Антоновские яблочки или акмолинские метаморфозы

Оглавление
Глава 1. Рассказ старого геолога
Глава 2. Происшествие на базе
Глава 3. Волшебный старик
Глава 4. Яблочки

                Чудесное исчезает,
                как только его исследуют.

                Ф. Вольтер

 


Глава 1
Рассказ старого геолога

     В 1990 году довелось мне побывать в Северном Казахстане. А точнее, в акмолинских степях, с экспедицией.  Ехала я с удовольствием.  Можно даже сказать, что мне посчастливилось. Ну, думаю, попутешествую, когда еще в тех краях побывать удастся. Поваром подрядилась, черт меня дернул. Сначала договорилась на пол года, а застряла на девять месяцев.  Не смогли найти мне замену и попросили остаться. Местного брать не хотели, а из России добровольцев на мою зарплату не нашлось.
 
     Приехали мы в апреле. В чем точно повезло, так это в том, что квартировались не в степном палаточном городке, а в Целинограде, будущей столице Республики Казахстан. А по нынешнем временам и с легкой руки ЮНЕСКО - в «Городе Мира».

     Геологи попались мне бывалые, палец в рот не клади. Ехали надолго, понимали что к чему. Заселили меня в служебную трехкомнатную квартиру в центре города.  В ней я и варила им домашние обеды. Три раза в день столы накрывала на семь человек. Сами они рядом устроились в общежитии.

     Таких оптимистов, как я, было немного. Люди, которые работали в тех местах не первый год, относились к степи и ко всему происходящему в ней очень серьезно и с опаской. Мы оказались на древней земле, полной неразгаданных загадок и сакральных тайн.

     Один из старейшин нашей экспедиции, пожилой геолог, рассказал мне, что в акмолинских степях люди жили с незапамятных времен. И в бронзовом веке, и в железном, и в средние века. Кругом курганы и древние цивилизации. Чуть степь копни.

     Еще он рассказал, что по неизвестным причинам люди в тех степях жили набегами. В VII - VIII веке пожили, потом ускакали и надолго пропали. Потом в XII – XIV веках снова появились и стали жить. Вот и думай отчего и почему народ по степи бегал туда-сюда, туда-сюда. Однако, на местность эта беготня, как поговаривают, отпечаток особый наложила.  "Судьба места" называется. С тех пор нет никому покоя в этой степи.

     Василич, так звали геолога, решил меня окончательно просветить и перешел на рассказ о Целинограде, одних переименований коего было не счесть. Из его рассказа я узнала, что в начале ХIХ века никакого города еще не существовало. Близь этого места располагался всего лишь казачий форпост. Кругом степь, ветры гуляют. Потом крепость заложили на правом берегу Ишима. Рядом с крепостью, Акмол - поселение казахов. Уволенные со службы казаки в родные места возвращаться не стали.  По степи разбрелись и расселились. Тогда и появилось название «Казачий край». Наконец-то в 1863-м году, при Александре II, и казачья крепость, и селение степняков объединились.  Образовался город Акмола, а через сто лет, недолго думая,  переименовали в Целиноград.  Киргизы же всегда считали город своим и по старой памяти называли его Карауткуль. В переводе на русский означает «Черный брод».

     Прежде, в старину, жизнь в этой местности спокойной никогда не была. То восстания, то пожары, то разрушения. Сейчас, казалось бы, все успокоилось, но нет-нет да и опять... То трясти начнет, то духи по степи носиться начинают, людей пугают. Еще местные поговаривали, что земля, где сопки стоят, проклята. Пугали и рассказывали про чертовщину разную и проделки злых духов, которых в этих местах великое множество.

     Выслушав рассказ, я поняла, что работа в степи - дело опасное, но точно страшно интересное. Приятного после таких рассказов было мало, но очень любопытно, как оно там.

     Ближе к середине апреля начались полевые работы. В акмолинской степи трудились неделю. Потом обратно в город. Потом снова в степь. И так по кругу. И я с ними вместе кружилась, как повар.

     В степи жили в палаточном лагере. Романтика.  Утром из палатки выползешь, смотришь - вдалеке кругом сопки. Но позже геологи признались мне, что эти сопки не сопки вовсе, а курганы, захоронения. А рядом с могилами, хоть и древними, в палатке спать - удовольствие ниже среднего. Поэтому геологи туда-сюда и колесили, несмотря на то, что были "бывалые". Из Целинограда в степь. Из степи обратно в Целиноград.  Больше недели в степи не выдерживали. Ехали в город отчеты писать, в себя приходить и лечиться. Отдохнули - и снова в степь. В степи спиртного не пили. Ввели негласный запрет. И без этого было весело. Ветер навевал что-то в голову, мозги соображать переставали в нужном направлении, как будто что-то или кто-то ход мыслей сбивал. Работа не шла. Одним словом, мистика. Так и ездили туда-сюда, туда-сюда. Судьба места, одним словом.

     Пока в городе сидели - информацию обрабатывали и отдыхали. И я с ними. По городу гуляли, по рынку, достопримечательности разглядывали. Геологи вместо кофе и чая пили по утрам в больших количествах кумыс и шубат. По утрам им часто было плохо, но зато вечером было всегда хорошо. Лечились они регулярно. Вечером от простуды, а утром от того, чем лечились вечером. И так по кругу. Туда - сюда.


Глава 2
Происшествие на базе

     Ветер гулял по бескрайним просторам. Вместе с ветром по степи носились души умерших предков - аруахи, вызывая панику и ужас у незваных гостей. К числу незваных относились: геологи, буровики, археологи и все остальные, кто посмел нарушить покой древней земли и начал ее ковырять, копать, бурить и сверлить.
 
     Наделав шуму в акмолинских степях, души, подхваченные ветром Сайкан, устремлялись в сторону восхода, к сакральной земле Сары Арки. По великому пути, устланному тонким шелком утреннего тумана, летели они навстречу солнцу, утонувшему в чашах двух озер – Алаколь и Эби-Нур. Только там, у Джунгарских ворот, среди долин и взгорий великой степи, под золотым куполом, свитым из отблесков первых лучей, отраженных в озерной глади, они могли обрести долгожданный покой. Но не было им покоя. Подхваченные ветром Ибе, они покидали землю обетованную и снова спешили в дорогу.

     На высоком озерном острове Арал Тюбе, в глубине пещеры, души пробуждали ветры Алаколя. Превращали их в злую черную пыльную бурю и продолжали свой путь вместе с ней. Быстрее обратно, в акмолинские степи, охранять курганы. Так и метались они веками и тысячелетиями туда-сюда, по священным степным просторам вместе с завывающими ветрами. Судьба места. 

     В нескольких километрах от нашего палаточного лагеря находился участок буровиков. Их бригада вела разработку в ста метрах на восток от озера Бузукты. Дела у них совсем под горку покатились. Сначала наша экспедиция была просто их ближайшим соседом в степи, а после известных событий стала являться для них единственной связью с большой землей и единственным свидетелем всего произошедшего с ними. Три комплекта раций и другие технические средства в одну ночь вышли у них из строя. Несмотря на наличие специалистов, вернуть к жизни приборы не удалось. Добравшись пешком через степь до нашей полевой базы, они уже не уходили от нас, раскинув рядом большую палатку. Ждали  подмоги, транспорта и дальнейших указаний начальства. Рабочую бытовку со всем содержимым они бросили на буровой из-за отсутствия тягловой силы, полностью и во всем положившись на нас.

     На закате, сидя у костра, вахтовики, с опаской поглядывая на темную степь стелившуюся у них за спиной, поведали подробности случившегося на буровой. Их тревожный настрой передался и нам. Со слов беглецов выходило, что  без всяких причин буровое оборудование вспыхивало и выходило из строя, как только они приступали к бурению в означенном районе. По ночам из заброшенных скважин и шурфов раздавались душераздирающие крики и стоны, от которых в жилах стыла кровь. Как объяснить происшедшее с ними начальству, они не знали. От этого пребывали в еще более сильном отчаянье и смятении.

     Вдобавок ко всему у них еще и экзема началась. Причем у всех четверых сразу.  На следующий день, с утра в лагерь прикатил из города их непосредственный начальник - буровой мастер. Привез с собой врача. Обследовали работяг, анализы взяли. А у них страх в глазах и видно, что-то не договаривают. Врач поставил предварительный диагноз - аллергия на нервной почве. Мастер, услышав слова врача, долго и нервно смеялся и негодовал.  Вот хохма! Где буровики, а где нервная почва!

     Однако он у них хитрый был, «на мякине не проведешь». Из города спиртное захватил, хотя врачом было запрещено. Вечером посидел у костра с работягами, они и разговорились. Сознались, что по ночам сущность какая-то, неизвестного характера и происхождения проникала в бытовку и душила их. Выспаться невозможно. Ночью кошмары мучают. Причем всех. Отдыха никакого. Оборудование не работает. Крики из-под земли, из скважин постоянно слышатся. В общем, полная жуть. Акмола - Белая могила. Тут уж нечего добавить. Гиблое место.

     Смена настаивала, что работы надо свертывать. Возвращаться на место разработки, все как один, категорически отказывались. От этих их слов буровой мастер становился красным и еле сдерживаясь, тихо матерился себе под нос, обдумывая дальнейшую стратегию. Бесперебойное ведение работ было на нем. Рушились сроки выполнения проекта, а вместе с этим горел план, премиальные и его личный авторитет. И вообще, «не для того он здесь находился, чтобы сказки их слушать».

     Буровики тоже от своего не отступались, хоть клин им на голове теши. Мастер был ярым атеистом и все еще кандидатом в члены КПСС, поэтому «на слово» никому не доверял. Решил лично убедиться и для этого переночевать на месте происшествия. Смелый был человек, не верующий. Велел везти его в сторону озера, на место проведения работ. 

     Добравшись до рабочей площадки, мастер впал в ступор. Подотчетное буровое оборудование находилось в непотребном состоянии, было покорежено. Рядом стояли обуглившиеся остовы двух машин.  Прямо место боевых действий! Однако отступать начальник не привык, да и некуда было. Для чистоты эксперимента расположился он на ночлег в палатке около брошенной вахтовиками бытовки. Сопровождавшие его бурильщик и шофер не стали проявлять героизм и вернулись обратно в лагерь геологов.

     Утром, в связи с тем, что «экспериментатор» не выходил на связь, поехали на место. В палатке оказалось пусто, мастера в ней не обнаружили. Вещи его были разбросаны вокруг, в радиусе двадцати метров. Нашли его за дальней сопкой. Шли по следам волочения. То ли сам туда уполз, то ли утащил его кто. Он был в исподнем и полностью, с ног до головы вымазан в грязи. Киргизы не ошиблись, назвав место Черным бродом. Весенняя степь тогда еще не просохла как следует. Кое-где поблескивали в лучах весеннего солнца последние лужи и виднелась сырая черная земля. Сам начальник ничего не помнил, но в глазах появился тот же ужас, что и у вахтовиков. После той ночи он уже ни с кем не спорил, притих и загрустил, коротая время у костра и уставившись в одну точку. Выходило, что поверил. В следующую ночь вспыхнула и сгорела последняя, третья машина, та, на которой приехал буровой мастер.

     Пока судились да рядились, мастер немного пришел в себя. Связался по рации со своим высоким руководством, начальником участка и доложил о случившемся. Определение дал культурное. Все происшествия объединил под названием: «аномалия степной среды». Тот доложил еще выше. А те руководители, как положено, послав для начала всех к едреной матери, стали держать совет. А так как люди оказались все верующие, посоветовавшись, велели мастеру идти в ближайший аул за муллой для отправления обряда. Все они были местные, кое что знали и понимали. Согласны были на любое, лишь бы работы продолжились.

     Мастер сразу же послал гонцов в ближайший аул. Утром следующего дня гонцы вернулись. Муллу они не нашли. Бакс, местный шаман, тоже был в отлучке. С собой привезли единственного, кого застали, пригодного для обрядовых дел - старого девяностолетнего аксакала. Маленького сухонького дедушку звали Кыдыр Кыдырбаков. Так он представился. Снова собрались и поехали на буровую в сторону озера. Передвигались на этот раз на ишаках, приведенных из аула, так как другого транспорта не осталось. По приезду аксакал молитвы отчитал и предупредил, что место это особенное, очень древнее и священное,  бурить здесь совсем нельзя, очень опасно. Злой дух витающий в степи - Иблис не даст никому покоя. Надо быстрее спасаться, так как скоро обрушится сильная песчаная буря.

     На вопрос, откуда взялся огонь, испепеливший оборудование, старик сказал, что это проделки, разбуженного буровиками и вырвавшегося из земли Джина.

     После, многозначительно подняв вверх указательный палец, сказал, что через девяносто шесть лун откроется великая тайна этого места. Сейчас же лучше отсюда убираться восвояси и побыстрее. Как говорится, от греха подальше.

     Аксакала поблагодарили и предложили проводить в обратный путь. Старик рассмеялся, ловко вскочил на ишака и пустился во всю прыть. За ним на привязи торопливо семенили в сторону дома, бесстрашно наступая в весенние проталины, пять ишаков.

     После слов аксакала, решили судьбу больше не испытывать и начали сборы. Вскоре, по видимому, не без содействия его молитв, подкатил транспорт. С ним из города прислали депешу. Документ гласил: «Срочно свертываться и покинуть место разработки». Приказ добавил всем оптимизма и сборы быстро завершились. Наша группа геологов подвязалась доехать с буровиками до города, закинув свой небогатый скарб в огромный вездеход, прикативший за ними. И, как оказалось, не напрасно.

     На следующий день по акмолинской степи пронесся гигантский торнадо, что бывало нередко в этих краях. Сопровождаемый чудовищным гулом, он очистил от неверных священные сопки, засосав в свое жерло и утилизировав естественным путем остовы сгоревших машин и вышедшую из строя технику. Затем, победоносно вращаясь и завывая на месте бывшей буровой, понесся дальше и исчез где-то за горизонтом.

     Прошла неделя и геологи снова засобирались в поле. По дороге решили заехать в аул, где жил аксакал Кыдыр. Хотели отблагодарить его, везли подарок из города. Два часа колесили по степи, но аул старика так и не нашли. Все очень огорчились. Ведь старик спас всем жизнь, предсказав бурю. Водитель, местный и веселый парень, успокоил нас и смеясь сказал: "Кыдыра и аул его не ищите - не найдете! Это был не человек, а добрый дух степи. А подарок свой отдайте бедным людям, которых встретите". Мы потом так и сделали.

     Это еще что. Неподалеку от тех мест произошел случай, когда целый поселок бывших покорителей целины впал в летаргический сон. Тогда в дело вмешалось руководство района. Подключили науку. Прогоняли разные версии: от отравлении ураном до нехватки витаминов. Так и не придя к согласию, жителей решили переселить.


Глава 3
Волшебный старик

     Наша экспедиция, вернувшись в город, долго приходила в себя и писала доклады начальству. Сидели, ждали распоряжений. Хотелось отдышаться, привести мозги в порядок и объяснить хотя бы самим себе природу всего происшедшего в степи на стоянке буровиков и в целом. Сами геологи, согласно веянию эпохи и внутреннему душевному настрою, были людьми, не верящими в чудеса и мистику. И, страшно сказать, не верующими. Не было у них такой привычки. Их родители, ровесники революции и безбожники, не приучили их в детстве к вере. Только некоторые, кого в детстве нянчили и тайно крестили деревенские бабушки, пытались скрыть волнение, которое испытали при встрече с неизведанным. Остальные же, имея материалистический склад ума и здоровую долю цинизма, пытались объяснить все происходящее физическими законами и геологическими процессами.

     Возникший впоследствии пыльный вихрь, перешедший в торнадо, и вовсе не являлся для них проблемой и мистикой, если не считать отсутствие необходимых предпосылок для его появления. Вечерами за ужином, войдя в азарт, геологи пытались связать два этих происшествия: испепеление бурового оборудования и возникновение торнадо. Но ничего не получалось. Что-то никак у них не схлопывалось. Подземных толчков и перепадов давления не наблюдалось. Ртутный столбец тоже стоял по стойке «смирно». Искали другие причины, но никак не находили.

     Я же во время пребывания в городе добросовестно отрабатывала свою зарплату, наваривая геологам харчи. Только уже не в степи, а в городской служебной квартире.

     На дворе стоял май. Становилось по летнему жарко. Однажды, присев  на лавочку около подъезда, я разговорилась с отдыхающем в теньке очень пожилым аксакалом.

     Дедушка хоть и был стар, но спину держал на удивление ровно. Обеими  руками он опирался на толстую палку с грубо ободранной корой, рукоятью у которой служило место сочленения двух ветвей.

     Белый как лунь, он походил на древнего старца из восточной сказки. Снизу, из-под потертого полосатого халата виднелись мысы войлочной обуви с длинными, сильно загнутыми вверх концами. На голове у него был надет конусообразный головной убор, отороченный потертым мехом степной лисицы. Он не обращал на меня внимания и тихо шептал что-то. И наконец, погладив свою бороду, затих.

     Проявив вежливость, я осведомилась о его здоровье. В ответ старик повернул голову в мою сторону, лукаво улыбнулся и закивал головой. Было видно, что дедушка находился в добром расположении духа и рад поддержать разговор. Тогда, обратившись к нему, я спросила, что он думает о пронесшейся недавно по степи  пыльной буре и торнадо.

     Ответ старика оказался предсказуем. Он сослался на недовольство умерших предков, которых опять побеспокоили не во что не верующие ученые люди из города. «Ковыряли землю. Разбудили злых духов. Вот они и  вырвались. Хорошо, что все живы остались», - констатировал дед.  И помолчав немного, подытожил: «Там копать нельзя. Плохо. Смерть будет. Курган, хан, могила. Нельзя».

     Из подъезда вышла консьержка, местная русская. Присела рядом с нами на лавочку и стала с любопытством прислушиваться к нашему разговору. Когда дед закончил свою речь, женщина начала с ним говорить на казахском. В ответ тот ей долго и монотонно что-то рассказывал, время от времени вспоминая аллаха и поглаживая при этих словах рукой свою белую жидкую бородку. Затем задумался и, прибавив громкость, четко выговаривая каждое слово, произнес: «Целиноград бол майды. Целиноград жогалады. Оны рухтар жояды». При этих словах он поднял вверх указательный палец , указывая им на небеса и даже многозначительно потряс им. Затем притух, снова бормоча что-то себе под нос и поглаживая бороду.

     После этих слов про Целиноград даже я, не знавшая ни слова на местном, насторожилась. Слово «Целиноград» в переводе не нуждалось, а остальные слова мне просто не понравились. Скорее не сами слова, а уверенность, с которой дед их произнес. Также не остался без внимания и его угрожающе поднятый вверх палец.

     В конце его тирады консьержка испугано заморгала глазами и побледнела. Было видно, что слова деда и его палец тоже произвели на нее сильное впечатление.

     Когда старик окончательно затих, консьержка взялась за перевод. Оказалось, что старик предостерегал. Он говорил, что еще не все произошло, что задумали злые духи. Нас всех ожидают великие потрясения. Духи в гневе. Нельзя беспокоить курганы. Мертвые поднимутся из курганов, камни в степи зашевелятся и оживут. Люди окаменеют и встанут соляными столбами. В город скоро придет беда. Голод и разруха придут в дома. Плоды будут чернеть на ветвях и в хранилищах. Скот падать. Великий Бог Тенгри сойдет на землю, чтобы навести порядок. С ним придут все девяносто девять его воплощений. Они займут места в душах людей и будут так править миром, как подобает. Откроются тайные знания, и люди превратятся в духов. Люди глупые стали, не знают, как надо. Боги и Духи помогут им.

     Консьержка сделала паузу и зачем-то почти шепотом, дрожащим голосом быстро добавила: «Целинограда не будет. Он исчезнет. Его уничтожат духи».

     Во время ее перевода старец продолжал сидеть на лавочке, сложив обе ладони на палке. Взгляд его был печален и устремлен вдаль. Казалось, он вот-вот заснет.

     Закончив перевод, консьержка махнула как то неуверенно рукой, уверяя меня, а скорее себя, что не стоит принимать слова деда всерьез.

     Помолчав немного, старик снова оживился и, обращаясь в пространство, сказал короткую фразу на своем языке. После чего, резко повернувшись в мою сторону, довольно четко произнес на русском: «Жди. Чудо скоро будет». Затем неспеша, с трудом поднялся и медленно, опираясь на палку, пошел по дорожке вдоль дома, шаркая своими войлочными туфлями по асфальту.

     «Дальше гулять пошел. Пусть погуляет, пусть проветрится», - задумчиво произнесла  консьержка. Затем добавила: «Здесь постоянно что-то происходит. Неспокойная земля. Я все уехать хотела в Россию, все откладывала, а теперь и не к кому. Все поумирали. А в эту землю я уже корнями проросла. Жаль оставлять. Тепло, солнечно, фрукты. Но неспокойно, как-то неспокойно. Степи эти, курганы, ветры. Опять же дача у меня за городом, сад. Свой личный оазис, можно сказать».

     Страху, конечно, дед на нас нагнал. Когда он скрылся из виду, я спросила, известно ли ей, кто этот старик и откуда. Она ответила, что видит его в первый раз и что, наверное, он приехал из аула к родственникам погостить.

     Вздохнув, женщина удалилась в свою коморку, находившуюся в нашем подъезде. Я же, еще немного посидев на лавочке в теньке и тоже вздохнув, отправилась к себе.

     Имя деда мы тогда не спросили, растерялись. Слова же его запомнили надолго, так как, несмотря ни на что, все его предсказания в конечном итоге сбылись. Не ошибся старый. Оказался провидцем и вещуном. Вскоре Целинограда и в самом деле не стало. Город переименовали в Акмолу. Что касалось голода и разрухи, то ждать оставалось совсем недолго. Наступали «лихие» девяностые.  Выходило даже, что вещун предсказал и развал СССР. А слова его, обращенные лично ко мне, про скорое чудо, очень тронули меня и сбылись. Чудеса я любила и с нетерпением ждала. Так я тогда думала.

Глава 4
Яблочки

     Обожаю антоновку, особенно с сахаром. Мне неожиданно повезло. Можно сказать, произошло чудо, которое мне предрек старик в войлочных туфлях. В середине июня из отпуска вернулся один из наших сотрудников. Ездил он в свою родную деревню, находившуюся на краю одной из областей центральной России, по печальному случаю. Провожал в последний путь своего старшего брата. Величали его по отчеству Василич. Пожилой геолог опекал меня и относился ко мне по отечески. Вот и тут не забыл, несмотря на печальную цель его поездки. Помнил, как я с грустью вспоминала антоновские яблочки и отодвигала от себя во время обеда большое блюдо с экзотическими фруктами.

     Вернулся Василич «на базу» не с пустыми руками. Сначала заинтриговал, объявив, что меня ждет сюрприз, которому я буду очень рада. Взамен взял с меня клятвенное обещание, что в ближайший выходной я испеку для всех большой сладкий пирог. Я, конечно, согласилась, тем более что это входило в мои поварские обязанности.  На следующий день поутру он постучался ко мне в дверь. Я открыла. На лестничной площадке стоял улыбающийся и довольный Василич. Обеими руками он держал огромный ящик, сбитый из свежих досок, пахнущих смолой. Водрузив это чудище мне на кухонный стол, он велел закрыть глаза. Затем произнес: «Оле!», сорвал с ящика крышку, и перед моим глазам предстало чудо. Это были антоновские яблочки. Причем несколько десятков килограммов! Кухня сразу заполнилась особым ароматом, присущим только этому сорту. Если закрыть глаза, то можно было представить, что находишься в осеннем саду среди ветвей, клонящихся под тяжестью плодов. И хотя выглядели яблоки спустя восемь месяцев не совсем так, как осенью, в день сбора, но зато к их обычному запаху примешался еще запах меда. От восторга захватывало дух. Моему счастью не было предела. Василич тоже был доволен произведенным эффектом.

     В Казахстан мы прибыли весной, в марте, и к тому моменту находились в нем уже почти три с половиной месяца. Местные фрукты, кажущиеся такими привлекательными из России в связи со своей дешевизной, быстро приелись. Захотелось чего-то родного, своего. Не последнюю роль в этом, по-видимому сыграла и тоска по родине.

     Стала подсчитывать в уме. Сегодня 14 июня. Даже если яблоки собрали в середине октября, а сейчас середина июня, значит, они хранились восемь месяцев. Вот это да! «Помнят еще в русских деревнях старые секреты сохранения урожая», - обрадовалась я.

     На самом деле удивлена я была не сильно, так как сама занималась экспериментами в этой области.  Со временем даже научилась сохранять яблоки до весны. Изучала различные способы. Хранить яблоки представлялось возможным только в одном месте – на застекленном балконе.  Опасность зимой представляли ночные заморозки. Многострадальные плоды, хранящиеся в металлических ведрах, деревянных, картонных и пластиковых ящиках, не доживали не то что до весны, а не могли продержаться и двух месяцев. Они покрывались темными пятнами, а те, что лежали внизу, просто чернели. Приходилось постоянно их перебирать. Большая часть, так и не дождавшись переработки, отправлялась в мусорку. На все уходило много времени и не прибавляло оптимизма.  Банки с конфитюрами и яблочным вареньем загромождали холодильник и  вызывали негативную реакцию у домашних. Друзья и коллеги с благодарностью смотрели на меня и больше заветных баночек не принимали. Всем хотелось свеженького. Но ничто не проходит даром.

     Очередной осенью, не найдя тары для хранения, я купила большой эмалированный бак. Сложила туда все имеющиеся плоды и накрыла хлопковой тканью, мысленно с ними попрощавшись. С наступлением холодов я все теплее укутывала драгоценные плоды. Результат порадовал. Последнюю шарлотку с антоновкой я испекла весной, когда  яблони и вишни покрылись белым цветом.

     Так что кой-какой опыт в деле сохранения  урожая у меня имелся. Но в деревнях были свои секреты. И сколько я не пытала Василича, он так и не смог припомнить, как сберегают яблоки в его деревне. Родные места он покинул  совсем молодым. Сначала в армию, потом учеба и город. В деревне бывал редко и хранением запасов на зиму не интересовался.

     Попрощавшись с Василичем, я принялась за дело. Деревянный ящик оказался глубоким. Яблоки в нем лежали в три слоя. Каждое было аккуратно завернуто в кусок газеты, а слои разделены картоном и застелены газетными листами. Деревенские родичи постарались на славу. Не только сохранили яблочки, но и отлично упаковали их в дальнюю дорогу. Теперь дело было за мной.

     Стала сортировать. Эти на балкон, эти на шарлотку, а эти три на сейчас. Решила сразу и пирог испечь. Геологов в гости пригласить, побаловать. А то они все над отчетами корпеют. Пусть яблочным пирогом полакомятся, родину вспомнят.

     Занялась делами разными, а они лежат на тумбочке, ждут своего часа. Через некоторое время оборачиваюсь, смотрю - уже два. Укатилось, наверное. Не тут то было. Искала-искала не нашла.

     День приближался к полудню. Скоро обед, и я варила борщ. В дни, когда экспедиция находилась в городе, приготовлением пищи я занималась в своей служебной квартире.  На обед тоже все собирались у меня, благо квартира была просторная, трехкомнатная, а геологов в группе было всего семь человек.

     Дома я была одна. Делать было нечего. Борщ доваривался сам на медленной огне. Второе блюдо - плов с бараниной - я приготовила еще вчера. Пришло время подумать о десерте. Может яблоки с сахаром запечь в духовке  или просто компот сварить по быстрому?

     И вспомнилось мне тут, как я в детстве на своих родственниках испытывала знания по гипнозу. Например, сижу на кухне и смотрю, как мать хлопочет. Внушаю ей мысленно: «Возьми соль, возьми соль, возьми соль». Она и берет. Потом говорю: «Возьми спички, возьми спички». Она берет. Эксперименты те я вскоре бросила, так как времени на это много уходило и вообще надоело. А то еще замечала: иду, бывало, по лестнице вверх, например, из метро. Иду, ни на кого не сморю, о своем думаю. Боковым зрением человека какого-нибудь вижу. А человек этот раз и спотыкается сразу. Помимо моей воли. Хорошо, что никто не разбил голову или шею не сломал, а то вдруг человек хороший. Жалко же.

     Смотрю на яблочки и спрашиваю сама себя: «Что же мне с вами делать: компот или запечь?» Смотрела, смотрела, а потом подумала, почему бы не поэкспериментировать, пока суп варится. Скатерку из под них выдернула, чтоб им скользить было легче. И начала. Сморю на них и взглядом сдвинуть стараюсь. Хорошо, что никто меня не видел в тот момент.

     Долго смотрела, устала даже. Отвлекаться уже начала, о другом думать.  И тут вдруг яблочко одно, что потяжелее, заворочалось. Я даже отпрянула и как-то бодренько сразу стало. Ничего себе, думаю, дела. Как говорится, «мастерство не пропьешь». Опять на яблоки смотреть стала, закреплять достижение. А то вдруг показалось. У плиты настоялась за утро, может, в глазах рябит.

     Воспоминания уверенности мне добавили. Стала я на яблочки снова глядеть, не отвлекаться. Смотрю - опять зашевелилось то, что побольше, и стало кататься по тумбочке. Вот-вот свалиться. Второе, поменьше, чуток вздрогнуло, зашевелилось и вслед за первым покатилось прямо по его маршруту.

     У меня аж дух захватило. Ну, думаю, как живые яблочки, все понимают. Как есть то их, таких буду? У меня от напряжения даже голова закружилась. Пошатнулась я, чуть кастрюлю с борщом не свернула.

     И уж совсем некстати вспомнился мне старый американский фильм-ужастик «Нападение помидоров-убийц» и я совсем забеспокоилась. Подумала: «Пора это дело прекращать».

     Для компота я взяла другие яблочки. С балкона. А два яблока, что лежали на тумбочке, я есть не стала. Пристроила их подальше, на самой высокой кухонной полке, рядом с четверговым хлебом, обладающим волшебными свойствами. Хлеб этот был засушен мною по случаю несколько лет назад и до сих пор не использован по назначению. Теперь  же был захвачен из дома в Целиноград для профилактических целей, на всякий «пожарный». Мало ли что может случиться.

     И так мне волнительно стало от всего этого, что я на табуретке пошатнулась. Хорошо, что за навесную полку вовремя схватилась, а то бы быть беде. Остальные яблоки я использовала по назначению, так как они себя никак не проявили.

     Наступил август. Только тогда я снова на полку верхнюю полезла, искала что-то. Вижу, лежат мои яблочки, только коричневыми стали, испортились совсем. Сняла их с полки, положила на скатерку. Смотрю, как лежат они испорченные. Сожалею. Думаю, зря пропали. Вдруг яблочки мои испорченные опять зашевелились и кататься начали. А я в тот день опять борщ варила. От неожиданности отпрянула назад к плите, чуть не опрокинула кастрюлю со свежесваренным. Жуко мне тут стало. А когда вспомнила слова деда с лавочки о том, что камни зашевелятся и плоды будут чернеть  в хранилищах, то совсем не по себе стало.

     Нет, думаю, в доме такое держать нельзя. Мало ли что. Еще не дай бог, ночью начнут гулять по квартире, как те помидоры. Взяла я их, положила в пакетик и в сторонку. Ну, думаю, в мусорку кидать такие чудеса рука не поворачивается. Где ни будь у дома закопаю поближе к осени, когда жара спадет, чтоб не заострять ничье внимание. И с этими мыслями выставила пакетик на балкон.

     Быстро бежали дни. Уже и сентябрь подходил к концу. Тут я про яблочки и вспомнила. Ну, думаю, время пришло. Пора избавляться. Пакетик взяла, а он в руках у меня и рассыпался. На солнце перегрелся. Подобрала я яблочки с полу, вернее то, что от них осталось, и на тумбочку. Смотрю на них, вздыхаю. Надоели уже. А они опять вдруг шевелиться начали, сами по себе загулять по тумбочке, независимо от меня.  Я особенно и не напрягалась. Смотреть уже на них тошно было. И голова как то вдруг закружилась. Пошатнулась я и сказала себе : «Нетушки хватит чудес. До добра все это не доведет». Положила их новый пакетик и пошла инвентарь собирать.

     Взяла лопатку в руки, банку с водой и на газон яблочки хоронить. Только ямку копать начала, как консьержка тут как тут из подъезда выскочила и ко мне идет. Бдительная оказалась или просто скучала. Поинтересовалась, что я сажать собралась. Земля то еще сухая совсем. И на пакетик мой коситься, что, мол, там у тебя за рассада?

     Врать я не люблю, но бывают ситуации, когда без этого никак. Вот и тут пришлось согрешить. Уж больно настырная консьержка оказалась. Так и лезла носом в мой пакетик. Высадки ждала. Чтоб усыпить ее бдительность, я стала рассказывать ей, что сорт этот специальный для районов с резко континентальным климатом. Он и морозостойкий, и засухи не боится одновременно. Выведен был в Анадыре в секретной лаборатории еще во времена  СССР. Рассчитан даже на созревание в условиях Крайнего Севера. Она слушает и верит. А когда я про Крайний Север упомянула, у нее глаза заблестели и в одном уголке рта даже слюна показалась.

     Выйдя из прострации, сглотнув слюну и набрав в легкие воздуха, она стала суетиться.  Сначала дала вокруг меня несколько кругов. Потом предложила сбегать за удобрениями, не какими-нибудь, а натуральными.  Сказала, что у нее деверь через два квартала живет в частном доме и коз держит на молоко. Пока я ямку рою, она бы сбегала с ведром и лопаткой набрала бы... Но я ее удобрения отвергла, сказав, что яблочкам они без надобности, так как у них все в комплект входит.

     После этих слов она еще быстрее вокруг меня кружить стала. В свою будку никак не уходит. Пришлось «эксклюзивный посадочный материал» вынимать в ее присутствии. Вынула я яблочки мои испорченные, а консьержка даже бровью не повела, глазом даже не моргнула. Напротив, урвать захотела моего яблочка. Сказала, что у нее на даче рассада есть, и предложила привезти на обмен. Предложение ее я отвергла. Тогда она стала одно яблочко выпрашивать, чтоб на даче у себя посадить. Но я была непреклонна, еле обилась от нее. А чтоб не обиделась, объяснила ей, что у них приживаемость очень плохая. Дай бог, из двух одно примется. В одном месте, мол, если прибудет, то в другом обязательно убыть должно. Это законом равновесия называется. На селекционные яблоки он тоже распространяется.

     «Нет не отдам ни одного!» - подумала я. Кто их знает, может у них есть мозг в голове, то есть в теле, как у тех помидоров. С этими мыслями я их и закопала. Хотела сверху камень еще положить, но думаю, нет, нельзя, надо придерживаться легенды. Полила водой из банки и стала инвентарь собирать.

     А она, консьержка, все никак не успокоится. Бегает вокруг места посадки, крыльями хлопает. Мало полила, говорит, земля еще совсем сухая, не выживут.

     «Пусть растут и радуют жильцов», - произнесла я на последок, уверенная, что все давно пропало. Подняла с земли свою саперную лопатку, одолженную мне на время соседом, летчиком-испытателем в отставке, и пошла в сторону подъезда.

     Когда лифт уже подошел и двери открылись, я услышала вдогонку: «А, как Вы сегодня утром. Ничего?» - высунувшись из своего скворечника, поинтересовалась охранительница подъезда.

     Одной ногой я уже стояла в лифте, но, насторожившись, притормозила. Затем, обернувшись в ее сторону, спросила: «А что случилось?» Она в ответ: «Да вчера опять потряхивало немного. После Зайсана уже второй раз трясет в этом году. Неспокойный год. Говорят, где-то в океане то ли испытания какие были, то ли разлом какой под водой разломился. Не почувствовали ничего? У меня так вазочка с полки упала, прямо по голове угодила! Не к добру все это, не к добру».

     Дать ответ консьержке я не успела, так как лифт жестоко стиснул своими челюстями мне ногу. От неожиданности и боли в глазах у меня зарябило чем-то красным, похожем на помидоры, и я вскрикнула.

     В один миг рухнули все мои надежды на чудо. Пока я шла от лифта до квартиры, по моим цекам текли слезы. Но не от боли. Было беспощадно обидно, что чуда не состоялось. Что все оказалось призрачным обманом, и у меня больше нет тайны и особого дара. Волшебный мир рассыпался и улетел далеко за горизонт, как карточный домик от степного ветра.

     Все так и было, как говорила консьержка. В середине июня начало потряхивать далеко от нас. Эпицентр находился в районе Зайсанской впадины, но волны докатились до самого Целинограда. Не сильно время от времени потряхивало и после, все лето и всю осень. Никто особого внимания на это не обращал. Местные привыкли, а приезжие не замечали. Последний сильный толчок докатился до нас как раз в день высадки яблочек. Два предыдущих сильных толчка: в середине июня и начале августа, к удивлению, совпали именно с теми днями, когда яблочки  «выписывали кренделя» на моей тумбочке. В тот 1990-й год трясти в Казахстане не переставало почти до середины ноября.

     В довершении к этому и, как говорится, «вишенкой на торте» окончился наш поход с Татьяной, так звали консьержку, на спектакль. После того, как меня защемил лифт, мы с ней как-то сблизились и подружились. К тому же меня мучило раскаяние, что я водила ее за нос, рассказывая байки про селекционные яблочки. Во искупление своего греха, перед отъездом я купила два билета на первый ряд в местный драматический театр имени Максима Горького и пригласила ее. Шел спектакль «Ромео и Джульетта». Настроение у нас было прекрасное. Артисты играли талантливо. Подкрепившись во время антракта в театральном буфете и чокнувшись за мой предстоящий отъезд шампанским, мы с энтузиазмом заняли свои места, предвкушая трагическую концовку пьесы.

     Занавес поднялся. В мизансцене, развернувшейся перед нами, в клубах испарений, исходящих из множества колб, колбочек и пробирок, колдовал алхимик. У импровизированной жаровни, бросающей оранжевые отблески на закопченную каморку, сидел наш старый знакомец - дед с белой бородой. Правда, вместо затертого полосатого халата на нем был надет расшитый золотом венецианский камзол. Отороченная облезлой лисицей шапка тоже исчезла. Вместо нее на голове старика находилось нечто подобное тюрбану, усыпанному сияющими звездами из золотой фольги. Несмотря на все это, узнать его было не сложно. Актер работал без грима. На ногах его были надеты все те же войлочные онучи с замысловатым узором и сильно закрученными вверх мысами. С первого ряда они прекрасно просматривались. Я их узнала. Старик бросал разноцветные порошки из разных чашек в большую колбу, отчего в ней, время от времени, закипала и бурлила вода. Он же одновременно с бурлением делал пасы руками и бормотал слова на загадочном языке.

     Мы с консьержкой, не сговариваясь, посмотрели друг на друга и, не в силах сдержать смех, зажав ладонями рты, выскочили, как ошпаренные из зала, вызвав недовольство зрителей с задних рядов.

     «Вот и еще одним чудом стало меньше», -  успокоившись от смеха, сказала я. «Не дрейфь, - обнадежила меня Татьяна. - На твой век чудес еще хватит». С этими словами мы отправились гулять по городу.

     По приходу домой я приготовила себе чай с сахаром. Потом достала с полки засохший кусочек четвергового хлеба и, макая его в чашку, в отчаянье съела. «Хватит возить его туда-сюда, - подумала я. – Съем. Может это принесет мне счастье?». В ту ночь мне приснился сладкий сон. Снилось, будто я иду по дивному саду. Ветки деревьев, облепленные спелыми плодами гнутся до земли.  Мне не доставляет никакого труда срывать самые крупные, красивые яблоки и класть их в свою корзину. И я их рву, рву, рву.

     Через неделю на месте посадки показались ростки. Консьержка поливала их и огородила заборчиком. Возможно, надеялась завладеть ценным посадочным материалом. Деревца быстро росли и крепли, питаясь соками пожухлого плода. Я радовалась. Такая у них, значит, судьба была. Моими руками распорядилась. Когда начало холодать, Татьяна укутывала их сверху старым одеялом. А я сказала ей, что если она хочет, то может весной забрать деревья к себе на дачу. Я не против. И тут  же, огорчив ее, все же призналась, что плодов она никогда не дождется. Если же деревца выживут, то будут хотя бы напоминать ей о нашем недолгом знакомстве и забавном времяпровождении. При этох словах, Татьяна всплакнула. Ведь она, как и я, теряла не только новую знакомую, с которой успела сдружиться, но и мечту о необыкновенном, практически волшебном сорте яблок.

     Что же касается происшествия с буровиками, то и тут ждал сюрприз. Разработки на их участке, недалеко от озера, проводить строго-настрого запретили. Скважины и шурфы законсервировали, но, конечно, не по причине происходившей там чертовщины. Через восемь лет после событий на буровой, с восточной стороны озера Бузукты обнаружили древнее городище. Через год в том самом месте, откуда сломя голову бежали буровики, отважные археологи начали раскопки. Они сделали открытие мирового значения. В результате обнаружили средневековое городище Бозок, просуществовавшее с VII и почти до XVII века. Еще оказалось, что то место, где некогда располагалась база буровиков, находилось в самом центре древнего некрополя.

     В конце ноября перед отъездом я затеяла уборку. Тут и третье яблочко нашлось, то, что летом с тумбочки упало. Под стиральную машинку закатилось.  «Жалко, - подумала я, отправляя его в мусорку, - хорошие были яблочки, а пропали за зря». Работая шваброй, я мурлыкала себе под нос знакомые поговорки. Они были добрые и ложились, как елей на душу. Например, эта: «Кто людей веселит, за того и свет стоит». Или: «Кто умеет веселиться, тот и горя не боится». И еще вдруг вспомнилась совсем некстати: «Где растрепа да тетеря, там не прибыль, а потеря».

     Через два года после моего отъезда из Казахстана, в 1992 году, Целиноград переименовали обратно в Акмолу. Подумаешь, делов-то! По прошествие еще двух лет Акмолу назначили столицей Казахстана. А еще через четыре года, вспомнив давнюю традицию и не в силах сдержаться, присвоили городу имя, соответствующее его статусу - Астана. Но, видимо, духи степи никак не могли угомониться. Добрые и злые сущности постоянно вели незримые битвы, превращая друг друга в степную пыль. Снова черные бураны загудели вокруг города, смущая при этом умы акимов и аксакалов. Видимо не без помощи темных сил и злых духов, в 2019 году город и нарекли именем Нур-Султан. Однако до этого двадцать один год продержались без переименований! Ясное дело, неспроста вдруг снова за старое взялись. Дело темное, без колдовства тут не обошлось. Успокоится бы, но нет в акмолинских степях никому покоя! Воины Света и воины Тьмы снова сошлись, нанося друг другу непоправимый ущерб. Духи опять за старое принялись. Незримые битвы продолжились в степи и даже, по рассказам очевидцев, в самом городе. В итоге случилось так, как должно было случиться - Добро победило Зло. Как в сказке, ровно через три года, в 2022 году, черные и злые духи оказались повержены. Сразу, как по мановению волшебной палочки, все снова дружно оказались в Астане. Вот и получается опять «туда-сюда». Одним словом, «судьба места». Кто теперь скажет, что чудес не бывает?