вели себя в высшей степени индифферентно. Коль это так, Александр Иванович, как-то, даже обидно за русских моряков.
– Обидно?!.. А что они должны делать? руки японцам подавать, чтобы те, не дай бог, ноги  не замочили, – и, обращаясь к секретарю, совсем уж не скрывая  раздражения, прикрикнул: – А что, консул не знает инструкции императорского наместника господина Алексеева? – вести себя нейтрально и не вмешиваться в действия японцев.
Секретарь равнодушно пожал плечами.   
Немного остыв, как бы оправдывая поведение моряков, Павлов добавил: – Представляю, что творилось в душах морячков при виде высадке этих серых полчищ...
– Крыс, – подсказал секретарь. Посланник удивлённо посмотрел на своего секретаря, но промолчал.   
– Напомните мне последнее сообщение господина Алексеева.
Секретарь открыл папку. 
– Последняя телеграмма была… была… Господи, где она… Ага, вот – неделю назад, 18 января. В ней вам разрешалось передать корейскому императору слова  о сочувственном нашем отношении по поводу нейтралитета на случай военного столкновения между Россией и Японией.
Павлов одобрительно кивнул.
– 18-го и 19-го вы отправили в Петербург и Порт-Артур свои тревожные наблюдения за действиями японцев на корейской территории, как то: о выгрузке ими в Мазанпо весьма большого количества ячменя и телеграфных принадлежностей, а также об устройстве обширного склада угля и провианта.
– Интересно, мои сообщения дошли до адресатов?
– Ох… Александр Иванович! Сие мы узнаем не скоро. Может быть, сегодня что-нибудь прояснит командир «Варяга».
– Когда его ждать?
– Думаю, часам к двум.
– Что там с прессой?
– Пестрят восхвалениями в адрес императора Коджона, объявившего нейтралитет Кореи на случай войны между нами и Японией. Вот вам ещё один признак надвигающейся войны.
– Меня господин Алексеев не раз информировал, что при любом раскладе войны не будет, – нехотя пробурчал Павлов, поднимаясь с кресла.
 Напоминание о войне его совсем расстроила. Как бы сбрасывая напряжение, посланник передёрнул плечами и стал медленно вышагивать по кабинету. Через минуту, две он раздражённо произнёс: – Вы скажите там, чтобы охрана не дымила у меня под окнами. И прикажите к приходу Руднева нагреть чаю с бутербродами.
– А может и… – намекнул секретарь, щёлкнув по своему горлу.    
– Там видно будет. В первый свой визит ко мне Руднев не показался мне любителем спиртного. Я просил вас подготовить мне справку по господину Рудневу.
– Да, конечно, – стоя перед начальником, с готовностью ответил секретарь. Он снова раскрыл папку, взял несколько листов с текстом и приготовился зачитывать.  Павлов предложил подчинённому сесть на стул напротив себя.
–  Так вот! Руднев Всеволод Фёдорович родился 19 августа 1855 года в Тульской губернии в семье капитана первого ранга – героя русско-турецкой войны. В семье он был самым младшим, помимо него…
– Стоп, стоп, Денис Игнатьевич! Давайте без этих подробностей. Меня интересует только сам Руднев и его послужной список.
– Ну, коротко, так коротко, – проворчал секретарь. – Закончил Руднев Морское училище в Санкт-Петербурге с отличием, затем плавал в Балтийском море, потом  на парусном корабле был в кругосветном плавании. В 1888 году перегнал из Франции паровой военный транспорт «Пётр Великий». В том же году женился.
– На ком, позвольте узнать.
– На девушке…
– Ну, это понятно – фамилия у этой девушки есть?
– Вы же коротко изволили доложить. Есть, конечно, – Мария Николаевна Шванн, дочерь капитана первого ранга. И заметьте, – тоже героя, но уже обороны Севастополя. А я вам, Александр Иванович, так скажу…
– Нет уж любезный, давайте дальше.
Секретарь пожал плечами, вздохнул, и продолжил: – На следующий год наш герой вновь отправляется в кругосветное плавание в звании лейтенанта на крейсере «Африка», а позже на крейсере «Адмирал Корнилов». Кстати, Александр Иванович, а знаете, кто был на тех кораблях-то командиром?
Денис Григорьевич принял загадочный вид.
– Ну…
Секретарь продолжал выдерживать паузу.
– Да, не тяните, говорите уже…    
– Так вот, командиром на этих кораблях был наш уважаемый господин наместник Алексеев Евгений Иванович.
– Вот как? Интересно, интересно…
–  То-то и оно! Ну, а дальше Руднев командует миноносцем «Котлин», потом, почему-то портовым пароходом, а затем назначается старшим офицером броненосца «Гангут».
– То он командир, то старший офицер того же ранга корабле… Какие-то странные назначения, не кажется вам, Денис Игнатьевич?  Что ещё?
Секретарь не спеша перебирает листы. – Ага, вот! В 1893 году он получает чин капитана второго ранга и становится старшим офицером броненосца «Император Николай I». И здесь деталька интересная, Александр Иванович. На этом броненосце держал свой флаг командующий эскадрой контр-адмирал Макаров. В Порт-Артуре поговаривают, якобы Макарова могут назначить командующим Тихоокеанского флота… И я вам так скажу, Александр Иванович. Он…
– Просил же вас, Денис Игнатьевич, в мелочи не вдаваться. О деле, о деле докладывайте…
Секретарь недовольно фыркнул, и совсем тихо пробурчал: – Что за жизнь, – поговорить не дают. Демонстративно вздохнув, он продолжил.
– В 1896 году господин Руднев становится командиром броненосца береговой обороны «Адмирал Грейг», а позже командиром миноносца «Выборг». В 1897 году – он командир канонерской лодки "Гремящий". В августе 1899 года Руднева назначают командиром броненосца береговой обороны "Чародейка".
– Эк, кидает-то его как. Не приживается на одном месте, что ли? – произнёс Павлов.
– Нужный офицер, коль столько кораблей поменял.  В июне 1900 года в Германию поехал, там принял миноносец «Скат». Эх, Александр Иванович, – вздохнул секретарь, – хотел бы и я побывать в Европе. Посмотреть как там живёт народ… А то всё тут среди узкоглазых… Надоело, честно вам скажу.
– А кто же не хочет прокатиться по Европе? Однако служба, куда от неё денешься. Терпите, Денис Игнатьевич.
– Да вот тож! Секретарь опять вздохнул. – Ну вот, в том же году наш Руднев появляется в Порт-Артуре на должности старшего помощника командира порта, а к концу 1901 года ему присваивают чин капитана первого ранга. И в 1903 году Руднев становится командиром крейсера «Варяг».
– Что-то он задержался в капитанах второго ранга…  Почти десять лет, знать бы причины. Это сколько лет-то ему сейчас, – сорок девять?   
– Получается так.
– Судя по его деятельности, в серьёзных переделках он не был, равно как и большими кораблями не командовал.
–  Переделки… А где их было взять, случаев этих? Слава богу, и при батюшке императора нашего, и в последние годы войн-то не было. Вот, не дай бог конечно, с японцами схлестнёмся, тогда и покажет себя наш командир.
–  Что войн долго не было – верно. Где вы эти данные на Руднева взяли?
– Так запрос же давал в Порт-Артур, сами же подписывали документ. Помог мне флаг-капитан адмирала Старка Эбергард, милейший, я вам скажу человек.
– Хорошо. Хоть немного буду знать, кто он такой – Руднев. Ладно, заканчиваем. Тогда вот еще что! Найдите военного атташе, пусть подполковник зайдёт ко мне.
Секретарь вышел. Толи от сквозняка, толи он позабыл придержать дверь, она громко хлопнула. Хозяин кабинета вздрогнул: – Ни тебе «Будет исполнено», ни тебе «Слушаюсь». Нашёл на свою голову замену! – прошептал он. – Тьфу…
После чего Павлов прошёл к своему столу.
Не прошло и десяти минут, как дверь кабинета распахнулась и показалась фигура недавно назначенного военного атташе долговязого фон Раабе. Видимо, секретарь таки вспомнил свои обязанности, из приёмной доносилось: – Как можно, Леонид Рудольфович без доклада… Александр Иванович серчать будет…
– Будет вам, голубчик! Не до этикета… – не обращая внимания на секретаря, бросил атташе и прямо от двери фамильярно поздоровался с посланником: –Здравствуйте, любезный Александр Иванович.
Павлов недовольно сжал губы. Всегда требующий соблюдения к себе и среди подчинённых предписанных уставами и этикетом отношений, на своего нового сотрудника, недавно сменившего полковника Стрельбицкого, Павлов, как и на секретаря, не обижался. Несмотря на иностранную фамилию, его живой, общительный характер  вносил в строгую рабочую атмосферу миссии свежую струю, напоминавшую о бесшабашном характере русского человека. К тому же, атташе был широко эрудирован, многое знал и со многими из Главного штаба в Петербурге водил знакомства. Но сегодня, как заметил Александр Иванович, фон Раабен был особенно возбуждён. 
Не отвечая на приветствие атташе, Павлов рукой указал ему на стул перед собой. – Присаживайтесь, Леонид Рудольфович. Что нового на тайном фронте? Налаживается ли агентурная сеть, коль таковая у нас, вообще, имеется? Вашему коллеге, полковнику Стрельбицкому что-то удалось сделать, но, видимо, недостаточно, коль его отозвали.      
– Александр Иванович, дорогой мой… 
От такой уж совсем беспардонности Павлов второй раз за утро вздрогнул, но промолчал, слегка нахмурившись. Явно возбуждённый, фон Раабен не заметил неудовольствия начальника. Начав говорить, он машинально  схватил со стола небольшой медный бюстик императора Александра III и, жестикулируя им, стал торопливо говорить, одновременно роясь в принесённых с собой документах. Почти не вникал в смысл его доклада, Павлов напряжённо следил за раскачивающейся из стороны в сторону рукой сотрудника, держащего бюст и,  казалось, этот псих вот-вот запустит императора в него. Не выдержав, посланник стукнул ладонью по столу. Это подействовало. Раабе застыл, с удивлением таращась на своего начальника. Александр Иванович осторожно протянул руку к подчинённому, мягко взял фигурку и, на всякий случай, отодвинул подальше от  слишком экспансивного сотрудника тяжёлый чернильный прибор. Затем облегчённо произнёс: – Продолжайте, Леонид Рудольфович!
Удивительно, но Раабе успокоился и как ни в чём не бывало, продолжил  доклад.
 – Видите ли, Александр Иванович, не думаю, что для вас это секрет, но в Главном штабе до сих пор считают Японию недостаточно серьёзным противником в дальневосточном регионе.
– Почему вы так думаете?
– Вы уж извините меня за откровенность, но ещё в апреле 1900 года, наш нынешний наместник господин Алексеев, будучи в то время командующим Квантунской армией и Тихоокеанским флотом, в отношении вооружённого вмешательства японцев высказывался крайне пренебрежительно, о чём имеются его сообщения в адрес морского ведомства. Сами понимаете, по долгу службы я с ними ознакомился и считаю ошибочными. 
– Ведомство ваше тоже не воспринимает военную мощь Японии серьёзно?
– Да, как сказать… Хотя и наши дипломаты в Японии подтверждают мнение господина Алексеева.
– Сейчас не 1900-й, многое изменилось… Чего скрывать, международная обстановка накалена, малейшая искра, – вспыхнет пожар. В нашем районе явно обозначились две коалиции: Россия, Германия, Франция – с одной стороны, Англия, США – с другой. Наши союзники особо не вмешиваются – стараются держать нейтралитет, а вот англосаксы, стремясь ослабить Россию на Дальнем Востоке, усиленно помогают Японии.
– Согласен, Александр Иванович. И американцы, и англичане стараются столкнуть нас с японцами. И понять их можно – каждая исходит только из своих интересов.      
 – Что и опасно для нас. В Корее не менее одиннадцати миллионов корейцев, среди которых по разным данным до десяти тысяч китайцев, совсем немного русских, а вот японцев – более пятидесяти. Чуть что, и вот она – искра! И с этим нельзя не считаться.
 – Заметьте – фанатичных японцев. Не знаю, осведомлён ли господин Алексеев о сообщениях нашей военно-морской разведки. А информация тревожная, Александр Иванович. После реформ императора Японии Мэйдзи  наша разведка фиксирует угрожающий рост военной мощи японцев. В частности, капитан второго ранга Русин докладывал в Главный штаб, что в 1903 году в Японии складывается устойчивое впечатление о подготовке её флота к боевым действиям на море и суши.
 – К слову сказать, слышал я, в Японии даже подводные лодки появились?
 – Есть такие сведения. И мы построили такую лодку, и планировали перевести в Порт-Артур, но не рискнули – не смогла она пройти все положенные испытания. 
 – Хочется верить, что правительство, в конце концов, прислушается к мнению военных. Однако, Леонид Рудольфович, наш наместник и по сей день не  высказывает особого беспокойства по поводу угрозы со стороны Японии. Скажу больше, он считает, война между нами невозможна. Но даже случись это – вице-адмирал, генерал-адъютант Алексеев совсем  не допускает возможность поражения нашего флота. Вон, – посланник небрежно кивнул в сторону стопки газет на столе, – и бодрые статьи в порт-артуровской газете «Новый край» не сходят со страниц.
– Пресса… Что вы хотите, сударь? Читал я эти газеты с последней почтой к нам поступившие. Откуда там могут взяться серьёзные аналитические статьи.
– Ну, вы это напрасно. Газету курирует сам господин Алексеев.
– Возможно. Хотя, должен вам сказать, Александр Иванович, сами того не понимая, редакторы этой самой газеты порой сообщают интересные факты. Вот, к примеру, ещё в декабре 1903 года в газете на последней странице появились вдруг ма-лень-кие такие  объявления о продаже некого торгового имущества. О чём это говорит? Что в городе, и особенно на рынке обстановка никак не соответствует бравурным статьям прессы. Торговцы, содержатели трактиров и кабаков, загодя чувствуя нестабильность и опасность для своего дела потихоньку стали вывозить и распродавать имущество, оставляя самое необходимое. Что их насторожило?.. Почему этому не придаёт значение наместник? В последних своих донесениях в Петербург я эти факты изложил. Правда, ответа пока не получил.
– Вот, видите! Факты мелочные, ни о чём не говорящие. Мало ли почему торговцы продают имущество.
Раабе пожал плечами и незаметно от Павлова ухмыльнулся. – А по поводу флота…  Зря, Александр Иванович, у наместника такая уверенность в превосходстве нашего флота. Еще в 1901 году Главный штаб считал, что в случае войны с Японией наш флот в Тихом океане слабее японского.
     – Нет, Леонид Рудольфович, я так не думаю! С тех пор три года прошло, российский флот укрепился. Один  крейсер «Варяг» чего стоит. Надеюсь, – Павлов перекрестился, – Андреевский флаг не будет посрамлён!
     И посланник опять осенил себя крестным знаменем. – А что мы сегодня скажем командиру «Варяга»? Практически две недели у нас нет связи ни с Порт-Артуром, ни с Петербургом. 
– Может быть, он что-то знает? Общается же Руднев с командирами иностранных кораблей.
– Надеюсь. Мне ваш предшественник докладывал, что при строительстве железной дороги и прочих объектов под видом рабочих к нам внедрилась масса японских шпионов, – это факт. Что у вас, Леонид Рудольфович, с агентами, коль таковые имеются.
– Ну уж, прямо-таки, масса шпионов, Александр Иванович. В последнее время мне удалось привлечь к работе несколько местных корейцев, находящихся на государственной службе.
– Вот как! Как же вы общаетесь с ними, Леонид Рудольфович? Не на пальцах, надеюсь.
– Нет, я нанимаю переводчиков.
– Это те, которые получили навыки русского языка, работая на строительстве КВЖД?
– Да можно и так сказать. 
– То есть – посторонние лица… Да… Секретность у нас на высоте, нечего сказать. Когда вице-консул Поляновский работал в Сеуле, то его переводчик, некий  Матвей Ким, очень помогал нам. Но… из Петербурга не рекомендовали использовать этого Кима. Почему – не знаю. 
– А других-то нет.  На корейском никто не говорит у нас. В Главном штабе, кажется, есть пару переводчиков, умеющих хоть как-то переводить тексты. 
– Плохо, совсем плохо. Это не делает чести Петербургу, а уж вам, Леонид Рудольфович и вашему предшественнику Стрельбицкому, в первую очередь. Ни он, ни вы, так и не выучили корейский язык. Да, ладно бы писать, говорить хотя бы.   
Фон Раабе насупился.
– Между прочим, Александр Иванович, мой коллега полковник Ванновский в Японии и за пять лет не выучил японский, и сеть агентурную не сумел организовать. Что же вы хотите от меня за такой короткий срок.
– Обижаться не надо. Нежелание изучать язык страны, где служишь – российская беда. Со слов наместника Алексеева, в Японии не только военный атташе, но и дипломаты, в том числе, и сам посланник барон Розен, не соизволят утруждать себя изучением японского. Слабое конечно утешение для нас.
– Я бы начал постигать этот тарабарский язык, да где взять корейца, хорошо знающего русский, – такового пока нет. Зато теперь, Александр Иванович, у нас есть агенты из местных в Генсане, Фузане, Чинампо и в И-чжю. С горем пополам, но понимаем друг друга…
– Особенно когда деньги видят…
– Ну, что поделаешь? Человек слаб и жаден. При виде денег редко кто откажется их получить. Пример тому, дворцовый адъютант и начальник военной канцелярии императора Коджона.
– Ну, эти двое хоть несколько слов по-русски знают. Когда я бываю во дворце, с ними иногда общаюсь.
– А я сейчас стараюсь ближе познакомиться с начальником корейского училища. Как-никак, он генерал.
– Ну, это уже что-то…
– Но, прямо скажу, результаты меня не удовлетворяют. Деньги, деньги нужны, дорогой Александр Иванович, и немалые.  Поймите, для заблаговременной вербовки с учетом характера информации требуется от трёхсот до тысячи и более рублей в месяц. И это – только на одного тайного осведомителя. А мы что имеем! Самое большее на что можем рассчитывать здесь в Корее это, выделяемые Главным штабом тысячу двести рублей…  Надо отдать должное их платят сразу за полгода, но они приходят с большой задержкой. Как на эти деньги можно завербовать ценного корейца, о японцах и прочих, я уже молчу.
– В курсе я, в курсе, Леонид Рудольфович! Мало, конечно. Помниться, мне ваш предшественник докладывал, что в Китае и Японии на эти цели выделяются по три тысячи рублей. 
– Ну, вот, видите! А нашему военному агенту по фамилии Вогак последнее время работавшему в Китае, и этих денег не хватало. Такие деньжищи, а особых успехов и у него не было.
– Полковник Стрельбицкий в своё время просил меня посодействовать по поводу денег, а толку… Даже не ответили. С другой стороны, а какие ценные сведения могут сообщить нам простые корейцы, скажите мне? Разве что сосчитать проходящих по улице солдат… Что мне нужно я и у самого императора выведаю. Наша задача иметь осведомителя в японских частях.
– Это не реально. Японцы до фанатичности преданы своему божественному микадо. Это не Австрия…  Мой коллега там имеет неплохие результаты, но у него и деньги другие – до десяти тысяч рубликов… И, заметьте, – помимо прочих расходов: квартирных, проездных, столовых…
– Ну, на эти цели и вам деньги выделяются, чего жаловаться.
Тут Павлов заметил, что его визави совершенно успокоился. Говорит неторопливо, руками не размахивает… 
– Александр Иванович, вы говорите – выделяют деньги, но как? С огромными задержками. А как прикажете мне быть, когда надо отправить письменный секретный рапорт в Петербург? Не телеграммой же отстучать на радость японцам.  Вот и приходится отправлять диппочтой, а это тоже немалых денег стоит.    
 – Почтой…  С нашей-то удалённостью от столицы… Какая уж здесь оперативность!
 – Кстати, о почте. С последней пакетом моё руководство известило меня о присутствии на японских кораблях английских инструкторов.
 – Тоже мне новость… Что вы хотите, – англосаксы…   Прямое нарушение нейтралитета Англии им не закон.   
 – Можно и нам дать ноту протеста или…
 – Что вы, голубчик, какая нота? Нам только этого не хватало. Мы не смеем даже протестовать против этого, чтобы не ввязаться в открытый конфликт с Англией. 
 – О Господи! Американцев не трогай, – корабли нам строят, японцев – ни дай бог пальцем тронуть – обидятся, Европа нас агрессором назовёт… А теперь и Англию не трожь… Тьфу…
 – Политика – искусство компромиссов и терпения…
 – Позвольте, но надо же хоть какие-то разумные границы иметь в этой неприкрытой русофобии, Александр Иванович. Нельзя же всё время, как мантру произносить: – Нас это тревожит… Мы обеспокоены… Мы адекватно вам ответим… И пальчиком грозить.
– Конечно, тревожно всё это, Леонид Рудольфович. Конечно, нас это беспокоит, – думая о чём-то другом, машинально произнёс Павлов. Но увидев насмешливый взгляд своего атташе, рассмеялся. – Вот видите, и я не задумываясь, глаголю те же слова. Хочу вам сказать, политика – вещь весьма нужная, как без неё?.. Но уж больно она у нас миролюбивая, что ли? Россию из-за этого часто слабой видят. А это не так! Государю пожёстче бы быть нужно иногда. Не грех и кулаком по столу грохнуть так, чтобы грохот был слышен там, где его слышать нужно. Ну, да ладно, увлёкся я. 
И, всё-таки, не нападут ли японцы на нас, как считаете, Леонид Рудольфович? При отсутствии связи с Порт-Артуром и Петербургом, вопрос, конечно, риторический, и вряд ли вы на него ответите. Но, всё же…
Фон Раабе пожал плечами. – Успокаивает факт нахождения Тихоокеанского флота в Порт-Артуре.
– Порт-Артур… – хмуро произнёс Павлов. – Поболе тридцати двух миллионов выделено на его строительство и реконструкцию… Колоссальные деньги, а где они?.. На конец 1903 года пока поступила одна треть. Как это понимать, прикажете…  – Строительство идёт, но сами понимаете, как-то вяло. 
– Согласен, не густо, Евгений Иванович.
– Правда, как мне сообщил командующий эскадрой вице-адмирал Старк, проведена большая работа по дноуглублению рейда, реконструкции доков. Что-то построено, что-то строится… Флота много… Нет, не рискнут, я считаю, японцы напасть на нас, кишка тонка. Явно успокаивая себя, заключил Павлов.
– Ну, дай бог, дай бог… – согласился атташе.
Взглянув на часы, Павлов пробормотал: – Что-то задерживается наш командир. 
В это время к помпезному зданию миссии в форме буквы П, стоявшему на вершине невысокого холма, подошли офицеры с крейсера «Варяг». Мощёная камнем неширокая улица, проходившая возле русской миссии, в этот полуденное  время была многолюдна. Дорогу офицерам перегородила медленно катящаяся телега с плетёным камышовым верхом, запряжённая рыжим быком. Идущий рядом кореец в тёплом халате, одетым на длинную корейскую рубаху, бамбуковой палкой торопливо захлопал животное по спине, выкрикивая слова, понятные только животному. Однако бык и не думал торопиться, он в том же темпе лениво переставлял свои истоптанные ноги. Громыхая колёсами по булыжной мостовой, тарахтя двигателем и сильно коптя выхлопной трубой, по улице двигался автомобиль. Пытаясь обогнать телегу, водитель несколько раз пропищал клаксоном, затем, не бросая руль, привстал, что-то заорал корейцу, – всё тщетно, из-за уличного шума возница даже не обернулся. По другую сторону улицы в это время шли женщины в праздничных нарядах – шумные, весёлые, они и заглушали крики водителя авто. Но вот пробка рассосалась, шум затих, гарь рассеялась. Офицеры подошли к воротам миссии.   
Возле главных ворот, напоминавших триумфальную арку, их остановили моряки охраны, но предупреждённые о приходе, тут же, распахнули ворота настежь. Отдав честь, командир охраны лейтенант Климов приказал одному из матросов – высокому, с широкими плечами, препроводить офицеров к входу в здание, где их ожидал секретарь Денис Игнатьевич. Поднимаясь по ступеням невысокой лестницы, Руднев похлопал матроса по плечу: – Откуда ты, братец?
– С броненосца «Севастополь», ваше высокоблагородие!
– Ну-ну, – одобрительно произнёс Руднев, и поблагодарил матроса за службу.
– Рад стараться, ваше высокоблагородие! – лихо ответил тот.
– Ну, раз рад, то старайся, служивый.
От избытка чувств, матрос гаркнул: – Есть стараться, господин капитан первого ранга! И счастливый помчался обратно к воротам.   
Внешний вид здания и его архитектура восхитили лейтенанта и мичмана. С трёх сторон дом был окружён арочными галереями, в каждой из которых имелись двери, а с правого крыла возвышалась квадратная башня, делающая весь комплекс похожим на храм. Залюбовавшись архитектурой, офицеры остановились. Руднев, ранее бывавший здесь, предложил своим подчинённым осмотреть территорию миссии.  – Господа, меня ждут, а вы удовлетворите своё любопытство без меня.
– Господа, пройдите  в ту часть территории, где калитка, – мы называем «императорской», – секретарь махнул рукой в её сторону. – Через неё император  Кореи прибегал к нам, спасаясь от японцев. Если что, матросы вам покажут.
Оба офицера направились в сторону знаменитой калитки.
Вместе с секретарём Руднев  вошёл в широкий, с высоким потолком вестибюль, по обеим сторонам которого были расположены двери. Показав на одну из них, секретарь предложил офицеру снять верхнюю одежду. Всеволод Фёдорович повесил в шкаф своё чёрное двубортное пальто с серым барашковым воротником. Первым делом поправил  эполеты на плечах, затем достал из нагрудного кармана кителя расчёску и привёл в порядок свою бороду, затем пару раз провёл по небогатой уже причёске на голове. Разглядывая себя в зеркале, он произнёс: – А помните, Денис Игнатьевич, в мой первый приезд к вам в начале января вы мне рассказывали, как корейцы провожают последний день старого года? Занятные у них традиции…
– Да-да, господин Руднев. Корейцы не спят в эту ночь. Во дворе императора по традиции всегда идут представления... Танец «Чхоена»… шум, песни, танцы. Мне кажется, то были последние в этом году спокойные денёчки…
– Да, видимо, вы правы, – вздохнул Руднев.
Общительный секретарь добавил: – «Танец Чхоёна», занятный, я вам скажу, Владислав Фёдорович, национальный танец. По улицам Сеула всю ночь ходят продавцы счастливых предметов – черпачки там всякие, совки, грабли… Я в столице не один год уже, так у нас дома этих оберегов полно и, главное, – жена мне каждый год тведит, якобы, они приносят удачу.
– А что сие предметы означают, – спросил Руднев.
– Корейцы их утром на стенах и дверях своих домов вывешивают. Они символизируют обилие зерна и соломы. В сельских домах под Новый год устанавливают во дворе шесты с рисовыми снопами. Однако, господин Руднев, нам пора. Владимир Иванович и Леонид Рудольфович ждут вас.
Подходя к кабинету посланника, с противоположной стороны вестибюля открылась дверь и оттуда вышла в ярком одеянии кореянка. Женщина была одета в неизменную рубашку чогори с накинутой поверх изящной безрукавкой жёлтого цвета и юбке с причудливыми узорами, перетянутой широкой лентой красного цвета. Женщина была круглолица с характерной для корейцев нежной, белой кожей. Причёска её была уложена в сложную, замысловатую форму и она, делая частые маленькие шашки, словно плыла по вестибюлю.
Секретарь остановился, улыбнулся даме, почтительно склонил голову и произнёс: – Йео-бо-сей-й-о-о-о, – и добавил: – Сударыня!
Лёгким, почти незаметным движением кореянка откуда-то из складок одежды вынула веер, пару раз обмахнулась им и, не менее почтительно и с обаятельной улыбкой, ответила: – Аоннён хикащипцио, – и, также как Денис Игнатьевич, добавила на ломаном русском языке: – Сударь! И улыбнулась. Затем ещё раз произнесла: – Аоннён хикащипцио, – и, бросив любопытный взгляд на Руднева, прошла мимо, оставив за собой лёгкий и весьма приятный шлейф дорогих духов. В самом конце коридора она свернула в примыкающий к вестибюлю узкий коридор.
 – Родственница императора, госпожа Тиен, что значит фея, дух, – ну, как-то так, – предваряя уместный вопрос офицера, пояснил секретарь. – Мы с ней встречаемся часто, она дружит с супругой Александра Ивановича и часто посещает её. Ирина Сергеевна упражняется с ней французским языком.   
 – Калитка не заржавела, значит. А что дама вам ответила?
 – Счастливо оставаться, сказала она. Калитка, говорите… А чего ей ржаветь, Всеволод Фёдорович, пусть дамы общаются. И он открыл дверь в кабинет.
Войдя в кабинет посланника, Руднев увидел Павлова и незнакомого ему человека. Оба встали, приветливо пожали командиру крейсера руку. Указав офицеру на стул и, бросив секретарю: – Останьтесь, – Павлов сразу же задал Рудневу вопрос.
– Господин Руднев, что вы можете сообщить нам о высадке японского десанта в Чемульпо? И как там, в порту складывается обстановка?
Затем, спохватившись, представил командиру корабля военного атташе.
– Прошу познакомиться: фон Раабе, Леонид Рудольфович, – военный  атташе миссии. Раабе привстал, кивнул: – Рад познакомиться, господин Руднев.
– Собственно, для этого я и приехал, Александр Иванович, дабы уточнить эту самую обстановку. О высадке отряда японских солдат сей факт подтверждаю. Количество – затрудняюсь сказать, но не думаю, что это основной десант…
– Японская эскадра, как я понимаю, так и не подошла? – перебил Руднева  атташе.
– Почему мы спрашиваем вас, Всеволод Фёдорович. К сожалению, в связи с поломкой телеграфа мы не имеем известий от своего руководства и это очень нас тревожит. А тут – высадка десанта, пусть и частичного… Как вы знаете, на «Гиляке» я отправил депешу в Порт-Артур о приближении к Чемульпо японского флота.  Ответа я не получил. Мы с Леонидом Рудольфовичем в растерянности…
– Не идёт ли всё это к началу военного столкновения с Японией? – продолжил фон Раабе. – Тем более, Корея, как-то подозрительно поспешно объявила о нейтралитете. По словам господина Куропаткина, сделавшего недавно инспекционную поездку по нашему Дальнему Востоку и Японии результатом которой появилось сообщение, что за военно-стратегическое положение России на Тихом океане «можно не беспокоиться». Как это понимать? Вот мы с Александром Ивановичем и ломаем голову, как быть дальше.
– Что я вам могу сказать… Заметил я, господа, японцы в Чемульпо стали как-то меньше копошиться, что странно. Вчера ночью японский крейсер «Чиёда» снялся с якоряи ночью покинул рейд, что тоже странно, и весьма.
– Возможно, закончили на берегу планируемые ими работы, охрана не нужна… – неуверенно произнёс Раабе.
– Вполне вероятно. Зато слежка за нашими офицерами стала более беззастенчивой, – наглой, я бы сказал. Даже командир «Чиёды» Мураками до ухода с якорной стоянки перестал по поводу и без, искать встреч со мной, а коль случалось – здоровался вежливым кивком головы без привычного подобострастия. И что ещё заметно – его паровой катер стал уж очень часто курсировать между кораблём и пристанью, доставляя своих офицеров в японское консульство. 
     – Это мы и в Сеуле заметили. Отношения с японской миссией стали заметно более прохладными, – пробурчал Павлов.
– Ещё хочу сказать, господа…   
Собираясь с мыслями, Руднев сделал паузу. Павлов и Раабе насторожились.
– Вчера вечером мой радист принял сообщение с парохода «Сунгари» идущего в Чемульпо, в котором капитан доложил мне о следовании в сторону Чемульпо большой группы  японских кораблей. Точное число не смог определить – туман, но уж никак не менее десяти, – уточнил он.  Судя по весьма слабому сигналу, пароход  где-то в ста милях от Чемульпо. Завтра, полагаю, он будет в порту.   
Нервно застучав пальцами по столу, Павлов огорчённо произнёс: – Выходит информация короля Коджона в отношении подхода флота японцев, всё-таки, получила своё подтверждение?..
– А вы уверены господин Руднев в правдивости этой информации? – задал вопрос Раабе. – Гражданский капитан мог и ошибиться, приняв при плохой видимости некие очертания облаков на линии горизонта за контуры военных кораблей?
Руднев пожал плечами. – Вряд ли, Леонид Рудольфович! «Сунгари» стоит на постоянной линии, давно обеспечивает КВЖД разным снабжением и, я думаю, капитан там опытный. Не трудно догадаться, господа, японский флот, вот-вот, появится у нас на рейде. Но это не все новости!  Даже не знаю, надо ли говорить,  Александр Иванович. Не проверенные сведения… Слухи, можно сказать…
– Говорите… Не тяните.
– Перед самым отъездом к вам, командиры иностранных кораблей мне сообщили о, якобы, 24 января 1904 года Япония официально разорвала дипломатические отношения с Россией.
–  Как! То есть вчера? – воскликнул Павлов.
– Не может быть, – прошептал атташе.
– Так это или нет, утверждать не стану, возможно, и впрямь – слухи, господа! Но… всё к тому идёт… – уверенно заявил Руднев, и слегка пристукнул кулаком по подлокотнику кресла.
– Ну, как сказать… Но откуда они, коль это правда, могут узнать об этом? Телеграфная линия не работает, – встревожено произнёс Павлов.
– Видимо, из сообщений по радио. У них более мощные судовые станции, чем у нас.    
– Всё равно не верю! Кто-то умышлено распускает эти слухи, – заявил Павлов.       
Возникла пауза. Прошло достаточно времени, прежде чем Павлов произнёс: – Сегодня же постараюсь встретиться с японским посланником… Надеюсь, он подтвердит или опровергнет сей факт. Если что, ваш крейсер и канонерская лодка готовы эвакуировать сотрудников миссии и остальных русских?
– Конечно, Александр Иванович. Заберём всех, пока флот японцев не заблокировал рейд Чемульпо, иначе потеряем свои корабли. По всем видимым признакам Япония готова к войне с нами, о чём я не раз докладывал в Порт-Артур.   
– А что ваши, – поинтересовался Павлов у атташе, но замялся, не решаясь в присутствии секретаря и Руднева спросить у Раабе секретную информацию, – скажем друзья, говорят по этому поводу, Леонид Рудольфович?
– Что говорят… Не спрашивал, потому как сам не знал.   
– О, Господи… Всё сразу! И дипотношения, и японская эскадра… А может и вправду, это всё только слухи и о разрыве дипотношений, и японцы вовсе не в Чемульпо идут… – неуверенно произнёс Павлов.
Руднев пожал плечами, атташе фыркнул. – Тревожно на душе, господа… – произнёс Руднев. – Да, японской эскадры пока на рейде не видно, но зачем-то «Чиёда» ночью зачем-то покинула порт… И главное – тихо, не одна якорная смычка не звякнула.
– И где японец сейчас? – спросил Раабе.
Руднев пожал плечами. – Не известно.
Посланник вздохнул. – Сей факт, более чем подозрителен. Конечно, обстановка крайне тревожная. Японские солдаты уже в Сеуле… Чёртова «Чиёда» исчезла…
– Пахнет обострением отношений, – покачав головой, произнёс Раабе.
– Всё к тому идёт, – огорчённо согласился Павлов. И уже с раздражением, эмоционально, произнёс: – Япония – эта чёртова страна, возомнившая себя хозяйкой Тихоокеанского региона,  стремится к полному своему господству в Корее и, чует моё сердце, скоро потребует, чтобы мы убрались отсюда, а там и до Маньчжурии дело дойдёт. А господин наместник Алексеев и господа в Петербурге по-прежнему уверены, что японцы не решатся на активные военные действия. Уже не знаю, что и думать. 
– Моё начальство не так уверенно в этом, Александр Иванович. Последние в мой адрес донесения из Главного штаба рекомендуют всем усилить разведывательную деятельность… Но, – атташе демонстративно вздохнул, – наши возможности, к сожалению, ограничены.          
Павлов нахмурился. – Наш император, пошли ему бог здоровья и благоденствия, ещё в 1901 году говорил на одном из совещаний: «Столкновение с Японией неизбежно; но надеюсь, что оно произойдёт не ранее, чем через четыре года – тогда у нас будет преобладание на море. Это – наш основной интерес».
– И, кажется, это время наступает – уверенно произнёс Руднев. – Господа, мне трудно судить об истинных намерениях нашего правительства в отношении  надвигающихся событий, но, коль срочно не примем мы меры, январь сего года может стать роковым для нас. Я, как морской офицер и командир, вижу надвигающуюся опасность со стороны Японии. Выданное мне в Порт-Артуре предписание адмирала Старка, в числе прочего, наказывает не вступать в конфликты с японцами, не покидать порт без вашего разрешения, Александр Иванович, и, на случай военных действий, принять все меры по эвакуации миссии и российских граждан из Кореи. Пока японская эскадра не заблокировала рейд, я предлагаю начать эвакуацию и идти в Порт-Артур. «Варяг» может идти под посольским флагом, а «Кореец» под консульским.
– Ну, если эвакуироваться, – дал справку секретарь, - то хочу сказать пропускная способность железной дороги Сеул – Чемульпо – десять пар поездов в  сутки.
– Легко сказать – покинуть Сеул.  Хм… Вы, Всеволод Фёдорович, сами понимаете, как можно сие сделать без разрешения наместника господина Алексеева, от которого я имею соответствующие инструкции… Нарушить их не имею права, Петербург мне этого не простит!
– А не допускаете, господа, коль вовремя не покинем Сеул, то боюсь, российских подданных японцы повяжут прямо на улице, а моим кораблям всадят мины в борта. Вы же имеете право поступить сообразно обстоятельствам, не так ли? Так примите решение, Александр Иванович! – недовольно высказался Руднев. 
     Павлов поморщился, ему не пришлись по душе слова командира крейсера. Он важно и с присущей ему самоуверенностью ответил: – Так не бывает. Всеволод Федорович! Рейд и порт Чемульпо – нейтральная международная территория. Сначала объявляется война, затем приводятся в движение вооруженные силы, а уж потом начинаются боевые действия. Таковы незыблемые международные законы!
– Может вы и правы, господин капитан первого ранга, – вступился за своего начальника Раабе, – только вот обстоятельства могут оказаться не соответствующими для столь грубого нарушения дипломатической дисциплины. Александра Ивановича и под суд могут отдать.
– Так и господин Алексеев тоже может быть отдал поспешное решение не покидать порт, – парировал Руднев.   
– Наш наместник, господин Руднев, кто не знает, подчиняется лично царю, коль и ошибся – простят, а Александра Ивановича нет.
Затем, видимо, атташе подумал, и осторожно добавил: – А что, Александр Иванович, может прав господин Руднев по поводу эвакуации. И сотрудников спасём, и корабли… Связи-то нет, и будет ли?..
– Ну, право, не знаю… Без приказа, без разрешения… Как можно, Леонид Рудольфович! А подготовиться действительно нужно. Денис Игнатьевич, соблаговолите донести эту мысль до сотрудников миссии и живущих за её пределами. И не забудьте про наших вице-консулов в Чемульпо и Фузане.
– Думаю, и архимандрита Хрисанфа подготовить надо, пусть тоже предупредит свою паству, – добавил секретарь. – Так нести чай-то? 
– Да какой там чай? – отмахнулся посланник.
– Господа, какого ещё вы ждёте распоряжения, если вы вместе с миссией фактически уже в плену у японцев! – не соблюдая уже правил приличия довольно грубо произнёс Руднев.   
Павлов резко поднялся. Он стал прохаживаться по кабинету. – Вы не правы, господин Руднев. Рассуждать так может недисциплинированный унтер-офицер, а не капитан первого ранга флота его величества, – обиженно возразил посланник.
– Александр Иванович, обстановка в городе и впрямь накаляется. Давайте моряков охраны и всех российских подданных в Сеуле разместим в здании миссии, а часть в доме нашей духовной миссии. И дайте разрешение охране постоянно быть при оружии.
– Не торопимся ли, Леонид Рудольфович.
– Не знаю, но так будет надёжнее.
– Мне, господа, непонятны последние сообщения из Петербурга. Министр финансов господин Витте – сторонник мирных отношений с Японией не в чести у императора, военный министр Куропаткин подал в отставку,  японский десант… Что там творится в столице в настоящий момент, мы не знаем.
И посланник беспомощно развёл руки в сторону. – Да-с… не знаем! – добавил он. – Нужна информация…
Раабе тяжело вздохнул. – Коль проблемы будут… – он посмотрел на Руднева, – моряки наша единственная надежда.
– Вот что, господин Руднев! – решительно произнёс посланник. – Направьте в Порт-Артур «Корейца» с моим донесением. Получим ответ – будет ясность. А вы, – Павлов кивнул в сторону секретаря, – предупредите начальника охраны о возможной эвакуации. И скажите ему, чтобы оружие после дежурств не сдавали. 
Руднев пожал плечами. – Особого смысла в посылке «Корейца» не вижу, но вечером он уйдёт.
Павлов замахал руками. – Нет, нет! Сегодня не надо – завтра. Не успею составить донесение. 
Руднев покачал головой и недовольно произнёс: – Хотелось бы побыстрей, пока японцы не подошли.   
– Завтра пакет будет у вас на борту. 
Дабы сменить тему разговора, Павлов поинтересовался: – Слышал я о недовольстве некоторых морских офицеров. Жалуются на слабую подготовку вновь призываемых на борт матросов.
     – Есть такие факты, Александр Иванович, и понять тех офицеров можно. Раньше-то  набирали на морскую службу мужчин из портовых городов, которые хоть что-то знали о море и кораблях: ходили в каботажное плавание, были на рыбных промыслах, работали на верфях…  А теперь – деревенские парни из глубинки России-матушки. Они с опаской смотрят на наши стальные  дымящие  громады... Пока их чему-то научишь…
 – Ничего удивительного, – заявил атташе. – Флот постоянно растёт, людей нужно всё больше и больше, портовых городов не хватает…  Вот и приходиться из деревень на флот рекрутировать.
 – Обучайте мужиков, господа командиры, другого выхода нет, – посоветовал Павлов.
 Фон Раабе, как и многие офицеры, связанные с береговой службой, к флотским коллегам всегда относились немного с завистью. А как же, – морская романтика: белые паруса, океаны, шторма, дальние страны, чёрная форма…  На любом балу барышни предпочтение отдают бравым морякам. И, конечно, глядя на импозантного Руднева в морской форме с тяжёлыми эполетами на плечах, атташе не преминул высказаться в адрес морского ведомства.   
– По вашему ведомству, господин капитан первого ранга, числятся около ста адмиралов?!.. Не много ли? Молчу уже про количество старших офицеров… В гораздо большем флоте Великобритании служат около семидесяти адмиралов, во Франции чуть более пятидесяти… И уж совсем невероятные цифры: флот Германии, вполне сопоставимый, как по числу кораблей, так и по тоннажу с нашим, управляется… – атташе сделал паузу. – Вы не поверите… девятью адмиралами. 
Обиженной интонацией атташе, Руднев пробурчал: – Можно подумать, генералов в войсках меньше. Однако через паузу добавил: – Вот вы, Леонид Рудольфович, говорите около ста адмиралов… И в чём-то вы правы! И добавлю, к великому своему сожалению, более трети наших адмиралов уже лет по десять не выходили в море, маневры и учения проводят редко, а коль случается, боевые снаряды и уголь берегут… На борту своих кораблей флагманы и командиры по большей части живут в неумеренной роскоши.
 Не ожидавший от морского офицера слов поддержки в свой адрес, атташе сочувственно произнёс: – Здесь я с вами, Всеволод Фёдорович, вполне солидарен.   
 – Господа, не время высказывать недовольства. Адмиралы у нас тоже разные есть, некоторые даже думающие. И, всё-таки, я думаю, не рискнёт Япония начать военные действия против нас. Павлов сделал паузу, оглядел присутствующих, и продолжил: – Тут  все свои, можно и пооткровенничать. Ещё в декабре прошлого года по официальной дипломатической информации российская армия насчитывала в своих рядах более миллиона сто тысяч человек личного состава. А это, господа, колоссальная сила, да плюс резерв миллиона три...
– Но далеко не все корпуса, коль потребность в том будет, могут участвовать в боях, – вставил Раабе. – Основные армии располагаются в европейской части и не факт, что до театра возможных военных действий они вовремя дойдут. Расстояния, господа, расстояния… Не дай бог, конечно, но если что, на дальневосточных границах наберётся от силы что-то около ста тысяч. Вот с резервом проще… С близлежащих волостей наберём сколько надо. 
– Но у нашего Тихоокеанского флота, как я понимаю, достаточно кораблей. Флот отразит любые нападки неприятеля. Так ведь, Владислав Фёдорович?
Прежде чем ответить, Руднев задумался. – Как вы знаете, господа, наши корабли, как и сухопутные войска, не держатся соединено и в незамедлительной готовности к бою. Для примера: четыре крейсера стоят во Владивостоке, а один – «Варяг», здесь в Чемульпо. Собраться в единый кулак – время нужно.
– Но в Порт-Артуре мощная эскадра. Вице-адмирал Старк не раз заверял меня о её боеспособности. Да и сама крепость, значительно укрепилась. Вы же в Порт-Артуре служили?
 – И там проблем хватает, Александр Иванович. Я хорошо изучил порт и его акваторию за время службы: сами понимаете, должность старшего помощника командира порта обязывала, а потому знаю проблемы не понаслышке. Ещё адмирал Дубасов называл порт мышеловкой и непригодным для стоянки больших кораблей. И в чём-то я с ним согласен.
– Вот как… Интересно, весьма интересно. Но именно господин Дубасов этот порт занял, смею вам напомнить.
– Он просто исполнял приказ, – невозмутимо ответил Руднев. – Дело в том, господа, что в Порт-Артур затруднен вход и выход кораблей, и то и другое занимает слишком много времени и зависит от морских капризов: приливов, отливов, ветров… Взяв порт в осаду, его легко изолировать и захватить, а корабли, сами понимаете, запертые на рейде и порту становятся удобной мишенью для врага. К тому же, со слов генерал-майора  Белого – командира крепостной артиллерией, на Порт-Артуре сильно сэкономили в оснащении пушками. Не могу не сказать и об излишней экономии на реконструкции доков. На доки и причалы порта Дальнего – пожалуйста, а на наш порт что останется.  Потому и темпы работ в Порт-Артуре весьма замедлились.
      – Город Далян для нас тоже важный объект, – ворчливо заметил Раабе. – Южная часть Квантунского полуострова должна быть надёжно защищена.
– Да, кто же, против?.. Однако, если не возражаете, хочу ещё сказать о Порт-Артуре.
Павлов кивнул.
– Не всё в порядке, Александр Иванович, там с дисциплиной. Вы уж извините меня, но, на мой взгляд, и руководство хромает. Приказы адмиралов и генералов согласовываются с наместником, господином Алексеевым… Это – нонсенс, господа! В 1888 году в журнале «Русское судоходство» опубликована статья «Служба генерального штаба во флоте», где красной линией проходит идея единоначалия и никакого вмешательство третьих лиц, будь оно хоть… Тут командир крейсера запнулся. – Господа, ну вы поняли меня.
– Так ведь господин Алексеев, позвольте вам напомнить, – вице-адмирал флота и генерал-адъютант.  Поди,  разберётся, что и как, – с некоторой досадой произнёс Павлов. – И потом, когда я последний раз имел информацию от коменданта Порт-Артура генерал-лейтенанта Стасселя, он доложил, что, не смотря на трудности, строительные работы продолжаются, и заверил меня о неприступности порта и полном взаимопонимании руководства крепости и флота.
– Так вы считаете, Порт-Артур – ошибкой? – с явной настороженностью неожиданно спросил Раабе.
– Я военный, господин военный атташе, – раздражённо ответил Руднев, –действия правительства и приказы командования не привык обсуждать. Коль придётся, и без приказов будем драться  до последнего.
– Не сомневаюсь, Всеволод Фёдорович. А скажите мне, коль разговор пошёл о драке, я надеюсь пушек, снарядов и прочего боекомплекта на «Варяге» и «Корейце» достаточно?   
– Полный боекомплект, Леонид Рудольфович. На моём крейсере двадцать четыре орудия крупного калибра, не считая орудий более мелкого. Две с половиной тысячи  снарядов главного калибра, около трёх тысяч калибра поменьше, не считая боекомплекта для более мелких стволов. Есть и минные аппараты. У «Корейца» тоже полный штатный комплект боеприпасов. Так что, не беспокойтесь, Александр Иванович! 
Руднев встал. – Однако, господа, мне пора. Мне с моими офицерами надо вернуться на корабль. С утра жду ваше донесение, Александр Иванович. 
Попрощавшись, в сопровождении секретаря, он вышел из кабинета.
– Ну, что скажете, Леонид Рудольфович? – как только за Рудневым закрылась дверь, произнёс Павлов. – Чемульпо важный стратегическим объект, согласитесь. Не зря ведь в порту  постоянно базируются боевые корабли ведущих государств: Корея лакомый кусок для них. Японцам потребуется, прежде всего, захватить Чемульпо, а без десанта, сие сделать невозможно. Следовательно, присутствие наших кораблей неизбежно станет поводом к конфликту, другими словами, спровоцирует на начало активных боевых действий.
     – Что тут и говорить, Александр Иванович! Но рекомендации Петербурга и господина Алексеева не вмешиваться несколько удивляют… Надо срочно уточнить по поводу слухов о разрыве отношений с Японией. Дайте телеграмму господину Алексееву, может быть она дойдёт до него.
– Согласен. Поговорю с французской миссией, быть может там в курсе. Нет – «Кореец» вернётся, узнаем обстановку. На всякий случай отпишу и в Петербург. Глядишь, телеграф пропустит. И, всё-таки, считаю, командир крейсера торопится с эвакуацией.
Атташе поднялся. – Что-то мне подсказывает, что командир «Варяга» прав. С вашего разрешения я покину вас, Александр Иванович. Как оно там случится – неизвестно, а документы к эвакуации подготовить будет совсем не вредно.

Узел затягивается
       
Тем временем, ситуация на море и суше подходила к своей  трагической развязке. Сутками ранее флот старшего флагмана адмирала Того
разделился на две эскадры: возглавляемая им направилась к Порт-Артуру, эскадра младшего флагмана флота контр-адмирала Уриу Сотокичи бывшего воспитанника военно-морского училища в американском Аннаполисе, вместе с подошедшим к нему крейсером «Асама», взяла курс на Чемульпо.
Того прислал Уриу телеграмму: «Без обыкновенных людей не бывает великих! Ты можешь стать таким, мой друг! Надеюсь, дорогой Сотокичи, командир русского крейсера проявит благоразумие и сдастся на милость твоей эскадре. Не забывай – скоро праздник – день восшествия нашего микадо на престол, и ты, Уриу, пошлёшь императору телеграмму, что приносишь его величеству всеподданнейший подарок – русский крейсер «Варяг»! А это, дорогой мой, награды, чины и слава! Вперёд, мой друг, вперёд!». 
Охваченный нетерпением Уриу, приказал своим кораблям прибавить ход.
Через несколько часов корабли Уриу подошли к острову Риши, расположенного на подступах к Чемульпо, где её ждал покинувшая рейд Чемульпо «Чиёда». С крейсера спустили катер, и командир Мураками поспешил к флагманскому кораблю крейсеру «Нанива», где находился адмирал Уриу.
Краткий рапорт. Рукопожатие.
– Так значит, говорите русские суда на месте? – дружески похлопав по плечу командира «Чиёды», переспросил Уриу. – Прекрасно, Мураками, прекрасно!
Польщённый дружеским обращением  к себе не по званию, а по фамилии, командир «Чиёды» не скрыл довольную улыбку. – Кажется, господин контр-адмирал, «Кореец», уж не знаю по каким соображениям, но судя по суете на его палубе, он готовится покинуть рейд,  – произнёс счастливый Мураками.
– Ничего страшного, дорогой капитан. Далеко уже не уйдёт. Главное для нас – «Варяг». Он нам очень нужен, господин Мураками, – рассмеялся Уриу.
– Скажу больше, господин адмирал, – добавил командир «Чиёды», – мною составлен план внезапной атака на русские корабли прямо на месте их стоянки в Чемульпо. Ваш приказ и…
– Похвально, но не торопитесь, господин Мураками. У меня приказ Генштаба не проявлять пока агрессии по отношению к русским до начала боевых действий, – загадочно ухмыльнувшись, ответил Уриу. – Очень скоро вам представиться возможность отличиться.
Вскоре, отряд адмирала Уриу двумя кильватерными колоннами подошёл к острову Иодольми.
А в тот же день, но за триста миль от острова Иодольми, эскадра Хэйхатиро Того подошла к острову Роунд, находящийся в сорока пяти милях от Порт-Артура. Основная часть эскадры легла в дрейф, а десять миноносцев, провожаемые приветствиями остальных кораблей взяли курс на Порт-Артур. Ночью следующих суток с выключенными огнями, они осторожно подкрались к внешнему рейду Порт-Артура. 
Зима в этом году в Порт-Артуре выдалась на редкость суровой и ветряной. Но в этот поздний вечер погода была сравнительно спокойная: привычный холодный ветер, надоевшие короткие, злые волны на море, снежные порывы, мелкой крупой, засыпающие палубы особо не беспокоили моряков. Совсем недавно эскадра адмирала Старка вернулась на рейд Порт-Артура, закончив плановые учения. Раскачиваясь на волнах, корабли стояли на якорях на безопасном друг от друга расстоянии. Экипажи шестнадцати кораблей отдыхали. Вой ветра в корабельных снастях, скрежет якорных цепей в клюзах, да заунывный перезвон склянок, извещавший о смене вахты, говорили, что на кораблях жизнь не замерла.   
Естественно, противоминные  сети ещё не были подвешены, на марсовых площадках не неслась вахта, лишь изредка вспарывая темноту,  вспыхивали лучи прожекторов дежурных кораблей – броненосца «Ретвизан» и крейсера «Паллада».  На «Полтаве», «Победе» и крейсере «Диана», залитых светом палубных прожекторов, с барж производилась загрузка угля. Никакой защиты с моря эскадра не имела. И только в милях двадцати от основной стоянки эскадры  крейсировали миноносцы «Бесстрашный» и «Расторопный», осуществлявшие так называемую подвижную оборону внешнего рейда. Но, экономя уголь, в нарушение морского устава, они осуществляли дозор особо не напрягая себя лишними галсами и прочими маневрами. Японские корабли проскочили мимо них незамеченными. 
     В это время на флагманском корабле «Петропавловск», стоящего на внутреннем рейде заканчивалось совещание. На нём присутствовали командующий эскадрой Старк, командиры кораблей, прибывшие на борт начальник морского штаба, добродушный толстячок контр-адмирал Витгефт, командир порта, а так же ответственный за минное ограждение Порт-Артура контр-адмирал  Греве. Разбор учений прошёл быстро, и теперь обсуждался план мероприятий по защите рейда в ночное время. Адмирал Старк предложил отказаться от постановки противоминных сетей, ввиду отсутствия оных на многих судах и, которые могли служить помехой при срочном снятии кораблей с якорей.  Командующего поддержал один из командиров: – И правильно, господин адмирал. В спешке сети могут намотаться на винты, да и защищают они не весь корпус, оставляют открытыми нос и корму открытыми.
     Дополнение к докладу командующего сделал адмирал Витгефт. – Наместник, Евгений Иванович, тоже считает, что минные сети можно не устанавливать, достаточна установка сетевого бона перед входом  на внутренний рейд. К его изготовлению уже приступили. Ведь так, господин адмирал, – обратился он к Греве.
     – Думаю, недельки через две с божьей помощью соорудим сети, но не знаю, – Греве почесал затылок, – нет, не знаю, насколько прочны эти боны будут… – пуская клубы ароматного дыма, неуверенно проговорил Греве,.
     – Значит, пока оборона рейда ночью ложиться на миноносцы и на дальнюю крейсерскую разведку, – произнёс уставший Витгефт.    
     Ввиду позднего времени, совещание продлилось недолго и, прощаясь, адмирал Старк заявил:
     – Тем не менее, господа командиры, прошу не расслабляться. Хотя и не думаю, что война с японцами возможна, но осторожность, прежде всего, господа. И ещё, вот что! В ближайшие дни нами намечен выход части эскадры из Порт-Артура в Чемульпо, откуда последнее время не поступают сообщения. Мы подозреваем японцев в умышленной задержки нашей почтовой и телеграфной корреспонденции из Сеула и Чемульпо. А вы, господа, прекрасно осведомлены, что в эскадре радиотелеграфные аппараты у нас слабой мощности, да и то не на всех кораблях. Отсутствие связи с Чемульпо господина Алексеева и меня это тревожит.
     – Соответствующий приказ на выход, господа командиры, вы вскоре получите, – добавил начальник штаба Витгефт. Все свободны, господа!
    – Господин адмирал, разрешите вопрос? – подал голос тот же командир, что поддержал командующего с постановкой сетей.
    – Да, прошу.
    – Вы говорите, война с японцами невозможна, а как тот факт, что все японцы как-то поспешно покинули Порт-Артур?
    За Старка поспешил ответить адмирал Витгефт. – Уверяю вас, господин капитан первого ранга, не посмеют японцы напасть на нас! Отъезд японского населения из Артура простая демонстрация с целью напугать нас. Не более того!
Заявление руководства на командиров подействовало успокаивающе.
Никто на этом совещании не догадывался, что до начала военных действий Японии с Россией оставалось буквально несколько часов.

Атака на «Корейца»

     Улицы Чемульпо запорошил снег, в бухте плавал лед, но он не мешал судам курсировать по внутреннему рейду и акватории порта. Утром, 26 января, на борт «Корейца» с иностранных кораблей (кроме американского) свезли почту для передачи её в Порт-Артур. Однако лодка не отчаливала, в ожидании диппочты из Сеула продолжала стоять. И тут утомительное ожидание моряков на палубе канонерки нарушил осторожно обходящий  сигнальные буи, пароход под русским флагом. На его борту была надпись «Сунгари». Как позже выяснилось, помимо груза для Чемульпо, на нём из Шанхая прибыл американский военный атташе, и тот,  не заходя на «Виксбург», сразу направился на борт «Варяга». Американец подтвердил Рудневу слухи о разрыве дипотношений Японии с Россией, а также, сообщил, что японцы ночью напали на Порт-Артур и завтра они, с большой долей вероятности, нападут на русские корабли в Чемульпо. Пожелав командиру удачи, он покинул крейсер.
    Руднев не стал дожидаться визита к нему капитана «Сунгари» и тот час же отправил одного из мичманов разузнать подробности рейса, а главное: нет ли почты из Порт-Артура. Возвратившись, мичман доложил, что «Сунгари» прибыл из Шанхая, в Порт-Артур не заходил, почты не имеет. Из-за сильного тумана, никаких кораблей по пути не встречал, но, кажется, вдалеке какие-то силуэты кораблей видел, о чём сообщил по радио.
    «Сунгари» повезло, капитан парохода, сам того не подозревая, в тумане проскочил под носом японской эскадры, шедшей в Чемульпо и, тем самым, избежал захвата судна.
     Наконец, после полудня к дежурившему у причала катеру «Варяга» подошёл нарочный из Сеула. Выбросив из трубы клуб чёрного дыма, катер тут же отвалил от причала. Сотрудник миссии поднялся на борт крейсера и лично вручил Рудневу пакет и записку Павлова.   
    Всеволод Фёдорович передал пакет ожидавшему в каюте послание Павлова Беляеву, а сам стал вслух читать записку.  – «С настоящей запиской препровождаю вам пакет для отправки с «Корейцем» в Порт-Артур. Желательно, чтобы «Кореец» снялся с якоря незамедлительно. Из секретного источника сегодня мне стало известно, что японская эскадра находится вблизи Чемульпо, и что намечена высадка в город основных японских войск ориентировочно на 28-29 января. Моя встреча с японским посланником не случилась.. Телеграмм от вышестоящих инстанций я никаких не получал, связь по-прежнему не работает. Павлов».
     – Слышали, Григорий Павлович? Действуйте, не смею задерживать, с богом! Там, в Порт-Артуре, подробно доложите адмиралу Старку о ситуации в Чемульпо и сообщение американца по поводу возможной атаки на нас. Думаю, подкрепление нам бы не помешало. Пусть дадут указания на предмет наших действий. Не решительный Павлов, вряд ли, примет решение без указаний сверху.
     – Слушаюсь. Открывая дверь каюты, Беляев услышал голос Руднева. – Передайте адмиралу и моё личное мнение: не сегодня, завтра японцы нападут на нас, в этом я и без американца уверен.
     Беляев обернулся, понимающе кивнул, и вышел. 
     Вскоре, «Кореец», дымя широкой трубой, направился к выходным буям.  Благополучно пройдя почти весь узкий фарватер, Беляев с одного борта, старший помощник с другого, до боли прижав к глазам бинокли, напряжённо осматривали горизонт, подёрнутый лёгкой дымкой оставшегося после ночи тумана. Наконец старпом произнёс: – Ваше благородие, – не обращаясь к кому конкретно, подал голос рулевой, – слева вижу тёмные точки. Старпом направил бинокль и взглянул по указанному направлению.  – Точно! Ух, глазастый какой. Командир, вижу тёмные силуэты каких-то кораблей. Идут двумя кильватерными колоннами у самых краёв фарватера. 
    – Что значит каких-то, старпом? У каждого офицера не только в записной книжке, но и памяти должны быть запечатлены силуэты вражеских кораблей, сведения о их вооружениях, ходе, запасов угля и прочее.
     Беляев перешёл на противоположный борт.   
     – А не наши ли из Порт-Артура к нам направляются?
     – Н-е-е… Похоже, японцы… Точно японцы, Григорий Павлович, нашим-то зачем двумя колоннами, да ещё по краям фарватера рисковать. 
     – Посланник-то наш, выходит, был прав, – разглядев в бинокль знакомые очертания, негромко произнёс Беляев. – И всё-таки…
     – Они – японцы, Григорий Павлович, не сомневайтесь. Откуда другим взяться, – успокоил старший помощник.
      – Орудия расчехлить, – приказал командир.
      – Может не надо, командир, зачем лишний раз заставлять япошек нервничать?
      Беляев не ответил.
    Продолжая обшаривать горизонт, командир «Корейца» прошептал : – Да, сколько же их… Поднять сигнал «Обнаружена японская эскадра».
    – Вряд ли на «Варяге» разглядят – видимость ни к чёрту, – пробурчал старпом.
     «Кореец» в это время входил в коридор между приближающимися кораблями.
     Заметив русский корабль, явных признаков агрессивности к нему японцы не проявили. –  О, как! Нас почётный караул встречает. Флагов расцвечивания не хватает только, – процедил сквозь зубы командир.
      Остатки тумана рассеялись, заметно посветлело. «Кореец» продолжал двигаться вперёд.      
     За островом Иодольми Беляев разглядел едва видимые ещё несколько силуэтов кораблей, но распознать их было невозможно, пока «Кореец» не подошёл ближе и тогда он увидел знакомый силуэт крейсера «Чиёда», а недалеко от него контуры ещё трёх кораблей. За этой группой просматривались силуэты транспортных судов. Надпись на борту ближайшего к «Корейцу» корабля в бинокль читалась легко – «Асама», в это время поднимавший на грот-мачте сигнал, по которому четыре миноносца стали приближаться к русскому кораблю.
     – Окружают, командир, – произнёс старпом.
     – Вижу. Лишают возможности для маневрирования. Гляди старпом, крейсер «Асама» вышел из кильватера, идёт наперерез.
     – Вот, гадёныш, сейчас отрежет нам выход в море.
     «Кореец» оказался зажатый между японскими кораблями. 
     Не отрывая от глаз бинокль, Беляев произнёс: – Крейсер «Асама», год постройки 1898, скорость до 22-х узлов,  водоизмещение 9700 тонн…
     Старший помощник понял намёк командира. – Выучу, командир, выучу. И тут же воскликнул: – Григорий Павлович, глядите! Корабельные орудия японцев расчехлены, рядом – комендоры  готовы открыть  огонь... Что они творят, крмандир? Это же грубейшее нарушение. Мы же ещё на нейтральном рейде.
     – Наплевать им на это, старпом. Расчёт их ясен – не выпускать нас с рейда. Дождались, твою мать! Раньше надо было уходить. А вы, старпом, говорите не надо чехлы с орудий снимать. Орудия к бою! – приказал Беляев.
      – Бесполезно, командир, – чтобы не слышал рулевой, прошептал старпом, – вот сейчас точно не стоит провоцировать японцев, один их залп с расстояния  двух кабельтов, да ещё с двух сторон – и от нас только пшик останется.   
     А канонерка упорно шла прямо на «Асаму». Создалась опасная ситуация…  Командир крейсера мог неправильно оценить ситуацию, и тогда – громыхнёт мощный залп японских кораблей. Видя направленные на него со всех сторон орудия и минные аппараты, Беляев резко скомандовал: – Право на борт! Увеличить ход до предельного! Возвращаемся на стоянку. – Вахтенный, отметить в судовом журнале время смены курса – 16.25.
     В момент резкого разворота «Корейца» один из миноносцев, находящийся на траверсе, приняв изменение курса русского корабля за атаку, выпустил в него мину. Мина прошла в шести–восьми метрах за кормой «Корейца». За первой атакой последовала  вторая, произведенная другим миноносцем с того борта, но, прочертив за кормой зловещий шипящий белый след, мина опять прошла за кормой канонерки.
     Закончив поворот, «Кореец» полным ходом устремился к самому узкому месту в фарватере, где атака миноносцев на лодку была бы невозможна. Беляев напряженно следил за действиями преследующих его миноносцев. До входа в узкость оставалось около полутора мили, но тут, Беляев разглядел на миноносце,  идущего по правому от него борту, засуетившуюся возле минного аппарата прислугу и офицера с поднятой рукой, готовую дать сигнал к залпу.   
     – Предупредительный огонь по курсу! Право на борт, – резко скомандовал Беляев. Прозвучали два выстрела из 37-мм орудия. Недалеко от борта миноносца в море поднялись столба воды. Уже готовившийся дать сигнал к залпу офицер, увидев недалеко от себя разрывы снарядов, вздрогнул. На несколько секунд он замешкался, и с опозданием, длинное тело японской мины шлёпнулось в воду. С бешено вращающимися винтами, смертоносная мина проскочила за кормой и умчалась вперёд. Неожиданное изменение курса и два выстрела орудия и на этот раз спасло «Корейца» от прямого попадания мины в его борт
      До спасительного входа в фарватер «Корейцу» оставалось около мили, как  миноносец, идущий за ним по-другому борту резко прибавив ход, обогнал его и максимально приблизился, намереваясь всадить в «Кореец» мину. Беляев опять резко повернул свой корабль в сторону обнаглевшего японца и пошел на таран с ним. Японцы растерялись. Уклоняясь, миноносец оказался за кормой «Корейца», момент для атаки был упущен.
     «Кореец» вошёл в узкий проход фарватера. По-зимнему рано, когда уже в пять часов по местному времени стемнело, а на бухту опустился туман, с борта «Варяга», вернувшегося «Корейца», вахтенные опознали лишь тогда, когда, загремев якорем за кормой крейсера, канонерка почти вплотную подошла к борту крейсера. Не прошло и часа, как в сопровождении миноносцев транспортные пароходы «Дайрен-мару», «Отару-мару» и «Хейджо-мару  втянулись в фарватер, бросив якоря на внутреннем рейде. Миноносцы остановились в двух кабельтовых от «Варяга» и «Корейца»
     После рапорта командира канонерской лодки, сделав соответствующие распоряжения относительно усиления бдительности, Руднев отправился на «Тэлбот» к старшему на рейде Бэйли и с возмущением заявил ему протест по поводу нападения на «Корейца», да ещё в нейтральных водах, и потребовал от англичанина разъяснения в связи с этим возмутительным поводом.
     Бэйли равнодушно выслушал Руднева, приличия ради выразил ему сочувствие и обещал тотчас же, несмотря на вечернее время, отправиться с протестом к Уриу на крейсер «Нанива». Руднев отбыл на «Варяг».
     Через некоторое время, возвратившись от командующего японской эскадрой, Бэйли нанёс визит Рудневу. Встреча офицеров состоялась в  каюте командира крейсера. Англичанин попросил подать ему кофе, устало плюхнулся в кресло, закурил, по привычке небрежно вытянул ноги и, со вздохом, стал пересказывать разговор с Уриу.
     – Что хочу сказать, сэр! Адмирал Уриу заявил мне, что факт нападения на русский корабль ему не известен. Вполне возможно, – сказал он, – это были обычные шалости молодых командиров кораблей, уставших от однообразного несения службы. Вот они и решили посоревноваться в маневрировании от скуки ради. На мой вопрос: для чего десантные суда на рейде… Адмирал заявил: – Это право японцев высадить своих солдат в Чемульпо для охраны японской миссии и прочих объектов, принадлежащих Японии. К тому же, вопрос высадки десанта согласован с корейским руководством.
     Бэйли развёл в стороны руки, пожал плечами, и добавил: – Господин Руднев, сэр,  к сожаленью, японцы, действительно, имеют право на высадку десанта.  Ещё хочу сказать вам, сэр, в разговоре с адмиралом Уриу я предупредил его  о недопустимости каких-либо военных действий на нейтральном рейде Чемульпо, принадлежащем, опять же, нейтральной Кореи. Также, я заявил ему, что в случае нарушения кем-либо правил, я, как старший стационар рейда, первым открою огонь по виновникам.  Того требуют правила, сэр. Адмирал Уриу согласился.
    – Даже так, господин Бэйли! Вы будете стрелять… – изумлённо произнёс Руднев. – Даже если вторая сторона будет лишь защищаться?
    – Да, сэр!
    – Вы в своём уме, господин Бэйли? Это в каких же правилах вы прочитали сей пункт, позвольте узнать?  Руднев резко встал с кресла. 
     В это время в каюту вошёл ординарец Тихон Чибисов неся на подносе высокий фарфоровый кофейник, две чашки, вазочку с галетным печеньем и джемом. Увидев разгневанного командира, он забормотал: – Ой-ой, ничего не вижу, ничего не слышу – ухожу.  Поставив поднос на стол, быстро удалился.
      – Напрасно вы так, сэр, – нехотя произнёс англичанин. – Не я это придумал и, поверьте, – не зная, что сказать, Бэйли замялся. В конце концов, пожав плечами, он тоже нехотя встал.
     – Кофе, сэр, – с непривычными для себя нотками недружелюбия, чему мысленно и сам удивился, предложил Руднев.
     – Нет, благодарю, сэр, расхотелось. Как-нибудь в другой раз. Я вынужден вас покинуть – дела. Увидимся, сэр.
     Покидая каюту, Бэйли обернулся и сочувственно произнёс: – Я вас понимаю, господин Руднев. Понимаю… И вышел.
     Дежуривший у каюты командира один из вахтенных офицеров проводил его к трапу, проследив его спуск в катер. 
    Слова Бэйли расстроили Руднева. Всеволод Фёдорович налил из кофейника напиток, сделал большой глоток  и, почувствовав приятное ощущение,  разлившееся по всему телу, закрыл глаза.      
    Он и раньше подозревал англичанина в симпатии к японцам, теперь окончательно убедился: японцы и англичане действуют заодно.
     Уже ближе к ночи, используя приготовленные ранее баржи  и катера, японские транспортные суда начали очередную высадку десанта. Под светом множества зажжённых на пристани костров выгрузка солдат длилась всю ночь. Особенную живописность высадки придавали появившиеся в руках высадившихся японцев факелы. Необычное зрелище привлекло внимание жителей городка, не понимая происходящего, они что-то радостно кричали, хлопали, а дети, несмотря на холод, никак не хотели расходиться по домам. А солдаты всё шли и шли.
     Никто из жителей не видел, как во время высадки японские миноносцы нацелили свои минные аппараты на русские корабли. И всю ночь комендоры на «Варяге» и «Корейце» дежурили у орудий. 
    Руднев сел за составление рапорта Павлову. Он подробно описал нападение японцев на «Кореец», высадку десанта и разговор с командиром крейсера «Тэлбот», не преминув вторично порекомендовать Павлову немедленно начать эвакуацию.
     Командир крейсера «Варяг» не догадывался, что уже в эту ночь, 27 января 1904 года, в трёхстах милях от Чемульпо, на рейде Порт-Артура вскоре загремят взрывы и, захваченная врасплох российская эскадра будет неумело отбивать атаки подкравшихся ночью японских миноносцев. 
     И точно: 26 января 1904 года, ближе к ночи, на рейде Порт-Артура загрохотали раскаты корабельных орудий. По приказу адмирала Того японские корабли внезапно, без объявления войны, открыли огонь по российской эскадре.
      Не замеченные дежурными миноносцами отряд японских кораблей вплотную подошел к русской эскадре и сразу произвел минные  атаки.
     Первым получил повреждение броненосец «Ретвизан», за ним броненосец «Цесаревич» и крейсер «Паллада». Японцы выпустили более полутора десятка мин Уайтхеда, из них три достигли цели. Через некоторое время русские корабли  открыли беспорядочный огонь, не причинивший вреда японцам, но, все же, предотвратившие дальнейшие атаки неприятеля.
      Наместник царя Алексеев был ошеломлён, возмущён, и подавлен. После подрыва «Цесаревича», «Ретвизана» и «Поллады» рано утром из штаба наместника была послана телеграмма консулу в Чифу с указанием передать в Чемульпо посланнику Павлову и командиру «Варяга» сообщение о вероломном нападении японцев. Но из-за диверсии японцев на телеграфной линии эта информация так и не дошла.
     Немного успокоившись, Алексеев стал размышлять, он с огорчением констатировал: ведь он лично писал императору после недавнего своего посещения Японии, что японцы не рискнут напасть на Дальней Восток, Маньчжурию и Корею… Не сам ли он совсем недавно согласился с адмиралами не ставить на  рейде противоминные ограждения… И тут же мысленно сам себе возразил: «Ну и что – есть же Устав, там всё написано, как поступать в подобных случаях. Эти остолопы могли бы не согласиться со мной, в конце концов». И успокаивая себя, прошептал: – А не я ли докладывал в Петербург о малочисленности войск на Востоке…  Не я ли предлагал объявить мобилизацию в Амурских краях… Не согласились! И вот… Нет, но японцы – макаки чёртовы, в конец  обнаглели. Ничего, как пить дать, проучим… 
    В крайнем возбуждении он отправил в Петербург срочную телеграмму императору: «Всеподданнейше доношу Вашему Императорскому Величеству, что около полуночи, с  26-го на 27-е января японские миноносцы произвели внезапную минную атаку на эскадру, стоявшую на внешнем рейде крепости Порт-Артур. Причём броненосцы «Ретвизан», «Цесаревич» и крейсер «Паллада» получили повреждения – степень их серьёзности выясняется. Подробности представлю Вашему Императорскому Величеству дополнительно».
     Уже третий день столичная пресса будоражила жителей информацией об одностороннем отказе Японии от дипотношений с Россией, а тут опять сенсация – Порт-Артур. Известие о бое на Востоке всполошило весь Петербург. По улицам Петербурга опять забегали мальчишки с кипами ещё пахнущих типографской краской газет: «Война с японцами! Без объявления войны Япония напала на наши корабли в Порт-Артуре, – в предчувствии хорошего заработка орали они на всех перекрёстках. – Японский посланник покинул столицу!.. Россия отозвала своего посланника из Токио!.. Граф Розен возмущён… Новости, новости… Спешите, покупайте газеты…». Распродав одну пачку, мальчишки мчались за очередной порцией. Газеты раскупались нарасхват.
       «Как японцы посмели… Как могли пробраться незамеченными…», – недоумевали жители.  Целые толпы окружали продавцов, вырывая друг у друга листки. Читали их все – извозчики, дворники… даже простонародье не жалели пятака и гривенника, чтобы только узнать о событиях на Дальнем Востоке.
     На бирже паника! Ценные бумаги повалились вниз. «Надо думать, понизятся ещё», – прогнозировали прожженные биржевики. Акции военных предприятий резко взлетели вверх.
 И Россия спохватилась... Вспыхнувший в столице народный энтузиазм как снежный ком  покатился по стране. И уже не только в военных кругах, но и в обществе – не шёпотом – громко, пошли разговоры: мол, куда смотрит государь, – настала пора проучить этих макак. По железной дороге на Дальний Восток покатили поезда. Войска, артиллерия, боеприпасы и прочие грузы, длинными и бесконечными лентами серых вагонов, грохоча на стыках, побежали на Восток. На вокзалах и полустанках собирались толпы жителей. Люди кричали «ура», кидали в воздух шапки, женщины махали платками вслед эшелонам и кричали здравицы…
   
Тревожная ночь

  С моря тянул колючий, пронизывающий до костей холодный ветер, ночь 27 января постепенно вступала в свои права. С ходового мостика «Варяга» в бинокль отчётливо видны были яркие пятна костров на причале порта, освещавших очередную высадку десанта, и факелы в руках японских солдат, длинной шеренгой тянущейся в направлении города. В непосредственной близости от русских кораблей, видимые и без бинокля, на якорях стояли иностранные корабли, в том числе и японцы. Изредка с японских миноносцев в сторону  «Варяга» и «Корейца» протягивались яркие лучи-щупальца мощных прожекторов. Беспардонно обшарив корпуса, убедившись, что русские на месте, лучи медленно гасли, погружая пространство опять в темноту. Японские корабли стояли так близко, что при порывах ветра с их бортов доносились обрывки голосов и даже песня, знакомая русским морякам. Эту мелодию японцы  распевали в трактирах после двух-трёх чашек саке. И, хотя никто не понимал смысла песни, им дружно подпевали посетители, в том числе, и русские. Японцы при этом перемигивались и смеялись. А пели матросы Страны Восходящего Солнца песенку, где говорилось, что русские корабли слабы, крепости их ничтожны, дух русский трусливый, а вот японские корабли – гордость Японии. Мол, наступит время, и ледяная Россия растает на Урале, и мы - японцы водрузим своё знамя. Банзай, банзай…
Через пару часов прожектора снова вспарывали темень, снова скользили по бортам кораблей… И опять всё стихало, рейд погружался в сонную тишину и дрёму.
 В пяти милях от острова Иодольми на борту флагманского корабля крейсера «Нанива» тоже стояла тишина, но  для адмирала Уриу она была тревожной, беспокойной. Прошлой ночью ему снился страшный сон, будто русский крейсер вдруг исчез, растворился, а на месте якорной стоянки «Варяга», слегка колышась на волне, плавал огромный портрет адмирала Того. И грозный взгляд его, как бы, вопрошал: – Что же ты, Уриу, упустил русский крейсер – подарок императору? Теперь только харакири смоет твой позор. И старший флагман стал протягивать ему короткий меч вакидзаси , и эдак его тянет, тянет, но так и не дотянулся. Тогда Того погрозил ему пальцем. Проснулся Уриу в холодном поту. 
  Несмотря на почти полную уверенность в успехе завтрашней операции, адмирал нервничал. И вот сейчас, он и командир крейсера капитан первого ранга Вада Кэнсукэ, несмотря на холод, вышагивали по верхней палубе крейсера и какой раз уже обсуждали детали завтрашнего дня.
 – Всё пока идёт по плану, господин адмирал.
 – В общем-то, да, господин Вада. Русские не мешают высадке десанта, англичане (как и обещали) и прочие иностранные корабли свято соблюдают нейтралитет и наутро, с окончанием высадки солдат и уходом последнего транспорта, можно приступить ко второй половине возложенной на нас адмиралом Того задачи: предъявить ультиматум русским и захватить «Варяг».   
– А второй корабль, как его… Такие трудные слова у этих русских – язык можно поломать.
–  «Кореец»…  дорогой Кэнсукэ. Стоит ли его захватывать? Старый, потрёпанный.  Впрочем, как  получится, но лишним точно не будет. Главное – не упустить «Варяг». И Уриу вспомнил вчерашний сон, и меч вакидзаси, который чуть было он не взял в свои руки.
       
       Несмотря на отбой, экипаж на «Варяге» не спал. На баке, за носовой надстройкой, «у фитиля», как его называли матросы, единственном месте, где разрешалось курить, свободные от вахт и дежурств матросы в непривычной тишине, нарушаемой только кашлем особо заядлых курильщиков, слабым шумом ветра и жужжанием судовой вентиляции, обсуждали полученные из дома письма и события последних дней. То тут, то там в темноте вспыхивали искорки от раскуривания трубок и самокруток, клубы дыма тут же уносило ветром в море.  И странно, сегодня, как впрочем, и в последние дни, на «фитиле» не было слышно привычного хохота, топота, пустившегося в пляс кочегара Пашки Бессонова с его залихватскими куплетами, типа: – По деревне я ходил Глашку я с собой водил, а сегодня – во дела, не найду её с утра. И кричу, что мочи я, где ты, Глашенька моя! А она такая б…. с кучером на сеновале… –  и тут, зрители хором обязательно заканчивали за исполнителя куплет своими представлениями о моральных качествах Глафиры, причём, каждый раз бедной девушке приписывали всё новые и новые амурные похождения.
      Курильщики стали уже было расходиться, как вдруг плотник Дудкин – крепкий,  степенный мужик, один из немногих принимавший крейсер ещё в Америке, весь вечер тихо беседовавший с Гришкой Грязевым, обсуждая его непутёвого и неженатого в свои сорок лет брата, неожиданно возмущённо воскликнул: – Ты брось это, паря, защищать братана свово! Можно ль на всех углах талдычить словеса о любви к Рассеюшке? Крикун тот и пустобрех! Тот любит матушку-Родину, кто о родителях и дитятках своих малых поперва печётся да заботится. А брат твой, лишь ветерок дунул, как перекати-поле с места срывается и катится, следов не оставляя… Кому он нужён такой?! Где корни его?  Скажи мне, Григорий!
     Ответа не последовало. Видимо, Григорий промолчал, не ответил, и скорее всего, пыхнув трубкой, пожал плечами, но Малофей Дудкин не успокоился, он с возмущением продолжил:   
       – Сегодни брат твой здеся, завтра ищи его не знамо где. Будет он до смерти биться, коль и деток нет у него, и места, что Родиной зовётся?   
       – Ну, это ты загнул, Малофей, как есть загнул, – лениво заметил, сидящий по другую сторону от плотника марсовый матрос Гурьянов. – Не каждый семью может и хочет заводить, чего нудить его к этому. Да и Бог не каждому дитяток даёт. А ежель война, или ещё кака напасть, мы все, и брательник Гришкин тож, грудью встанем на защиту, не сомневайся, Малофей! Так ведь, Гришка!
     Грязев благодарно закивал головой. – И то верно говоришь, Яшка. Куды он денется – брательник мой, он же русский, – не француз плюгавенький, да баб охочий. 
     Однако плотник вошёл в раж и не унимался. – Да встать-то, може и встанет брательник твой, да силы не те у него. Поди, Родина – понятие важное, да больно огромно оно для разумения кажного. Рубя супостата, не только о ней думаешь – в глазах глазёнки дитятки малого стоять должны, отца и матери немощных, и тады будешь ты до последнего биться, басурмана зубами грызть. И знаешь – нету тебе назад дороги.    
     И неожиданно громко, горестно, с надрывом заорал: – Нету!.. Понимаете, други, нету! Все матросы притихли, но знали, Дудкин орать понапрасну не будет – значит припекло.
     Через минуту-другую Малофей успокоился и уже тихим, печальным голосом продолжил: – Нету дороги назад, – и опять повторил, – понимаете други… Потому мы – русские, хучь и землицей нас бог не обидел, вона её сколько – поболе многих, однако ж бьёмся до последнего за кажин аршин. Видать, Всевышнему так надоть! Виды свои Господь на нас имеет. Вот и приходится нам ждать свово часу и терпеть. И хучь и лаются на Рассею-матушку, и кусают её со всех сторон, однак, терпим… Куды деваться?.. Вот, едрёна вошь, это и есть любовь к Родине.
     – Так – это, Малофей, це же не наша земля – корейская, чего за неё нам задницу рвать? – раздался голос из темноты.
     – Мы на своей земле: корабль есть продолжение земли россейской и её любить должно. Тебе бы, салага, об этом знать нужно, – вступил в разговор Карп Бондарь. – Поди, не в харчевне «Конвачун» водку глотать, разумение трезвое иметь должон. Корабль свой защищать будем до последнего. А коль… Карп не стал уточнять возможные последствия, кряхтя встал, собираясь в кубрик, выбил трубку, и добавил: – Если что, командир знает, что делать.
     Но его остановил голос минного машиниста Галанцева.  – Ты Карп може и прав, Рассею-матушку любить надо, одна она такая по всему свету, да вот объясни мне, как так: одни в захлёб талдычат, спуску узкоглазым не давать, коль война начнётся – воевать до победного конца, газеты пишут – деньги рекою текут на армию, студенты бросают учёбу волонтёрами записываются, другие орут, зачем воевать?.. А нам – простым людям, что делать? А коль и вправду подумать – на кой хрен война за тридевять земель от дома? Мы-то какого рожна трёмся здеся в Корее и Маньчжурии?
      Бондарь хмыкнул и ответил не сразу. Подумав, всё же произнёс: – Вишь ли, Сергеша, а чтобы ты делал, кады твой сосед у твоего забора гадил бы в твой огород и обижал бы тебя и семью твою?
     – Нет у меня забора, и дома тож! Чего мне обижаться!..
     – Нет, оно конечно и ты прав, – не слыша слов Галанцева, продолжил Бондарь. – Только вот, и в Порт-Артуре, и здеся – в Чемульпо, наслушались мы с тобой рассказов простых китайцев и корейцев о зверствах японцев во время ихней войны, помнишь, поди?
    – Ну, помню…   
    –  А мы – православные могём зверствовать над людями? Нет! Вера наша не позволяет издеваться, бог нас учит быть терпимыми и человеколюбивыми. Мы на страже добра стоим, и люди нам верят: защитим их от зла и поругани иноземной. И что, ты хочешь, чтоб у наших границ японцы стояли? А кто нас защитит, ежель дрогнем? Никто!
    – Да я что… так спросил, чё уж там…
    – Не должён мужик слова из себя выпихивать не думая! – Прощевайте, други, спать надо, трудный день, подозреваю, завтра будет. Бондарь ушёл. 
     Вскоре разговоры стихли. Матросы стали расходиться. Топот их ног по трапам, освещаемых неяркими светильниками, вскоре затих. Корабль погрузился в ночной покой.
     И только в кают-компании в такой поздний час горел свет. Пригласив на борт командира «Корейца», Руднев собрал офицеров на совещание.
    Отсутствие обычных перешёптываний между собой, напряжённые лица подчинённых, убедило Руднева, что его сообщение (дай бы бог и вправду – слухи) о разрыве дипотношений между Японией и Россией не станет для них чем-то неожиданным. И, действительно, сообщение своего командира офицеры выслушали спокойно, без особых эмоций. 
      – Как вы понимаете, господа, коль слухи подтвердятся, следующий шаг за прекращением отношений между нашими странами, а я, – неуверенно произнёс командир: – всё-таки, склонен думать, что это не слухи, японцы нападут на нас. Высадка десанта и минные аппараты миноносцев, направленные в нашу сторону, яркое тому свидетельство. Предлагаю обсудить создавшуюся ситуацию. 
      Непривычная тишина в кают-компании, тревожные взгляды офицеров, устремлённые на своего командира, всё говорило Рудневу о внутренних переживаниях подчинённых за судьбу крейсера. 
– Я бы хотел, господа офицеры, услышать ваши предложения, – вторично сказал он.   
– Многие нижние чины прошлую ночь не спали, видимо, уже знают или догадываются о возможном нападении японцев, Владислав Фёдорович. Курят на шкафуте, и молчат – переживают. Письма родным пишут… – первым произнёс старпом.
– Мои, тоже, – добавил Беляев. – Команда только один вопрос мне задаёт – дойдут ли до родных их прощальные весточки? Говорю – почему прощальные?.. Пожимают плечами…   
– Постарайтесь, Вениамин Васильевич, если что, переправить все письма на крейсер «Паскаль». Господа офицеры, убедите экипажи обязательно выспаться этой ночью – подозреваю – завтра будет трудный день.
– Постараемся, – ответил старпом. – Я отменил наказания матросам.
Руднев одобрительно кивнул. – Вы уже знаете, надеюсь: японская эскадра заблокировала нам выход. Сами понимаете, прорваться в открытое море будет совсем не просто, тем более, что по корме у нас будет следовать тихоходный «Кореец».
Беляев кивнул. – Однако я не думаю, что в узкостях «Варяг» сможет развить большую скорость. При осадке вашего «Варяга» более шести метров, развить скорость будет весьма затруднительно. Раньше – в прилив надо было уходить. Моя скорость не будет вам помеха. 
– Верно, Григорий Павлович, – согласился Руднев. –  Именно на этом я и настаивал в Сеуле. Коль выйдем из узкого фарватера, сможем развить скорость шестнадцать-семнадцать узлов. Так ведь, Николай Генрихович?
Механик Лейков согласно кивнул, но, тут же, добавил: – Не будем забывать, господа, о наших технических проблемах: тонкостенные трубки котлов подвести могут в самый ответственный момент.
– Японцы всё равно нас догонят. Они могут выдать до двадцати одного узла, – произнёс Беренс. – Коллега с «Чиёды» хвастался.   
– Снаружи холодно. Пожарные шланги надо заранее раскатать по палубе для обогрева паром орудийные стволы, – предложил старший артиллерийский офицер Зарубаев. – Всё лишнее – горючее, выгрузить на причал, кому надо растащат.
– Согласен, Сергей Валерианович. Господин Степанов – проверьте, все ли горючие предметы второстепенного плана мы сдали в Порт-Артуре, что ещё осталось – на причал, и распорядитесь по шлангам, – приказал командир. – А вы, господин Лейков, на всякий случай с ноля часов начинайте поднимать пары в котлах. И приготовьтесь, если мне в бою потребуется предельная скорость, по моей команде заклепать на котлах предохранительные клапана.
– Опасно, котлы могут взорваться, трубки слабые, Всеволод Фёдорович, –  упавшим голосом произнёс механик Лейков. – Люди могут пострадать.
– Могут, Николай Генрихович. Примите меры, дабы избежать увечий – котлы не сразу взорвутся, время у вас будет. 
Командир внимательно осмотрел подчинённых. Он был уверен, что они правильно понимают создавшуюся ситуацию и сознают всю важность возложенной на экипаж чрезвычайной задачи.
– Не буду, господа, скрывать, на случай войны – мы в ловушке.  Но, как случилось, так случилось. А потому, я вижу три варианта весьма возможных событий, которые вскоре нам может навязать противник. Вот смотрите, – расстелив на столе карту, продолжил Руднев.   
– Во-первых, японцы попытаются расстрелять нас здесь же, на якорной стоянке, а иностранцам предложат отойти подальше.
– На что иностранцы, а американцы – первые, обязательно согласятся, – вставил Беренс. – Но я думаю, Всеволод Фёдорович, для японцев – это не лучший вариант. Как-то совсем уж будет подло топить нас на якорной стоянке прямо на глазах экипажей иностранных кораблей и населения. Тем более, на причале будут репортёры не только местные, но и иностранные.    
– Всё может быть, господин лейтенант. Второй вариант, господа, – нас могут принудить к поединку и навязать бой в совсем неблагоприятных условиях, вот, к примеру, здесь, в узком фарватере до острова Иодольми, – провёл Руднев карандашом линию на карте.
– Без «Корейца»? – удивлённо произнёс старший минёр Берлинг.   
Руднев посмотрел на минёра, тяжело вздохнул и… не ответил. Наступила тишина.
– Владислав Фёдорович, уж коль «Варягу» повезёт прорваться, – не ждите нас, – врубайте самый полный ход и уходите, – нарушил тишину Беляев.
– Оставить «Кореец»?!.. Спасибо, конечно, за такой мужественный поступок, но прорываться, Григорий Павлович, будем вместе. А там видно будет, – ответил Руднев.
Слово опять взял старший штурман Беренс.
– Владислав Фёдорович, господа, у нас и третий вариант есть. Любыми путями мы должны вырваться на широкую воду, где вместе с «Корейцем» сможем дать бой этим узкоглазым макакам. Хотя, конечно результат сомнителен…
– А пусть будет, как будет, – резко произнёс минёр Зарубаев. – Будем драться! Потребуется – сами потопим крейсер, но япошкам он не достанется. Всеволод Фёдорович, если не будут возражения, я, с вашего разрешения, к утру подам к орудиям из погребов снаряды и патроны. 
– Только осторожней, проследите лично за мерами безопасности. Продолжим,  господа офицеры, – произнёс Руднев, – именно этот вариант, что высказал лейтенант Беренс, я собирался вам предложить. На широкой воде у нас появится возможность для маневра и достойно принять бой с неприятелем. Для этого я прикажу вам, Николай Генрихович, в случае малейшей возможности нам прорваться, необходимо будет обеспечить крейсеру аварийный ход, заклепав клапана. Ну, уж если не получится…
– А как котлы разлетятся к чёртовой матери? – воскликнул старший механик.
– Не все же. У вас их много, – ехидно заметил Беренс.
Неожиданно для себя, Всеволод Фёдорович вспомнил свой сон, как черти поджаривали Лейкова на сковородке. И он ухмыльнулся, его ухмылка переросла в нервный смех, перешедший в хохот. Сквозь силу Руднев успокоил офицеров, испуганно уставившихся на него. – Господа, ваш командир в полном порядке, не волнуйтесь. Вспомнил, смешно сказать, некий эпизод. Успокоившись, он продолжил: – Уверен, японцы спят и видят, чтобы захватить «Варяг», как военный приз. А потому…
– Не дождутся, – пробормотал Степанов.    
– Не бывать этому, – поддержал старпома Берлинг.
– Не грех вспомнить бриг «Меркурий, господа, – отчаянно произнёс Лейков. – Я тогда сам заклепаю клапана, и пусть котлы взрываются к чёртовой матери.
Как по команде, офицеры посмотрели на минёра. – Я тоже помню о бриге, господа, и тоже исполню свой долг, крейсер не достанется врагу, – тихо произнёс Берлинг. – На случай – мало ли что, меня заменит мичман Черниловский-Сокол.
Все поняли, что имел ввиду минёр – взорвать крюйт-камеры. Наступила тишина.   
– Надеюсь, Роберт Иванович, до этого не дойдёт. А коль случится, хочется верить, наши экипажи возьмут к себе на борт иностранцы,  – хмуро произнёс Руднев.
– Кроме американцев, – добавил старпом. – А, всё-таки, господа офицеры, своими руками взорвать или затопить крейсер… Нонсенс… Как хотите – это выше моего понимания.
Вскоре совещание закончилось, офицеры покинули кают-компанию.

Этим же вечером, но довольно поздно, в калитку российского консульства постучали. В сопровождении двух сотрудников атташе японской миссии вежливо поздоровался с вышедшим заспанным охранником и вручил ему пакет от адмирала Уриу, сопроводив словами с жутким акцентом: – Осеньё просимо сросьно… – и, видимо, позабыв дальнейшие слова, замолчал.  – Ладно, давай, раз «сросьно», – пробурчал недовольный охранник и, не церемонясь, захлопнул калитку. 
Вице-консул Поляновский, только собиравшийся покинуть кабинет, с чувством неясной тревоги вскрыл пакет. Тревога консула оправдалась. «Уважаемый сэр, – прочитал он, – ввиду существующих в настоящее время враждебных действий между правительствами Японии и России, я почтительно прошу Вас дать указание командиру крейсера «Варяг» и командиру канонерской лодки «Кореец» покинуть завтра порт Чемульпо до полудня 27 января 1904 года. В  противном случае я буду обязан открыть против ваших кораблей огонь непосредственно в порту. Имею честь быть Вашим покорным слугой. Подпись – С.Уриу, контр-адмирал».
– Черти косоглазые! – а как же нейтралитет? Это же война, – ужаснувшись известию, воскликнул атташе. Он схватил колокольчик и резко затряс им, вызывая своего секретаря. Заспанный секретарь появился не сразу. Минут через пять-шесть, зевая и почёсываясь, он вошёл в кабинет.
 – Что случилось, Зиновий Михайлович?
 – Случилось, Кирилл Степанович! Дождались. Вот – читайте, только что принесли японцы.
Секретарь не спеша прочитал сообщение. – Вот, козлы! – не уточняя кого он имел ввиду, зевнув, спокойно произнёс он. – Да, всё к этому шло, Зиновий Михайлович. Что делать будем? Связь не работает, как сообщить в Сеул Павлову?    
– Снимите копию и утром, пораньше, передайте командиру «Варяга». Лично ему вручите.
– Указания командиру «Варяга» будете давать?
– А как я могу ему приказать? Он подчиняется не мне – Павлову. Пусть Руднев, самостоятельно принимает решение.
Покачивая головой, бормоча: – Отпуск накрылся, – секретарь удалился.

Русские не умеют сдаваться

Ранним утром, с поднятием флага, к борту «Варяга» пришвартовался катер с  крейсера «Паскаль». Пока опускался трап, его командир – Виктор Сене нетерпеливо переминался с ноги на ногу и что-то выговаривал своему матросу, отчего тот виновато разводил руками. Но как только трап коснулся деревянного планширя фальшборта катера, командир легко вскочил на нижнюю балясину и торопливо поднялся к ожидавшему его наверху вахтенному офицеру. Так же торопливо француз шагал по трапам наверх, штурман едва успевал за ним.    
– Салют, господин Руднев! – прощение прошу за столь ранний визит, но обстоятельства того требуют. Он достал из кармана пачку с папиросами и закурил.
Взволновано, торопясь, француз сообщил Рудневу неприятную весть. – Командиры кораблей ночью получили вот такие уведомления  от контр-адмирала Уриу.
Сене развернул лист с текстом и стал читать. – Ввиду существующих враждебных действий между Японской и Российской империями, он – Уриу, должен атаковать русские военные корабли «Варяг» и «Кореец», стоящие в порту Чемульпо. В случае отказа на его просьбу русского старшего стационера, – то есть вас, господин Руднев, – покинуть порт до полудня сегодняшнего дня, японская эскадра атакует русские корабли в порту. Во избежание трагических последствий адмирал просит удалиться иностранные суда от места сражения настолько, чтобы избежать опасности непреднамеренного попадания снарядов и мин. Если в настоящее время в порту находятся ещё какие-нибудь транспорты или купеческие суда вашей нации, то адмирал просит передать им настоящее уведомление.
Это известие неожиданностью для Руднева не стало. Он выслушал француза спокойно, не перебивая его взволнованную речь, и лишь дважды подставлял  ему пепельницу для пепла его папиросы. Не успев обсудить с французом ультиматум, как вахтенный офицер мичман Балк доложил о прибытии командира итальянского крейсера «Эльба» Бореа, принёсшего идентичное с французом письмо. 
– Все командиры, – возмущённо произнёс Бореа, и на секунду запнулся, – кроме… американца, – словно извиняясь, смущённо добавил он, – возмущены поведением японцев. Мы хотим потребовать от господина Бэйли немедленной подачи ноты протеста Уриу по поводу наглого нарушения им международных правил.
– И заставить извиниться перед всеми и, в первую очередь, перед вами, господин Руднев, – добавил Сене. 
– Когда вы, господа, успели договориться – ночью, что ли? Или загодя знали об ультиматуме? Но в любом случае спасибо вам за участие.
– Что вы, что вы, сударь! Сами только узнали, – возразил француз, а итальянец, с присущим южным людям темпераментом, заявил: – Это наш долг, господин Руднев, помочь коллегам в трудную минуту. И вот ещё что! Перед тем как подняться на борт вашего корабля я посетил «Тэлбот». Наш Бэйли попросил всех срочно прибыть к нему.
 Бореа вытащил из кармашка брегет, ловко отщёлкнул довольно потёртую  крышку, и торопливо произнёс: – Время, время, господа командиры. Его совсем мало. Будет уместно, если мы сейчас же отправимся к англичанину.
Руднев вызвал своего старшего помощника. Старпом не заставил себя долго ждать. – Вениамин Васильевич, – складывая в выдвижной ящик стола документы, произнёс Владислав Фёдорович, – господа офицеры подтвердили мои вчерашние предчувствия о действиях японцев.
– Всё-таки, будут нападать?
– К сожаленью, да, и очень скоро, – сегодня. До полудня мы должны покинуть рейд или принять бой на месте. Думаю, вот-вот и я получу подобное уведомление. Соизвольте, Вениамин Васильевич, коль в моё отсутствие появится нарочный от Уриу, отправить подателя сего сообщения на «Тэлбот». Распорядитесь об усилении бдительности на корабле, узнайте у старшего механика по поводу подготовки котлов. Часам к одиннадцати давление в котлах должно быть в норме. Проверьте задрайки водонепроницаемых дверей и люков, не забудьте про шланги для обогрева стволов… Да, что я вам говорю, – сами знаете. И ещё! Срочно пошлите посыльного к капитану «Сунгари», пусть передаст моё распоряжение: как только мы покинем рейд, и он услышит канонаду, ему необходимо будет подготовить к затоплению свой пароход. Надеюсь, капитан в курсе текущих событий и большой неожиданностью это для него не будет. Положите в мой  катер мешки с нашими и «Корейца» письмами. И вот ещё что: дайте команду поторопиться с обедом… Часам к одиннадцати, а может и раньше, экипаж должен быть накормлен. Всё, кажется, – устало закончил Руднев.
– Всеволод Фёдорович, видимо, и «Корейцу» надо подготовить к взрыву оба зарядных погреба? – предложил Степанов.
– Да, безусловно. Кстати, пусть Беляев рубит свой деревянный рангоут и убирает паруса, – не пригодятся, а скорость увеличится. Хотя, думаю, Григорий Павлович сие печальные действа уже сделал.
Затем командиры спустились в свои катера. Командир «Тэлбота» Бэйли ждал их, расхаживая по палубе. Предложив гостям заказать горячий чай с молоком, в сопровождении вахтенного офицера, все четверо направились в каюту командира.
– Надеюсь, командир «Виксбурга» Маршалл, не будет слишком опаздывать, –открывая дверь в свою каюту, пробурчал Бэйли. – Хотя…
Лёгкий завтрак прошёл в полной тишине. В ожидании американца, Бэйли закурил сигару. Сене – сигарету, Бореа – трубку. Некурящий Руднев поморщился. Минут через пять Бэйли принесли записку. Прочитав её, он воскликнул: – Ну, вот, господа, как я и думал, господин Маршал не будет присутствовать на нашем совещании по причине отсутствия указаний на этот счёт от своего командования.
– Я тоже не получал указаний, однако я здесь, – возмутился француз. – Ведь явное же нарушение международных правил. Какие могут быть тут указания?
Итальянец пожал плечами, англичанин дипломатично промолчал.
– Господа, – произнёс хозяин каюты, – время уже девять утра, давайте приступим к обсуждению. Вы все ознакомились с японскими требованиями, предлагаю высказываться.
Первым выступил француз. – Мы, – обращаясь к Бэйли, Сене показал на Бореа, – предлагаем вам, как старшему на рейде стационеру, немедленно заявить адмиралу Уриу решительный протест и потребовать не нарушать международные правила.
– И принести свои извинения, – добавил итальянец.
Бэйли вздохнул. – Вчера только предъявлял этому Уриу протест по поводу обстрела «Корейца», господин Руднев в курсе. Что толку?..
– Тогда, – не унимался Сене, – вы же сами неоднократно выражали готовность пустить в ход оружие против нарушителей нейтралитета в Чемульпо. Мы считаем, – француз опять указал на итальянца, – пока русские не стреляют по японцам, последние не должны наносить им урон, в чём бы он не выражался.
В знак согласия, Руднев кивнул.
     Пристально разглядывая француза, командир «Тэлбота» задумался. Мнение иностранных коллег никак не соответствовало его стремлениям. После короткой паузы он предложил продолжить совещание в другой каюте, но без русского командира.
     – Видите ли, коллеги, вчерашнее нападение японцев на русский «Кореец», сделали уважаемого нами командира «Варяга», как это не печально звучит, представителем воюющей стороны и отделили его от нас – командиров международной эскадры. Прошу, господа, – сказал Бэйли, указывая на выход.         
Руднев остался один. В этот момент в каюту командира вошли вахтенный английский офицер и сотрудник русского консульства. Последний вручил командиру «Варяга» пакет. – Зиновий Михайлович передал вам сие сообщение от адмирала Уриу, господин Руднев. Пожалуйста, распишитесь вот здесь. Аккуратно вложив расписку в папку, в сопровождении офицера, сотрудник удалился.
Сидя в одиночестве, мысли о страшной ответственности за судьбу большого количества человеческих жизней, вверенных ему, престижа российского флота, участи кораблей… не покидали его. Из-за нерешительности своих адмиралов и посланника Павлова, от невозможности что-либо изменить и теперь сидеть в ожидании решения судьбы русских кораблей от иностранцев…   От бессилия, Руднев крепко сжал ладони в кулак.
Секретное совещание длилось недолго. Вскоре офицеры вернулись. В полной тишине они сели за стол и первым стал говорить француз. – Господин Руднев, наше решение об образе действий в связи с японским ультиматумом вылилось у нас составлением протокола, содержащим три пункта. Прошу вас выслушать.
Руднев напрягся, уж больно загадочна была интонация его вчерашнего товарища и коллеги. Сене взял рукописный лист текста, – Ну, я пропускаю вступительную часть. Начну с главного. Затем он сердито откашлялся, и стал читать.
– Мы, командиры военных кораблей Великобритании, Франции и Италии, находящиеся в нейтральных водах Кореи в Чемульпо, подтверждаем: атака Японии русских кораблей без официального объявления войны, является вопиющим нарушением международных правил, а потому, мы, – здесь перечислены наши имена и прочее, – вставил Сене, – направляем вам адмирал Уриу решительный протест на ваши неправомочные действия.
– Как я понимаю, господа, – с некоторыми нотками иронии, произнёс Руднев, – вы соглашаетесь с тем, что Японию можно назвать агрессором? Не так ли?
– Сложно сказать подобным образом, – осторожно ответил Бэйли. – Это не входит в нашу компетенцию, – господин Руднев. Второй пункт нашего протокола предполагает в случае вашего отказа подчиниться наглым требованиям японцев, а я подчёркиваю – именно наглым, дабы при обстреле не пострадали соседствующие с «Варягом» и «Корейцем» корабли, мы будем вынуждены покинуть внешний рейд и перейти вглубь бухты.
– Должен заметить, господа, это тоже не даст нам полной гарантии, что случайный снаряд не залетит на борт кого-нибудь из нас, – вставил Бореа.  При этих словах итальянца француз добавил: – Вы, Всеволод Фёдорович, должны нас понять.
– Ну, а третий пункт… хмуро спросил командир «Варяга».
– К сожалению, третий пункт конкретно не сформулирован и будет зависеть от вашего решения, господин Руднев.
– Что вы имеете ввиду, господин Бэйли? Помнится, вы говорили мне о решительных мерах к нарушителям правил нахождения военных кораблей на нейтральной территории. Или правила за эти сутки изменились, – раздражённо высказался Руднев. – И потом, согласно международным правилам, о которых вы, господин старший стационер, обязаны знать, в подобных случаях я имею право  покинуть рейд лишь через двадцать четыре часа после формального объявления войны и то лишь по требованию страны обитания на момент предъявления ультиматума, то есть – Кореи. 
– Я имел ввиду, что вы сдадитесь японцам без боя, чем сохраните жизни экипажей. Как ни печально, но при таком превосходстве японских кораблей у вас не будет ни одного шанса прорваться в открытое море. Погубите экипажи и корабли. Считаю, будет…
– Исключено, господа! Ни при каких обстоятельствах, какие они не были печальными, я не спущу российский Андреевский флаг, это не в обычаях русских моряков, –  не дав англичанину договорить, твёрдо заявил Руднев.   
И не было в его голосе ни страха, ни пафоса, ни бравады. Внутренняя решимость, непреклонная воля, отобразившаяся в чертах его лица, заставили присутствующих отвести в сторону свои взгляды и замолчать. Наступившую паузу прервал Руднев. Слегка растягивая слова, он добавил: – Даже если, гипотетически, я отдам этот позорный приказ – экипаж не подчиниться ему. Русские не умеют поднимать белый флаг и сдаваться.
– Странная черта характера, господин Руднев, – пробурчал англичанин.
– Интересно, почему, – удивился француз.
– Почему… – усмехнулся Руднев. – А просто не хотят, и всё!
Решимость, с которой русский офицер произнёс эти слова так лаконично и просто, поразила всех. Француз и итальянец вопросительно посмотрели на Бэйли. Изобразив на лице скептическую улыбку, англичанин молчал. Тогда Виктор Сене осторожно произнёс: – господин Руднев, сэр, а может быть вам дотянуть до ночи и в темноте попробовать осуществить ночной прорыв?
– До ночи ещё далеко. А как же полдень? – вставил Бореа. – А начнут японцы пальбу, а мы рядом…
– Господа, ну чего мы строим ненужные прожекты и даём вредные советы! Выход из Чемульпо – узкий, извилистый, с мелями, камнями и прочими неприятностями… Тридцати мильный фарватер и днём-то с трудом проходишь, а ночью… Исключено, господа! – решительно заявил Бэйли.
После неловкой паузы итальянец спросил Руднева, как тот намерен поступить в этих обстоятельствах.
– Прорываться… Другого пути у меня нет.
– Это безумие! Вас ждёт целая эскадра!
– Что делать… Приму бой. Понимаю вашу обеспокоенность, господа. Коллеги, будьте покойны за свои корабли, сражаться на нейтральном рейде я не буду. Руднев замолк. Иностранцы молчали тоже. Пауза затянулась. Наконец, Руднев произнёс:
– И так, господа, ваш приговор вынесен! Спасибо, так сказать, за активное участие! Но, хочу напомнить вам, что любой осуждённый имеет право на последнюю просьбу, так ведь? – обращаясь к англичанину, произнёс Руднев. Тот кивнул.
– Как мы с вами знаем, господин Бэйли, Япония разорвала дипломатические отношения с нами, но официально ещё не объявляла войны России. Следовательно, вы свободны в своих действиях. А потому, я прошу вас, господа, сопроводить меня до выхода из тесных нейтральных вод, с тем, чтобы на открытой воде я смог вместе с «Корейцем» иметь возможность для маневрирования и вступить в честный бой.
 Обдумывая ответ, командир «Тэлбота» ответил не сразу. Но, потом, видимо, решившись, произнёс: – Несмотря на наше с коллегами искреннее сочувствие вам, уважаемый господин Руднев, мы не сможем удовлетворить вашу просьбу. 
– Поверьте, выполнить вашу просьбу не нарушив нейтралитет, не представляется возможным, – с нотками фальшивого сочувствия поддержал англичанина командир итальянской канонерской лодки Бореа. – Извините нас.
– Странно вы рассуждаете, господа. Для вас нейтралитет – священная корова, и ни-ни её потревожить. И в тоже время спокойно смотрите на нарушение нейтралитета японцами? Если это не сговор за нашей спиной, то где логика, господа?
– Ну, какой сговор, – поспешил возразить Бэйли. – Японцы – азиаты, сэр! Веками привитые нам с молоком матери европейские цивилизованные нормы и правила для них не указ.
И француз, и итальянец кивнули в знак согласия.
– Не много же вы молока выпили, господа… Не много…
Руднев резко поднялся. – Надеюсь, мешки с русскими письмами не сильно нарушат так оберегаемый вами, господин Бэйли, нейтралитет?    
– Что вы, что вы… Доставим, не сомневайтесь. Если чем и можем помочь вам, сэр, уж простите нас: в случае трагических событий, мы примем ваши экипажи на свои борта. Так, господа! – обращаясь к французу и итальянцу, спросил Бэйли.   
Оба с готовность согласились.
– Честь имею, господа! Дабы не подвергать опасности ваши драгоценные жизни, я не буду ждать положенные мне сутки. К указанному времени русские корабли покинут рейд, – произнёс Руднев презрительной интонацией. Окинув ледяным взглядом присутствующих и не подав никому руки,  он направился к выходу. Офицеры встали.
Закрывая за собой дверь выхода из второго помещения каюты в коридор, Руднев уловил тихий шёпот англичанина: – Отдать должное Рудневу, господа, своим обещанием покинуть рейд, он сильно облегчил наше положение. – Русские, сэр! Порядочность у них в крови. Это у нас… – дальше Руднев не расслышал, шум коридора заглушил слова итальянца. 
Наспех составленный протокол с «грозным протестом» через час был доставлен на флагманский корабль адмиралу Уриу. Вручённый лишь за несколько минут до боя он оказался ничего не значащей бумажкой, на которую японский адмирал ответил лишь через три дня.

Последний бой

Покинув английский крейсер, при подходе катера к своему кораблю, Руднев увидел выстроившийся на палубе экипаж. Стоило ему подняться на борт, как возник шум от гула сотен людей. Подбежавший к Рудневу старший помощник хотел было по форме доложить командиру о причинах нарушения устава, но Всеволод Фёдорович движением руки остановил его. Руднев встал перед строем, поднял  руку, требуя тишины.   
– Сегодня, – начал командир свою речь, –  я получил письмо японского адмирала о  начале военных действий против нас с предложением «Варягу» и «Корейцу» покинуть рейд до полдня. Шум сразу же стих, по шеренгам пробежала лёгкая волна, лица матросов приняли строгий, нахмуренный вид. Над палубой повисла тишина, нарушаемая легким юго-восточным ветром, теребящим судовую оснастку, и ровным гулом корабельной вентиляции. Сотни глаз уставились на своего командира.
И опять, как и на борту «Тэлбота», мысли о личной ответственности за жизни стоявших перед ним людей, заставили сердце Руднева тяжёлым набатом забиться в груди: бум…бум…бум, стучало оно. С усилием подавив волнение, откашлявшись, Всеволод Фёдорович продолжил.
– На выходе с рейда нас ждёт многочисленная эскадра японцев. Сегодня они ждут, что мы сдадимся без боя, а потом захватят наши корабли и возьмут нас в плен. Этому не бывать!
Командир сделал паузу, желая узнать реакцию  экипажа на свои слова. Экипаж молчал.
– Мы не поднимем позорный белый флаг и не сдадим свои корабли. Безусловно, мы пойдем на прорыв и вступим в бой с врагом, как бы он не был силён.  Помните: у русских слова "сдаваться" – нет! Будем сражаться до последней возможности и до последней капли крови. Исполняйте ваши обязанности точно, спокойно, не торопясь, особенно, это касается комендоров. Каждый снаряд должен нанести вред врагу. В случае пожара тушить его без паники, давая мне знать. С нами бог, с нами память о наших героических предках. 
Экипаж продолжал безмолвствовать. Руднев напрягся. Он бросил вопрошающий  взгляд на стоявшего сбоку старпома. Тот не успел отреагировать, как сотнями глоток тишину разорвал боевой клич: – Ура! Ура! Ура! Волна за волной он нёсся над просторами рейда. И это было страшно видеть. Суровые, совершенно без эмоций лица людей в чёрных бушлатах, сжав ладони в кулаки, хриплыми голосами кричали победный русский клич, совершенно понимая, что для многих из них это совсем скоро станет последним проявлением патриотических чувств.
Взволнованный общим воодушевлением, гордый за свой экипаж,  командир стоял молча. А матросы не утихали, раз за разом они скандировали громовое «ура». Но вот вперёд вышел  корабельный священник отец Михаил. В рясе, с развевающими на ветру полами, с наперсным крестом на груди, вознеся корабельную икону крейсера Святого Александра Невского, сорокадвухлетний иеромонах стоял до тех пор, пока люди не угомонились. – Шапки долой, – прозвучала команда.
     – Отрадно отроки видеть проявление такой горячей любви к своему командиру, кораблю и отечеству. Отрадно и выражение готовности вашей сражаться до последней капли крови. Бог всё видит, и воздаст по заслугам нашим!  Чёрная туча, – священник перстом своим указал на небо, – давно облегавшая горизонт, разразилась грозой. В надежде на своих европейских друзей, японцы первые сегодня поднимут на Россию вооружённую руку. Мерзостные действа врагов, ничего не вызывающие кроме тщеславия и корысти не дают нам – православным, покоя. Но война, как бы она была не противна нравственному сознанию нашему, может считаться святой и благословенной. И закон божий, и Церковь признают это право. Мы – православные, не хотим войны, но коль таковая случится, наш Царь миролюбивый употребит все усилия для её отвращения, ибо глас небесный напоминает нам: «Всякий зло делающий – света добра и разума боится!». Помолимся Богу перед походом и с твёрдой уверенностью на милосердие Божие пойдём смело в бой за Веру, Царя и Отечество.
       Батюшка трижды осенил себя крестным знаменем. – Воздадим же благодарение Господу Богу, что Он указывает перстом своим на отроков достойных, мужественно ведущих нас по верному пути к вечному спасению.
Отец Михаил показал на командира крейсера, и закончил свою речь: – Да будет на то воля Господня!
Судовой оркестр заиграл гимн «Боже, Царя храни! Офицеры взяли под козырёк, надев головные уборы, матросы застыли в строю. Когда оркестр закончил играть, отец Михаил опять трижды перекрестился, благословил матросов и, пробормотав: – Строго Господь посещает нас своим гневом, и на то Его святая воля, – направился к минным аппаратам, где располагался корабельный алтарь.   
Командир крейсера попросил внимания. – Бой с врагом будет жестоким, не скрою, не каждый из нас останется в живых, а потому – не приказываю – предлагаю, и на то не будет моего осуждения, вольнонаёмным и больным списаться на берег.
Не успел Руднев взглядом пройтись по матросским шеренгам, как из группы музыкантов раздались сразу несколько голосов: – Не обижайте нас, ваше высокродь! С товарищами своими не желаем расстаться. И тут же раздались многочисленные голоса вне строя, в коих нельзя было определить, где вольнонаёмные, а где, сбежавшие из лазарета больные.   
Командир покинул палубу. – Разойдись, – прозвучала команда, и тут же раздались трели свистков, призывающие экипаж к раннему обеду.
Руднев поднялся в свою каюту. С грустью он обвёл взглядом гостиную, прошёл в спальню, переоделся в парадный мундир, после чего снял с переборки рамку с фотографией жены и детей, вытащил фото из рамки и аккуратно вложил во внутренний карман мундира. Затем он поднялся на ходовой мостик. В рулевой рубке шла привычная, мало чем отличающаяся от обычного распорядка проверка работы приборов и систем движения: машинного телеграфа с его резкими звуками, сигнализирующих об исправности, рулевого электрического привода, систем связи, сигнализации… И что удивило командира, в рубке стояла тишина, офицеры всё делали молча. Рудневу показалось, что он – командир, просматривает киноленту немого кино. – Тапёра не хватает только, – прошептал командир.
 На появление командира мало кто обратил внимание, все были заняты, и только старший помощник Степанов заметил: – Всеволод Фёдорович, неважно выглядите, судя по вам, последние сутки вы не спали… – Что вы, Вениамин Васильевич, – чувствую себя прекрасно, – слишком жизнерадостно ответил командир. – Рад за вас, – пожав плечами, ответил старпом.
Руднев, первым делом, подошёл к главному дальномеру. Здесь он увидел двух мичманов, один из которых был мичман Нирод. Офицеры о чём-то  шептались, не замечая командира. Нирод раздражённо тыкал пальцем в один из многочисленных приборов сложной системы, и что-то доказывал коллеге. Остальные дальномерщики записывали показания приборов электрической сети, установленных рядом с дальномером. – Надеюсь, господа,  орудия крейсера будут снабжены правильными показаниями дальности, – больше шутя, чем строго, поинтересовался командир. – Не извольте беспокоиться, – ответил Нирод. – не подведём. 
В штурманской рубке Руднев столкнулся лоб в лоб со старшим штурманом. Беренс тоже встретил командира словами: – Всеволод Фёдорович, а вы выглядите уставшим, сделать кофе?..
– Нет, спасибо, а чувствую я себя, Евгений Андреевич, прекрасно, – несколько раздражаясь, ответил лейтенанту командир. – Карту внешнего рейда в кормовой командный пост отнесли?
– Так точно! Я сам её туда отнёс. Старпом о ней уже спрашивал.
– Как не печально это вам говорить, Евгений Андреевич, но проверьте, подготовили ли шифровальщики к уничтожению шифры, коды, секретные документы. И напомните им, что сжигать их нужно только по моей команде. Ну, а коль, меня – мало ли что… В общем, пусть принимают решение по ситуации… Руднев тяжело вздохнул.
– Понимаю, Всеволод Фёдорович. Но лучше без «мало ли что», – совсем тихо ответил Беренс. И чтобы сменить тему посетовал: –  Сказать честно, и я не спал всю ночь,
– Всем тяжело, Евгений Андреевич. А вы, вот что…  не поленитесь лишние карты заготовить к уничтожению.       
А тем временем на берегу и на палубах иностранных кораблей, усыпанных матросами, росло напряжённое ожидание чего-то невиданного. Простые люди – корейцы, китайцы с волнением наблюдали за русскими кораблями, на которых наблюдалось необычное движение. Иностранные офицеры заключали пари, сколько времени продлится явно неравный бой. «Пятнадцать, господа… Сорок пять… От силы пятьдесят минут…», – раздавались на палубах кораблей голоса. – Какие пятьдесят, о чём вы, господа! Русские поднимут белый флаг раньше – зачем им гробить своих людей…   
В этот день, 27 января 1904 года, как назло, была ясная, морозная погода, без привычного тумана, скрывшего бы на какое-то время движение русских кораблей, давая им хоть какую-то возможность незамеченным подойти к выходу из узкости и ближе подобраться к японским кораблям. Подвело и  море – несмотря на северо-западный ветер, оно было сравнительно спокойным, что для мощных орудий японских крейсеров являлось идеальным условиям для стрельбы. На одной только «Асаме», не считая другие корабли японской эскадры, имелось тридцать орудий крупного калибра против двадцати четырёх на «Варяге». Устаревшая артиллерия  «Корейца» в бою, практически никакой роли не играла.
Забегая вперёд, военные специалисты позже подсчитают, что превосходство всей японской эскадры в силе артиллеристского залпа из крупного калибра составляло в том бою триста пятьдесят процентов, а вместе с общим количеством пушек – пятьсот тридцать два процента, и это, не считая в сотни раз превышающим процентом минных аппаратов.
Едва ли в истории морских сражений противоборствующие стороны имели столь разные боевые показатели. Разве что, русский парусный бриг «Меркурий»…   
В 11 часов 20 минут утра крейсер, подгоняемый приливным течением,  снялся с якоря.
Руднев приказал дать сигнал: «Все наверх. Боевая тревога. Поднять стеньговые флаги». Затем на рее взвился сигнал «Корейцу»: «Следовать в кильватер за мной». Как только бело-голубое полотнище Андреевского флага затрепетало на ветру, раздался треск барабана и высокие ноты рожка. Оглушительно зазвенели колокола громкого боя, вызывая пожарный и водяной дивизионы наверх.
Из корабельных утроб, наполненных стуком  судовых машин и завыванием  электрических динамо, грохоча по палубам и трапам подошвами сотен каблуков, подбитыми гвоздями, стали выбегать матросы, рассасываясь по отведенным им боевым постам. «Варяг» и «Кореец» медленно двинулись на выход из бухты.
На иностранных кораблях, стоящие вдоль движения русских кораблей, английские, французские и итальянские экипажи, отдавая дань мужеству русских моряков, идущих на неравный бой, что-то кричали, размахивали фуражками. С палуб их кораблей доносились звуки судовых оркестров. В ответ, оркестр «Варяга» стал играть гимны тех стран, мимо которых проходили оба корабля. Особенно восторженно выражали свои чувства французские моряки с крейсера «Паскаль»: нарушив строй, они облепили фальшборты и леерные ограждения. Стараясь ободрить своих коллег, они выкрикивали приветствия морякам, идущим на верную смерть. Русские моряки не отвечали на приветствия: торжественно и чинно смотрели они на иностранцев.
– «Виксбург» молчит, – произнёс старший артиллерист, лейтенант Зарубаев. – Американцы – твари! – буркнул Беренс.
– Прекратить разговоры, – приказал Руднев. – Сигнальщики, внимательно следите за горизонтом.
Но вот корабли миновали итальянский крейсер – последний у выхода с рейда; затихли звуки оркестров и приветствия иностранцев, и теперь лишь мерный гул судовых машин нарушал глубокую тишину, воцарившуюся на палубах «Варяга» и «Корейца»: впереди был только противник, которого пока не было видно за островом Йодольми. Линия горизонта из-за дымки не проглядывалась, и пока ничто не говорило о присутствии в море противника.
 В ходовую рубку начали поступать доклады о готовности батарей и постов к бою. Постепенно увеличивая обороты, русские корабли довели скорость до 12 узлов. Сигнальщики на «Варяге» напряженно всматривались вдаль и вскоре, не доходя до Иодольми, у острова Риши, они заметили в дымке силуэты неприятельских кораблей. Приблизившись, Руднев чётко разглядел в бинокль контуры японских крейсеров: «Асама», «Акаши», «Нанива», «Нитака»», «Такачихо»… – А вот и наша «Чиёда», господа, – громко, чтобы слышали все, произнёс он. – Встретиться бы сейчас с Мураками. Не зря я ему не доверял. Слащавый япончик выполнял указания начальства, готовясь к нападению. Руднев тихо выругался. 
– Судя по тому, как плотно они перекрыли нам самое узкое место выхода, скорее всего, Уриу, со слов англичан, знал о нашем решении не принимать бой на рейде и основательно подготовился. 
– Если я хорошо вижу, Всеволод Фёдорович, за крейсерами ещё: раз… два.. три… Господи, да сколько же их… – стал считать корабли младший штурман, мичман Балк.
– Восемь, – уточнил Беренс. – Итого, господа, против нас – четырнадцать вражеских кораблей. Как гласит некое изречение: «Много врагов – много чести».
– М-да, многовато, – явный перебор! – прошептал ординарец командира Тихон Чибисов, неотрывно находящийся недалеко от своего командира. 
– Да уж… Нельзя не признать: японцы нам оказали исключительную честь. Так ведь, Всеволод Фёдорович? – произнёс Балк
– Так, мичман, так! И больше всех, как я вижу, нас уважает крейсер «Асама», который у нас по курсу… – ответил Руднев.
– Сам весь в броне по ватерлинию, прислуга при орудиях за укрытиями: пали себе – оказывай честь русским морякам… Гадёныш… – раздался из штурманской голос Беренса.
Тем временем дистанция до японцев становилась всё меньше и меньше. Когда она существенно сократилась, на флагмане «Нанива» взвился сигнал с предложением русским сдаться. Руднев презрительно усмехнулся. – Оставить без ответа, – приказал он. Затем подумал, отдал команду поднять стеньговые боевые флаги.
Нагло развевающиеся на ветру полотнища российских флагов на мачте «Варяга» возмутили адмирала Уриу. От огорчения он даже стукнул по массивной деревянной двери рубки, чем немало удивил командира крейсера и вахтенных офицеров. –  Что они себе позволяют?.. – выругался адмирал. – Видят же, пути для них нет.
– Русские… что с них возьмёшь, господин адмирал? Мозгов-то нет… Не понимают, что  их ждёт верная гибель, – надменно усмехаясь, произнёс командир крейсера.
Уриу не стал уточнять истинную причину своего возмущения. А огорчаться у него она была: уходил обещанный адмиралу Того подарок для императора – крейсер «Варяг».
 – Ну, скажите мне, господа – зачем идти на верную смерть?.. – продолжал возмущаться адмирал. – Не понимаю я этих русских.
Про себя же он подумал: «И портить корабль… Жаль, в любом случае праздничной конфеткой русский корабль уже не будет». Взглянув в бинокль на приближающиеся русские корабли, ещё раз огорчённо вздохнув, флагман приказал поднять сигнал для крейсера «Асама»: «Открыть огонь».
В одиннадцать часов сорок пять минут с дистанции около сорока пяти кабельтовых «Асама» произвёл по «Варягу» первый залп фугасными снарядами из главного калибра.
 Сражение началось.
…Знали бы участники этого сражения к каким последствиям, в конечном итоге, приведёт этот роковой день 27 января 1904 года в истории. Пройдёт чуть более полтора десятка лет и по результатам Первой мировой войны с мировой карты исчезнут три империи: российская, австро-венгерская и Османская.  Ослабленная войной с Японией, Россия завязнет в этой войне, и это приведёт к разложению её армии, недовольству народа, и к последующей революции внутри…               
А снаряды «Асамы» ложились с перелетом. К удивлению Руднева, японские снаряды не ушли под воду, а взорвались при ударе о неё, подняв громадные столбы воды и клубы дыма.
 – Глядите, Владислав Фёдорович, что-то новенькое, – изумился старший артиллерист лейтенант Зарубаев. – Дым прекрасный ориентир для корректировки. Пора и нам… 
– Не торопитесь, лейтенант, – не отрывая глаз от бинокля, произнёс Руднев, – подойдём ближе. Следующая порция снарядов взорвалась прямо по курсу «Варяга», едва не зацепив бак корабля. Пройдя три-четыре кабельтова, Руднев отдал приказ: – Вот теперь давайте, Сергей Валерианович. По «Асаме», правым бортом – залп.
Зарубаев тут же прокричал: – Дальномерщики – дистанцию! Затем, лихорадочно закрутив ручку телефонного аппарата, дрожа от нетерпения, заорал в трубку: – Хватков, правым бортом, бронебойными, огонь! И тут же, ни к кому конкретно не обращаясь, с гордостью изрёк: – Не захотел наш лучший комендор Кузьма отлёживаться в лазарете после операции. Вот какие у меня комендоры!
С борта «Варяга» грянул ответный залп орудий в сторону самого крупного крейсера «Асама». Секунд через десять по японцу открыли огонь и на «Корейце», но из-за предельного для канонерки расстояния, снаряды его главного калибра не долетели до цели. «Кореец» прекратил стрельбу. Держась в полутора кабельтова от «Варяга», командир Беляев решил идти на сближение с противником, не тратя понапрасну свой боекомплект.
Снаряды «Варяга», также как и с японского крейсера, перелетели цель. – Мичман Нирод, – до боли в глазах всматриваясь в бинокль, резко произнёс Руднев: – уточните расстояние.
Вскоре комендоры «Асамы» «накрыли» цель: снаряды стали разрываться у самого борта крейсера. И вот уже стрельбу по русским открыли другие японские корабли: «Такачихо», «Нанива» и «Чиёда». Град, достигавший в некоторых моментах до двухсот снарядов, густо ложился по обоим бортам «Варяга», их осколки засыпали палубу крейсера, разя комендоров и прислугу орудий, не имеющих бронированных заграждений. Море буквально кипело от взрывов, вздымались десятки высоких фонтанов, забрасывая на палубу «Варяга» тонны воды.
Один из японских снарядов большого калибра попал в правое крыло носового ходового мостика. Страшной силы взрыв разрушил главный дальномерный пост, вызвал пожар в штурманской рубке, осколки перебили ванты, поддерживающие фок-мачту. Находившиеся возле дальномера мичман Нирод, два его помощника и сигнальщик Гавриил Миронов были буквально изрешетены кусочками железа, обезображенные тела их распластались на палубе в лужах крови. Ещё несколько матросов возле мачты были ранены, но, несмотря на приказ командира следовать в лазарет, отказались покинуть палубу. В штурманской рубке огонь подобрался к шкафу с навигационными картами: пожар заполыхал с большей силой, чёрный дым заволок всё пространство внутри. Находившиеся в момент взрыва на левом крыле мостика Руднев, лейтенант Беренс, мичман Балк и ординарец командира Тихон Чибисов, бросились в рубку. Однако дверь от взрыва заклинило. Балк и Чибисов с трудом открыли её. Задыхаясь от гари и копоти, они подбежали к лежащим на палубе товарищам. Убедившись, что они мертвы, сняли с себя шинели и, прикрыв руками глаза, принялись ими сбивать пламя. Вскоре, огонь удалось погасить.
Бой вступил в свою кульминационную фазу. В этот момент «Варяг» открыл стрельбу по японцам с максимальной интенсивностью, введя в дело всю артиллерию правого борта.
С высоты ходового мостика Руднев разглядывал палубу своего корабля и, лежащая перед ним картина, поражала его: то тут, то там вспыхивали пожары, некоторые из которых заливало морской водой попадавшей на палубу от взрывов вражеских снарядов у бортов крейсера. Возле одного из очагов, пламя которого подбиралось к надстройкам, командир увидел аварийную команду, руководимую мичманом Черниловским-Соколом.  В изодранном, прожженном во многих местах мундире, мичман помогал матросам багром растаскивать горящие головёшки.    Особенно серьёзным оказался крупный пожар, охвативший деревянный настил палубы и пламя подбиралось к штабелю, приготовленных для стрельбы шестидюймовых снарядов с зарядными гильзами. Мичман что-то прокричал, вся команда бросилась к снарядам, где вместе с комендорами, находящимися вблизи орудий, стали выбрасывать за борт смертоносные изделия. Вскоре появился боцман с пожарным шлангом. Мощная струя воды быстро загасила пламя, в вверх поднялся бело-чёрный столб дыма, видимый на многие мили. С помощью пожарного шланга, на удивление не побитого осколками, удалось быстро погасить и соседние более мелкие возгорания.      
    Тем временем снаряды продолжали сыпаться на корабль. На верхней палубе «Варяга» царил ад. Руднев направил окуляры бинокля на «Асаму», и из его груди  вырвался вздох облегчения: над кормовым мостиком японского крейсера поднимался столб дыма. Главный калибр «Асамы» прекратил стрельбу. «Варяг» перенёс огонь на другие корабли противника. На одном из японских миноносцев тоже вспыхнул пожар, он покинул место сражения.
Тем временем количество повреждений на «Варяге» быстро увеличивалось, росли потери личного состава. Кормовой мостик был в огне, почти начисто снесён грот-марс, уничтожена последняя дальномерная станция, повреждены уже несколько орудий главного калибра правого борта, загорелись жилые отсеки.   
Руднев посмотрел на часы – начало первого. – Штурман точку, – громко, чтобы в этом грохоте его услышал Беренс, прокричал он.
– Траверз Иодольми, восемь миль от Чемульпо.
– Недалеко же мы ушли, – печально разглядывая разрушения, тихо, чтобы не слышали рулевые, прошептал командир. – А выход  закрыт по-прежнему…
Руднев окинул взглядом пространство вокруг себя: командирский мостик, ходовая рубка вражескими снарядами превращены в бесформенную груду, оборванны ванты и фалы фок-мачты… Сопровождаемый ординарцем, Всеволод Фёдорович  спустился в проход боевой рубки, чтобы быть ближе к управлению кораблём.
Продолжая разглядывать место сражения, командир отдал приказ: – Надо ввести в действие орудия левого борта. Будем разворачиваться. Готовить разворот вправо!  Поднять сигнал «П» . «Варяг» начал поворот.
 В это время один из японских снарядов ударил в дымовую трубу, в которой были проложены рулевые приводы.
– Руль заклинило, – вскричал рулевой матрос Снегирёв.
На глазах командира неуправляемый крейсер стал двигаться в сторону камней острова Иодольми.
– Полный назад, – отдал команду Руднев. Лейтенант Беренс добрался до машинного телеграфа не тронутый взрывом и перевёл его ручку управления в нужное положение. Корпус корабля задрожал. Но крейсер продолжал двигаться по инерции в опасном направлении. Прошли долгие, показавшиеся вечными, секунд двадцать пять, прежде чем «Варяг» остановился, а затем медленно пошёл назад.
– Перейти на ручное аварийное управление из румпельного отделения, – вновь приказал командир. Беренс тут же закрутил ручку телефона внутренней связи, намереваясь передать приказ командира в аварийный пост управления кораблём. Не успел! Еще один снаряд взорвался возле фок-мачты рядом с орудием, разбросав тела погибших комендоров по палубе. Взрывная волна и осколки  влетели в проход боевой рубки. В районе мачты крупные осколки смертельно ранили горниста и барабанщика, в проходе рубки ранили в спину рулевого, мелкие впились в командира. По его лицу потекла кровь. Его сознание помутилось.
Теряя сознание, последнее, что услышал Руднев, медленно опускаясь на палубу: – Командир ранен, врача, – заорал напуганный Беренс. Перед глазами Всеволода Фёдоровича возникло тёмное пространство, и где там – далеко-далеко, в самом центре, всё больше разгораясь, забрежил мерцающий огонёк, он стал приближаться всё ближе и ближе, как вдруг раздался до боли знакомый голос: –  «Водя, сынок, поднимайся, дорогой. Вставай… Водя, вставай, вставай…». Владислав Фёдорович очнулся. Первое, что он увидел – испуганные глаза ординарца и лицо старшего врача Храбростина, держащего перед его носом ватку с нашатырём. Раненный в руку Чибисов поднял командира, усадив его на сохранившийся по странной случайности стул. Врач перевязал голову командира.
– Слава богу, господа, ранение лёгкое. Небольшое сотрясение, осколок по касательной сорвал кожу на голове, – успокоил он. Поддерживаемый ординарцем, Руднев встал. – Что с рукой, Тихон, – сквозь силу спросил командир. – Ты…
Корпуса корабля вздрогнул. «Варяг» сел на мель. 
     Положение крейсера стало безнадежным. На мачте флагманского корабля  «Нанива» тут же взвился сигнал: «Всем идти на сближение с противником». Японские корабли стали быстро приближаться к сидевшему на мели крейсеру, по ходу расстреливая его почти в упор. Именно в это время «Варяг» получил наиболее тяжелые повреждения. Один из вражеских снарядов попал в следующую дымовую трубу; со звоном лопнули оттяжки грот-рея. Разлетевшимися во все стороны осколками убило двух человек из прислуги ближайшего орудия левого борта. Тяжёлое разрушение нанёс очередной снаряд, взорвавшийся рядом с крейсером, он перебил пертулинь  правого станового якоря. Якорь с грохотом сорвался с места и повис на слабине якорной цепи. Осколками была пробита обшивка борта в районе корабельной бани. Еще один снаряд большого калибра, пробив борт под водой, взорвался на стыке угольных ям, в результате чего образовалась большая пробоина в борту. В корабль хлынула вода.
    Старший помощник Степанов организовал аварийную группу, приступив к заделке пробоины. Распространение воды удалось почти прекратить, задраив горловины угольной ямы, но сквозь пробоину морская вода всё равно продолжала поступать внутрь корпуса, угрожая подступить к топкам, что неминуемо спровоцирует взрыв котлов. Воду начали откачивать всеми наличными средствами, однако насосы не справлялись. Невзирая  на огонь врага, матросам аварийной команды, всё же, удалось подвести под эту пробоину пластырь.
    Несмотря на кажущийся хаос на палубе, ужасающие разрушения и гибель товарищей вокруг, комендоры ни на минуту не прекращали стрельбы. Старший корабельный артиллерист лейтенант Зарубав под осколками бегал от орудия к орудию, поправляя прицелы и указывая цели. Увидев тяжело раненного командира плутонга мичмана Губонина, осколок снаряда раздробил ему коленную чашечку, Зарубаев приказал санитарам унести его в лазарет. Пётр Губонин наотрез отказался спуститься вниз, превозмогая боль, он продолжал командовать орудиями. Однако вскоре он потерял сознание. 
    Между тем ожесточение боя нарастало. Число повреждений на «Варяге» увеличивалось, непрерывно росли потери личного состава. Горел уже кормовой командный мостик. Потеря последнего дальномера резко снизила возможности крейсера по ведению прицельного огня.
     Превозмогая головокружение, Руднев отдал приказ взять балласт в кормовые танки.
     И тут произошло чудо: крейсер покачнулся, как бы нехотя, сполз с мели и стал медленно дрейфовать от опасного места, имея, всё увеличивающийся крен на левый борт.
     На корме крейсера бушевал пожар от снаряда, попавшего в офицерские каюты и взорвавшегося в кормовом провизионном погребе. Мешая обзору, столб дыма стелился вдоль корпуса. Крен увеличивался.
     Не искушая более судьбу, Руднев приказал лечь на обратный курс в направлении Чемульпо.
     – Самый полный! Поднять сигнал на «Кореец» «Следовать за мной», – отдал приказ Руднев.
     Вскоре, продолжая отстреливаться, крейсер заметно увеличил скорость, доведя её до шестнадцати узлов. «Кореец» стал заметно отставать от «Варяга», хотя изо всех сил старался не отстать. Но вот «Варяг» пересек границу международных вод, прекратив огонь.
     Увидев возвращающиеся в порт русские корабли, адмирал Уриу облегчённо вздохнул. Пусть и повреждённый, но наплаву, «Варяг» всё равно представлял для него ценность. На флагманском крейсере «Нанива» взвился сигнал «Прекратить огонь», так как снаряды начали падать в опасной близости от иностранных кораблей.
     «Варяг» отдал якорь на месте своей прежней стоянки. Бой длился пятьдесят пять минут.
     Так закончился, впоследствии ставшим легендарным, бой крейсера «Варяг» и канонерской лодки «Кореец».
     А на «Варяге» в разных местах продолжались подниматься столбы дыма от недавних пожаров, внутрь корпуса поступала вода, грозя вот-вот перевернуть его. Командир принял решение взорвать «Варяг» в определённых местах корпуса, не приводя в негодность машинные механизмы корабля, рассчитывая, что по окончанию войны с Японией крейсер поднимут, отремонтируют, и он снова войдёт в состав русского флота.
     …Всеволод Фёдорович не мог знать о последующих позже событиях. Россия потерпит сокрушительное поражение от Японии на Двльнем Востоке, Корее и Маньчжурии. Крейсер поднимут японцы, отремонтируют, и «Варяг» под именем «Сойя» в августе 1905 года войдёт в состав японского флота. В качестве учебного корабля в 1909–1915 годах он совершит множество походов, подготовив большое количество офицеров для растущего флота Японии. Однако в 1916 году крейсер будет выкуплен правительством России за четыре с половиной миллиона иен (Япония с лихвой компенсирует затраты на подъём и ремонт «Варяга») и снова получит прежнее имя. После ремонта в составе российского флота, крейсер сделает тоже много рейсов, но в 1924 году он сядет на камни неподалеку от шотландского поселка Ленделфут, и прямо на камнях «Варяг» будет разрезан на металл. В 2007 году рядом с местом последнего приюта останков «Варяга» будет открыт почетный мемориал. Но это будет не скоро…
     А пока, к русским кораблям стали подходить катера и шлюпки с иностранных кораблей. На их борту находились врачи с английского, французского и итальянского кораблей. Подошёл катер и с американского «Виксбурга». С борта этого катера, находившийся там американский атташе, на ломанном русском языке, поинтересовался: – Как дела, комрады? – Зачем спрашивать, – ответил один из матросов, – не видишь, что ли, господин хороший,– тонем. Не шляйтесь здеся, часа через три корабли будут взорваны. Зацепит – опять русские будут виноватые. Помогли бы лучше людей снять. Не предложив помощь, американский катер покинул повреждённый корабль.
     Тем временем, Руднев отправился на борт «Тэлбота», где объявил Бэйли о намерении взорвать свой крейсер, так как полученные им повреждения исключают возможность продолжения боя. Бейли попросил Руднева избрать другой способ, так как взрыв в относительно тесном пространстве рейда может повредить иностранные корабли. Руднев согласился и принял решение затопить свой корабль, а канонерскую лодку «Кореец» и пароход «Сунгари» взорвать малыми зарядами. 
     Вернувшись на свой корабль, он отдал приказ начать срочную эвакуацию: экипаж «Корейца» переправить на крейсер «Паскаль», «Варяга» – на «Тэлбот» и часть на  «Эльбу», где уже разместился экипаж «Сунгари. Более двух десятков тяжело раненных членов экипажа «Варяга» катер «Красного Креста доставил в Чемульпо, в английский миссионерский госпиталь, где несколько человек от полученных ран скончались.
    Все обращения командования кораблей к командиру американской канонерской лодки «Виксбург» Маршаллу во избежание эпидемии на переполненных кораблях, принять на свой борт часть экипажей и раненных, натыкались на его  вежливые отказы.
      Руднев  старался завершить перевозку команд и уничтожить свои корабли до четырёх часов дня, так как это время было указано в ультиматуме японского адмирала Уриу. Ровно в четыре часа пять минут был взорван «Кореец», затем, открыв кингстоны, под воду ушёл пароход «Сунгари». Примерно в это же время на «Варяге» тоже открыли кингстоны. Оседая на корму, одновременно заваливаясь на левый борт, с поднятым флагом и гюйсом, крейсер «Варяг» тонул неохотно, ледяная вода сомкнулась над ним лишь через два часа.
      Вскоре из Сеула на «Паскаль» прибыли члены русской миссии и консульства с охраной, всего сто тридцать два человека, в том числе семь женщин и тринадцать детей. Встретившись с Рудневым, Павлов лишь виновато развёл в стороны руки.
     Тем временем, японцы потребовали от командиров иностранных кораблей выдать им русских как военнопленных. Однако под давлением своих экипажей, восторженно относящихся к российским морякам, командование кораблей не решилось идти на конфликты со своими экипажами и не согласились с японцами, тем более, что Япония начала военные действия против России официально не объявив ей войны. Адмирал Уриу был вынужден согласиться считать русских моряков как потерпевшими кораблекрушение, и выпустить  их из Чемульпо.   
     Третьего февраля, получив от японцев  официальную гарантию безопасного прохода, «Паскаль», «Тэлбот» и «Эльба» снялись с якорей, держа курс на Шанхай.
     В адрес императора в Петербург посланник Павлов отправил из Шанхая телеграмму, в которой в числе прочего отметил:
     «…На «Варяге» убиты мичман граф Нирод и 33 матроса, контужен в голову – командир; ранены: мичманы: Губонин – тяжело, Лабода и Балк – легко, 70 матросов тяжело, много легко. На «Корейце» потерь нет. Доношу о беззаветной храбрости и отменном исполнении долга офицеров и команд».
 
     Так закончился печальный день 27 января 1904 года, ознаменовавший начало  провальной для российской империи Русско-японской войны. Сражение «Варяга» в тот день принёсло славу смелости и мужеству русских моряков, вступивших в неравный бой с превосходящими во много раз силами неприятеля.

               
P.S
      Моряков "Варяга" и «Корейца» Россия встретила как героев. Хотя многие из них совсем не ждали такой реакции. Ведь бой был проигран, а корабли потеряны. Однако Родина рассудила иначе – ей нужны были герои. Экипажи вернулись в Одессу, откуда по железной дороге проследовали в Санкт-Петербург. По всему маршруту морякам оказывался торжественный и трогательный прием. 16 апреля 1904 года они прибыли в столицу и колоннами промаршировали от Николаевского вокзала до Зимнего дворца. Здесь моряков-героев приветствовал император Николай II, после чего были приглашены на торжественный обед во дворец. Практически всех моряков наградили медалями, всем матросам "Варяга" в подарок от имени императора были вручены именные часы.
 
Содержание
Вступление                1
Ультиматум Японии                2
Порт-Артур                12               
Переход крейсера «Варяг» в Чемульпо                22
Канонерская лодка «Кореец»                31
Обед на крейсере «Чиёда»                35
Размышления Руднева                37
Драка в трактире                44               
Поездка в Сеул. Журналист                47
Посланник Павлов                57
Узел затягивается                73               
Атака на «Корейца»                75
Тревожная ночь                80               
Русские не умеют сдаваться                85
Последний бой                90                               
      Содержание                98


                Конец