Жизнь российская Книга-1, Часть-1, Гл-28

Глава 28

"Лифтовое несчастье"
Свалившееся сверху невезение


Говорят, не повезёт,
Если чёрный кот дорогу перейдёт…
М.И.Танич (Слова из песни)


А там, в кабинке, находилось четыре взрослых человека – тесновато, конечно… но, если поплотнее прижаться друг к другу, – войдёт и пятый. Шестому вообще нет места.

Кульков осторожненько, бочком, но решительно обходя хитрого хромого наглеца, еле втиснулся в узкое лифтовое пространство, вытянулся в струнку и замер, выдохнув из себя почти весь воздух и зажмурив глаза. Стоял ни жив ни мёртв, боясь вдохнуть. Сделать такое было непросто, но если захочешь ехать, то получится. И у него это получилось. Удачно вышло у больного человека. Можно радоваться. Можно торжествовать. Задача выполнена на отлично. Он прилип к стенке – не отодрать. Всё – конец. Можно ехать.

Колченогий инвалид остался на этаже ждать следующего прихода лифта.

Василий Никанорович сумел каким-то фертом вывернуть плотно прислонённую к стенке голову в сторону открытых лифтовых дверок и со злостью показать хромоногому человеку свой язык – на, мол, выкуси, чертяка…

Но убогий не заметил этого казуса или просто не обратил внимания на скорченную рожицу с высунутым до колен языком. Инвалид был занят чем-то своим, переминался с ноги на ногу, костылями упираясь в пол и о чём-то думал: может, Кулькова материл да костерил, кто ж знает, что у людей на душе творится и о чём они размышляют и мечтают, разные же все… индивидуальные… персональные… субъективные…

Створки, ужасно и громко взвизгнув, захлопнулись, защемив между собой полу расстёгнутой куртки нового пассажира и увлекая его захваченной в «тиски» одеждой в весьма неудобное и обидное до посинения полусогнутое положение.

Василию поневоле пришлось чуток присесть, встать наперекосяк к дверям и застыть как мумия, изогнувшись в три погибели. А что делать-то? По-другому никак.

Он всё же попытался выдернуть полу из щели, достать её из плена, даже сделал усилие приоткрыть немного половинки дверей, кончиками пальцев вонзаясь в щель, но это ему не удалось; а лифт стал уже опускаться, скрипя и завывая на все лады.

Давить на клавиши стало бессмысленно, но левая рука его всё же беспорядочно шарила по стенке, совсем недалеко от панели с заветными кнопками, стараясь как можно скорее отыскать и нажать на любую, да хоть на какую. Но… безуспешно.

Кульков застыл, думал теперь, как бы пола куртки там, снаружи лифтовой кабины, не зацепилась случайно за какую-нибудь торчащую из стены шахты загогулину. И молил бога, чтобы этого не произошло.

«Ладно, чёрт с ней, с полой этой. Бог даст – не зацепится. Бум надеяться на лучшее. Как только лифт остановится – двери сами откроются, я вытащу её и встану ровно», – вдумчиво и заботливо утешал Василий Никанорович сам себя, раскорячившись у входа.

Внешне он уже успокоился, пришёл немного в норму. Но вопросы роились в его голове одни за другими: «…на промежуточном этаже остановится лифт или прошпарит до первого?.. «…» …зацепится всё-таки пола за что-нибудь или нет?.. «…» …долго ли лифт будет так опускаться?.. «…» …видят ли пассажиры, стоящие рядом, что мою куртку меж дверей зажало? или не видят?..» И ещё много… о чём он думал и размышлял.

Находиться в таком неприглядном виде, в таком весьма неудобном и неловком положении, неуклюже сгорбившись и завалившись на один бок, – крайне совестно и даже смешно; прижавшись к замусоленной стенке и нагнувшись в сторону дверей, – противно, гадко и даже курьёзно; некрасиво отклячив зад и лицом своим упёршись в обтрёпанную до безобразия обшивку кабины, – отвратительно, омерзительно и даже позорно. Всё это негативно действовало на психику нового пассажира. Он стоял, выл втихаря без звука и нервничал. Голова гудела, в ушах стреляло, в горле першило, из носа капало.

«Ладно, будь как будет, – усилием воли поставил точку в своих нелёгких раздумьях Кульков Василий Никанорович, – всё же едем, а это уже хорошо. Лишь бы не упасть…»

***
В один прекрасный момент лифт неожиданно лязгнул и остановился. Замер. «Есть бог!» – радостно промелькнуло в голове сконфуженного и стеснённого в своих действиях несчастного пожилого человека, которому в данный момент было очень и очень неудобно.

Кульков чуток повеселел и подумал с великой надеждой: «Сейчас-то я и вытащу свою куртку и наконец-то встану прямо». Это был его шанс исправить неприглядную и даже чудовищную до крайности ситуацию и выйти более-менее достойно из такого столь нелепого и дурацкого положения. Но… не получалось. Сколь он ни пытался. Ропча, пыхтя и отдуваясь ему никак не удавалось выдернуть зажатый в тиски край куртки. Он старался. Он пробовал. Он норовил. Он думал. Он предполагал. Он хотел. Он мечтал. Но никак.

Но нет худа без добра – пока измученный Василий Никанорович «упражнялся», корчась, изгибаясь и извиваясь как змея, приседая и боченясь, его распахнутая куртюха слегка сползла с одного плеча, чуть-чуть… на вершок… на дюйм… на сантим… Теперь она не так сильно тянула к двери; ему стало немного вольготнее, и он слегка выпрямился. Так стоять стало чуть-чуть удобней. Самую малость. Но всё же этого оказалось вполне достаточно, чтобы настроение на капельку улучшилось. На сантим. На йоту. На микро.

«Слава богу! – мысленно помолился Кульков, – вот так-то ладнее будет. Может… и двери сейчас откроются… Помоги, господи… Ну, помоги же… Смилуйся…»

Он терпеливо торчал, как не знай кто: стоял полусидя, полустоя, полусогнувшись, и ждал, когда же они разверзнутся, двери-то… лифтовые. Но… ничего не раскрывалось, ничто не распахивалось, ничего не разверзалось, намёка даже не было. Вообще ничего не происходило. Лифт замер и стоял мёртво, не двигаясь, не трясясь и не дёргаясь. Как пень в лесу. Как столб телеграфный. Как корабль на якоре в полный штиль и в ясную погоду в открытом море-океяне. Наступила тишина. Опять как на кладбище, как на погосте, как в могильнике. Застыло всё. Оцепенело. Остолбенело. Замерло. Окаменело. Статическое состояние покоя. Так ещё можно назвать, применяя физические термины. Безмятежность некая… Безмолвие… Отвлечённость… Расслабуха…

Пассажиры тоже не шевелились. Молчали. Наступила гробовая тишина. Кладбище всем цветочком показалось. И все ждали, когда же ягодки появятся. Но все молчали. Да. Молчали. Откровенно. Как языки проглотили. Все! Абсолютно все.

Такое безмолвие продолжалось недолго. Неожиданно всех прорвало. И понеслось!
«Вот, чёрт!» – «Блин!..» – «Что за чертовщина!?» – «Почему остановились?!» – «Это ж надо…» – «Ну как же так…» – «Застряли… что ли?!» – «Вот зараза!!» – «Лифт сломался? Или как?» – «Что за невезуха!..» – «Что за безобразие?» – «Надо жаловаться!» – «Вот черти болотные!!!» – раздались возмущённые возгласы.

Пассажиры негодовали.

– Если бы ни этот, пятый… который влез нахально… Да-да! Всё шло нормально! Скрипело немного… завывало и дёргалось… Но… как-никак, ехали, всё же. Дак нет… Этого придурка лагерного подобрали. И откуда он только взялся… Из тюряги сбежал? Из зоны? Вернуть его обратно! Чтоб не портил тут воздух. Чтобы смуту тут не наводил. Лезут! Куда ни попадя! Балбесы!! – громко возмущался высокий человек в серой шляпе.

Кульков съёжился от таких дурных слов в свой адрес и сразу окрестил этого гада, этого скверного глашатая – «длинный». И подумал про него: «Сам ты балбес! Дурак!!»

– Это точно!!! Лезут, куда не звали. Прут не глядя, черти болотные! И не думая ни о чём… и ни о ком… Как будто им всё позволено! – поддержал «длинного» толстый румяный мужичок, который про этих чертей и разную другую чертовщину давеча орал.
«Сам ты чёрт болотный!» – мысленно ответил ему несчастный и незваный пятый пассажир, сгорбившись в углу кабины, спешно утирая рукавом сопли и нервно перебирая затёкшими напрочь ногами, а вслух сказал уважительно и пояснительно:

– Дак место же здесь свободное было!..

– Ага… было… Для тебя специально приготовлено… – съехидничал кто-то.

– Да-да! Свободное оно было! Я же видел. А то бы не зашёл. Я, вообще-то, знаю, как надо пользоваться этим видом транспорта. И… лифт сам остановился. И двери сами открылись. Не я же их открывал… – продолжал оправдываться Кульков, шмыгая носом и искоса поглядывая в сторону попутчиков, – вот лишь куртку мою ненароком защемило…

– Ага! Паинька! Курточку ему защемило!.. Как же! Это не её, а это мозги тебе защемило, придурок! – грубо и безжалостно визжал толстый. – А сейчас опоздаем все! Это тебе, беглецу тюремному, торопиться некуда! Еслиф сбежал из колонии, то сиди и не дёргайся. Затаись. Может, не поймают. А то тоже… попёрся куда-то в такую рань!

– В полуклинику я, очередь занимать… – пытался объяснить растерявшийся от такого вероломного натиска Василий Никанорович, – захворал я сильно, занемог.

– Тебе уже в другое место очередь надо занимать! А не в «полуклинику» твою, – с язвительной иронией многозначительно продолжил орать толстяк. Да ещё передразнивая.

– Господа! Не надо грубить! Вы же не на базаре. И надобно толерантными быть… хотя бы друг к другу… – вступил в разговор стоявший в противоположном углу мужчина средних лет, одетый в прелестную тёмную норковую шубу и такую же хорошо и модно пошитую норковую шапку-пирожок. – А вы, товарищ дорогой, подумали бы прежде, чем в лифт входить… Да-да, я правду вам говорю, думать надо. Головой. А, пардон, не задним местом. Если сбежали, то спрячьтесь в укромном месте и сидите там тихо. Не рыпайтесь. Тише воды и ниже травы. А вы… Эх… Поймают же вас. Опять по зонам да по лагерям. Срок ещё добавят за побег. Лет семь-восемь. А то и все десять. А вам, господин хороший, это надо? Нет! Вам такого не надо. Вы ж… не дурак. Вы ж… умный человек, здравый, рассудительный, опытный. Только вот в жизни не повезло вам. Жёны прежние где-то по стране раскиданы. Дочки без папаши родимого живут. С куска на кусок перебиваются. Бедствуют. По папеньке родному скучают. Ведь так? Да? Вижу, что так. По глазам вижу. Хоть и глаз ваших мне не видать. Повернитесь ко мне чуток. Вот-вот. Ещё. Ещё немного.

– Дак я… Вы всё не так поняли… Я же… Мы же… Я не… Как вам сказать-то…

– Не надо оправдываться, сударь. Не надо. Мы вас не выдадим. Будьте покойны.

– Но…

– Никаких но. Всё. Забыли. Вы нас не знаете. Мы вас не видели. Ферштейн??

– Товарищи! Дорогие! Ну как же так… Вы не правы. Я хочу вам сказать, что…

– А это надолго? – спросила тут, перебивая слезливо оправдывающегося человека и обращаясь ко всем сразу, белокурая, смазливая, молоденькая девушка в малиновом пальто с большим шалевым воротником и с висящей изящной белой в жёлтых яблоках сумочкой из дивной блестящей леопардовой кожи на чудном девичьем плечике.
Никто ей не ответил. Опять стало тихо – вероятно, каждый обдумывал дальнейшие свои действия. Кульков, с зажатой в тиски курткой, отвернулся от всех, было видно, что он не в себе и что он очень обижен на попутчиков, даже обозлён на них на всех.

– Надо диспетчера вызвать, – вежливо нарушил тишину культурный мужчина в норке, – нажмите там на клавишу, пожалуйста.

– Да я уже палец себе отдавил, нажимая на эти кнопки проклятые. Они вообще не реагируют. Уже не знаю, на какую ещё тыкнуть! Чёрт-те что! – громко и визгливо ответил ему толстенький, который стоял лицом к стене с лифтовым пультом и своими розовыми «сосисками» беспорядочно давил на затёртые кнопки, пытаясь найти нужную.

– Может… сам уже сдвинется, – растерянно пробормотал гнусавым голосом тот длинный гражданин в широкополой шляпе.

– Как же, сейчас… разбежится…

– И что тогда прикажете делать?

– Надо в ЖЭК звонить! Да!! Кто их телефон знает? Как туда позвонить? – брал инициативу в свои руки толстозадый. – Я спрашиваю, как туда звонить. Чего молчите?? А то чёрт знает, сколько здесь просидим. Простоим, то есть, – поправился он.

Телефона никто не знал. Все тупо молчали.

Тут Василий Никанорович прекратил кукситься и оправдываться и мгновенно проявил сообразительность. Он громко и шустро высказался:
– Жена моя знает! Да! Но я телефон сотовый дома оставил, – Кульков похлопал нервно и удручающе себя по карманам… – Дайте, кто-нибудь, свой. Я брякну!..

– Я как-то дал одному позвонить – до сих пор догнать не могу! А такой телефон классный был… пятьсот баксов стоил… – продолжал вопить толстячок-боровичок.

– А куда же он отсюда убежит?! – громко рассмеялся длинный-высокий.

– Почему это я убежать обязательно должен, – обиженно пролепетал Кульков.

– Из тюряги ноги сделал? Сделал! И отсюда можешь лыжи навострить. С тебя станется. Хотя… Чёрта с два! Мы не позволим. Да и одёжа у тебя на привязи… Хи-хи.

– Одежда моя здесь ни при чём. Позвоню жене и отдам. Зачем он мне?

– Да чёрт с тобой. На! Звони! Хотя, постой! Дай-ка… я сам наберу, а то сломаешь, чего доброго… не на ту кнопку нажмёшь… Ещё уронишь его или засунешь меж дверей, как бушлат свой задрипаный… Давай, жучара беглый, говори номер телефона!

– Я не жучара. И не беглый…

– Ладно. Не оправдывайся, жучара. Мне, например, по барабану. Кто ты… Что ты… Где сидел… С кем спал… Откуда сбежал… Сколько тебе присудили… и за что…

– Я не сидел. Тут какое-то недоразумение произошло…

– Все зэки так говорят. И все они ни за что сидят. Но мне фиолетово. Понял?

– Но я… правду говорю…

– Ага. Все вы правду говорите. А чуть что… так воруете, грабите, насилуете, убиваете невинных. Все вы варвары, разбойники и убивцы! Черти вы все болотные…

– Но я не…

– Стоп! Хватит лапшу на уши нам вешать. Надо как-то выкручиваться… из этой чёртовой западни выкарабкиваться. Не будем же мы в этой камере вонючей всю жизнь сидеть. Мне, например, не хочется. Всё тут зассано и засрано. Грех и говорить. Псиной воняет! Ссаками и говном откровенным! Слёзы от этого смрада ручьём текут. Не текут, а бегут. В лифте в этом, как в помойке. Вон и девушка с нами томится. Дрожит вся. Вся в слезах. Плачет. На волю хочет. К маме, к папе, к парню своему. Я прав, мадмуазель?

– Да. Конечно. Приятного тут мало. Надо что-то делать. Я бы свой мобильник дала. Мне не жалко. Я всем даю. И всегда. Я же не жадина! Не говядина какая-нибудь… Нет!!! С меня ж… не убудет. И догонять я никого не собираюсь. Ещё чего… Но он не работает. Телефон-то. Я совсем забыла его зарядить, – присоединилась к разговору девушка.

– Память-то девичья, – незамедлительно воскликнул толстый, проницательно и ядовито глянул на смачную блондинку и повернулся к Василию: – Ну, а ты чего молчишь-то? Зэк ты беглый! Хулиган! Вор-домушник! Грабитель! Насильник! Развратник! Убивец! Язык проглотил со страху? Или номер свой забыл? Ты чего такой смурной??

Василий Никанорович стоял вполоборота к жирному коротышке и размышлял о том, сообщать ему номер телефона жены или не сообщать. Ему не хотелось, чтобы это стало достоянием сих присутствующих наглых дураков, а этого борзого пузана тем более.

Потом сообразил, что номер всё равно останется в памяти телефона. Да и надо срочно предпринимать какие-либо меры, иначе он опоздает в полуклинику.


Продолжение: http://proza.ru/2022/12/05/398

Предыдущее: http://proza.ru/2022/12/03/412

Начало: http://proza.ru/2022/09/02/1023