Блок. Когда я прозревал впервые... Прочтение

«Когда я прозревал впервые…»
 






                Когда я прозревал впервые,
                Навстречу жаждущей мечте
                Лучи метнулись заревые
                И трубный ангел в высоте.
 
                Но торжества не выносила
                Пустынной жизни суета,
                Беззубым смехом исказила
                Всё, чем жива была мечта.
 
                Замолкли ангельские трубы,
                Немотствует дневная ночь.
                Верни мне, жизнь, хоть смех беззубый,
                Чтоб в тишине не изнемочь!
                Март 1909






     « – Когда я прозревал впервые…» – то есть впервые его глаза начали по-настоящему видеть. И они  видели…
Ал. Блок. Из дневника 18-ого года о весне-лете 901-ого:
     «К весне началось хождение около островов и в поле за Старой Деревней, где произошло то, что я определял, как Видения (закаты).
     … АПРЕЛЬ 1901
     Тут же закаты брезжат видениями, исторгающими СЛЕЗЫ, ОГОНЬ И ПЕСНЮ[выделено Блоком – цитата возможно.]
»

Из Примечаний к данному стихотворению в  «Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах»  А.А. Блока:
«
     В статье "Символисты и наследники их" В. Львов-Рогачевский, цитируя стихотворение (три последние строки второго четверостишия), относил его к числу характерных для книги НЧ [«Ночные часы»] с ее настроением "страшной опустошенности". В этом "крахе души" критик видел отражение кризиса символизма (Современник. 1913 . №6. С. 270-271)".
[
     Львов-Рогачевский Василий Львович (1874-1930). Литературовед, критик, публицист, один из наиболее ярких литературоведов-марксистов.
                Википедия
]

     – «Когда я прозревал впервые ...»  – Ср. в стих. "Всё бытие и сущее согласно ..": "Я здесь в конце, исполненный прозренья ( ... )//Я только жду условного виденья ... " (т. 1 наст. изд.).
     Первое четверостишие содержит воспоминания о мистических чаяниях юности. "Сюжет" воспоминаний строится на мотивах и образах ранних произведений, их развитии и переосмыслении.

     – «... Навстречу жаждущей мечте ~ И трубный ангел в высоте.» –  Ср. с образами мистических видений "первого тома" (раздел СПД [Стихи о Прекрасной Даме]): "Ныне, полный блаженства, // Перед Божьим Чертогом // Жду прекрасного Ангела // С благовестным мечом"; "В лучах божественного света // Улыбка вспомнилась Жены"; "Верю в Солнце Завета, // Вижу зори вдали.// Жду вселенского света// От весенней земли" (см. т. 1 наст. изд.).
     Мистические воспоминания лирического героя (как и образы ранних озарений) связаны (по своему происхождению) с традиционными атрибутами и символами божественного. "Лучи заревые" – поэтический образ нимба, осеняющего лик святых и небесный престол (см., например, Откр. 1. 16). Образ "трубного ангела", связанный с мотивом чаемого преображения, восходит к евангельскому образу-символу семи Ангелов с трубами, возвещающих о Божьем суде над миром и его обновлении (Откр. VIII. 2-13).

     – «Но торжества не выносила ...» – Ср. иное мироощущение в стихах раннего периода: "И весь исполнен торжества... " ("Сбылось пророчество мое ... ", т. 1 наст. изд. с. 53) .

     – «... Беззубым смехом исказила  ~ мечта.» – Мотивом разрушающей иронии стихотворение близко статье "Ирония" (1908). В позднейших оценках современников существенность этой переклички подчеркнул К. Чуковский: "И одно ему осталось в пустоте – это смех, тот кощунственный смех над любовью и верой, которым он смеялся еще в "Балаганчике".  Но тогда в этом смехе было много лирической чарующей молодости. Теперь это жесткий смех опустошенного, не верящего в жизнь человека (... ) Из Новалиса он сделался Гейне ( ... ) Этот смех есть смерть. И все эти 8 лет, с 1908 по 1916 год, Блок неустанно твердил, что он мертвый."               
                (Чуковский К. Книга об Александре Блоке. С. 67-68).
     Обобщенное восприятие современниками образа "беззубого смеха" передавала Е.Ф. Книпович, вспоминая о Блоке периода работы над переводами Гейне – в 1919 - 1920 гг. Она писала: «Работа Блока над собранием сочинений Гейне походила не на редактирование, а на общение с живым человеком, бесконечно близким в одном и раздражающе чуждым в другом.
     Гейневская ирония, которая способна разложить даже самое светлое – обратить в пустыню весь окружающий мир – эта ирония доводила Блока до самого злого отчаяния. В годы "страшного мира" он и сам нередко защищался "беззубым смехом" от разрывающих его противоречий. Но такой способ обороны он воспринимал, как тяжелую болезнь, и осуждал его как в других, так и прежде всего в себе» (ЛН. Т. 92. Кн. 1. С. 36--37).

     – «Замолкли ангельские трубы...» – Кроме мистической, наполненность образа связана и с концепцией "музыки", имеющей философско-обобщающее значение в творчестве Блока.

     «... дневная ночь.» – Ср.: "Самый день – темнее ночи // Усыпленному душой" ("В день холодный, в день осенний ... ", т. 1 наст. изд.).
     »

     Почти исчерпывающе. Только уточню, что «кризис символизма»  – это не нечто литературное – «они исписались!». Разгар этого кризиса Блок описывал так:
     «
     …символист уже изначала - теург, то есть обладатель тайного знания, за которым стоит тайное действие.

    …Произошло вот что: были "пророками", пожелали стать "поэтами". На строгом языке моего учителя Вл. Соловьева это называется так:
      
       Восторг души – расчетливым обманом,
       И речью рабскою – живой язык богов,
       Святыню Муз шумящим балаганом
       Он заменил и обманул глупцов.
      
     Да, все это так. Мы вступили в обманные заговоры с услужливыми двойниками; мы силою рабских дерзновений превратили мир в Балаган; мы произнесли клятвы демонам – не  прекрасные, но только красивые (а ведь всего красивее в мире – рабы, те, кто отдается, а не берет), и, наконец, мы обманули глупцов, ибо наша "литературная известность" (которой грош цена) посетила нас именно тогда, когда мы изменили "Святыне Муз", когда поверили в созданный нами призрак "антитезы" больше, чем в реальную данность "тезы".
    Поправимо или непоправимо то, что произошло с нами? К этому вопросу, в сущности, и сводится вопрос: "быть или не быть русскому символизму?"
Ал. Блок. «О современном состоянии русского символизма». 1910 г.
     »

     А  через вечность – через одиннадцать лет он, почти уже мертвый, вот так пенял еще живому, доживающему последние дни, Гумилеву:
     «
     …литературное направление, которое по случайному совпадению носило то же греческое имя "символизм", что и французское литературное направление, было неразрывно связано с вопросами религии, философии и общественности; к тому времени оно действительно "закончило круг своего развития", но по причинам отнюдь не таким, какие рисовал себе Н. Гумилев.
     Причины эти заключались в том, что писатели, соединившиеся под знаком "символизма", в то время разошлись между собою во взглядах и миросозерцаниях; они были окружены толпой эпигонов, пытавшихся спустить на рынке драгоценную утварь и разменять ее на мелкую монету; с одной стороны, виднейшие деятели символизма, как В. Брюсов и его соратники, пытались вдвинуть философское и религиозное течение в какие-то школьные рамки (это-то и было доступно пониманию г. Гумилева); с другой – все назойливее врывалась улица; словом, шел обычный русский "спор славян между собою" – "вопрос неразрешимый" для Гумилева; спор, по существу, был уже закончен, храм "символизма" опустел, сокровища его (отнюдь не "чисто литературные") бережно унесли с собой немногие; они и разошлись молчаливо и печально по своим одиноким путям.
                Ал. Блок. «Без божества, без вдохновенья». 1921 г.
     »

     Ещё раз: русский символизм – это «философское и религиозное течение», но «храм опустел», и его подвижники «разошлись».
     Вопрос "быть или не быть русскому символизму?" – это не было вопросом, будут ли поэты ещё  писать символистские стихи, а продолжат ли теурги свое богодейство.

     А  исходное стихотворение описывает немое изумление бывшего теурга: у него, казалось бы, лишь “замолкли ангельские трубы”, а осталось…
     Осталась глухая пустота.