Белый Маг - 2-я часть трилогии Гефсиманские Сады

Лидия Гладышевская, lidia.gladyshevskaya@mail.ru
ГЕФСИМАНСКИЕ САДЫ
(ТРИЛОГИЯ)
Часть вторая – "БЕЛЫЙ МАГ"
пьеса (12+),
Одноактная драма.
2 Мужские роли и 4 женские

  «Свеча горела на столе, свеча горела… Скрещенье ног, скрещенье ног, судьбы скрещенье». Знакомые и любимые всеми строчки из стихотворения Бориса Пастернака, влюблявшего в себя тысячи поклонниц  по всей стране.

А кто был прообразом главной героини Лары в романе «Доктор Живаго»? Как складывались взаимоотношения преданной жены Зинаиды Нейгауз и возлюбленной Ольги Ивинской, непоколебимого редактора непризнанного властью символистского произведения о России - вечно мятущейся роковой стране? Кому принадлежало разрывающееся на пополам сердце автора? И за что дважды арестовывали музу самого чистого и светлого поэта - «Белого Мага»?

Это лирическая пьеса о любви и верности двух женщин, двух непримиримых соперниц. Обе «Лары» пытаются уберечь и готовы пожертвовать собой ради Бориса Пастернака, подвергшегося открытой травле со стороны Хрущева и его приспешников. Однако вынужденный отказ от Нобелевской премии все же ставится одной из причин тяжелой болезни и, как следствие, гибели автора бессмертного романа и гениального поэта, «вошедшего в будущность» вопреки и наперекор судьбе.


Действующие лица:

БОРИС ЛЕОНИДОВИЧ ПАСТЕРНАК
ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА НЕЙГАУЗ, жена Бориса Пастернака
ОЛЬГА ВСЕВОЛОДОВНА ИВИНСКАЯ, муза Бориса Пастернака

ЭКСУРСОВОД в музее Бориса Пастернака
ПОСЕТИТЕЛИ:
ДЕВУШКА-ЭКСКУРСАНТКА
ОТЕЦ ЭКСКУРСАНТКИ

 
КАРТИНА 1 (Вводная. Музей Пастернака в Переделкино, наши дни, вечер, сумерки).

Сцена разделена перегородкой с дверным проемом на 2 неравные части:- 2 комнаты, с которых начинается и заканчивается экскурсия.
 
Интерьер первой, большой комнаты (приема посетителей): стойка с рекламными проспектами, книгами, на которой стоит старинный подсвечник, и небольшой диванчик для гостей. На заднике сцены - огромная репродукция дома Пастернака.
Интерьер второй, маленькой комнаты, в которой скончался Пастернак:

Узкая кровать напротив окна. В углу - тумбочка с вазой живых цветов, на полу рядом - ваза с неувядающими засушенными стеблями. На стене, чуть выше тумбочки, белая посмертная маска. С правой стороны на вешалке висит пальто – прорезиненный серый милицейский плащ.

В первой комнате появляются двое посетителей музея: девушка в белом платье и пожилой мужчина в строгом костюме, оглядываются вокруг.

ДЕВУШКА. Странно... Никого нет. Я же говорила, что бесполезно так поздно ехать сюда. Ничего не успеем посмотреть.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Сама виновата. Слишком долго собиралась, девочка моя. Время последней экскурсии уже прошло.
ДЕВУШКА (чуть-чуть капризно). Но не могла же я поехать к Пастернаку! Бог знает в чем... А тебе надо было такси взять. Столько времени зря потеряли, пока на электричке тащились...
ПОСЕТИТЕЛЬ. Ну, не ворчи, не ворчи, Олюшка.
ДЕВУШКА. Ладно, я хоть одним глазком в соседнюю комнату загляну.
(Проходит на цыпочках в другую комнату, останавливается возле посмертной маски, которая белеет в темноте, и с визгом возвращается обратно)
ДЕВУШКА. Ой, там лицо... Его лицо! Такое ощущение, что живое.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Тсс. Не говори глупостей. Кто-то идет.
(К посетителям выходит экскурсовод).
ЭКСКУРСОВОД. Добрый день. Рада приветствовать Вас в Переделкино, в нашем необыкновенном... музее Бориса Леонидовича Пастернака.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Извините, мы немного задержались. Время не рассчитали.
ЭКСКУРСОВОД. Ничего, ничего. Постараюсь провести для Вас небольшую экскурсию - посмотрим, сколько успеем. (Далее быстро, скороговоркой).
Начнем с того, что Борис Леонидович родился в 1890 году в ночь с 30 на 31января (10-11февраля по новому стилю), в годовщину смерти Александра Сергеевича Пушкина, и будто пришел на смену нашему величайшему поэту. И это   первая магия Пастернака...
ДЕВУШКА (с восторгом). О! Как интересно. Какая связь времен и поколений...
ЭКСКУРСОВОД (продолжает с некоторым пафосом, расхаживая по комнате). И что удивительно... - он родился практически в полночь. А появиться на свет точно в полночь, в промежутке, где нет времени, где стрелка часов не движется,— уже обещание необыкновенной судьбы, обещание великого дара, и это его вторая магия.
ПОСЕТИТЕЛЬ (подходит к репродукции дома). Простите. Он родился здесь? В этом сказочном доме, похожем на шахматную ладью или волшебный корабль...?
ЭКСКУРСОВОД (с легкой усмешкой). Нет, ну что Вы... Он, как и Пушкин, родился в Москве. В доме на пересечении Оружейного переулка и 2-й Тверской-Ямской. (далее загадочно). - Москва в ту ночь была в снегу, мела метель... И по легенде в доме горело одно окно, то есть всего лишь свечка в этом окне. И среди старой, не виденной никем из нас, завьюженной Москвы, из снега, из огня свечи и отражения огня в стекле, появился самый зимний, самый чистый, самый белый поэт. Белый маг.
Наверняка Вам знакомы строчки из его знаменитого стихотворения «Зимняя ночь» (декламирует вполголоса):
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.
Борис Леонидович, словно увидел момент своего рождения и его описал. Разве это не магия?
ДЕВУШКА (в возбуждении). Просто невероятно и так романтично.
ЭКСКУРСОВОД (обращаясь к Посетителю). А что касается этого, как Вы правильно подметили, сказочного дома, так Борис Леонидович проживал здесь с 1939 года в течение 20 лет и до самой смерти.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Понятно. Спасибо.
ЭКСКУРСОВОД. А наш писательский городок, если Вам интересно, начал застраиваться с 1935 года по предложению Максима Горького и личному указанию Иосифа Сталина, чтобы лучшие писатели и поэты страны могли отдыхать и творить на лоне великолепной природы Переделкино, не хуже западных, проживающих в комфортабельных коттеджах и дачах.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Да, да, конечно. Расскажите немного об истории дома.
ЭКСКУРСОВОД. С удовольствием. (Подходит к репродукции дома. Девушка следует за экскурсоводом, как под гипнозом).
Борису Леонидовичу была предоставлена дача в пожизненное пользование одному из первых - в 1936 году. И сначала он проживал с женой и детьми на улице Тренева, в доме номер 1, недалеко отсюда. Но мрачный неказистый дом ему совсем не понравился, и через четыре года удалось переехать с семьей в этот чудесный просторный дом, полный магии и волшебства, построенный по проекту немецкого архитектора.
ПОСЕТИТЕЛЬ (рассматривая фото). Да... домик недурственный. Такой светлый. А сколько комнат, окон... Застекленная веранда. И впрямь похож на воздушный корабль из сказки... На лесной поляне, посреди зелени.
ЭКСКУРСОВОД (продолжает рассказ). В то время поэт был еще обласкан властью, и чудом избежал ареста. Вернее, его не посмели тронуть. Возможно, и из-за того, что он страстно любил Грузию, часто там бывал, дружил со многими местными деятелями искусств, и даже переводил на русский язык стихи молодого Сталина. Будущий Отец Народов, говорят, был просто в восторге. Борис Леонидович был непревзойденный мастер переводов с различных языков, и именно он донес до нас магию великого Шекспира.

ПОСЕТИТЕЛЬ. Любопытно. Любопытно. Я никогда не слышал, чтобы кровавый диктатор увлекался поэзией и в юности писал стихи.
ЭКСКУРСОВОД. Это малоизвестный факт. Сталин был неоднозначной и незаурядной личностью. И, кстати, очень хорошо образован. Хотя у нас сейчас принято представлять его чуть ли не полуграмотным семинаристом-недоучкой или тираном и палачом...
ПОСЕТИТЕЛЬ (жестко, с некоторой иронией). Но Вы же не будете отрицать того, сколько тысяч невинных душ было загублено этим так называемым грузинским «поэтом», в том числе и своих «собратьев по перу», приживающих под надзором, в специально созданном для них же писательском городке. Я читал, что здесь было арестовано 25 человек. И многие - расстреляны.
ЭКСКУРСОВОД. Увы... это так. Пострадала даже редактор журнала «Новый мир», и муза Бориса Леонидовича – Ольга Ивинская. Причем ее арестовывали дважды – и при Сталине, и потом - при Хрущеве, по надуманному поводу, а фактически за близость к Пастернаку, который вскоре после переезда в писательский городок все же попадает в опалу.
ДЕВУШКА (шепотом). Боже мой, какой ужас... Арестовывать за любовь? Это дом - на крови... (в испуге падает на диван и закрывает лицо ладонями).
ПОСЕТИТЕЛЬ. Олюшка, Олюшка... Что ты... Вставай, вставай. (Поднимает девушку с дивана, далее обращаясь к экскурсоводу). Извините нас, пожалуйста.
ЭКСКУРСОВОД (продолжает с негодованием, размахивая руками). А что творилось здесь после смерти Бориса Леонидовича... и потом, уже при Брежневской власти? Об этом и говорить не хочется. Семью из дома выдворили. Уникальные бесценные вещи и рукописи были выброшены на улицу... Многое было разграблено. И если бы не вмешательство Андрея Вознесенского и Евгения Евтушенко, то мы с Вами не стояли бы здесь.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Музей открыли, кажется, к столетию Пастернака?
ЭКСКУРСОВОД. Да, верно. В тысяча девятьсот девяностом. (Далее со вздохом).- Но давайте не будем больше о грустном... Ваша, юная спутница, по-моему, заскучала. И вернемся к Пастернаку.
ДЕВУШКА. Нет, нет, что Вы, что Вы. Все это ужасно интересно. То есть я хотела сказать – просто ужасно. Ужасно. И я немножко испугалась, простите.
ПОСЕТИТЕЛЬ (смущенно, как бы извиняясь за свою спутницу). Моя Олюшка – эмоциональная, романтическая натура. (С гордостью). И даже сама пробует писать стихи.
ЭКСКУРСОВОД (снова расхаживая по комнате). В таком случае поговорим лучше о любви и магических стихах Бориса Леонидовича. Он очаровывал многих женщин не столько своей внешностью... хотя, на мой взгляд, внешность у него тоже была демонической, сколько своими проникновенными стихами.
ДЕВУШКА. Согласна с Вами. И стихи у него тоже очень чувствительные..., то есть чувственные.
ЭКСКУРСОВОД. Его лирику обожали и Анна Ахматова, и Марина Цветаева. И с обеими, Пастернака связывали долгие годы дружбы, переписки и ..., что уж греха таить, платонической любви.
ДЕВУШКА. Да, настоящая, обволакивающая  магия..., он, наверное, всех сумел обворожить.
ЭКСКУРСОВОД (обращаясь к девушке, и лукаво улыбаясь). У него были и десятки молоденьких восторженных поклонниц, которых, будто мифический цербер, разгоняла и не пускала в дом любимая жена - Зинаида Николаевна Нейгауз, причем, по поручению самого же Пастернака... (смеется).
ДЕВУШКА (в смущении опустив голову). Забавно. Представляю, как они все его доставали. Если даже жена сторожила...
ЭКСКУРСОВОД (взглянув на ручные часы). О..., извините, наш музей закрывается. Пройдемте скорее в комнату, где 30 мая 1960 скончался Борис Леонидович и на этом, к сожалению, сегодня придется закончить.
 
(Подходит к стойке, зажигает подсвечник, и вместе с ним быстро проходит в соседнюю полутемную в сумерках комнату. Останавливается возле тумбочки с цветами. Посетители гуськом следуют за ней).

ЭКСКУРСОВОД (с грустью). Это скорбное место в нашем музее, место памяти Пастернака – самая маленькая комнатка в доме... (Прижимает руку к сердцу, далее с дрожью в голосе).- В вазе всегда стоят живые цветы, на полу никогда неувядающие – засушенные..., как символ бессмертия автора и его произведений. На стене Вы видите посмертную маску (подносит подсвечник ближе к маске). Лицо навсегда застыло в полуулыбке — спокойное, красивое, и одновременно волевое, мужественное... белое лицо... (слегка покашливает). - Извините, каждый раз ком в горле, когда ее вижу...
ПОСЕТИТЕЛЬ. Ничего, ничего... Очень хорошая работа автора, сделавшего маску. У меня у самого от волнения кадык задергался.
ЭКСКУРСОВОД (продолжает более спокойным тоном). Спасибо. Гм. Гм. Вы видите слегка приподнятые брови поэта, будто в удивлении. Кажется, что это удивление собственной смерти, которую он предчувствовал, и удивление бесконечности жизни по ту сторону черты... в своем саду, которую он описал в стихотворении «Гефсиманский сад»:
Ночная даль теперь казалась краем
Уничтоженья и небытия.
Простор вселенной был необитаем,
И только сад был местом для житья.

ДЕВУШКА (восторженно). Волшебно! Увидеть жизнь после смерти – это его шестая или седьмая магия? Я уже сбилась со счету...

ЭКСКУРСОВОД (улыбаясь). Возможно, возможно... По мнению одного из биографов и исследователей творчества Пастернака, сюжетом символистского романа «Доктор Живаго» стала собственная жизнь автора, но не реально им прожитая, а та, какой он хотел бы её видеть. Знаете, ведь у него было несколько версий названия романа. Одна из них – «Смерти – нет».

ПОСЕТИТЕЛЬ. Интересно. Я этого не знал...

ЭКСКУРСОВОД (продолжает, обращаясь к Посетителю). Я много раз перечитывала роман, и мне лично близка трактовка литературоведа, что Юрий Живаго является олицетворением русского христианства, а образ главной героини Лары ассоциируется с Россией, вечно мятущейся роковой страной, сочетающей в себе  неприспособленность к жизни с удивительной ловкостью в быту...

ПОСЕТИТЕЛЬ. Да, в этом что-то есть...

ЭКСКУРСОВОД (снова глядя на ручные часы) Ну что же, еще раз извините..., на этом наша маленькая экскурсия закончена. Спасибо за внимание.

ДЕВУШКА. А можно мы еще пару минут тут постоим?

ЭКСКУРСОВОД. Хорошо. Но только пару минут... Жду вас в приемной, чтобы проводить и закрыть музей (Торопливо проходит в соседнюю комнату и садится на диванчик для гостей).

ДЕВУШКА. Пап, спасибо, что ты меня сюда привел. Посмертная маска – это круто,  почти как маска Данте у Дэна Брауна в детективе «Инферно», которую похитили. И у Пастернака ведь были, наверное, свои семь кругов ада...
ПОСЕТИТЕЛЬ (нежно). Ах ты моя фантазерка... Начиталась всякой современной ерунды. Хотя в аналогии с Данте и его маской во Флоренции что-то, пожалуй, есть... У Пастернака такая же страшная судьба мученика.
ДЕВУШКА. Ну, хоть в чем-то ты со мной согласен... А я думала, что в музее будет скучища. Столы, стулья, разные старые вещи, пропахшие нафталином. А тут такое...
ПОСЕТИТЕЛЬ. А вот с этим, Олюшка, я никак не могу согласиться. Старинные вещи хранят дух Пастернака, его магию и, наверное, немало историй...
ДЕВУШКА. И этот жуткий мрачный плащ? (указывает на пальто, висящее на вешалке).
ПОСЕТИТЕЛЬ. И плащ.  Думаю, с ним связана особая тайна...
ДЕВУШКА. А давай, придем сюда еще раз. И ее разгадаем!
ПОСЕТИТЕЛЬ. Давай.  Только учти, это будет непросто, ведь секрет равносилен разгадке целой жизни Пастернака... А сейчас, пойдем, Олюшка. Неудобно экскурсовода задерживать.
(Обнимает дочь за плечи и ведет в приемную. Посетители и экскурсовод вместе уходят.)

КАРТИНА 2 (май 1956 года)
 
Уютная гостиная дачи Пастернака. Вечер. На заднем плане сцены – окно с незакрытыми портьерами, на подоконнике – цветы и лейка.

В центре стоит большой овальный стол, покрытый белой скатертью с кружевами. Вокруг стола расставлены стулья. Над столом - абажур с бахромой. На столе - самовар, блюдо с пирожками, красивые чашки.
Входит грузная Зинаида Николаевна в нарядном переднике с веником и совком в руках и начинает делать уборку.

ЗИНАИДА (с раздражением, себе под нос). Ну, бесстыжие... Сказала же, что нет Бориса Леонидовича дома. Так они чуть не в окно лезут... Чем он их так приворожил? Стихи, как стихи. Ничего в них не смыслю... Насилу выгнала эту стаю очередных поклонниц. Фу... (достает из кармана передника белоснежный кружевной платочек и отирает пот со лба). Чтоб вы все провалились. (Далее поливает цветы и мурлычет, уже более миролюбиво, слегка коверкая стихотворение мужа).
Никого не будет в доме,
Кроме сумерек. Один
Зимний день...
Нет... лучше,пожалуй,  вот так ..., поскольку лето на носу...
Летний день... в сквозном проеме
Незадернутых гардин.
Ты появишься из двери
В чем-то белом...., 
Нет не так...,
В чем-то сером...., без причуд,
В чем-то, впрямь из тех материй,
Из которых ... что-то .... шьют.

(Появляется Борис Пастернак в сером плаще и застывает в изумлении в дверях. Зинаида Николаевна, услышав шорох, оборачивается и роняет лейку из рук).

ЗИНАИДА (в смущении). Ох, как ты меня напугал, Боренька... Входишь почти бесшумно, как из потустороннего мира, да еще в этом унылом пальто. Знаешь, как тебя в поселке наши местные острословы прозвали? «Тенью отца Гамлета»!
ПАСТЕРНАК (шутливо). А что... очень мило, мне это даже льстит, Зиночка. Это своего рода «народное» признание моего перевода шекспировской трагедии. И уж не в пример лучше, чем «тень Сталина», как у бедного Фадеева.
ЗИНАИДА. Да..., верно. Ну, как там Ангелина Осиповна?
ПАСТЕРНАК. Вся почернела от горя. Примчалась из Белграда с гастролей, а Александра Александровича уже в морг увезли. Ходит по дому, как потерянная, с газетой в руках, где заявление о смерти пропечатано. Страшно смотреть. Сердце заходится.
ЗИНАИДА (печально). Жаль, конечно, Сашу. Какой красавец! Умница! Но, ничего не поделаешь. Он сам сделал этот выбор и не захотел больше быть ничьей тенью - ни старого правителя, ни нового.
ПАСТЕРНАК (шепотом). Да..., не сложились у него с Никитой отношения. Тут все одно к одному... И водка эта проклятая, и нембутал, да и муки совести загрызли, наверное. Но главное - смысл жизни потерял - свое писательское предназначение.
ЗИНАИДА (поднимая уроненную лейку, с ожесточением). А вот, ее мне ничуть не жаль. Сама виновата. Бросила мужа на произвол судьбы..., голодного, холодного. Будь она дома, ничего бы этого не случилось. Не уберегла нашего любимого Сашу! (Бросает лейку на подоконник и подходит к мужу).
ПАСТЕРНАК (с некоторым возмущением). Но она же - актриса, Зиночка! Выдающаяся, талантливая актриса. Народная! Она не может жить без сцены. А в тебе, ты уж не обижайся, говорит дочь армейского генерала Еремеева. И глупая ревность (ласково треплет жену по щеке).
ЗИНАИДА (грубовато). Ну, а ты… что стоишь, как истукан. Снимай плащ! (Помогает мужу снять пальто и вешает на крючок. Далее заботливо). Ладно. Садись, Боренька, поешь. Пирожки еще теплые. Самовар только-только вскипел.
ПАСТЕРНАК (нежно). Спасибо. Хозяюшка ты моя, ненаглядная. Пойдем вместе чайку попьем (целует жену в щеку и направляется к столу, прихрамывая).
ЗИНАИДА (с тревогой глядя на мужа, качая головой). Что, опять нога беспокоит? Тебе нельзя так долго ходить.
ПАСТЕРНАК. Да мы прошлись немножко с Ангелиной Иосифовной по кругу Чуковского. Всего-то пару километров. Нельзя же оставить ее одну в таком состоянии. А нога – это ничего... ерунда. Видимо, старая травма (после падения с лошади) снова к дождю ноет.
(Зинаида Николаевна и Борис Леонидович садятся за стол).
ПАСТЕРНАК (игриво). А что это ты там бормотала, милая, когда я вошел? Никак мое стародавнее стихотворение вспомнила…?
ЗИНАИДА. Ай… (машет рукой). Твои сумасшедшие поклонницы меня совершенно замучили. Представляешь, я, как сторожевой пес, на них и рычала, и гнала чуть не палкой... (далее с иронией). - И только теперь, кажется, начала понимать тайный смысл, заложенный в твоем стихотворении.
ПАСТЕРНАК (иронично). Неужели?
ЗИНАИДА. Представь себе. Ты ведь написал его к нашей свадьбе, страшно подумать, 26 лет назад... И оно, как ни странно, оказалось единственно понятным из всей твоей лирики, что доступно моему простому неискушенному разуму.
ПАСТЕРНАК (со смехом). Ну уж, не скромничай и не принижай себя, Зиночка. Ты же не ханжа, какая-нибудь. В противном случае, зачем же чем же ты, пианистка, бросила своего гениального музыканта Нейгауза, отца твоих детей и вышла за меня, блудного поэта, если не любишь мои стихи?
ЗИНАИДА (с притворным возмущением). А что мне оставалось делать? Ты преследовал меня своей безумной страстью. Ненормальный! Выпил пузырек йода и чуть не умер…, не подоспей я вовремя... Вот тогда и мои навыки медсестры пригодились. А как ты меня ревновал!? Да вы с Нейгаузом чуть не поубивали друг друга. Считай, что дважды спасла тебе жизнь, неблагодарный. А какую награду я получила взамен!? Теперь приходится терпеть и тебя, Боренька, и твои стихи, и твоих полоумных почитательниц. (Смеется).
ПАСТЕРНАК (с некоторой обидой). Только не перегибай палку, дорогая. И тебе, как мне кажется, с годами изменяет память. Мы с твоим бывшим мужем - стародавние друзья, и остаемся по сей день в прекрасных отношениях. А вот ты едва его не убила, написав о нашей любви и своей измене. Он лишился чувств ... прямо во время концерта, прочитав твое прощальное письмо.
ЗИНАИДА (примирительно). Ну, ладно, ладно. Кто старое помянет - тому глаз вон. И с твоими стихами я чуть-чуть переборщила. Признаю. Но все-таки здорово, что ты перешел на прозу. Твой «Живаго» чудо, как хорош. А как трогательно описаны отношения Лары и Комаровского… Это ведь про нас с тобой, правда?
ПАСТЕРНАК. Да, Зиночка, то есть… моя дорогая Лара, моя медсестричка-спасительница.
ЗИНАИДА (встает с места и подходит к окну). Ты был прав… Кажется, дождь начинается… Слышишь, барабанит по подоконнику….
(Доносится шум дождя).
ПАСТЕРНАК. Вот видишь - не зря нога ныла…
ЗИНАИДА (в задумчивости, задергивая шторы). А вот, почему ты развелся с утонченной художницей Лурье и женился на мне, на толстокожей дочери армейского генерала, неоценившей твои утонченные стихи? Этого я никак понять не могу…
ПАСТЕРНАК. Не поверишь, Зиночка… Когда я впервые увидел, как ты в доме моего друга Нейгауза страстно скребешь и моешь полы…(Подходит к жене сзади и крепко обнимает). - Ты до сих пор меня возбуждаешь, и огонь твоей матери-итальянки, как вечный огонь, горит у тебя в крови. И все еще хороша собой... Моя красавица! Ну, разве что чуть-чуть располнела. Но это тебя нисколько не портит.
ЗИНАИДА (отстраняясь). Ну, Боренька! (С горечью).- Ты же знаешь, что после смерти Адика я перестала быть женщиной. Горе женщины-матери убило во мне женщину-любовницу. Хотя тебе этого не понять. Он же не твой сын…
ПАСТЕРНАК. Зачем ты так говоришь, Зина? Я тоже любил… люблю Адриана, не меньше, чем нашего с тобой Ленечку. И глубоко скорблю… Но это не повод столько лет казниться и умерщвлять свою плоть. И меня унижают твои постоянные отказы…
ЗИНАИДА (негромко, с достоинством). И я по-прежнему очень, очень люблю тебя, Борис. Но кроме плотской любви, есть еще и другие чувства. После стольких лет брака… Для меня это вопрос решенный. Раз и навсегда.
ПАСТЕРНАК (обиженно). Ну..., как знаешь. Тогда уж не обессудь, Зина. И в таком случае, прошу тебя... очень прошу не ревновать меня ни к кому. Я – мужчина, а не бесполое и бесплотное существо.
ЗИНАИДА (уныло). Постараюсь… Но... не обещаю… Может, еще чайку, горяченького?
ПАСТЕРНАК. Нет, спасибо. Больше не хочется. Я, пожалуй, пройдусь по саду, который Фадеев для нас посадил в приступе внезапного расположения или своей вины, уж не знаю…, или в предчувствии близкой смерти... в память о себе (направляется к выходу).
ЗИНАИДА (с ужасом, в спину мужу). Постой, куда ты?! Слышишь, льет, как из ведра... Простудишься! Тебе беречься надо после инфаркта!
ПАСТЕРНАК (со смехом, вполоборота). А мне не страшно. Плащ прорезиненный, добротный, милицейский. Не промокну. Весенняя гроза! Озон! Нет ничего лучше плохой погоды, Зиночка... (Хватает плащ с крючка и уходит).
ЗИНАИДА (обреченно, держась за штору):
Никого не будет в доме...
Но нежданно по портьере
Пробежит сомненья дрожь…
(Слышится гром. Зинаида Николаевна гасит свет и убегает вслед за мужем).
ГОЛОС ЗИНАИДЫ (громко за кулисами). Ты же обещал! Ты же клялся мне…!

КАРТИНА 3 (Домик Ольги Ивинской, май 1956, поздний вечер того же дня).

Скромно обставленная комната Ольги Ивинской. У окна с пестрыми деревенскими занавесками - небольшой столик, на котором стоит подсвечник с одной свечой. С двух сторон от стола стоят 2 обшарпанных стула. Возле двери - вешалка с крючками, на одном из них висит неприметное серое пальто. Напротив входа – узкая кровать с металлическими набалдашниками. На спинку кровати наброшен синий шелковый халатик с кистями.
Входит Ольга в мрачном длинном одеянии грязного мышиного цвета, похожем на арестантскую робу. Нервно ходит по комнате.

ОЛЬГА (вполголоса, растягивая слова). Уж полночь близится..., а Германа… все нет... (Подходит к окну и открывает его с грохотом. Слышится гром и шум дождя).- Господи, какой ливень. Сегодня он, наверное, вообще не сможет вырваться... (Зажигает свечу. Садится за стол. Далее с грустью.) – Свеча горела на столе, свеча горела... (Вздыхает,  удрученно).- Нет. Ждать сегодня бесполезно. Надо ложиться спать.
Ольга потягивается, снимает невзрачное платье и остается в кружевном белье, приготовленном для свидания. Задувает свечу и идет к кровати. В полумраке появляется Пастернак в резиновых, перепачканных землей, сапогах. С его плаща ручьями стекает вода. В руках – пышная сосновая ветка.
 
ПАСТЕРНАК. Олюша, родная! Насилу добрался... Дорогу развезло... (прихрамывая, бросается к Ольге и вручает ветку). – Вот. Извини, цветов нарвать по пути не смог.
ОЛЬГА (накидывая на плечи халатик). Я уж думала, ты не придешь, Боренька.
ПАСТЕРНАК (шутливо). Меня остановит только смерть. Нет..., я и мертвый к тебе приду, любимая. (Пытается обнять Ольгу).
ОЛЬГА (отстраняясь, со смехом). Ой, мокрющий... и холодный, как покойник.
ПАСТЕРНАК. Прости-прости. Я, когда тебя вижу, обо всем на свете забываю (ковыляя, направляется к вешалке, снимает плащ, вешает на крючок и снова подходит к Ольге).- И как ты могла подумать, что я... после стольких лет... Я связан с тобою жизнью, светящим мне солнышком, чувством сожаления и грусти, сознанием своей вины… И чем лучше все остальные люди вокруг меня…, чем они милее ко мне, тем больше и глубже я тебя люблю, тем виноватее и печальнее.
ОЛЬГА (поеживаясь). Давай не будем об этом. Ты ни в чем не виноват.
ПАСТЕРНАК. Нет, ты вписана в мое сердце своей кровью и тюрьмой. Тебя посадили, как самого близкого мне человека. И какое счастье, что тебе удалось после освобождения снять эту избушку недалеко от нашего поселка, и мы теперь можем чаще встречаться...
ОЛЬГА. Да, это было не просто. Но я не могу больше жить без тебя и готова на все, лишь бы быть вместе. 4 года кошмара в лагерях, а потом – лишь короткие встречи... урывками, на бегу. Я думала, что умру от тоски. Быть подле тебя, дышать одним воздухом – это все, что у меня осталось в жизни после смерти нашего малыша, которому не суждено было родиться в заточении, в неволе.
ПАСТЕРНАК (падает на колени и осыпает поцелуями Ольгины руки). Бедная... Бедная моя Лара. Я падаю от нежности и почти плачу. Ты столько вынесла из-за меня. И должна меня ненавидеть... А ты... Маленькая, хрупкая, нежная... Но они не сломили ... эти палачи..., подонки, которые пытали тебя и убили нашего нерожденного ребенка. А его смерть и скорбь не смогли задуть свечу нашей неугасимой любви.
(Внезапно доносится стук хлопнувшей двери).
ПАСТЕРНАК (встревожено). Ты кого-то ждешь, Олюша?
ОЛЬГА. Нет. (Обернувшись). Может, это рама оконная хлопнула...? (далее с сомнением). – Да нет... Разве что твоя супруга вдруг пожаловала... Интересно..., как она узнала? А ты, как всегда... забыл закрыть за собой дверь...
ПАСТЕРНАК (встает с колен, в ужасе). Не может быть! (В сторону). - Неужели она пошла за мной?! Одна! Через лес! Ночью! В такой дождь! - Как же все-таки она меня любит. А я? Я – подлец, клятвопреступник! (далее обращаясь к Ольге). - Зина не должна меня здесь видеть! Это ее убьет! Прости, Олюша, единственная, любимая, золотая моя девочка, прости... (выпрыгивает в распахнутое окно).
ОЛЬГА (кричит, опершись на подоконник). Осторожно! Там коряги... Ногу, ногу береги... (плотно закрывает оконную раму, задергивает занавески и садится за стол).

(Появляется Зинаида Николаевна с зонтиком в руках. Отряхивает капли дождя. Оглядывается по сторонам).
ОЛЬГА (с наигранным удивлением). Зинаида Николаевна? Что Вам угодно? Чем обязана в столь поздний час?
ЗИНАИДА. Надо лучше закрывать двери, Ольга.... э-ээ Ольга... Всеволодовна..., после приема посетителей...
ОЛЬГА (резко). Не понимаю, о чем Вы?
ЗИНАИДА (грубо). А вот об этом.
(Подходит к Ольге и тычет пальцем в халатик, из-под которого выглядывает белоснежное нижнее белье. Ольга стыдливо запахивается).
ОЛЬГА (с вызовом). В своем доме я могу делать, что хочу, и с кем хочу. Я - свободная женщина.
ЗИНАИДА. Безусловно, детка. О ваших бурных романах вся Москва сплетничает. Но, только не с моим мужем! И это Вам так даром не пройдет!
ОЛЬГА (слегка заикаясь). Его, его... здесь нет... то есть не было.
ЗИНАИДА. А это что? (указывает на 2 плаща, висящие рядом на крючках).
ОЛЬГА. Моя скромная одежда. После отбывания в местах заключения, ничего более приличного пока позволить себе, к сожалению, не могу.
ЗИНАИДА. Вот только, не делайте из меня дуру! Я, конечно, по-человечески сочувствую Вам, так как Вы пострадали ни за что. Вам приписали какую-то антисоветскую пропаганду и чуть ли не шпионаж... Подумать только! Боря, оказывается, - английский шпион! Хотя все знали, что это полная чушь.
ОЛЬГА (с иронией). Скажите, пожалуйста, какая осведомленность...
ЗИНАИДА. Однако Вам не след бить на жалость и заводить дружбу и романы... с кем попало... и уж совсем не к лицу – с моим мужем, женатым человеком. (Подходит к вешалке). – Его милицейский плащ я узнаю из тысяч. К тому же, с него вода еще каплет... Значит, и Борис где-то тут прячется. Ну? Что Вы молчите?
ОЛЬГА. Мне нечего сказать. Ищите. Коли найдете, он – Ваш.
ЗИНАИДА (с негодованием). Да как Вы смеете! Он итак мой – и ныне и присно и во веки веков. Мы 16 лет счастливо прожили в законном браке, пока не появились Вы – наглая и самонадеянная девчонка. Ради Бори и нашей любви я оставила первого мужа, прекрасного человека и великого музыканта.
ОЛЬГА. Ах, ах, ах. Какие жертвы... Да как же Вы могли, Зинаида Николаевна, лишить своих двоих детей отцовской ласки?
ЗИНАИДА. Но Пастернак принял моих птенцов, как родных. И у нас, к счастью есть общий сын – Ленечка, который связывает крепкими... кровными узами. И Вам их не разорвать! Никогда! Ясно?
(Зинаида расхаживает по комнате и ревностно заглядывает во все уголки – под стол, под кровать, под вешалку).
ОЛЬГА (насмешливо). Ищите, ищите... Ищите - и обрящите...
ЗИНАИДА. Как сквозь землю провалился... Не выпрыгнул же он в окно, в самом деле... С больной ногой... В такой дождь, да еще без плаща... (с раздражением бросает свой зонтик на Ольгину кровать).
ОЛЬГА. Что Вы делаете? Мокрый зонт - на мою постель? И, между прочим, у меня тоже двое детей - сирот, о которых Борис заботился, пока я отбывала наказание, и заменил им отца. Я, как Вам должно быть известно, дважды вдова...
ЗИНАИДА (возмущенно). Ах вот как!!! Заботился, значит...! Теперь понятно, куда утекали гонорары от его переводов - деньги нашей семьи! А мы в это время... наши трое детей... картошкой и капустой перебивались!?
ОЛЬГА (с горечью). Но Борис пытался хоть немного загладить вину... Я пожертвовала собой. Ведь он мог оказаться на моем месте – в тюрьме! А дети? Мои несчастные дети остались бы совсем одни! Они могли умереть с голоду... Разве Вы этого не понимаете?!
ЗИНАИДА (жестко). Борис – великий поэт и писатель, его никогда бы не посадили! Автор «Живаго»! И заслуги, уж извините, какой-то пешки, младшего редактора - Ольги Ивинской, здесь нет.
ОЛЬГА. Вы в этом уверены?
ЗИНАИДА. Безусловно.  А о ваших детях могли бы позаботиться и ваши любовники, те самые «шпионы», с которыми Вы крутили шашни. Да вы... Вы просто воспользовались влюбленностью моего мужа, благородного и отзывчивого человека!
ОЛЬГА. Это ложь! А мои «любовники» – плод вашего больного воображения, глупые домыслы и сплетни. Мы с Борей искренне любим друг друга. И я могла бы тоже стать матерью его ребенка, если бы не тюрьма. Меня истязали, когда я была беременной, издевались, возили на допросы в морг... И наш малютка погиб. (С воодушевлением). - А если бы он остался жив, то никакая сила не вырвала бы Пастернака у меня сейчас.
ЗИНАИДА (в растерянности). Что Вы такое говорите...
ОЛЬГА. Да, да. Не притворяйтесь, будто вы этого не знали?! (Далее победоносно). – Но все равно Борис – мой! Потому что я - моложе, красивее, и нас связывает любовь. А это гораздо сильнее, чем узы брака, поверьте. И я, в отличие от Вас, еще сумею на свободе родить ему другого ребенка. Да!
ЗИНАИДА. Ах ты.... Ах ты... бесстыжая... (Зинаида с истошными криками бросается на Ольгу и загоняет ее в угол. Ольга уворачивается и отбегает в другой угол).
ОЛЬГА (с ехидством). Ой-е-йой... Вы же интеллигентная и умная женщина, Зинаида Николаевна. Не станете же Вы, право, вцепляться мне в волосы, как базарная баба. Бореньке не понравится, если его Муза, его бесценная Лара потеряет клок из своей прически (встряхивает длинными белокурыми волосами).
Зинаида останавливается и замирает на месте, безвольно опустив руки.
ЗИНАИДА (тихо, в недоумении). Как Вы... Как ты сказала, тварь? Лара...? (Яростно). – Лара!!!?
ОЛЬГА. Да-да, Вы не ослышались – Лара! (с вызовом читает строки стихотворения Юрия Живаго из романа): «Когда ты падаешь в объятье в халате с шелковою кистью…» (Кружится по комнате, демонстративно помахивая кистями халатика). - «О, какая это была любовь, небывалая, ни на что не похожая!» (Насмешливо). - Кажется, так говорит Юрий Живаго устами нашего любимого Пастернака.
ЗИНАИДА (трясет кулаком под носом у Ольги). Прекратите! Прекратите сейчас же! И чтоб к нашему дому на пушечный выстрел не приближаться!
(Зинаида хватает зонтик с кровати, плащ Пастернака с вешалки и с гордо поднятой головой стремительно уходит. Ольга идет вслед за ней).
ОЛЬГА (в спину Зинаиде, грозно). Ну, это мы еще посмотрим... И чтоб вашей ноги, Зинаида Николаевна, в НАШЕМ с Боренькой доме не было. Слышите? (Истерично хохочет).
ОЛЬГА (оставшись одна). Пойду, запру дверь. Ходят тут всякие...(Уходит).

КАРТИНА 4 (октябрь 1958 г.)

Гостиная дачи Пастернака. Интерьер тот же. Поздний вечер.
В центре под уютным абажуром стоит большой овальный стол, на котором набросаны кипы газет. На вешалке висит плащ Пастернака.
Появляется Зинаида Николаевна с самоваром в руках, ставит его на стол, складывает газеты аккуратной стопочкой на край. Потом ходит туда-сюда и по очереди выносит блюда с едой, тарелки, чашки. Накрывает на стол. Затем подходит к окну и зовет мужа.

ЗИНАИДА (громко) Боренька! Борис! Иди домой! Ужинать пора! Слышишь? Поздно уже, темно. Картофельные грядки до завтра подождут...

(Появляется Пастернак в рабочей одежде и резиновых сапогах).

ЗИНАИДА. Ты что такой мрачный? Устал?
ПАСТЕРНАК (тихо, с печалью). А чему радоваться, Зина? Ведь ты же знаешь, что они все...! Ну никак... никак не могу от этого отрешиться... даже в поле, за работой. Представляешь, все... единогласно! проголосовали за исключение меня из Союза писателей. И ни один, ни один журнал во всей нашей необъятной стране не взялся опубликовать моего «Живаго»... Теперь чудесная природа Переделкино и наши грядки – то немногое, что еще остается в жизни..., единственное утешение. Нет, пожалуй, - это теперь главное утешение. (Философски). - Неизменный круговорот природы и жизни...
ЗИНАИДА. Ладно. Не кисни. Давай, помогу раздеться. (Снимает с Пастернака верхнюю одежду, сапоги и подает тапочки). - Зато у тебя есть международное признание. «Живаго» вышел миллионными тиражами зарубежом. Его читают и в Голландии, и в Италии, и в Америке! Тебя ждет Нобелевская премия! Сколько раз за стихи выдвигали, и наконец, за роман присудили... И ты не рад? Иди к столу.
ПАСТЕРНАК. А-аа! (с ожесточением отбрасывает тапочки). Я есть не... не хочу!
ЗИНАИДА (мягко журит). Ну, что ты капризничаешь, как малый ребенок. (Поднимает тапочки и надевает Пастернаку на ноги). Иди - поешь, дорогой. У тебя обычный эмоциональный всплеск после присуждения нобелевки. (Торжественно). – Ведь твою кандидатуру выдвинул не кто-нибудь, а лауреат прошлого года – Альбер Камю! Это дорогого стоит! И присудили не просто так, а за значительные! Слышишь, значительные достижения и в лирической поэзии, и за продолжение традиций великого русского эпического романа. Великого! Русского! Эпического! Да ты для них продолжатель традиций Толстого!
ПАСТЕРНАК (с досадой). Ну как же ты не понимаешь, Зина! Это все политика. Политика! А первая эйфория..., радость... радость прошла.
ЗИНАИДА. Да почему? Разве не ты отправлял в Шведскую Академию и Нобелевский Фонд благодарственную телеграмму – «бесконечно признателен, тронут, горд, удивлен, смущен»? И разве гордость за свои произведения может пройти?
ПАСТЕРНАК. Ты права, Зина. Но теперь я оказался между молотом и наковальней. Именно то, что меня признали на Западе за свой взгляд и свое понимание Революции в России и Гражданской войны в моем романе, как раз и бесит Хрущева и все его окружение. Ведь это противоречит официальной позиции нашей власти. А западные СМИ только раздувают пожар и подливают масла в огонь. В ответ наши идеологи сделали из меня отщепенца, изменника Родины, Иуду! Меня могут в любой момент выслать из страны!
ЗИНАИДА. Ты, как всегда, преувеличиваешь, Борис. Не кипятись! Да кто тебя тронет? Они не посмеют!
ПАСТЕРНАК. Напрасно ты так думаешь. Они сами – конечно же, нет. Но по всей стране по их наущению проходят народные митинги, где меня клеймят позором! Разве ты не читаешь, газет? (Подходит к столу и остервенело тычет в сложенную стопку). – Убери, пожалуйста, эту мерзость со стола. (Садится за стол). И налей мне лучше супа горячего, если есть. И водки. Я продрог.
ЗИНАИДА. Конечно, есть. Я мигом. Только подогрею. (Хватает кипу газет и убегает. Пастернак страдальчески обхватывает голову руками и раскачивается на стуле из стороны в сторону)
ЗИНАИДА (продолжает, возвращаясь с тарелкой, от которой идет пар). Стоит ли обращать внимание на разных отморозков. Да, увы, многие пишут по примеру какого-то дурака, прихвостня, из Киева: «Я не читал роман Бэ.. Пастернака..., но осуждаю». Ха-ха. Чушь собачья.
ПАСТЕРНАК. А мне вот, совсем не до смеха, Зина. Это уже стало притчей во языцех. Это глас народа, которого оболванивают и вынуждают писать такую чушь. Заметь, великого народа, для которого и ради которого, я пишу. (Читает строки из своего стихотворения «Нобелевская премия»):
Что же сделал я за пакость,
Я убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.

ЗИНАИДА (ставит тарелку перед Пастернаком). Боря, родной, не надо так переживать и волноваться. Давай, ешь, пока горячий... В России много здравомыслящих людей, даже среди тех, кто по указке пишет всякую ересь про твой роман. И поверь мне, что после смены власти, его и у нас опубликуют. И миллионы людей оценят и поймут.
ПАСТЕРНАК. После смены власти? (Вскакивает с места, с яростью). Да я просто не доживу до этого! Президиум ЦК КПСС по записке Суслова даже принял специальное постановление! о моем якобы «клеветническом» романе, в котором присуждение премии лично мне признается враждебным! актом по отношению ко всей нашей стране! И дословно – «орудием международной реакции, направленным на разжигание холодной войны» (расхаживает по комнате в возбуждении) - То есть я – клеветник! Я - орудие войны! И не только диссидент, но еще и милитарист! по их мнению.
ЗИНАИДА. Вот, негодяи! Мерзавцы! Обвинить добрейшего, благороднейшего человека, который пишет нежные лирические стихи, прославляет свою Родину и самозабвенно, искренне ее любит...!? Садись - ешь, а то остынет...
ПАСТЕРНАК. Да, Зиночка. Ситуация такова..., Да к черту твой суп... Что я всерьез думаю отказаться от премии, пока меня действительно не исключили из Союза писателей и не выслали... И не отняли нашу дачу, в конце концов... Тебе с детьми тоже нужно где-то жить.
ЗИНАИДА. Ты с ума сошел, Боря! Отказаться от премии, принадлежащей тебе по праву?! Да пусть высылают, к такой-то матери... Уедем вместе. Да на эти деньги вся наша семья сможет безбедно и счастливо прожить до конца наших дней, в той же Италии, например. Еще и внукам хватит.
ПАСТЕРНАК. А если тюрьма? Если меня расстреляют?
ЗИНАИДА. Ну... сейчас же не сталинские времена, Боря. Хрущев, развенчавший культ узурпатора, никогда этого не сделает.
ПАСТЕРНАК. Нет, Зина, я уже написал ему лично, что покинуть Родину для меня равносильно смерти. Я связан с Россией рождением, жизнью, работой! Надеюсь, он примет это во внимание. Иначе, какая же это к черту «оттепель»!
ЗИНАИДА (с ужасом). Боря, зачем? Зачем ты это сделал?!
ПАСТЕРНАК (возбужденно). Я не могу по-другому. Я устал от травли. Я хочу жить и умереть на Родине. В нашем Переделкино, в своем доме, в своей постели! И я подготовил проект телеграммы в Швецию об отказе, которую обсудил со своим редактором Ольгой Ивинской. Вот, послушай: «В связи с тем, как было встречено присуждение мне Нобелевской премии в том обществе, к которому я принадлежу, я считаю необходимым отказаться от неё, и прошу не принять это как обиду». По-моему, хорошо. Ты как думаешь?
ЗИНАИДА (возмущенно). С редактором?! Со своей любовницей, ты хочешь сказать. Так это она тебя надоумила? Эта женщина сама-то теперь не бедствует, кажется... Что ей какая-то премия, когда все гонорары от издательства ТВОЕГО романа заграницей поступают в ее карманы...
ПАСТЕРНАК (с негодованием). Прошу тебя, оставь Ольгу в покое. Она посвящена в мою духовную жизнь и во все мои писательские дела. Если бы не ее неоценимая редакционная помощь и ее связи с международными издательствами, то «Живаго» никогда не вышел бы в  свет.
ЗИНАИДА (потрясая кулаком перед носом мужа). Если бы не ее связи?! Ее порочные связи?! Да если бы не твой талант, твой бесценный дар, вот тогда «Живаго» не увидел бы свет! Ешь, давай, пока все горячее!
(Пастернак в бессилии садится на стул и отталкивает тарелку).
ПАСТЕРНАК (с горечью). Ты, наверное, забыла, что ей, её геройству и выдержке я обязан своей жизнью и тому, что меня не трогали в годы сталинских репрессий.
ЗИНАИДА (гневно). Кому? Этой лгунье, этой... этой... грязной и нечистоплотной личности?
ПАСТЕРНАК (тихо). Замолчи. В тебе все еще кричит женская ревность...
ЗИНАИДА. Причем здесь ревность! (Обреченно). - По-моему, ты просто - трус! Отказаться от мирового признания своих произведений, от славы по совету какой-то юбки! Самоуничижение! Вот, как это, называется! И предательство! (Уходит, с раздражением захлопнув дверь).
ПАСТЕРНАК (оставшись один). Ах, Зина, Зина.... Но не могу же я разорваться пополам .... Я весь, и душа моя, и любовь, и моё творчество, всё принадлежит Олюше. А Зине? Зине - остаётся один ... декорум. Но пусть он ей и остаётся, что-то же должно остаться, я ей так обязан (подходит к вешалке, берет плащ и тоже уходит).

КАРТИНА 5 (10 февраля 1960 года, вечер)

На заднике сцены - дощатый забор с табличкой «ул. Павленко, д3». Из-за забора видна дача Пастернака.
Появляется Ольга Ивинская в белой шубке, с непокрытой головой, с небольшим букетом свежих алых роз в руках. Останавливается возле забора и бросает камешки в освещенное окно спальни Пастернака. Из калитки решительно выходит Зинаида Николаевна, с серой шалью, наброшенной на плечи.
 
ЗИНАИДА (негодуя). Что Вам здесь надо, товарищ... то есть... госпожа... Ивинская? Прибыли из Италии? Я же просила Вас никогда не приближаться к нашему дому.
ОЛЬГА. Здравствуйте, Зинаида Николаевна. Я хотела... У Бориса Леонидовича сегодня день рождения. Я хотела...
ЗИНАИДА (жестко). Какая бестактность! Борис Леонидович болен. Он - в постели и принимает поздравления только от родных и близких!
ОЛЬГА (в растерянности). Но я только поздравить... Разрешите хотя бы зайти, всего на минутку..., если он сам не может выйти.
ЗИНАИДА. Уходите. Вы что, не слышите? Борис Леонидович тяжело болен - у него нервное расстройство, сердечные перебои из-за всей этой свистопляски с премией... Но травля не прекращается и до сих пор, спустя 2 года после отказа. Он - на грани второго инфаркта, который может и не пережить.
ОЛЬГА (с мольбой). Мне бы только его увидеть... увидеть его глаза...
ЗИНАИДА. Хотите довести Пастернака до могилы? Вы уже один раз сделали свое черное дело – убедили его отказаться от своих принципов, от дела его жизни, от мирового признания! Вы уговорили великого писателя унижаться и отправлять покаянные письма в газеты!
ОЛЬГА (неистово). Это неправда! Неправда! Борис писал их под давлением власти, под давлением всей мощи так называемого «самого справедливого государства», которое заставило его отступить и предать самого себя.
ЗИНАИДА. Уходите.
ОЛЬГА. Прошу Вас, дайте мне увидеться с ним. В последний раз. Я Вам обещаю. (Пытается оттолкнуть Зинаиду и пройти через калитку). – Да пропустите же. Господи, какая Вы жестокая... Цербер!
ЗИНАИДА. Что?! Уходите. Уходите сейчас же. И знайте - он сам не хочет Вас видеть. И теперь даже рад умереть, потому что больше не может видеть людскую подлость. И хочет сам уйти... уйти непримирённым с этой жизнью.
ОЛЬГА. Вы лжете! Он не может так поступить со мной. Я верю, что он любит меня. Но не хочет, чтобы я видела его больным, жалким, беспомощным.
ЗИНАИДА (равнодушно, с некоторым злорадством). Вот, читайте. Борис передал (швыряет в лицо Ольге записку и уходит в дом, закрыв за собой калитку).
ОЛЬГА (трагически).  Нет... Нет... я не верю, не верю...

(Ольга роняет букет и, не подняв записки, медленно уходит со сцены. Поднимается ветер, который треплет ей волосы. На голову Ольги и на красные цветы на земле сыплются хлопья белого снега).

КАРТИНА 6 (конец мая 1960 года, эпилог)

Гостиная дачи Пастернака. Интерьер тот же. Вечер, сумерки
На полу и на большом столе расставлены многочисленные пустые коробки. На вешалке висит плащ Пастернака.
Появляется Зинаида Николаевна в черном траурном платье и черном платке. В руках - связки книг и рукописей, которые она кладет  на стол. Потом подходит к окну, задергивает шторы, возвращается и начитает деловито перекладывать рукописи со стола в коробки. Затем берет с вешалки плащ, аккуратно сворачивает его и тоже пытается уложить в коробку. Одновременно звучит запись романса на музыку Микаэла Таривердиева и стихи Бориса Пастернака в исполнении Сергея Никитина:
Никого не будет в доме,
Кроме сумерек. Один
Зимний день в сквозном проеме
Незадернутых гардин.
Только белых мокрых комьев
Быстрый промельк моховой,
Только крыши, снег, и, кроме
Крыш и снега, никого.
Но нежданно по портьере
Пробежит сомненья дрожь, -
Тишину шагами меря.
Ты, как будущность, войдешь.
Ты появишься из двери
В чем-то белом, без причуд,
В чем-то, впрямь из тех материй,
Из которых хлопья шьют.

Неожиданно в дверях появляется Ольга Ивинская в белом платье с седыми взлохмаченными волосами. Зинаида Николаевна от неожиданности выпускает из рук плащ и смотрит на Ольгу, остолбенев.

ЗИНАИДА (безучастно). А... это опять Вы? Зачем на этот раз пожаловали?
ОЛЬГА (медленно подходит к столу). Я хотела узнать, отчего... Отчего он умер? Сердце? У него был второй инфаркт?
ЗИНАИДА (жестко). Да, был.
ОЛЬГА (едва сдерживая слезы). Спасибо (поворачивается и бредет обратно к выходу).
ЗИНАИДА (Ольге в спину). Рак. Рак легких..., скоротечный... в дополнение к инфаркту. Мы прозевали, а Борис один это знал, чувствовал. Но никому не говорил. Он ведь сам хотел умереть.
(Ольга продолжает идти, не оборачиваясь, словно ничего не слыша и не видя).
ЗИНАИДА. Постойте! (подходит к Ольге). Вот..., возьмите (протягивает Ольге рукопись).
ОЛЬГА (с безразличием). Что это?
ЗИНАИДА. «Слепая Красавица». Неоконченная пьеса. Он ее Вам завещал..., Лара.

(Ольга с дрожью прикасается к рукописи, но Зинаида не выпускает ее из рук. Обе женщины, возвращаются на середину сцены, держа рукопись с обеих сторон. Они стоят молча и смотрят друг на друга).
 
Звучит запись голоса Экскурсовода:
Спустя 2 месяца после смерти Пастернака, летом 1960 года Ольгу Ивинскую арестовали во второй раз. Хрущевская оттепель закончилась. Обвинение в контрабанде было странным и нелепым - за гонорары из-за границы от издания романа «Доктор Живаго». Её приговорили к восьми годам лишения свободы и отправили в женский лагерь для политзаключенных в Мордовию, на этот раз вместе с малолетней дочерью Ириной, о которой некому было больше позаботиться. Музе поэта удалось выйти оттуда спустя четыре года, но реабилитировали ее лишь в 1988 году, однако конфискованный личный архив – письма, книги, рукописи, так и не был возвращены. Не желая быть оскорбленной и оплеванной, Ольга Всеволодовна незадолго до кончины опубликовала книгу воспоминаний «В плену времени. Годы с Борисом Пастернаком». Она умерла в 1995 году, пережив возлюбленного на 35 лет.

У Зинаиды Николаевны Нейгауз сразу после смерти Пастернака, тяжелых переживаний и невзгод случился инфаркт, от которого вдова едва оправилась. Вскоре она была вынуждена навсегда покинуть дом в Переделкино, жила на скромную пенсию, сумела издать сборник стихов поэта и умерла спустя 6 лет, от рака легких, повторив судьбу любимого мужа. Дом подвергся безжалостному разграблению и пустовал вплоть до открытия музея.
 
Жена и Муза Пастернака, его две Лары, похоронены рядом, на Переделкинском кладбище – подле могилы поэта и автора бессмертного романа «Доктор Живаго».